Старый еврей (Гарин-Михайловский)/ДО
| Старый еврей |
| Источникъ: Гаринъ-Михайловскій Н. Г. Собраніе сочиненій. Томъ V. Разсказы. — СПб.: «Трудъ», 1908. — С. 219. |
Дождь мелкій, осенній. Пріударитъ сильнѣе и опять сѣетъ, какъ сквозь рѣшето, застилая даль мокрымъ туманомъ. Сильный вѣтеръ захватитъ въ охапку деревья и гнетъ ихъ и летятъ полужелтые мокрые листья.
Грязныя поля, мокрыя скирды хлѣбовъ на потемнѣвшемъ жнивьѣ.
Дождь льетъ и льетъ, разсказывая злую сказку хозяевамъ всѣхъ этихъ скирдъ, какъ ничего не останется отъ богатыхъ нѣкогда надеждъ.
— Ничего не останется. — И старый еврей — тяжелый и большой, грязный и старый, съ сѣдой бородой, пригнувшись, ѣдетъ и смотритъ изъ-подъ зонтика однимъ глазомъ.
Пара лошадей легкой рысцей тащитъ перегнувшуюся на бокъ плетушку, азямъ ямщика, промокшій уже насквозь, блеститъ отъ воды, какъ шелковый, и вода съ шапки непрерывной струйкой льетъ за спину ямщику, — но онъ сидитъ неподвижный, какъ изваяніе.
— Охо-хо, — вздыхаетъ старый еврей и опять погружается въ туманы своей души.
Осень и тамъ, — идутъ дожди и все уже охвачено мокрой пылью осенняго покрова. Старая никому ненужная жизнь подходитъ къ концу. Только и осталось отъ нея, что соблюдалъ законы, не ѣлъ того, что не положено, справлялъ шабашъ…
Было худо, думалъ хуже не можетъ быть и стало совсѣмъ худо. И когда стало? Когда бросилъ даже на проценты деньги давать… Дѣти настояли, — ученыя дѣти, — хо-хо, — говорятъ, что неловко… Ну, купилъ землю… До сената доходило дѣло: имѣетъ ли право ссыльный еврей въ мѣстѣ своей ссылки покупать землю? Утвердилъ сенатъ купчую. Какъ и не утвердить? Надо же жить гдѣ-нибудь человѣку. Ну, былъ виноватъ — сослали. Болѣло сердце за старой родиной, — другое солнце тамъ, другіе люди, — переболѣло. Двадцать пять лѣтъ прошло и привыкъ: новыя мѣста новой родиной стали. Жилъ, маклеровалъ при продажѣ имѣній, на проценты деньги давалъ… А развѣ русскіе не даютъ? Русскій хуже еще: еврей трефного не ѣстъ, а русскій всего сразу и съ сапогами проглотитъ… Семенъ Илларіоновичъ четвертую часть въ губерніи земли дворянской проглотилъ и не подавился: двѣсти тысячъ десятинъ… Вырубилъ лѣсъ, уничтожилъ усадьбы, сады, какъ Мамай прошелъ по землѣ, тройную аренду за землю назначилъ крестьянамъ, всѣхъ нищими сдѣлалъ, въ кандалы заковалъ, всѣ проклинаютъ его… А кто проклинаетъ его, стараго еврея? За что проклинать? Что купилъ тамъ золотую брошку у барыни, которую удалось ей спасти, когда Семенъ Илларіонычъ описывалъ ея имѣніе и всю движимость? А когда случалось передъ самыми торгами уже найти вдругъ покупщика по вольной цѣнѣ, Семенъ Илларіонычъ разорвать готовъ былъ стараго еврея и кричалъ: — Пропадаемъ отъ жидовъ.
А жидовъ-то всего десять человѣкъ на всю губернію и богатства — всѣхъ за одну селедку купить можно, а губернія разорена… А скажешь, — правды не любятъ:
— Ты еще разсуждать: погоди, дай срокъ, жидюга проклятая…
А тутъ дѣти выросли, выучились, писать стали въ газетахъ: еще хуже озлились, а все на его старую голову…
Бросилъ все, купилъ землю, хотѣлъ хозяиновать, какъ дѣдъ когда-то на Волыни, когда держалъ имѣніе въ поссесіи.
Хорошо тогда было жить. Бывало по непаханной землѣ, заскородятъ только землю и родитъ хлѣбъ, какого нѣтъ больше. Взрослый работникъ — двадцать копѣекъ… Можно было хозяйничать… Перемѣнились времена: все дорого стало и паханная не родитъ теперь больше земля.
Другіе люди пришли, другіе порядки и не зналъ онъ ихъ… То къ нему ходили за деньгами, а теперь самъ ищетъ ихъ и нѣтъ денегъ: пропали всѣ деньги, убѣжали изъ глазъ и не видно ихъ, нигдѣ больше не видно.
— Охо-хо…
Такъ все переворачивается…
Двадцать пять лѣтъ прошло, зоветъ предсѣдатель казенной палаты:
— Милость вамъ: манифестъ, — прощеніе…
— Ну, что жъ, благодарю. Я старался, все бросилъ, землю купилъ…
— Вы больше не ссыльный, вамъ возвращены всѣ права.
— Очень даже радъ я.
— Поэтому вы должны возвратиться въ черту вашей осѣдлости.
Смѣется.
А всѣ деньги въ землѣ, въ хозяйствѣ. Кто купитъ землю по вольной цѣнѣ, когда всѣ знаютъ, что дойдетъ дѣло до торговъ.
А полиція гонитъ: уѣзжай.
Въ первую гильдію хотѣлъ записаться, чтобы получить права: былъ подъ судомъ, — нельзя.
Пошелъ къ Семену Илларіонычу:
— Семенъ Илларіонычъ, приставъ въ вашемъ домѣ живетъ: онъ васъ послушаетъ, скажите ему, чтобы позволили мнѣ лишнее остаться, пока устрою дѣла.
— Я ничего не могу здѣсь, — сказалъ Семенъ Илларіоновичъ, — а и могъ бы не сдѣлалъ. Какъ пишетъ твой Соломонъ? Врага бей. А ты мнѣ не другъ, — не былъ и не будешь.
Что дѣлать? дѣти разлетѣлись, кто куда: одинъ за границей, другой въ Сибири: новыя времена, новыя пѣсни…
Уѣхалъ…
Нанялъ приказчика. Воруетъ приказчикъ. Не терпитъ сердце и ѣдетъ теперь тайкомъ, какъ воръ, въ свое имѣніе старый еврей. Какъ снѣгъ на голову, накроетъ сразу и все узнаетъ, самъ хлѣбъ соберетъ и продастъ, — пусть воруетъ тогда на пустомъ мѣстѣ… Какъ собрать только, какъ продать, когда все, можетъ быть, сгніетъ. А, можетъ быть, его приказчикъ и успѣлъ все собрать, чтобы поскорѣе набить свои карманы? Можетъ, продалъ уже все или продаетъ, сегодня вечеромъ продастъ въ ту минуту, когда онъ будетъ входить въ свой домъ?
Ой-ой… Поѣзжай же скорѣе, что же ты ѣдешь, какъ не живой… И кони твои худые и плетушка твоя хуже телѣги трясетъ.
Трясетъ и болитъ печень и опять пойдутъ черезъ нея камни: докторъ запретилъ ѣздить, приказалъ лѣчиться, брать теплыя ванны. И ванну купилъ и такъ и стоитъ въ деревнѣ: теперь гдѣ брать ванны? Въ семьдесятъ четыре года новая ссылка вышла, а за что?
Поздно пріѣхалъ старый еврей и совсѣмъ больной. Не ругалъ приказчика, не позвалъ даже и сейчасъ же приказалъ согрѣть ванну. Принялъ ванну, но идутъ тамъ, въ печени, камни и стонетъ отъ боли старый еврей въ холодномъ каменномъ мрачномъ домѣ. Подъ высокіе потолки уходятъ его стоны, свѣчка едва прерываетъ мракъ большой и пустой комнаты.
Когда-то съ торговъ купилъ онъ это имѣніе и клялъ владѣльца, когда, пріѣхавъ, не нашелъ никакой мебели. Хотѣлъ купить новую, да такъ и не собрался.
— Ой, какъ болитъ тамъ въ печени… И зачѣмъ купилъ онъ тогда это имѣніе? Давали отсталого, зачѣмъ не взялъ?
Такъ и заснулъ онъ, вздыхая и охая: старый, тяжелый, рыхлый…
Спитъ и снится, ему нехорошій сонъ: кто-то ломится къ нему въ двери, чтобы обокрасть его. Проснулся отъ страха старый еврей и не спитъ уже, а слышитъ: стучатъ къ нему въ двери.
— Кто тамъ?
— Отворите: полиція, урядникъ.
— Что такое? Зачѣмъ урядникъ?
Дверь отворена: толпа людей, урядникъ.
— Позвольте ваше разрѣшеніе на пріѣздъ.
— Что такое? Какое разрѣшеніе? Я хозяинъ здѣсь и имѣю право…
— Одѣвайтесь.
— Что такое одѣваться? Зачѣмъ одѣваться?
— Чтобъ ѣхать назадъ: лошади поданы.
— Что?.. Вонъ. Не поѣду.
— Тогда этапнымъ порядкомъ отвезутъ, — вотъ понятые.
— Какіе понятые? Я больной. Какъ вы смѣете?.. Я губернатору буду жаловаться, я буду телеграфировать министру… Да что вы себѣ думаете?
— Насильно одѣнемъ, — хуже будетъ…
— Что же это?.. Ну, на, возьми…
Старый босой еврей пошелъ къ кровати тяжелой разбитой походкой, вытащилъ изъ-подъ подушки большой грязный кошелекъ, досталъ рублевку и протянулъ ее уряднику.
— Будьте свидѣтелями, — подкупаетъ, — обратился урядникъ къ понятымъ.
— Что жъ это, — растерянно оглянулся кругомъ старый еврей. Онъ заговорилъ упавшимъ голосомъ: — я больной, я старый… Господи, за что же?
Онъ присѣлъ на стулъ, толпа понятыхъ и самъ урядникъ, молча, потупились:
— Что мы можемъ? Законъ.
Въ дверяхъ показался въ это время рыжій плутоватый приказчикъ.
Видъ этого приказчика сразу вызвалъ бѣшеный гнѣвъ.
— А, это ты, ты… Тебѣ это надо… Моихъ денегъ не берутъ: у тебя больше чтобъ подкупать.
И брань, проклятія посыпались на вошедшаго.
— И всѣ вы мошенники, кровопійцы, разбойники, — кричалъ изступленно еврей.
— Одѣвайте его, — скомандовалъ потерявшій терпѣніе урядникъ.
Стараго еврея одѣли и на рукахъ снесли въ плетушку.
Шелъ дождь, завывалъ вѣтеръ, колыхалось пламя фонарей, вѣтеръ рвалъ старую, сѣдую бороду, рвалъ и уносилъ послѣднія слова уѣзжавшаго стараго еврея:
— Хуже послѣдней собаки… И той можно издохнуть въ своей берлогѣ.
Но уже больше ничего не было слышно.