Старые и молодые таланты.
правитьСтранныя пошли теперь «литературныя злобы дня». Толкуютъ о томъ, какъ-бы не сократили правъ литературной собственности съ пятидесяти лѣтъ на тридцать пять, о чемъ ходатайствуетъ петербургскій комитетъ грамотности. Много говорятъ о томъ, нужно или не нужно заключать литературную конвенцію: боятся, что «заимствовать» съ иностраннаго три-четверти литературнаго матеріала будетъ уже не такъ удобно. Поднятъ шумъ о необходимости основать эмеритуру для пишущей братьи. Г. Левъ Тихомировъ настаиваетъ на необходимости особаго офиціальнаго сословія литераторовъ. Г. Григорій Градовскій проповѣдуетъ спасительность литературно-по хоронной кассы. Г. Михневичъ что-то горячится о литературномъ фондѣ. Г. Волынскій — о правѣ литератора участвовать на литературныхъ обѣдахъ, хотя-бы его и не звали. Беллетристы разсуждаютъ о собраніяхъ у «Мѣдвѣдя» для художественныхъ закусокъ и выпивокъ, журналисты — о настоятельной потребности всероссійскаго съѣзда журналистовъ и т. п. и т. п.
Всѣ эти «литературные вопросы» связаны общей чертой: матеріальными заботами о своихъ «животишкахъ». Матеріальныя заботы сами по себѣ, конечно, простительны, — надо-же жить и какъ нибудь устраиваться, и лучше устраиваться хорошо, чѣмъ худо; однако во всемъ этомъ есть и что-то невзрачное. Неприлично и недостойно писателей — публично и громко разсуждать о своихъ кошелькахъ, о «правахъ собственности», обѣдахъ, кассахъ и т. п. Всякая публичная дѣятельность должна быть дѣятельностью не для себя, когда-же она направляется въ свою пользу, она становится вредной. И если общественные дѣятели свои частные интересы возводятъ на степень общихъ, крича о нихъ публично, то это печальный признакъ того, что нравственный смыслъ ихъ призванія исчезъ, уступилъ мѣсто какому-то иному…
О «животишкахъ» заговорили, конечно, потому, что они всего ближе сдѣлались литераторскому сердцу. Прежде разстояніе между сердцемъ и желудкомъ у писателя было гораздо больше. Можетъ быть потому, что на крѣпостныхъ хлѣбахъ желудокъ литератора не горевалъ, какъ теперь, о немъ и не говорили. Говорятъ всегда о томъ, что всего интереснѣе: въ данное время, повидимому, всего интереснѣе литературныя кассы. Можетъ быть, жизнь общественная не даетъ болѣе важныхъ темъ? Неправда, — эта жизнь, какъ и всегда, полна серьезными, мучительными, едва разрѣшимыми недоумѣньями. Мракъ, окутывающій человѣческую жизнь, никогда не былъ, кажется, гуще, чѣмъ теперь; сколько-бы ни нашлось таланта, ума, образованія и энергіи у писателей — все это безъ остатка могло-бы быть поглощено «проклятыми вопросами» жизни, и если-бы почтенное «сословіе» удесятерилось — достало-бы дѣла всѣмъ «дѣлателямъ». На это говорятъ иногда: «Вся правда жизни была уже когда-то сказана, и погромче насъ были витіи. Трудно сказать что-нибудь новое послѣ нихъ». Но такое разсужденіе похоже на отрицаніе литературы. Вѣдь если все сказано и темы исчерпаны, если вновь ихъ пересматривать не нужно, — тогда надъ литературою ставьте могильный крестъ, а пожалуй — и надъ обществомъ. Но зачѣмъ-же заживо хоронить себя. Мнѣ кажется, каждое поколѣніе должно переживать всѣ задачи, волновавшія предковъ, пересматривать и пересуживать всѣ великіе вопросы, — и для этого оно нуждается въ помощи живыхъ витій. Вѣдь старые витіи исчезли вмѣстѣ съ своей эпохой: кто станетъ перечитывать этихъ витій, затерянныхъ въ старыхъ, недоступныхъ журналахъ или въ дорогихъ «собраніяхъ сочиненій»? Да и можно-ли увлечься словомъ далекаго, отшедшаго писателя такъ-же сильно, какъ словомъ живого, современнаго, переживающаго вмѣстѣ съ нами текущую драму жизни? Вы укажете на «міровыхъ геніевъ», которые, по выраженію Шопенгауера, подобны неподвижнымъ звѣздамъ на небѣ литературы. Они не гаснутъ въ безднахъ времени и не теряютъ въ нихъ своего мѣста. Это такъ, но вѣдь эти геніи ничего не вѣдали о 1894 годѣ, въ которомъ мы живемъ, не подозрѣвали нашего существованія и нашихъ теперешнихъ нуждъ. Многіе геніи даже и о Россіи не подозрѣвали; поэтому, какъ ни плѣнителенъ немеркнущій свѣтъ этихъ свѣтилъ, в""е-же при ихъ сіяніи не прочтешь много въ книгѣ текущей жизни. По звѣздамъ удобно находить лишь «пути», общія направленія, но освѣтить пейзажа вокругъ онѣ не могутъ. Для этого нужно присутствіе болѣе близкаго, живого свѣта, присутствіе живыхъ литературныхъ геніевъ, которые шли бы съ нами вмѣстѣ и какъ солнце — освѣщали-бы всѣ преграды на пути, далекія перспективы, близкія пропасти…
О, какъ больно чувствуется отсутствіе истинно-великихъ людей въ теперешнемъ обществѣ! Уже одинъ живой великій стоитъ многихъ мертвыхъ, которые, какъ-бы ни были они геніальны когда-то, — уже не могутъ придти и посмотрѣть вмѣстѣ съ нами на то, что дѣлается вокругъ, утѣшить насъ или научить. Живой великій человѣкъ всегда создаетъ вокругъ себя школу, онъ является возбудителемъ нервной дѣятельности общества, разсыпаетъ электрическіе толчки и искры, будящія, зажигающія пожаръ мысли. Вспомните у насъ эпоху Пушкина, или въ Германіи — эпоху Шиллера и Гёте, или въ Англіи — Байрона и Шелли… Только этимъ и можно объяснить, что замѣчательные люди появляются группами: они «индуктируютъ» другъ друга, пробуждаютъ токи въ родственныхъ душахъ, которыя иначе, можетъ-быть, такъ и исчезли-бы, не проявивъ своей чудесной силы…
"Когда гремя и пламенѣя
Пророкъ на небо улеталъ,
Огонь могучій Елисея
Живую душу проникалъ.
Такъ геній радостно трепещетъ,
Свое величье познаетъ,
Когда предъ нимъ гремитъ и блещетъ
Другого генія полетъ…
Такъ-какъ всѣ люди болѣе или менѣе способны къ духовной жизни — окончательно бездарны только люди вполнѣ безчестные — то вліяніе живого генія разливается волнами по всему современному обществу до отдаленныхъ его предѣловъ. Поэтому ничего нѣтъ драгоцѣннѣе именно живого присутствія великаго человѣка: смерть его, что-бы тамъ ни говорили о душѣ, которая въ «завѣтной лирѣ» его «прахъ переживетъ», — смерть великаго человѣка есть великое, всенародное бѣдствіе, и можетъ-быть величайшая изъ потерь.
II.
правитьЯ думаю, будь у насъ живые великіе писатели, у насъ невозможны были-бы громкіе литературные споры объ обѣдахъ и похоронныхъ кассахъ. Въ отсутствіи священнослужителей въ храмѣ заводятся вмѣсто молитвы шушуканье и пересуды, но разъ они явились — просто изъ приличія шумъ смолкаетъ. У насъ есть, правда, одинъ всѣми признанный великій писатель, но и онъ по разнымъ причинамъ какъ-бы отсутствуетъ, увлекшись темами, такъ сказать, физически недоступными для публики. Вопреки общему мнѣнію, печалящемуся о такой «ошибкѣ» великаго беллетриста, я думаю, что онъ на вѣрномъ пути. Онъ дѣлаетъ то, чего требуетъ его душа, и что онъ только и можетъ сдѣлать въ этомъ настроеніи хорошо. Такимъ образомъ и этотъ единственный великій изъ живыхъ писателей потерянъ собственно для текущей литературы. А между тѣмъ и эта область — художественное творчество — въ высшей степени нуждается въ живительномъ вліяніи какого-нибудь современнаго большого таланта. Я думаю, что появленіе уже одного такого таланта очень скоро вызвало-бы и другой, и третій, такъ-какъ почва для этого, мнѣ кажется, есть.
Установилось ходячее мнѣніе, будто у насъ уже болѣе нѣтъ талантливыхъ писателей, что новое поколѣніе беллетристовъ, критиковъ, публицистовъ — все это чуть-ли не сплошная бездарность въ сравненіи съ недавнимъ прошлымъ. Такое безнадежное мнѣніе очень распространено — даже въ тѣхъ кругахъ, которые съ новѣйшею нашей литературой совершенно незнакомы. «Помилуйте, сокрушенно вздыхаетъ иной многолѣтній читатель „Петербургскаго Листка“ или „Шута“: какая теперь у насъ литература! Гдѣ наши молодые Пушкины, Гоголи, Тургеневы, Толстые, Достоевскіе? Кто пришелъ на смѣну великимъ старикамъ?!» — И въ умѣ такого вздыхающаго пессимиста проносятся знакомыя ему имена нынѣшнихъ писателей: Апчхи, Чертенокъ, Тррр…. Кусь-Кусь и т. п. (все псевдонимы излюбленныхъ авторовъ названныхъ изданій). И дѣйствительно, при сравненіи какого-нибудь поэта Тррр… съ Пушкинымъ, первый много проигрываетъ. Но не все-же, однако, Тррр… да Кусь-Кусь въ молодой литературѣ, не все-же одни «Шуты» да «Листки», какъ и въ прежнія времена далеко были не одни Пушкины и Гоголи: водились, и даже въ изрядномъ числѣ, и Апчхи, и Тррр…. законные предки нынѣшнихъ насѣкомыхъ, исчезнувшіе безслѣдно, какъ исчезнутъ, конечно и нынѣшнія ничтожества изъ памяти людской. И вотъ, когда они исчезнутъ, то въ очистившейся атмосферѣ теперешней эпохи обнаружатся, какъ я думаю, и не слишкомъ ужь мелкія литературныя величины, и даже такія, которыя, уступая предшественникамъ въ значеніи, очень мало имъ уступятъ въ талантѣ Въ самомъ дѣлѣ, надо-же дѣлать различіе между значеніемъ писателя — зависящимъ нетолько отъ него, но и отъ среды и эпохи, гдѣ онъ дѣйствуетъ, — и талантомъ, личнымъ качествомъ писателя. Ломоносовъ имѣлъ огромное значеніе, но появись онъ теперь, а не на зарѣ нашей образованности, — его талантъ не былъ-бы вовсе замѣченъ. Григоровичъ совершилъ большое въ нашей литературѣ дѣло — первый возбудивъ въ ней народное теченіе, но совершилъ это дѣло случайно, съ талантомъ очень скромнымъ, и благодаря тому лишь, что крѣпостное право со всѣми его ужасами къ тому времени созрѣло до степени близкой къ паденію. «Записки Охотника» Тургенева имѣли большое значеніе тогда, когда появились; появись онѣ теперь, онѣ не доставили-бы автору и десятой доли его славы. Онѣ остались-бы, конечно, образцами изящнаго слова, но были-бы мало извѣстны въ публикѣ, какъ и многіе перлы, явившіеся не во-время. Великій талантъ, скажете вы, всегда найдетъ что сказать въ свое время, онъ всегда отыщетъ еще нетронутое, важное, интересное. Какъ ни скучна наша эпоха, но и въ ней имѣются свои нераскрытые міры, ждущіе своихъ Колумбовъ, есть вопросы обновленія литературы и общества, какъ и во времена Ломоносова и Григоровича. И будь у насъ великіе таланты — они нашли-бы тотчасъ-же способъ завладѣть и вниманіемъ общества, и пріобрѣсти значеніе.
Съ этимъ разсужденіемъ я совершенно согласенъ. Но все-же нельзя вовсе отрицать различіе между эпохами общественнаго возраста. Въ возрастѣ дѣтскомъ, когда вы только-что разцвѣтаете душой и жадно впиваете всѣ «впечатленья бытія», даже небольшая услуга вашему развитію цѣнится вами чрезвычайно; даже посредственный учитель кажется вамъ мудрецомъ, авторитетомъ; вы искренно благодарны ему за сообщеніе даже прописныхъ истинъ, для васъ новыхъ и важныхъ. Но вотъ вы ростете, мужаете духомъ, вы сами начинаете постигать въ сущности не обширную сферу истины и красоты, и авторитетъ вашего учителя падаетъ; вы начинаете критически относиться къ его учительству и неудовлетворяться имъ. Чтобы возбудить въ васъ то-же обаяніе, какое учитель возбуждалъ въ дѣтствѣ, нуженъ человѣкъ уже съ болѣе сильною душою; а пройдетъ еще нѣсколько лѣтъ, вы вступите въ зрѣлый возрастъ, — новый кумиръ вашъ померкнетъ; вы тщетно будете искать вокругъ себя людей, которые были-бы выше васъ, которые могли бы сказать вамъ что-нибудь новое и важное, — и наконецъ останавливаетесь на геніальныхъ авторахъ, мертвыхъ — если нѣтъ живыхъ, — да и изъ геніальныхъ далеко не каждый въ состояніи увлечь васъ. Такъ точно повышается съ развитіемъ общества и его требовательность въ отношеніи выдающихся людей. «Истолкователь думъ» эпохи вашего дѣдушки для васъ не только старомоденъ, но и недостаточно широкъ и жизнеобъемлющъ. Поэтому, чтобы пріобрѣсти сильное и властное значеніе, писателю мало одного таланта: нужна удача родиться въ подходящую эпоху и въ подходящей средѣ. При послѣднихъ условіяхъ даже мелкіе таланты быстро выдвигались, и наоборотъ: нерѣдко и великіе таланты или хирѣютъ (какъ у насъ Державинъ и Фонвизинъ), или не признаются современниками, и уже долго-долго послѣ ихъ смерти, когда сложатся нужныя условія, забытый авторъ вдругъ начинаетъ гремѣть на весь свѣтъ: яркій примѣръ — судьба Шекспира или въ послѣднее время Шопенгауэра.
III.
правитьЯ никакъ не могу согласиться съ ходячимъ мнѣніемъ, что нынѣшняя литературная молодежь бездарна и потому только не можетъ овладѣть сердцемъ общества. Что огромныхъ, міровыхъ талантовъ эта молодежь не заключаетъ въ себѣ, это, быть можетъ, и вѣрно, — но міровые таланты такъ рѣдки, что, по совѣсти, ни одно поколѣніе не имѣетъ на нихъ исключительныхъ правъ. Эти таланты — какъ цвѣты на вершинѣ дерева: не каждый сучекъ украшенъ ими, но и тѣ, которые несутъ ихъ на себѣ, не могутъ себѣ приписать честь созданія цвѣтка. Эта честь принадлежитъ всему дереву точно такъ великій человѣкъ принадлежитъ всему народу. Въ явленіи Пушкина участвовало не одно поколѣніе 1799 года, но длинный рядъ предшествовавшихъ, необходимыхъ для подбора исключительно-высокаго типа, такъ-что если нынѣшнее поколѣніе не имѣетъ въ своей средѣ великихъ талантовъ, — что не доказано — виновато не оно, а скорѣе — предъидущія поколѣнія, неуспѣвшія ихъ подготовить. Было-бы неправдой, однако, отрицать среди литературной молодежи довольно длинный рядъ значительныхъ дарованій какъ въ области художественной прозы, такъ и въ поэзіи и Публицистикѣ. Въ первомъ еще расцвѣтѣ свѣжихъ силъ находятся А. П. Чеховъ, г. В. Короленко и цѣлый рядъ не столь выдающихся, но все-же видныхъ писателей: гг. Ясинскій, Дѣдловъ, Потапенко, K. С. Баранцевичъ, Вл. А. Тихоновъ и пр. Въ поэзіи менѣе истинныхъ дарованій, но все-же есть нѣсколько молодыхъ поэтовъ, къ сожалѣнію, немогущихъ попасть на настоящую дорогу. Ниже я скажу, что имъ мѣшаетъ въ этомъ, но что касается таланта, то молодые поэты едва-ли уступаютъ старымъ, оставшимся въ живыхъ жрецамъ Парнаса.
Надо принять въ расчетъ, что далеко не всѣ литературныя дарованія обнаруживаются въ молодые годы; расцвѣтъ-же таланта обыкновенно приходится на возрастъ отъ 40 до 50 лѣтъ, т.-е. на пору не самыхъ свѣжихъ, а наиболѣе окрѣпшихъ силъ. Умри Гончаровъ 3 6 лѣтъ отъ роду, никто и не подозрѣвалъ-бы о существованіи этого замѣчательнаго таланта: «Обыкновенная Исторія», которою онъ выступилъ, написана имъ 37-ми лѣтъ отъ-роду. Въ пожиломъ возрастѣ написали свои крупныя вещи и Тургеневъ, и Достоевскій: первый большой романъ свой («Рудинъ») Тургеневъ написалъ 36-ти лѣтъ, первый романъ Достоевскаго — «Униженные и оскорбленные» — написанъ имъ 40 лѣтъ, первый большой романъ Л. Толстого («Война и Миръ») написанъ, когда ему было отъ 36 до 41 г. Лучшія вещи Салтыкова и Некрасова были ими написаны въ возрастѣ за сорокъ лѣтъ и т. д. Уже изъ этой маленькой «метрической выписки» великихъ произведеній (потому-что въ сущности нѣтъ великихъ людей, а есть великіе труды) вы видите, что и за нынѣшнюю литературную молодежь отчаиваться нечего: она еще только-что вступаетъ въ свой производительный возрастъ. А. П. Чехову всего еще 34 года, г. Короленко немногимъ старше его. Такъ-какъ возрастъ 36 — 40 лѣтъ оказывается наиболѣе благопріятнымъ для зачатія крупнаго дѣтища, то весьма возможно, что мы находимся наканунѣ появленія выдающихся литературныхъ произведеній, и можетъ быть, въ ближайшіе годы появятся новые «Отцы и Дѣти», новые «Обломовы» и т. п. Для того, чтобы всмотрѣться въ волнующуюся жизнь и увидѣть въ ней постоянныя, неподвижныя очертанія, нуженъ нетолько талантъ, но и нѣкоторая неподвижность его, равновѣсіе, сосредоточенность, а все это является лишь съ замедленіемъ душевнаго роста, когда страсти художника поулягутся. Только спокойное море способно отражать въ себѣ и небо, и берега. Предсказывать ничтожный удѣлъ Чехову или Короленкѣ по ихъ небольшимъ, хотя и прекраснымъ, но маловажнымъ вещамъ нельзя. Первые разсказы Тургенева, напримѣръ, хотя и очень понравились Бѣлинскому, но судя по нимъ онъ предсказывалъ автору очень скромную судьбу, именно что Тургеневъ будетъ вторымъ Далемъ. А Бѣлинскому нельзя отказать, я думаю, въ способности пониманія таланта. Ошибка знаменитаго критика должна предостеречь и нынѣшнихъ зоиловъ отъ слишкомъ мрачныхъ пророчествъ. По «Обыкновенной Исторіи» нельзя было предсказать большой будущности Гончарову, какъ и по «Бѣднымъ людямъ» — Достоевскому, хотя оба названные романа обличали выдающіяся дарованія. Литературная заслуженность требуетъ, кромѣ таланта, кромѣ своевременности его появленія, еще и третьяго условія: долгой жизни, долгихъ лѣтъ работы. Большая разница, числится-ли за авторомъ десять томовъ талантливыхъ произведеній или всего одинъ, хотя-бы не менѣе талантливый. Конечно, одна великая вещь неизмѣримо лишніе цѣлаго архива мелкихъ, — но все же она меньше значитъ, чѣмъ двѣ великихъ вещи, и еще меньше чѣмъ три и т. д. «Дѣтство и Отрочество», несомнѣнно, великая повѣсть, но представьте себѣ, что Л. Н. Толстой ничего-бы болѣе не написалъ: значеніе его было-бы небольшое. Вотъ почему столь замѣчательныя дарованія какъ Помяловскаго, Кущевскаго, Николая Успенскаго, Курочкина, Мея и многихъ другихъ сравнительно мало цѣнятся. Итакъ при большомъ талантѣ необходимо и достаточно-продолжительное его проявленіе, а для этого нужно долгое время. Дайте срокъ — и нынѣшняя молодежь значительно выростетъ въ нашихъ глазахъ.
IV.
правитьОсобенно любятъ дѣлать упреки литературной молодежи пожилые и старые литераторы. Вѣчный припѣвъ ихъ: «Да, были люди въ наше время — не то, что нынѣшнее племя! Богатыри не вы!..» И въ печати, и въ разговорахъ со старыми писателями вы услышите самый строгій приговоръ молодому литературному поколѣнію: оно бездарно, необразованно, грубо, оно писать не умѣетъ, у него нѣтъ ни чувства, ни мысли — все это какія-то «пухлыя ничтожества». Года бѣгутъ, публика ждетъ великихъ трудовъ, а гг. Чеховы да Короленки выжимаютъ изъ себя какіе-то отрывочки да кусочки: на большой замыселъ, на серьезную работу у молодыхъ корифеевъ, очевидно, силъ не хватаетъ…
Упреки эти, можетъ быть, и справедливы, но мнѣ они кажутся ужасно неловкими. Слушая подобныхъ, слишкомъ строгихъ старцевъ, хочется спросить: да имѣете-ли вы-то, господа, какое-нибудь право предъявлять такія требованія къ молодежи? Пусть она не блещетъ талантами, а вы? Пусть она не пишетъ крупныхъ вещей, — а вы развѣ ихъ пишете? Васъ, старыхъ, почтенныхъ, «маститыхъ» писателей не мало: никакъ не меньше, чѣмъ молодыхъ. Не говоря о множествѣ неизвѣстныхъ пожилыхъ писателей, еще живыхъ и бодрыхъ, стоитъ назвать весьма извѣстныхъ: H. С. Лѣскова, гг. Григоровича, Всеволода Крестовскаго, Златовратскаго, Боборыкина, Авсѣенку, Аверкіева, Крылова, Мордовцева, Саліаса, Е. Маркова, Станюковича, Шеллера (Михайлова), Сергѣя Атаву, — или поэтовъ: Я. П. Полонскаго, г. Майкова, г. Жемчужникова и пр. и пр., — Если посчитать, выйдетъ очень внушительный рядъ писателей стараго, еще не сошедшаго со сцены поколѣнія. Всѣ эти писатели когда-то работали и если говорятъ: «мы кое-что сдѣлали», то это правда; но такая-же правда и то, что теперь они почти ничего не дѣлаютъ или несравненно меньше, чѣмъ пренебрегаемое ими молодое литературное поколѣніе. Хочется невольно спросить: вы — заслуженные и признанные писатели, представители стараго литературнаго вѣка, почему-же вы не даете великихъ произведеній, въ которыхъ такъ нуждается общество? Годы бѣгутъ вѣдь и для васъ, вы живете на свѣтѣ и здравствуете, вы далеки еще до литературной инвалидности. Художественное творчество изсякаетъ развѣ въ глубокой старости (примѣры Гете, Гюго, (Тургенева, Л. Толстого говорятъ даже какъ-бы противъ возможности «пережить талантъ»). Вы ссылаетесь обыкновенно на усталость, болѣзни, но вы уже очень давно отдыхаете, а болѣзнь, благодаря Бога, васъ милуетъ; большинство старыхъ литераторовъ физически достаточно здоровы — пожалуй, здоровѣе молодыхъ писателей. «Щадитъ еще меня здоровая природа, хоть съ завтрашняго дня мнѣ 72 года!» откровенно признается г. Жемчужниковъ. Старое поколѣніе писателей вышло изъ зажиточной, помѣщичьей среды, вспоено воздухомъ деревни и вскормлено крѣпостнымъ довольствомъ; это поколѣніе физически сильнѣе молодежи, оно получило въ наслѣдство отъ родителей неизношенные нервы, непереутомленный мозгъ, и природнаго запаса здоровья хватаетъ имъ до глубокой старости. Примѣръ Некрасова, Щедрина, Достоевскаго и многихъ другихъ доказываетъ, что нездоровье далеко невсегда мѣшаетъ работѣ: лучшія свои вещи Щедринъ и Достоевскій написали почти на смертномъ одрѣ. Старость и не слишкомъ мучительная болѣзнь, приковывая писателя къ кабинету, удаляя его отъ шумныхъ вліяній свѣта, часто даже способствуютъ творчеству, — какъ на нѣкоторыхъ дѣйствуетъ тюрьма. Но если и допустить, что болѣзни старости нѣсколько мѣшаютъ работѣ, зато у старыхъ писателей есть другія неоцѣнимыя преимущества предъ молодежью: они могутъ отдаваться работѣ не отвлекаясь страстями молодости. Ни влеченіе къ женщинѣ, вносящее столь часто страшное разстройство въ судьбу писателя (вспомните Пушкина и Лермонтова), ни жажда развлеченій, ни честолюбіе и забота устроить себя въ обществѣ, — ничто не волнуетъ старости — если, конечно, она не заражена порочными привычками. Литературные старцы могутъ принять уже безъ колебаній схиму писательства: отдаться высочайшимъ цѣлямъ, отринувъ всѣ суетныя, земныя. Огромный опытъ жизни, вполнѣ сложившійся талантъ, долгая школа писательства, скопленное многими десятилѣтіями образованіе, наконецъ, сравнительный матеріальный достатокъ, обезпечивающій досугъ, — все это преимущества старыхъ талантовъ. Имъ-бы, казалось, на склонѣ лѣтъ, успокоеннымъ и глядящимъ въ вѣчность, и давать завѣты обществу, имъ-бы и разгадывать жизнь: странно требовать откровеній отъ писателей часто едва-соскочившихъ со школьной скамьи. Но какъ ни много удобствъ для великой работы у старыхъ писателей, они точно заклятье дали: не даютъ вотъ уже втеченіе многихъ лѣтъ ни одной значительной вещи. И еслибы они, какъ умный Гончаровъ, вовсе не писали (хотя и у того не хватило выдержки, и онъ передъ смертью присрамилъ себя слабыми вещами), — такъ нѣтъ: старые писатели пописываютъ, и пишутъ даже крайне старательно, иногда промывая свои рукописи въ корректурѣ точно золотыя розсыпи, относясь съ благоговѣньемъ къ каждой своей строчкѣ и черточкѣ. Такъ, конечно, и нужно работать, и ихъ работа цѣнится: гонорары старымъ писателямъ платятся баснословные. Но отнеситесь безъ идолопоклонства къ ихъ трудамъ: какъ они незначительны и часто какъ слабы! Даже столь извѣстный изъ старыхъ писателей — г. Боборыкинъ, хотя и много пишетъ, но не болѣе чѣмъ. посредственно. Иной маститый писатель долго молчитъ: годъ, два или даже десять лѣтъ, и вдругъ вы встрѣчаете его имя на обложкѣ журнала. Съ понятнымъ любопытствомъ развертываете страницы, сосредоточиваете вниманіе — и что-же: предъ вами нѣсколько страничекъ «изъ старыхъ бумагъ», какой-нибудь отрывокъ, набросокъ, предисловіе къ чужой статьѣ или воспоминанія, похожія на тощую струю изъ плохо завернутаго крана. Однообразно и жидко текутъ какія-то сплетни и анекдоты, гдѣ на гранъ правды видимо положена унція добродушной клеветы. — Только-то? спрашиваешь себя, съ досадой закрывая журналъ. Неужели на старости лѣтъ, на вершинѣ жизни, не нашлось у маститаго писателя ничего за душой, кромѣ сплетенъ?
V.
правитьТакимъ образомъ, если взвѣсить творчество старыхъ и молодыхъ современныхъ писателей, то, по совѣсти, молодые не уступятъ старымъ- Конечно, при этомъ взвѣшиваньи нельзя класть на вѣсы прошлое творчество старыхъ талантовъ: иначе пришлось-бы на другую чашу положить и будущее творчество молодыхъ, котораго значеніе неизвѣстно; возможно, что оно перевѣситъ всѣ прошлые труды стараго поколѣнія. Нужно брать только теперешнія, ближайшія работы, ну хоть за послѣднія десять лѣтъ, — и сравнить заслуги старыхъ и молодыхъ. Большинство старыхъ и именно заслуженныхъ писателей на это сравненіе не согласятся: они имѣютъ привычку взбираться на свою чашку вѣсовъ нетолько со всѣмъ багажомъ за 30—40 лѣтъ работы, но и прикладывать сюда-же весь багажъ своихъ геніальныхъ сверстниковъ: Тургенева, Достоевскаго, Л. Толстого и пр.
Но хотя литературная молодежь и не уступитъ старикамъ ни въ талантѣ, ни въ значеніи, все-же и ея производительность довольно ничтожна. Похвалиться и молодежи нечѣмъ, какъ нечѣмъ и старикамъ. И если я позволилъ себѣ сравнить силы литературныхъ «отцовъ» и «дѣтей», то лишь для того, чтобы показать, какъ мало оба лагеря имѣютъ правъ на предпочтеніе. Какъ отцамъ, такъ и дѣтямъ прилично отнюдь не самодовольство, а скромность, сознаніе своихъ крайне незначительныхъ заслугъ въ литературѣ. Это тягостное сознаніе для молодежи было-бы побужденіемъ лучше пользоваться временемъ жизни, а для старцевъ — указаніемъ весь остатокъ жизни посвятить лишь самымъ серьезнымъ, самымъ достойнымъ литературы задачамъ.
Въ самомъ дѣлѣ, не въ недостаткѣ талантовъ бѣда, а въ неумѣньи распорядиться ими. Среди старыхъ живыхъ писателей есть люди съ крупными дарованіями: H. С. Лѣсковъ, гг. Крестовскій, Боборыкинъ, Сергѣй Атава. Они пишутъ значительныя по объему и иногда очень интересныя вещи, но все-же несравненно менѣе нужныя и важныя, чѣмъ можно требовать отъ нихъ. Точно также и корифеи молодой беллетристики:-- гг. Чеховъ, Короленко, Ясинскій, Дѣдловъ. Оба литературныхъ поколѣнія, сходящее и входящее, страдаютъ одною болѣзнью: отсутствіемъ верховнаго, нравственнаго сознанія того, что нужно, что серьезно, что достойно искусства. Нѣтъ этого сознанія — и талантъ прилагается къ мелочамъ жизни, къ незначительнымъ, пустымъ ея явленіямъ и въ этомъ мусорѣ затеривается, изсякаетъ. Китайскіе мастера втеченіе долгихъ мѣсяцевъ вытачиваютъ изъ куска кости, величиною съ бобъ, клѣтку и въ клѣткѣ другую клѣтку, въ которой сидитъ птичка и держитъ въ лапкѣ третью клѣтку: нѣчто невообразимо трудное, требующее энергіи и вниманія гораздо больше, чѣмъ нужно было Колумбу на открытіе Америки. Въ результатѣ — никому ненужная мелочь, хитрая и страшно пустая. Область промышленности сплошь переполнена артиклями, bijouteries, совершенно безсмысленными, ничтожными предметами, на замыселъ и отдѣлку которыхъ потрачены огромныя средства таланта и времени. То-же и въ литературѣ: она постепенно превращается въ фарфоровое, галантерейное и ювелирное производство. Писатель беретъ, напримѣръ, какую-нибудь посуду — пепельницу или песочницу — мелкое человѣческое явленіе вровень съ песочницей — и вкладываетъ весь свой геній, чтобы изъ этого пустяка вышла драгоцѣнность. — Берется соръ и обрабатывается въ перлъ — вотъ обычай теперешней литературы. Оттого все и появляются мелочи, красивенькія вещицы, бездѣлки и ни одной новой великой книги. Весьма талантливые писатели вводятъ дурную моду въ обществѣ на пустяки, на анекдоты, на сплетни, на событія текущаго дня, оставляя въ забвеніи основныя великія явленія, въ невидимыхъ предѣлахъ которыхъ только и держится жизнь. Вмѣсто благотворнаго вліянія на общество, талантъ оказываетъ вредное, и эта черта бросается въ глаза всѣмъ, кто «имѣетъ очи и видитъ». Л. Н. Толстой въ одномъ большомъ трудѣ отзывается крайне мрачно о современной литературѣ. «Вся литература, говоритъ онъ, и философская, и политическая, и изящная нашего времени поразительна въ одномъ отношеніи. Какое богатство мыслей, формъ, красокъ, какая эрудиція, изящество, обиліе мыслей и какое нетолько отсутствіе серьезнаго содержанія, но какой-то страхъ предъ всякою опредѣленностью мысли и выраженія ея. Обходы, иносказанія, шутки, общія, самыя широкія соображенія, и ничего простого, яснаго, идущаго къ дѣлу, т.-е. къ вопросу жизни. Но мало того, что пишутся и говорятся граціозныя ненужности, — пишутся и говорятся прямо гадости, дикости, пишутся и говорятся самымъ утонченнымъ образомъ разсужденія, возвращающія людей къ первобытной дикости, къ основамъ жизни не только языческой, но даже животной, уже 5 осо лѣтъ тому назадъ пережитой нами… И странно, и страшно сказать — образованные люди своими утонченными разсужденіями въ сущности влекутъ общество назадъ, къ состоянію даже не язычества, а къ состоянію первобытной дикости…»
Этотъ отзывъ о современной литературѣ величайшаго изъ ея представителей суровъ до жестокости, но заслуживаетъ самаго серьезнаго вниманія. Писатель съ такою искренностью, съ такою прозорливою совѣстью не могъ дать сужденія поверхностнаго — особенно въ области столь ему знакомой. Какъ ни непріятенъ этотъ упрекъ, великаго писателя, всѣ его крупные и мелкіе собратья должны глубоко вдуматься въ его слова и пересмотрѣть свою дѣятельность: а что если и въ самомъ дѣлѣ эта дѣятельность, при всемъ ея изяществѣ, ничтожна? А что если она вредна? Всѣ мы до такой степени на слово привыкли вѣрить въ возвышенное призваніе нашего ремесла, что какія-бы формы ни принимала литературная работа, она всегда кажется благородною. Литераторъ или ученый въ силу уже своего званія, какъ нѣкогда феодальные бароны, разрѣшаютъ себѣ любую фантазію; какъ феодальный баронъ, грабившій проѣзжихъ, насиловавшій женщинъ и кутившій, считалъ себя «благороднымъ и честнымъ» рыцаремъ, а мирныхъ жителей — презрѣнной сволочью, такъ и большинство нынѣшнихъ рыцарей пера, литераторовъ и ученыхъ, признаютъ себя просвѣтителями уже въ силу своего званія. Даже совсѣмъ незамѣтные литературные микробы, вродѣ таганрогскаго поэта К., позволяютъ себѣ печатать гордо:
Не страшенъ мнѣ вашъ губернаторъ,
Вѣдь я не вы, — я литераторъ.
Заблужденіе общее всѣмъ установившимся корпораціямъ и цехамъ: членъ сословія переноситъ на себя предполагаемые девизы сословія, его историческія заслуги, хотя-бы въ личной жизни онъ только и дѣлалъ, что нарушалъ эти девизы. И литераторы не свободны отъ этого сословнаго гонора, жалкаго и ложнаго; они считаютъ себя не такими, какіе они есть, а какими они должны-бы быть. О, конечно, они должны-бы быть учителями общества! Но на самомъ дѣлѣ они далеки отъ учительства, и одинаково — какъ старые, такъ и молодые писатели. Таланты есть, какъ и у рыцарей была сила дѣлать добро согласно призванію ихъ, но нѣтъ истиннаго благородства, нѣтъ нравственной воли. Литературныхъ дарованій достаточно было-бы для новой, блестящей школы, которая могла-бы съ честью занять мѣсто покойныхъ «классиковъ», но нѣтъ у этихъ дарованій совѣсти, чтобы направить ихъ къ достойной цѣли. Выйдетъ современный учитель жизни на кафедру и начинаетъ вмѣсто заповѣдей передавать болѣе или менѣе веселенькіе анекдоты. Ясно, что ему это ближе къ сердцу, — да вотъ развѣ еще литературныя кассы въ послѣднее время.