Марфа Андревна, не видя ни малейшей надежды к спасению, отвернулась от картины разбоя и стала приготовляться к смерти. Сундуки и укладки ее были опорожнены, и все, что в них вмещалось, повышвырено за окно. В покоях оставалось уже очень немного, над чем бы стоило еще поработать. Последнее внимание разбойников пало на один железный сундук, привернутый через медные шайбы винтами к полу и запертый изнутри хитрою стальною пружиною. Ни один лом, ни один топор не брал этого заманчивого сундука. По той тщательности, с которою сундук этот был укреплен и заперт, разбойники не сомневались, что в нем-то и должны заключаться все наиценнейшие богатства домовитой боярыни. А сундук этот только что был Марфой Андревной перебран прошедшим вечером, и в нем не было ничего, кроме детского белья, припасенного ею ожидаемому новорожденному.
Со рта Марфы Андревны сорвали платок и потребовали, чтобы она указала, где ключ.
Марфа Андревна встрепенулась. Она обернулась и сказала:
— Как же ты смеешь думать, холоп, что я дам тебе ключ?
— Не дашь?
— Ну разумеется, не дам,— отвечала заносчиво и резко Марфа Андревна.
Разбойник, не рассуждая долго, ударил старуху сапогом в лицо.
— Подай ключ!— приставали к ней со всех сторон.
— Не дам я ключа,— отвечала Марфа Андревна, отплевывая бегущую из рта кровь.
Что с ней ни делали — били ее, вывертывали ей пальцы и локти, таскали ее по полу за волосы! «Не дам»,— отвечала железная старуха.
— Я сказала, не дам, и не дам!
— Так на лучину ее, ведьму! сама заговорит, где ключ спрятан,— скомандовал Ванька Жорнов.
С Марфы Андревны стащили ее золотом шитые босовички, согнули ей колени и под икры подсунули пук пылающей лучины.
— Не дам я ключа вам, холопам,— проскрипела сквозь зубы Плодомасова.
— А ты, боярыня, не крепись изнапрасна, мы ведь всё допытаемся,— заговоришь,— приставал, коптя ее ноги, Жорнов.
— Врешь, подлый холоп: не заговорю.
— Заговоришь.
Но Марфа Андревна собрала силы, плюнула Жорнову в самое лицо и опять назвала его «холопом».
— Холоп! Нет, я твой господин теперь, а ты моя холопка.
— Подлый смерд!— крикнула в азарте, забыв на минуту самую боль свою, истязуемая и снова плюнула прямо в глаза своему палачу.
Ее били и истязали несказанно; она не ожидала помощи ниоткуда: видела сочувствие в глазах одной своей задыхавшейся девушки, но и не думала уступить холопам.
Разбойники становились в тупик: ломать половицы, к которым привинчен сундук,— их не выломишь из-под вза́крой положенного венца. Зажечь дом — нет прибыли, да и осветишь след ходящим по всей окружности войскам; сложить ее, старуху, на всю лучину, спалить ей прежде спину, потом грудь и живот — страшно, что помрет, а не скажет.
Марфе Андревне было радостно, что эти звери не знали, что с ней сделать.
— А что у тебя тут в сундуке?— спросил ее Жорнов.
— Тут мое золото, да серебро, да окатный жемчуг.
У разбойников даже и в сердце похолонуло и в ушах зазвенело.
Даже честью стали просить Марфу Андревну:
— Матушка, старушенька, не губи себя, мы твоей крови не жаждоваем: дай ключ от укладки с бурмистским зерном.
— Не дам,— отвечала Марфа Андревна.
— Так мы же у тебя выпытаем!
— Ничего не выпытаешь, холоп.
Но у нас, ни в чем не знавших ни меры, ни удержу, люди на зле, как и на добре, не останавливаются.
У Емельяна Пугачева были пытальщики дошлые — знали, как какого человека каким злом донимать; а предания Емельяновы были живы в народе и не безведомы и Ваньке Жорнову.
Марфе Андревне погрозили непереносным срамом, что разденут ее сейчас донага, осмолят ей голову дегтяным ведром и обсыпят пуховой подушкой да, привязав на шелудивого коня, о рассвете в село на базар выгонят.
Услыхав этот ужасный приказ Ваньки Жорнова, Марфа Андревна вздрогнула, и холодный пот выступил у нее даже по закоптелым опалинам.
«Неужто же надо покориться холопам, или посрамить перед нечистым взором непорочную наготу свою!»
Марфа Андревна, однако, сообразила, что уже теперь ей не помогла бы и покорность, что разбойники, найдя в сундуке одни детские тряпки, пришли бы еще в большую ярость и все равно не простили бы ей ее упорства. Они отмстили бы ей именно тем мщением, к которому она обнаружила страх и боясь которого отдала бы им ключ.
Бесчестье ее казалось неотклонимым.