Владиміръ Александровичъ Берестовъ; — 64 лѣтъ.
Евгеній Борисовичъ Залѣсовъ, — его племянникъ.
Николай Петровичъ Гардѣевъ.
Надежда Дмитріевна, — жена его.
Любочка, — дочь ихъ.
Степанъ, — слуга Гардѣевыхъ.
Настя, — горничная Гардѣевыхъ.
Люба. (Ставитъ цвѣты въ вазу на каминъ.) Какъ я люблю цвѣты! особенно, когда нарвешь ихъ сама, въ своемъ саду.
Гардѣевъ. (Входя въ правую дверь.) Любочка! Любокъ!
Люба. Ахъ, папа, это ты… какъ рано поднялся.
Гардѣевъ. Здравствуй, голубчикъ. (Цѣлуетъ ее.) Ты видѣла нынче мамашу?
Люба. Видѣла, она одѣвается.
Гардѣевъ. Она съ тобой не говорила?
Люба. Нѣтъ. О чемъ?
Гардѣевъ. Такъ вообще, что она нынче въ духѣ?
Люба. Какъ всегда.
Гардѣевъ. Ну, это плохо.
Люба. Почему?
Гардѣевъ. Вотъ видишь, голубчикъ, я вчера былъ въ клубѣ… Тамъ новыхъ старшинъ выбирали, и меня, между прочимъ, выбрали; ну, разумѣется, спрыски, — нельзя-же… поужинали, какъ водится.
Люба. И хорошій былъ ужинъ?
Гардѣевъ. Еще-бы! У насъ поваръ такой, какого ни въ одномъ клубѣ нѣтъ.
Люба. А признайся, ты любишь покутить, папа?
Гардѣевъ. Каюсь, голубчикъ, люблю, ужасно люблю… Кабы ты знала, какой я въ молодости былъ кутила!.. Мнѣ-бы только въ гусарахъ служить… Ну, разумѣется, какъ женился, — я все это прекратилъ.
Люба. Ужъ будто и прекратилъ?
Гардѣевъ. (Смѣясь.) Ну, то есть почти прекратилъ… но не въ томъ дѣло, душа моя; такъ вотъ видишь-ли, мамаша мнѣ строго на строго наказывала, чтобъ я къ часу былъ дома.
Люба. А ты когда вернулся?
Гардѣевъ. Въ тридцать семь минутъ.
Люба. Втораго?
Гардѣевъ. Нѣтъ, четвертаго.
Люба. О! Это ты называешь прекратилъ?
Гардѣевъ. Люба! и ты противъ меня, Брутъ ты этакій!.. Слушай-же дальше. Прошелъ я къ себѣ потихоньку, на цыпочкахъ, даже Степану не велѣлъ идти за собой, — самъ, говорю, раздѣнусь… Да какъ то неосторожно наткнулся на кушетку… И что это за глупую моду выдумали, разставлять мебель посреди комнаты, чортъ знаетъ.
Люба. Ну, и что-жь?
Гардѣевъ. Ну и застучалъ, разумѣется… Кушетка сдвинулась съ мѣста… Въ эту самую минуту изъ мамашиной спальни раздался голосъ: «тридцать семь минутъ четвертаго, мы завтра поговоримъ».
Люба. (Смѣясь.) Попался! вотъ тебя мамаша-то распечетъ теперь!
Гардѣевъ. Поэтому-то я тебя и спрашиваю, въ духѣ-ли она? Коли не въ духѣ, бѣда моя.
Люба. Ты, кажется, однако не очень трусишь?
Гардѣевъ. Это правда. Вѣдь въ сущности мамаша добрѣйшая женщина; но немножко, знаешь, властолюбива… Она какъ Людовикъ XIV. Вѣдь тебя, надѣюсь, учили въ пансіонѣ, кто былъ Людовикъ XIV?
Люба. Конечно.
Гардѣевъ. Ну, такъ вотъ онъ всегда говорилъ: «государство — это я!» А мамаша говоритъ: «домъ — это я»! Чай, тебѣ тоже достается часто, дурочка, а?
Люба. Нѣтъ! Я ужъ знаю, что она любитъ, и никогда ей не противорѣчу. Она вѣдь славная мамаша.
Гардѣевъ. Конечно… Но послушай, Люба, такъ какъ мы теперь одни, а это не часто случается, то я хочу поговорите съ тобой по секрету.
Люба. Я слушаю, папа.
Гардѣевъ. Этотъ франтикъ, съ которымъ мы прошлымъ лѣтомъ познакомились на дачѣ. — Нравится тебѣ?
Люба. Нравится.
Гардѣевъ. И ты за него пошла-бы?
Люба. Отчего-же нѣтъ.
Гардѣевъ. Ну! такъ я тебѣ скажу, что онъ, кажется, намѣренъ нынче сдѣлать тебѣ предложеніе. По крайней мѣрѣ, онъ намекалъ. Такъ ты хорошенько подумай объ этомъ. Я знаю, что мамаша твоя рѣшила ужъ эту свадьбу, но если юноша тебѣ не нравится, то вѣдь можно и передѣлать.
Люба. Нѣтъ, нѣтъ, папа, очень нравится.
Гардѣевъ. Ну, какъ знаешь, а то-бы я энергически воспротивился.
Люба. Успокойся, папа, тебѣ вовсе не нужно будетъ противиться.
Гардѣевъ. Не нужно? Ну, это по мнѣ еще лучше… тссъ! мамаша!
Люба. (Идя къ ней на встрѣчу.) Здравствуй, мамаша.
Надежда Дмитріевна. (Цѣлуя ее.) Здравствуй. Любочка.
Гардѣевъ. (Женѣ.) Здравствуй, душа моя.
Надежда Дмитріевна. (Холодно.) Здравствуйте!
Гардѣевъ. (Про себя.) Сердится! 37 минутъ четвертаго.
Надежда Дмитріевна. (Оглядывая дочь.) Что это такое? голубое платье! Я тебѣ, кажется, вчера вечеромъ сказала, чтобъ ты надѣла розовое.
Люба. Да мамаша, я думала…
Надежда Дмитріевна. Что ты думала?!.
Люба. Настя мнѣ сказала, что голубой цвѣтъ идетъ въ блондинкамъ…
Надежда Дмитріевна. Настя дура. Никакой цвѣтъ не идетъ къ блондинкамъ такъ, какъ розовый.
Люба. Спроси у папы; онъ тоже…
Гардѣевъ. (Живо.) Я въ этомъ не знаю толку. (Про себя.) Зачѣмъ она меня путаетъ?
Надежда Дмитріевна. Ступай и надѣнь розовое платье.
Люба. Но, мамаша…
Надежда Дмитріевна. (Повелительно.) Я, кажется, сказала ясно.
Люба. Слушаю, мамаша. (Про себя.) Какъ она ни говори, а къ блондинкамъ идетъ лучше голубое.
Гардѣевъ. (Про себя.) «Я, кажется, сказала ясно!» — Она просто величественна… Какой жестъ! какая поза!
Надежда Дмитріевна. Теперь позвольте поговорить съ вами-съ. Выборъ старшинъ продолжался довольно долго.
Гардѣевъ. Да; сперва по запискамъ, потомъ шарами баллотировали.
Надежда Дмитріевна. А потомъ ужинали.
Гардѣевъ. И произносили спичи.
Надежда Дмитріевна. До половины четвертаго?
Гардѣевъ. Мнѣ кажется, твои часы идутъ впередъ, душа моя.
Надежда Дмитріевна. Нѣтъ, сударь. Вчера только былъ часовщикъ и поставилъ ихъ.
Гардѣевъ. Этотъ часовщикъ всегда пьянъ, душа моя. Я двадцать разъ говорилъ, что нужно перемѣнить его. Виномъ отъ него за версту…
Надежда Дмитріевна. Довольно! Вѣрны или не вѣрны часы мои, но я васъ прошу, чтобъ впередъ этихъ оргій не было.
Гардѣевъ. Оргій! — точно дворянскій клубъ дворецъ какой нибудь Лукреціи Борджіа.
Надежда Дмитріевна. Я, кажется, сказала ясно!
Гардѣевъ. Нѣтъ, позволь! Ты отличная женщина; но у тебя есть наклонности къ деспотизму, — къ тиранству… Ты иногда точно какой нибудь богдыханъ: если на твоей дочери голубое платье, ты ей велишь надѣть розовое, если у меня панталоны сѣрые, ты мнѣ велишь надѣть черные.
Надежда Дмитріевна. Развѣ все, что касается домашней жизни, не мое дѣло?
Гардѣевъ. Панталоны! какая-жe эта домашняя жизнь, душа моя? Или, напримѣръ; клубъ: я, конечно, не сопротивляюсь, я привыкъ къ рабству, потому что это продолжается тридцать лѣтъ; но иногда ты ужъ слишкомъ далёко заходишь.
Надежда Дмитріевна. Скажите, пожалуйста, на что вы жалуетесь? Хозяйство, что-ли, дурно идетъ?
Гардѣевъ. На счетъ хозяйства я не говорю; напротивъ, хозяйство идетъ отлично.
Надежда Дмитріевна. Случалось-ли когда нибудь, чтобы вамъ дурно выгладили рубашку? Бываетъ-ли у васъ не убрана комната? Опоздали-ли когда нибудь вамъ подать кофе? — спрашиваю я васъ.
Гардѣевъ. Это все такъ… Я ни слова противъ этого… но характеръ твой…
Надежда Дмитріевна. Что-жь? я капризна, сварлива, кричу, бранюсь?
Гардѣевъ. Нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ… но ужъ если ты забрала что нибудь въ голову, то тебя никакъ не разубѣдишь.
Надежда Дмитріевна. Когда я выражаю какое-нибудь мнѣніе, значитъ, считаю его справедливымъ; если-бы я отъ него отступилась, я была-бы дура.
Гардѣевъ. Хорошо, хорошо; только если-бъ я поступалъ точно также, такъ у насъ такой-бы кавардакъ въ домѣ пошелъ, что хоть святыхъ вонъ выноси.
Надежда Дмитріевна. Кто-жь вамъ мѣшаетъ, попробуйте.
Гардѣевъ. Нѣтъ, — слуга покорный, я не желаю пробовать… я люблю спокойствіе… споры для меня хуже всего. Вотъ ты захотѣла купить домъ, Богъ знаетъ, въ какой глуши…
Надежда Дмитріевна. Что-жь? — вѣдь вы пѣшкомъ не ходите, лошади свои есть, — не все-ли равно?.. Я не понимаю квартиры безъ сада… этотъ домъ замѣняетъ намъ дачу… Все-таки экономія.
Гардѣевъ. Но каково-же ѣздить отсюда въ клубъ или въ театръ.
Надежда Дмитріевна. Довольно… Вы нынче, должно быть, встали съ лѣвой ноги.
Надежда Дмитріевна. Поди сюда, Степанъ. (Настѣ.) А ты жди тамъ у дверей.
Гардѣевъ. (Про себя.) Ну, развѣ это не Людовикъ XIV-й?
Надежда Дмитріевна. (Степану.) Зачѣмъ ты трогалъ картину, которая виситъ въ столовой? она висѣла прямо, — теперь покривилась.
Степанъ. Тамъ была паутина, сударыня.
Надежда Дмитріевна. Ну?
Степанъ. Такъ я снялъ ее-съ.
Надежда Дмитріевна. Скажите, пожалуйста!.. Кажется, я строго приказывала тебѣ не трогать картинъ!
Степанъ. Но вѣдь паутина, сударыня…
Надежда Дмитріевна. Ты долженъ сникать ихъ, когда я тебѣ прикажу. Можетъ быть, мнѣ нравится паутина!.. Развѣ ты можешь знать мои мысли, или указывать мнѣ, что надо и что не надо? Смотри, чтобъ впередъ этого не было… ступай.
Степанъ. Слушаю, сударыня.
Гардѣевъ. (Про себя.) Вотъ тебѣ урокъ, болванъ, не смѣй стирать пыль.
Надежда Дмитріевна.. Что вы говорите?
Гардѣевъ. Я… ничего… Отлично идетъ у тебя хозяйство.
Надежда Дмитріевна. (Настѣ.) Подойди. (Настя подходитъ.) Ты съ нѣкоторыхъ поръ часто бѣгаешь со двора.
Настя. Сестра пріѣхала изъ Москвы, сударыня.
Надежда Дмитріевна. Сколько ей лѣтъ?
Настя. Двадцать девять-съ.
Надежда Дмитріевна. А тебѣ?
Настя. Двадцать два-съ.
Надежда Дмитріевна. Вамъ-бы лучше жениться!
Гардѣевъ. Какъ? на сестрѣ-то жениться?
Надежда Дмитріевна. Чѣмъ она занимается — эта сестра? (Настя молчитъ, потупившись.) Ты лучше скажи всю правду… Я не люблю, когда меня обманываютъ… а не то — можешь идти, куда хочешь.
Настя. Сударыня, я, право…
Надежда Дмитріевна. Вздоръ, вздоръ… говори, чѣмъ занимается?
Настя. (Сконфуженно.) Онъ полотеръ, сударыня.
Надежда Дмитріевна. Я такъ и знала.
Гардѣевъ. (Про себя.) Какая удивительная проницательность!.. Отлично, отлично идетъ хозяйство!
Надежда Дмитріевна. И зачѣмъ это ты вѣчно надѣваешь это розовое платье?
Настя. Мнѣ сказали, сударыня, что такъ какъ я бѣлокурая…
Надежда Дмитріевна. Ахъ, какъ глупа! — туда-же франтитъ. Розовый цвѣтъ не идетъ къ блондинкамъ.
Гардѣевъ. (Удивленно.) Какъ!
Надежда Дмитріевна. При томъ-же, дочь моя въ розовомъ. Ступай и надѣнь сейчасъ голубое, которое я тебѣ подарила на прошлой недѣлѣ.
Настя. Оно, сударыня…
Надежда Дмитріевна. Безъ объясненій! Я сказала ясно!
Настя. Слушаю, сударыня.
Гардѣевъ. Необычайно! Великолѣпно! Ты мнѣ напоминаешь покойнаго Каратыгина. Мнѣ иногда кажется, что я женатъ на Римскомъ Императорѣ!
Надежда Дмитріевна. Смѣйся, сколько угодно; а съ этими людьми иначе нельзя. (Смотритъ на часы.) Двѣнадцать.
Гардѣевъ. Я тебѣ говорю, что твои часы бѣгутъ впередъ.
Надежда Дмитріевна. Какъ-бы не пріѣхалъ Евгеній Борисовичъ; онъ спрашивалъ меня, буду-ли я дома нынче утромъ… а я еще въ блузѣ. Пойти, одѣться. Если онъ пріѣдетъ, прими его.
Гардѣевъ. Хорошо.
Гардѣевъ. Не могу не удивляться административнымъ способностямъ моей жены… жаль только, что прислуга у насъ часто мѣняется.
Степанъ. (Докладывая.) Евгеній Борисовичъ и съ ними еще какой-то господинъ-съ.
Гардѣевъ. Какой господинъ?
Степанъ. Не могу знать-съ. Они еще никогда не были… старенькій такой-съ.
Гардѣевъ. Проси… Кто-бы это былъ?.. А я думалъ, что онъ пріѣхалъ дѣлать предложеніе.
Залѣсовъ. (Входитъ съ Берестовымъ. У Берестова половина лица закрыта кашне.) Позвольте мнѣ, Николай Петровичъ, познакомить васъ съ дядюшкой, Владиміромъ Александровичемъ, который только вчера вечеромъ пріѣхалъ изъ за-границы. Я никакъ не ждалъ такого сюрприза; дядя ничего не писалъ мнѣ…
Гардѣевъ. Ахъ, очень, очень радъ!… Милости просимъ.
Берестовъ. (Снимая кашне.) Извините, что я являюсь къ вамъ въ такомъ видѣ, я страдаю гриппомъ.
Гардѣевъ. Не церемоньтесь, сдѣлайте милость… Надѣньте опять.
Берестовъ. Нѣтъ, нѣтъ… У васъ въ комнатѣ тепло… (Передаетъ кашне Залѣсову, тотъ кладетъ его на кресло.) Боюсь ужасно здѣшняго климата…
Гардѣевъ. Да, ужъ климатъ у насъ, могу сказать… Но все таки поѣздка за-границу, конечно, послужила вамъ въ пользу?
Берестовъ. О да!.. (Вынимаетъ изъ кармана бонбоньерку и глотаетъ бульдегомы.) Вотъ, питаюсь бульдегомами… мягчитъ… не прикажете-ли?
Гардѣевъ. Покорнѣйше благодарю. Какая прелестнѣйшая у васъ бомбоньерка, старинная. Позвольте взглянуть. Я большой аматеръ до старинныхъ вещей. И что за восхитительная головка нарисована на ней?
Берестовъ. Это моя-съ.
Залѣсовъ. Это дядюшка, когда ему было 28 лѣтъ..
Берестовъ. Портретъ этотъ писанъ былъ по заказу моего отца и достался мнѣ въ наслѣдство… вѣдь это собственно должна-бы быть табакерка… да-съ! какъ мы мѣняемся-то, а? Подите-ка, узнайте меня въ этомъ юношѣ.
Гардѣевъ. Признаюсь.
Залѣсовъ. Да вѣдь вамъ 65 лѣтъ, дядюшка!
Берестовъ. Я тогда носилъ усики… меня называли: le beau Вольдемаръ.
Гардѣевъ. Ха, ха, ха! И вы одерживали побѣды!
Берестовъ. (Оглядываясь:) Супруги вашей тутъ нѣтъ?
Гардѣевъ. Нѣтъ.
Берестовъ. (Конфиденціально.) Эта драма, которую я люблю разсказывать… молодая дѣвушка, 15-ти лѣтъ, Стройная, воздушная… (Вздыхаетъ.) Я любилъ ее.
Залѣсовъ. Ну, заладилъ теперь.
Гардѣевъ. И она тоже съ своей стороны?..
Берестовъ. О! — самой пламенной; самой страстной любовью. Я просилъ руки ея. Я былъ тогда бѣдный офицеръ, и только что началъ службу… Отецъ ея меня выгналъ.
Гардѣевъ. Ахъ, чортъ возьми!
Берестовъ. То есть, учтивымъ образомъ попросилъ больше не посѣщать его. Я былъ въ отчаяніи. Она назначила мнѣ послѣднее свиданіе чрезъ стараго камердинера своего отца… одного изъ тѣхъ вѣрныхъ, преданныхъ слугъ, которые за 25 рублей готовы надуть своего барина; Но, къ несчастію, насъ предали… Вдругъ я услышалъ на лѣстницѣ голосъ отца… «Я погибла»! — вскричала молодая дѣвушка. «Я тоже», — произнесъ вѣрный слуга. Оставалось только одно… два этажа… Я не поколебался. Вольдемаръ никогда не колебался!.. Едва я успѣлъ выскочить, какъ въ меня выстрѣлили изъ ружья.
Гардѣевъ. Ай, ай, ай!
Берестовъ. Ружье было заряжено солью…. Это больно, но не опасно.
Гардѣевъ. Понимаю.
Залѣсовъ. Бѣдный дядюшка!.
Берестовъ. Какъ только я оправился и могъ сѣсть на лошадь, я уѣхалъ на Кавказъ.. Отецъ, какъ я узналъ потомъ, увѣрилъ дочь, что я умеръ отъ послѣдствій, моей раны.
Гардѣевъ. (Смѣясь.) Но, къ счастью, у васъ только гриппъ.
Берестовъ. Гдѣ-же ваши дамы?
Залѣсовъ. Если позволите, я пойду предупрежу Любовь Николаевну… она, кажется, въ саду что-то читаетъ.
Гардѣевъ. Ступайте, я займу вашего дяденьку…
Береетрвъ. Прекрасный малый! Я отвѣчаю вамъ за него головой… потому что… (Закашливается.) Вотъ это всегда такъ, когда я разсказываю… но я люблю разсказывать.
Гардѣевъ. Это у васъ дурной кашель… бронхитъ… надо успокоительнаго.
Берестовъ. (Оправившись.) Я попрошу у васъ позволенія не согласиться съ вашимъ мнѣніемъ… Это раздраженіе слизистыхъ оболочекъ… нужно укрѣпляющее.
Гардѣевъ. Вы думаете?
Берестовъ. Бордосское вино и жирный бульонъ, — вотъ это полезно.
Гардѣевъ. Это зависитъ отъ организма. У меня былъ гриппъ, и мнѣ очень помогъ солодковый корень.
Берестовъ. Въ такомъ случаѣ, у васъ былъ не гриппъ.
Гардѣевъ. Прошу извиненія, гриппъ.
Берестовъ. И я тоже прошу извиненія. Не довольно кашлять для того, чтобъ имѣть право сказать: у меня гриппъ; у васъ просто былъ кашель.
Гардѣевъ. Ну, положимъ. Я не стану спорить,
Берестовъ. И хорошо сдѣлаете. Я изучилъ этотъ вопросъ.
Гардѣевъ. (Перемѣняя разговоръ.) Очень сожалѣю, что я не могъ поѣхать за-границу съ Евгеніемъ Борисовичемъ. Я бы ранѣе имѣлъ удовольствіе познакомиться съ вами.
Берестовъ. Это я долженъ сожалѣть…
Гардѣевъ. И притомъ Пиренеи — это такая великолѣпная мѣстность.
Берестовъ. Я попрошу у васъ позволенія не согласиться въ вашимъ мнѣніемъ.
Гардѣевъ. Вы тамъ были?
Берестовъ. Нѣтъ-съ, я никогда тамъ не былъ; но я себѣ представляю.
Гардѣевъ. Помилуйте, горы, водопады.
Берестовъ. Горы! Что такое горы? Я называю ихъ порокомъ природы. Нужно лѣзть къ верху или спускаться внизъ. Это ужасно утомительно. А водопады! Грязная вода, талый снѣгъ… иногда они даже причиняютъ страшный безпорядокъ.
Гардѣевъ. Да; но знаете, все таки живописный пейзажъ… это пріятно.
Берестовъ. И никакихъ живописныхъ пейзажей… Швейцарія — это другое дѣло. Вотъ страна! горы, водопады!
Гардѣевъ. Да вѣдь вы, кажется, ихъ не любите?
Берестовъ. Я? Я нахожу ихъ безподобными въ Швейцаріи. Потому что Швейцарія — это совсѣмъ не то. Какой народъ! какія коровы! какой сыръ! и Вильгельмъ Тель, геніальное произведеніе Россини! Смѣйтесь, сколько хотите…
Гардѣевъ. Я не смѣюсь.
Берестовъ. (Вставая.) Смѣйтесь, во это геніальная вещь. Не говорите мнѣ о вашихъ Пиринеяхъ.
Гардѣевъ. (Тоже вставая.) Я не настаиваю. (Про себя.) Вотъ дурачина. (Вслухъ.) Давно вы оставили службу?
Берестовъ. Двѣнадцать лѣтъ… то есть скоро двѣнадцать.
Гардѣевъ. Я вотъ все совѣтую Евгенію Борисовичу въ адвокаты идти… славная профессія, — свободная, независимая.
Берестовъ. Я попрошу у васъ позволенія не согласиться съ вашимъ мнѣніемъ.
Гардѣевъ. (Про себя.) Опять.
Берестовъ. Вѣчно заниматься тяжбами, чужими интересами, выслушивать глупыхъ кліентовъ… видѣть, какъ хнычатъ женщины, которыя хлопочатъ о разводѣ съ мужьями.
Гардѣевъ. Да, это пожалуй, справедливо. Профессія дѣйствительно не хорошая.
Берестовъ. Я попрошу у васъ позволенія не согласиться и съ этимъ.
Гардѣевъ. (Удивленный.) Какъ?
Берестовъ. Не хорошей профессіей называется та, гдѣ человѣкъ не можетъ быть полезенъ своему ближнему… Но адвокатъ, честный адвокатъ, можетъ оказать значительныя услуги обществу… Примирить враждующихъ, защищать невинныхъ, отстаивать правду. Это прекраснѣйшая профессія.
Гардѣевъ. Значитъ, вы измѣняете ваше мнѣніе.
Берестовъ. Никогда-съ! Если я выразилъ какое нибудь мнѣніе, значитъ, я признаю его справедливымъ; а если-бъ я отъ него отступился, я былъ-бы дуракъ.
Гардѣевъ. (Про себя.) Совсѣмъ, какъ жена моя.
Берестовъ. Впрочемъ, государь мой, мы можемъ быть съ вами различныхъ мнѣній, но это не должно мѣшать взаимному уваженію.
Гардѣевъ. О! Конечно! (Про себя.) Когда придетъ жена, — они выцарапаютъ другъ другу глаза.
Гардѣевъ. Наденька, Люба, — это дядюшка Евгенія Борисовича… только что изъ за-границы. Моя жена и дочь.
Берестовъ. Цвѣтокъ и бутонъ.
Надежда Дмитріевна. Charmée… Это такъ любезно съ вашей стороны, что вы тотчасъ-же насъ посѣтили.
Берестовъ. О! Madame! Я уже давно желалъ имѣть удовольствіе познакомиться съ вами… Племянникъ писалъ мнѣ самыя восторженныя письма о всемъ вашемъ семействѣ… (Любочкѣ.) и особливо… вы догадаетесь о комъ, Mademoiselle..! (Вздыхаетъ.) Но человѣкъ предполагаетъ… а гриппъ располагаетъ!
Надежда Дмитріевна. Мы живемъ такъ далеко — я думаю, вы устали къ намъ ѣхать?
Берестовъ. О, нѣтъ! Какой у васъ миленькій домикъ… и съ садомъ! Это въ Петербургѣ такая рѣдкость.
Надежда Дмитріевна. Хоть небольшой садикъ, но все таки воздухъ чище.
Берестовъ. Что до меня, то я не понимаю квартиры безъ сада.
Надежда Дмитріевна. (Мужу.) Вотъ видишь!.. (Берестову.) Что-жё вы не садитесь?
Берестовъ. (Садясь за диванъ.) Merci, я не усталъ.
Гардѣевъ. Нѣтъ, по моему, мы далеконько забрались.
Берестовъ. Помилуйте, если есть свои лошади, это ровно ничего не значитъ.
Надежда Дмитріевна. (Мужу.) Вотъ видишь!
Берестовъ. (Любѣ.) Какое у васъ прелестное платье, mademoiselle. Розовый цвѣтъ вообще- такъ идетъ къ блондинкамъ.
Надежда Дмитріевна, (мужу.) Что я говорила давеча!
Гордѣевъ. (Про себя.) Покамѣстъ ему везетъ.
Берестовъ. Я, можетъ быть, кажусь вамъ невѣждой по части дамскихъ туалетовъ…
Надежда Дмитріевна. О! напротивъ.
Берестовъ. Какъ-бы то ни было, когда я высказываю какое нибудь мнѣніе, значитъ, я считаю его справедливымъ. Если-бъ я отъ него отступился, я былъ-бы глупъ.
Надежда Дмитріевна. (Въ восхищеніи.) Совсѣмъ, какъ я! совсѣмъ, какъ я! (Залѣсову.) Что за милый человѣкъ вашъ дядюшка! (Берестову.) Но простите меня, вы ѣхали такую даль, и въ жару, а я не предложу вамъ ничего.
Берестовъ. Merci, merci! Ѣсть я не хочу, но я чувствую, нѣкоторую жажду.
Гардѣевъ. Хотите сельтерской воды или пива… Пиво очень утоляетъ жажду.
Берестовъ. Прошу васъ извинить меня: пиво не утоляетъ. Это предразсудокъ, — думать, что оно утоляетъ.
Гардѣевъ. Однако-жь я слыхалъ, что…
Надежда Дмитріевна. Ну, довольно, ты вѣчно споришь.
Берестовъ. Я-бы попросилъ бульону… Вотъ это утоляетъ.
Гардѣевъ. Милости просимъ въ столовую, завтракъ накрытъ.
Берестовъ. Благодарю васъ.
Надежда Дмитріевна. Я никогда не завтракаю, Я подожду васъ здѣсь.
Берестовъ. (Подаетъ руку Любочки.) Mademoiselle!.. (Любочка идетъ съ нимъ; обращаясь къ Залѣсову.) Что взялъ, племянникъ!.. Эхъ вы, нынѣшняя молодежь! Ротозѣй!
Надежда Дмитріевна. Но какой очаровательный человѣкъ! И что за манеры!.. Видно сейчасъ, что долго жилъ за-границей, и что принадлежитъ къ порядочному обществу. Какъ пріятно будетъ породниться съ такимъ человѣкомъ.
Залѣсовъ. (Входя.) Усадивъ дядюшку кушать, я вернулся на минуточку къ вамъ. Онъ просто въ восторгѣ отъ васъ… Говоритъ, что вы восхитительнѣйшая женщина въ мірѣ: вашъ умъ, ваша любезность, ваши манеры совсѣмъ очаровали его.
Надежда Дмитріевна. (Довольная.) Въ самомъ дѣлѣ? А что онъ говорилъ о мужѣ?
Залѣсовъ. Онъ находитъ, что Николай Петровичъ любитъ слишкомъ спорить.,
Надежда Дмитріевна. Ну да, ну да; это правда. Какъ, однако-же, онъ умѣлъ сейчасъ замѣтить его недостатки. Удивительная наблюдательность… Что значитъ свѣтскій человѣкъ!
Залѣсовъ. Я вотъ что хотѣлъ сказать вамъ, Надежда Дмитріевна: для васъ уже конечно, не тайна, что я люблю Любовь Николаевну, что она ко мнѣ тоже расположена. Я намѣревался нынче же просить у васъ руки ея, но когда объявилъ объ этомъ дядѣ, то онъ вызвался сдѣлать это за меня самъ, и сказалъ, что всегда такъ водилось въ порядочномъ обществѣ. Онъ вѣдь у меня престранный, пренастойчивый, и во всемъ придерживается старинной моды. Предупреждаю васъ и надѣюсь, что вы позволите мнѣ расчитывать на ваше согласіе… (Цѣлуетъ ея руку.) Ужъ не сердитесь, если онъ васъ немножко промучитъ… Онъ любитъ ужасно распространяться обо всемъ… вотъ онъ.
Надежда Дмитріевна. Будьте спокойны, все уладится, какъ нельзя лучше. Я ужъ давно смотрю на васъ, какъ на роднаго.
Берестовъ. (Подходитъ къ Надеждѣ Дмитріевнѣ и жметъ ей руку.) Вашъ поваръ дѣлаетъ бульонъ мастерски.
Надежда Дмитріевна. Въ самомъ дѣлѣ? Вамъ понравился?
Берестовъ. Чрезвычайно… Есть нѣсколько способовъ приготовлять бульонъ; — и этотъ способъ самый лучшій… Только въ Парижѣ у Вефура я ѣлъ подобный… Mais, pardon, все это для васъ нисколько не интересно. Скажите, я не безпокою васъ?
Надежда Дмитріевна. Mais non, mais non, садитесь, прошу васъ.
Берестовъ. (Садясь.) Знаете-ли, что я сожалѣю только объ одномъ: зачѣмъ я не узналъ васъ раньше? Я считаю напрасно погибшей всю жизнь, прожитую до встрѣчи съ вами!
Надежда Дмитріевна. (Конфузясь.) Вы слишкомъ любезны.
Берестовъ. Я искренній человѣкъ, — вотъ и все. Хотите-ли вы, чтобъ я сказалъ вамъ, что меня привело сюда?
Надежда Дмитріевна. Охотно… Я не сомнѣваюсь, что мы съ вами во всемъ сойдемся.
Берестовъ. Я являюсь къ вамъ въ качествѣ дяди… А дядя, вы знаете, часто больше, чѣмъ отецъ.
Надежда Дмитріевна. О!
Берестовъ. Что?
Надежда Дмитріевна. Больше, чѣмъ отецъ! это черезчуръ!
Берестовъ. Позвольте, сударыня; я не беру своего слова назадъ. Я нахожу, что дядю недовольно цѣнятъ въ нашемъ обществѣ. Я могъ бы привести тысячу примѣровъ преданности, самыхъ нѣжныхъ попеченій… Не говоря уже о дядяхъ изъ Америки.
Надежда Дмитріевна. (Смѣясь.) О!
Берестовъ. Никто никогда не слыхалъ объ отцѣ изъ Америки, между тѣмъ какъ дядя изъ Америки…
Надежда Дмитріевна. Оставимъ Америку. Вы мнѣ сказали, что дядя иногда больше, чѣмъ отецъ.
Берестовъ. Позвольте, сударыня… Я сказалъ часто больше, нежели отецъ.
Надежда Дмитріевна. Это почти одно и то же.
Берестовъ. Позвольте, сударыня… Иногда означаетъ отъ времени до времени, то есть рѣдко, какъ исключеніе, тогда какъ означаетъ — часто. Такъ я сказалъ, что дядя часто больше отца.
Надежда Дмитріевна. Я этого не могу допустить.
Берестовъ. Позвольте, сударыня…
Надежда Дмитріевна. (Про себя.) Фу! Какъ онъ надоѣдаетъ своимъ «позвольте, сударыня!»
Берестовъ. Когда я что нибудь утверждаю, я дѣлаю это не на-обумъ, не легкомысленно: я сначала обдумываю и готовъ доказать свои слова. Если отецъ любитъ сына, заботится о немъ, объ его воспитаніи, о его карьерѣ, онъ исполняетъ только; долгъ, повинуется закону. Но если дядя, который, въ сущности не обязанъ ничего дѣлать для племянника, развѣ только подарить игрушку на Рождество или на Пасху яичко, да и того можетъ, пожалуй, не дарить, коли не захочетъ… если, говорю я, дядя усыновляетъ племянника, воспитываетъ его, опредѣляетъ на службу, и все это добровольно…
Надежда Дмитріевна. Положимъ; но ксе-таки…
Берестовъ. Не прерывайте меня!.. Это благородно! великодушно! прекрасно! и потому я. имѣю полное основаніе сказать, что дядя часто больше, нежели отецъ.
Надежда Дмитріевна. Почему вы не прибавите еще больше, нежели мать?
Берестовъ. Я не желаю сводить мать съ ея пьедестала!
Надежда Дмитріевна. Слава Богу, хоть это.
Берестовъ. Но, однакоже… (Берестовъ, который съ нѣкотораго времени ежится, поднимаетъ воротникъ своего сюртука.) У васъ открыто окно!.. Позвольте, сударыня, — у меня еще гриппъ.
Надежда Дмитріевна. Виновата. Я не замѣтила!
Берестовъ. (Идетъ и затворяетъ окно.) Я ничего такъ не боюсь, какъ сквознаго вѣтру… А, у, васъ шпингалеты?.. По старой модѣ.
Надежда Дмитріевна. (Вставая). Это по моему удобнѣе.
Берестовъ. Прошу васъ извинить меня… Новый механизмъ гораздо проще…. Хлопъ! и готово.
Надежда Дмитріевна. Этотъ новый механизмъ очень скоро портится. У меня былъ. Я велѣла опять сдѣлать шпингалеты.
Берестовъ. Совершенно напротивъ. Шпингалеты портятся. У меня они тоже были Я велѣлъ замѣнить ихъ новой системой… Впрочемъ, шпингалеты, конечно, дешевле.
Надежда Дмитріевна. Вовсе не дешевле.
Берестовъ. Позвольте, сударыня!.
Надежда Дмитріевна. Опять!
Берестову. Я испыталъ обѣ системы, я знаю.
Надежда Дмитріевна. И я тоже.
Берестовъ. Шпингалеты стоятъ три цѣлковыхъ, а новый приборъ пятъ и даже шесть.
Надежда Дмитріевна. Совершенно напротивъ: шпингалеты стоятъ пять.
Берестовъ. Три.
Надежда Дмитріевна. Я еще вчера заплатила по счету.
Берестовъ. А племянникъ мой, у котораго я остановился, при мнѣ платилъ нынче утромъ.
Надежда Дмитріевна. Я покажу вамъ счетъ.
Берестовъ. Невозможно!
Надежда Дмитріевна. Когда я вамъ говорю…
Берестовъ. Желалъ-бы взглянуть этотъ счетъ.
Надежда Дмитріевна. Сейчасъ отыщу… Вы увидите, что 6 рублей.
Берестовъ. Три.
Надежда Дмитріевна. Ну, посмотримъ.
Берестовъ. Вотъ упрямая баба! Шесть рублей шпингалеты! Никогда, никогда!
Залѣсовъ. (Входя.) Ну, что, дядюшка?
Берестовъ. А! Это ты… Очень кстати. Скажи, пожалуйста. (Подводитъ его къ окну.) Что стоятъ шпингалеты?
Залѣсовъ. Что?
Берестовъ. Вѣдь три цѣлковыхъ?
Залѣсовъ. Гдѣ-же Надежда Дмитріевна?
Берестовъ. Пошла за счетомъ. Сейчасъ придетъ.
Залѣсовъ. За какимъ счетомъ?
Берестовъ. Не съ тобой-ли счетъ, по которому ты нынче при мнѣ платилъ?
Залѣсовъ. Да о чемъ вы мнѣ говорите?
Берестовъ. О шпингалетахъ, о шпингалетахъ, о шпингалетахъ. (Ходитъ быстро по комнатѣ, потомъ закашливается.) Вотъ опять… Волненіе мнѣ положительно вредно.
Залѣсовъ. Что-же предложенье-то?
Берестовъ. Какое?
Залѣсовъ. Какъ какое? Вы хотѣли просить за меня руку Любы.
Берестовъ. Ахъ, чортъ возьми! Началъ было, да она заговорила про шпингалеты.
Залѣсовъ. Покорнѣйше благодарю!
Берестовъ. Не безпокойся; какъ только она придетъ, сейчасъ опять начну.
Гардѣевъ. Жены нѣтъ здѣсь?
Берестовъ. Вотъ мужъ, — все равно. (Гардѣеву.) Милостивый государь! Дядя часто болѣе, нежели отецъ.
Гардѣевъ. Ого!
Берестовъ. Что-съ?
Гардѣевъ. Я ничего-съ (Про себя.) Не нужно его сердить.
Берестовъ. А мнѣ показалось.. (Продолжаетъ.) Милостивый государь, дядя часто болѣе, нежели отецъ, и я, въ качествѣ дяди Евгенія, имѣю честь просить у васъ для него руки вашей дочки.
Залѣсовъ. (Про себя.) Очень хорошо.
Гардѣевъ. Я очень благодаренъ за честь… Намъ весьма лестно… но я бы попросилъ васъ обратиться къ женѣ. Домашнія дѣла — это по ея части… Вотъ она кстати.
Берестовъ. (Надеждѣ Дмитріевнѣ.) Сударыня! Дядя часто…
Надежда Дмитріевна. Нашла! Извольте посмотрѣть, шпингалеты — 5 рублей.
Берестовъ. Позвольте, сударыня… Это только доказываетъ, что слесарь васъ обкрадываетъ. Мы вамъ пришлемъ своего.
Гардѣевъ. (Про себя.) Что у нихъ тамъ произошло?
Надежда Дмитріевна. Мнѣ не нужно вашего слесаря!
Залѣсовъ. (Дядѣ.) Предложенье-то, дядюшка!
Берестовъ. Помню, помню… Ступай вонъ,
Залѣсовъ. (Надеждѣ Дмитріевнѣ.) Оставляю васъ съ дядюшкой. Ради Бога, выслушайте его снисходительно.
Надежда Дмитріевна. Для васъ, Евгеній Борисовичъ, извольте, обѣщаю.
Надежда Дмитріевна. Извольте говорить, я васъ слушаю.
Гардѣевъ. (Про себя.) Это очень любопытно.
Берестовъ. Дядя, сударыня… (Съ удареніемъ.) Иногда больше, нежели отецъ; изволите замѣтить, я говорю: иногда. Я дѣлаю уступку… И потому, какъ дядя, я имѣю честь просить для своего племянника руки Любовь Николаевны.
Надежда Дмитріевна. Мы считаемъ за честь…
Берестовъ. Позвольте, сударыня…
Надежда Дмитріевна. (Про себя.) Какъ? еще! (Вслухъ.) Что такое-съ?
Берестовъ. Я хотѣлъ только сказать, что это честь для насъ.
Надежда Дмитріевна. Для обѣихъ сторонъ.
Берестовъ. Не стану говорить вамъ о характерѣ племянника, это мой характеръ.
Надежда Дмитріевна. (Про себя.) Къ счастію, это неправда.
Берестовъ. Я ему дарю двадцать пять тысячъ. Согласитесь, что для дяди это… По смерти моей онъ получитъ втрое.
Надежда Дмитріевна. Прошу васъ не думать, чтобъ нами руководилъ интересъ…
Берестовъ. Позвольте, сударыня.
Надежда Дмитріевна. (Вспыливъ.) Да позвольте же мнѣ, наконецъ, сказать слово. Вы ежеминутно повторяете: «позвольте, сударыня, позвольте, сударыня»!
Гардѣевъ. Наденька!
Берестовъ. Довольно, сударыня! Теперь я не скажу ничего… (Припоминая.) Впрочемъ, нѣтъ, еще одно слово… Послѣднее… Надѣюсь, что оно будетъ принято благосклонно. Независимо отъ двадцати пяти тысячъ, я предлагаю молодымъ квартиру у меня въ домѣ.
Гардѣевъ. Какъ?
Надежда Дмитріевна. Что?
Берестовъ. Со столомъ, освѣщеніемъ и отопленіемъ.
Надежда Дмитріевна. Нѣтъ-съ, я на это не согласна. Я приготовила имъ квартиру въ своемъ домѣ.
Берестовъ. Позвольте, сударыня…
Надежда Дмитріевна. И желаю, чтобъ дочь моя не покидала меня.
Берестовъ. Позвольте, сударыня…
Надежда Дмитріевна. (Внѣ себя.) Позвольте, позвольте, позвольте! Это, наконецъ, нестерпимо! Говорите какъ нибудь иначе!
Гардѣевъ. Наденька, душа моя, полно!
Берестовъ. Спокойствіе… Прежде всего спокойствіе! Зачѣмъ горячиться? Будемъ разсуждать хладнокровно. Если дочь ваша уѣдетъ, вамъ останется мужъ.
Надежда Дмитріевна. Скажите, пожалуйста!… Мужъ!
Берестовъ. Все таки, это кто нибудь!
Гардѣевъ. (Про себя.) Покорнѣйше благодаримъ.
Берестовъ. Тогда какъ я совершенно одинъ. У меня только и есть родни, что племянникъ. И вы, конечно, не удивитесь, что я непремѣнно хочу, чтобъ онъ оставался при мнѣ.
Надежда Дмитріевна. Вы хотите, вы хотите!… а если я не хочу?
Берестовъ. По, однако-жъ…
Надежда Дмитріевна. Никогда!
Берестовъ. Позвольте, сударыня!
Надежда Дмитріевна. Не позволю, сударь! Не позволю, не позволю! — Да или нѣтъ, выбирайте.
Берестовъ. Довольно! (Надѣваетъ свой кашне.) Я еще могу иногда уступить кротости, добротѣ, граціи, — но насилію, деспотизму — никогда!.. На этихъ условіяхъ я вамъ не отдаю моего племянника.
Надежда Дмитріевна. Что-жь! постараемся обойтись безъ него.
Гардѣевъ. (Берестову, который беретъ свою шляпу.) Какъ! Вы уѣзжаете?
Берестовъ. Да-съ, къ сожалѣнію, уѣзжаю.
Надежда Дмитріевна. Какъ вамъ угодно.
Берестовъ. (Раскланиваясъ съ Надеждой Дмитріевной.) Прошу васъ принять, сударыня, увѣреніе въ совершенномъ моемъ почтеніи. (Гардѣеву.) Имѣю честь кланяться.
Надежда Дмитріевна. Наконецъ-то уѣхалъ; совсѣмъ измучилъ.
Гардѣевъ. Ты ужъ съ нимъ очень круто, душа моя.
Надежда Дмитріевна. Онъ способенъ вывесть изъ терпѣнія ангела.
Гардѣевъ. Бѣдная молодежь-то чѣмъ виновата? Они такъ влюблены другъ въ друга!
Надежда Дмитріевна. Утѣшатся!.. Чтобъ я породнилась съ такимъ господиномъ? — никогда. Онъ совсѣмъ разстроитъ мои нервы… «Позвольте, сударыня! Позвольте, сударыня!» — мумія старая!
Гардѣевъ. (Одинъ.) Такъ я и зналъ, что они сцѣпятся… Что мнѣ теперь дѣлать съ Любочкой?
За лѣсовъ. Ну, что? Гдѣ-же дядя?
Гардѣевъ. Тютю! Уѣхалъ!
Залѣсовъ. Какъ? куда?
Гардѣевъ! (Жметъ ему руку). Свадьба лопнула, другъ мой! Мужайтесь.
Залѣсовъ. Вы шутите? Это невозможно!
Гардѣевъ. Вашъ дядя и моя жена не сошлись характерами… Стычка между ними произошла, горячая.
Залѣсовъ. Изъ за чего?
Гардѣевъ. Такъ… Изъ за вашей будущей резиденціи, изъ за шпингалетовъ, чортъ знаетъ, изъ за чего еще.
Залѣсовъ. Нѣтъ, этого не будетъ! Я ихъ уломаю.
Гардѣевъ. Ничто не поможетъ. Жена не хочетъ и слышать о родствѣ съ такимъ человѣкомъ, какъ вашъ дядя… Онъ тоже уѣхалъ взбѣшенный.
Залѣсовъ. Послушайте… Если они не согласятся… я… я… не знаю, на что рѣшусь… Я увезу Любовь Николаевну!
Гардѣевъ. Что ты, что ты… Опомнись, братецъ!
Залѣсовъ. Увезу, увезу… Ни на что не посмотрю.
Гардѣевъ. Ей Богу?
Залѣсовъ. Клянусь вамъ!
Гардѣевъ. Зачѣмъ-же ты, братецъ, мнѣ.-то, отцу, говоришь объ этомъ?.. Ну, увози тамъ себѣ, только, чтобъ я не зналъ.
Залѣоовъ. (Крѣпко жметъ ему руку.) Николай Петровичъ, — у васъ доброе, благородное сердце! Вы не способны быть деспотомъ, какъ другіе.
Гардѣевъ. Это такъ, братецъ, не способенъ. А знаешь что, Евгеній Борисовичъ, ты все таки лучше, прежде чѣмъ увозить-то Любу, съѣздилъ-бы къ дядюшкѣ… авось передумаетъ… уговори его, чтобъ онъ извинился передъ женой… Она покорность ужасно какъ любитъ.
Залѣсовъ. Ѣду и привезу его!
Гардѣевъ. Отлично! Давай Богъ успѣха… (Залѣсовъ уходитъ.) Люблю эту молодежь, — кипятокъ! Я самъ точно такой-же былъ до женитьбы!.. Ужасно эта женитьба портитъ людей.
«Свадьба мнѣ милѣй всего!»
Надежда Дмитріевна. (Входя и садясь на диванъ.) До сихъ поръ не могу успокоиться! (Нюхаетъ спиртъ.) Любочка бѣдная плачетъ, Николай Петровичъ ходитъ, какъ мокрая курица… что-жь мнѣ дѣлать, наконецъ! Конечно, мнѣ и самой жаль Любу; но не могу-же я уступить этому несносному старику. Онъ, пожалуй, И ее станетъ также тиранить. (Увидавъ на столѣ забытую Берестовымъ бонбоньерку.) Что это такое?.. (Беретъ и, посмотрѣвъ, вскрикиваетъ.) Боже мой! Этотъ портретъ!.. Откуда онъ взялся? Это Вольдемаръ! Да! Это онъ!..
Гардѣевъ. (Входя.) Какой Вольдемаръ?
Надежда Дмитріевна. (Сконфуженно.) я не говорила Вольдемаръ… Я сказала, какая хорошенькая табакерочка.
Гардѣевъ. Нѣтъ, я очень хорошо слышалъ…
Надежда Дмитріевна. Скажи мнѣ, чья эта вещица?
Гардѣевъ. Это… моя…
Надежда Дмитріевна. Твоя?
Гардѣевъ. Да, я собираю коллекцію миніатюръ. Ты знаешь, я охотникъ до старинныхъ вещей. Я купилъ ее недавно на аукціонѣ…
Надежда. Дмитріевна. Какая странная случайность!
Гардѣевъ. Какая? J
Надежда Дмитріевна. Ты не знаешь, какое удовольствіе ты мнѣ сдѣлалъ… Эта головка напоминаетъ мнѣ много, много.
Гардѣевъ. Что-же такое именно?
Надежда Дмитріевна. Ты этого не можешь понять!.. Воспоминанія дѣтства, и сладостныя и горькія въ то же время!.. Уйди, другъ мой, я хочу остаться одна. Мнѣ нужно сосредоточиться…
Гардѣевъ. (Про себя.) Нѣтъ! Я понимаю!.. Я все понимаю! эта воздушная стройная дѣвушка, о которой разсказывалъ старикъ, была она!.. такъ это изъ за нея онъ въ окно-то скакнулъ? — прекрасно! Хорошо, что убрался отсюда… Хоть это было очень давно и между ними ничего такого не происходило, но все таки лучше подальше отъ соблазну, лучше что убрался. Пускай она считаетъ его умершимъ!.. А какъ Евгеній его уговоритъ, да привезетъ? Скверно!
Надежда Дмитріевна. Вотъ онъ, съ его блѣднымъ, интереснымъ лицемъ, съ маленькими у силами… Благородный молодой человѣкѣ! онъ не испугался выскочить изъ окна, онъ погибъ жертвой своей преданности! своей любви… бѣдный, бѣдный другъ!
Берестовъ. (Входя въ среднюю дверь и не замѣчая Надежды Дмитріевны.) Поклялся, что не пріѣду, а все таки пріѣхалъ. Какая досада! должно быть, здѣсь оставилъ бонбоньерку… Я просто буду въ отчаяніи, если она пропадетъ! отцовская! (Увидавъ Надежду Дмитріевну.) Ахъ! какъ это непріятно, — мой врагъ! (Вслухъ.) Позвольте, сударыня…
Надежда Дмитріевна. Это опять вы.. съ вашимъ «позвольте, сударыня».
Берестовъ. Да-съ, я забылъ… (Хочетъ взять у ней изъ рукъ бонбоньерку.) Покорно васъ благодарю.
Надежда Дмитріевна. Что это значитъ? Это бонбоньерка моего мужа.
Берестовъ. Моя-съ.
Надежда Дмитріевна. Нѣтъ ужъ, всѣ, сударь, въ свой чередъ.
Берестовъ. Я вамъ говорю, что это моя. Она съ моимъ портретомъ.
Надежда Дмитріевна. Съ вашимъ?!.. Ха, ха, ха! Это мило? Взгляните на себя въ зеркало.
Берестовъ. Да вѣдь мнѣ было тогда 28 лѣтъ… я носилъ усики…
Надежда Дмитріевна. (Про себя, смотря на него.) Онъ? — не можетъ быть!
Берестовъ. Что съ ней такое?
Надежда: Дмитріевна. Да развѣ ваша фамилія не Залѣсовъ? развѣ вы не дядя Евгенія Борисовича?
Берестовъ. Дядя, но только со стороны матери… Какъ? — онъ представилъ меня вамъ и не сказалъ даже моей фамиліи?.. Влюбленные, впрочемъ, всегда разсѣяны. Но, стало быть, онъ и прежде не называлъ меня вамъ и, вѣроятно, даже не говорилъ обо мнѣ, — вотъ это неблагодарно съ его стороны.
Надежда Дмитріевна. (Въ волненіи.) Нѣтъ, нѣтъ… онъ часто говорилъ о васъ, но всегда называлъ васъ просто дядя Владиміръ Александровичъ.. И я думала, что вы тоже Залѣсовъ.
Берестовъ. Я Берестовъ.
Надежда Дмитріевна. Можетъ-ли это быть?.. Я не вѣрю,
Берестовъ. Но позвольте, сударыня…
Надежда Дмитріевна. Отвѣчайте, отвѣчайте сейчасъ, что было въ ночь на 23-е августа?
Берестовъ. О какой именно ночи вы говорите?… О той, когда я выскочилъ въ окно?
Надежда Дмитріевна. Услышавъ голосъ папаши, который входилъ по лѣстницѣ.
Берестовъ. (Удавленный.) Папаши!
Надежда Дмитріевна. (Восторженно.) Вольдемаръ!
Берестовъ. Надина!
Надежда Дмитріевна. Это вы? Боже! Но выстрѣлъ изъ ружья? Я думала, что васъ убили.
Берестовъ. (По секрету.) Нѣтъ, только посолили!
Надежда Дмитріевна. Дайте мнѣ посмотрѣть на васъ, Вольдемаръ.
Берестовъ. И мнѣ на васъ, Дина!
Надежда Дмитріевна. (Про себя.) Какъ онъ возмужалъ.
Берестовъ. (Про себя.) Какъ, однако-жь, она разбухла! и когда я подумаю, что я выскочилъ въ окно изъ за этой толстой барыни!
Надежда Дмитріевна. Но что-же было съ вами? гдѣ вы странствовали?
Берестовъ. Сперва на Кавказѣ, потомъ вышелъ въ отставку, жилъ за-границей.
Надежда Дмитріевна. И остались холостякомъ?
Берестовъ. Совершеннѣйшимъ.
Надежда Дмитріевна. Вы не хотѣли отдать вашего сердца другой!.. Это благородно. Merci.
Берестовъ. Не за что… (Про себя.) Растолстѣла, а все такая-же романическая!
Надежда Дмитріевна. Я часто, часто думала о васъ… Въ первое время, когда бывало произносили ваше имя, я плакала, краснѣла.
Берестовъ. И у меня тоже при имени Надины сильно стучало сердце. (Естественно.) Какъ это все глупо-то, Господи!
Надежда Дмитріевна. Что-о?
Берестовъ. То есть, я хочу сказать, какъ мы слабы были.
Надежда Дмитріевна. (Интимно, взявъ его подъ руку.) Помните, вечеръ у губернатора?
Берестовъ. Еще-бы не помнить!
Надежда Дмитріевна. Когда я вошла въ гостиную, вы сидѣли за фортепіано и пѣли.
Берестовъ. Тогда я пѣлъ, теперь кашляю.
Надежда Дмитріевна. Какой у васъ былъ очаровательный голосъ!
Берестовъ. Что было, того ужъ нѣтъ.
Надежда Дмитріевна. Я помню, вы пѣли «Талисманъ».
Берестовъ. Поетъ:
"Отъ измѣны, отъ забвенья,
"Отъ сердечныхъ новыхъ ранъ,
"Отъ… (Забываетъ слова и доканчиваетъ годовомъ.)
«Сохранитъ мой талисманъ»!
Нынче ужъ такихъ романсовъ композиторы не пишутъ. Вкусъ, поэзія — все это пропало!
Надежда Дмитріевна. Это былъ вашъ тріумфъ. На мнѣ было бѣлое платье и на головѣ розы.
Берестовъ. Бѣлыя розы; я ихъ какъ теперь вижу.
Надежда Дмитріевна. (Въ восторгъ.) Онъ помнитъ.
Берестовъ. Мнѣ помнится даже, что я васъ поцѣловалъ… въ угловой комнатѣ, когда вы пришли туда поправить передъ трюмо прическу…
Надежда Дмитріевна (Живо.) Нѣтъ, этого не было.
Берестовъ. Тогда я не говорилъ: «позвольте, сударыня…» а шелъ прямо!.. Преграды для меня не существовали.
Надежда Дмитріевна. (Смѣясь.) Какой вы были шалунъ.
Берестовъ. Но согласитесь, что тогдашняя молодежь была любезнѣе нынѣшней.
Надежда Дмитріевна. О, конечно! какое сравненіе! Нынѣшніе — накрахмаленные, солидные, скучные… не танцуютъ, а прохаживаются.
Берестовъ. У нихъ точно собачья старость!.. Жизни, души, огня нѣтъ! Какъ мы-то отплясывали… мазурку бывало.
Надежда Дмитріевна. Вы въ особенности… Но Дольше всего я любила, когда вы дѣлали solo въ пятой фигурѣ, — это было даже трогательно.
Берестовъ. Вѣдь мы па дѣлали… а теперь что! У васъ balancé выходило прелестно, и потомъ эти jetés battus. Съ васъ рисовать надо было!.. какая ножка у васъ была крошечная! Я думаю, теперь все забыли!
Надежда Дмитріевна. (Смѣясь.) Не совсѣмъ. Смотрите, такъ-ли?..
Берестовъ. (Про себя.) Ничего, ножки-то еще не дурны.
Надежда Дмитріевна. Вольдемаръ?
Берестовъ. Надина!
Надежда Дмитріевна. А что, если-бъ я вышла, за васъ, были-бы мы счастливы?
Берестовъ. (Нерѣшительно.) Гмъ!
Надежда Дмитріевна. Откровенно — положа руку на сердце?
Берестовъ. Откровенно? Пожалуй, мы-бы не сошлись характерами.
Надежда Дмитріевна. Это правда. Вы очень упрямы.
Берестовъ. А вы-то? еще хуже.
Надежда Дмитріевна. У меня сильная воля.
Берестовъ. Которая стоитъ двухъ! у меня такая-же. Представьте-же себѣ, что-бы это было: четыре воли въ супружествѣ? Мы-бы тарелками другъ въ друга швыряли.
Надежда Дмитріевна. Да. Пожалуй, мы не созданы другъ для друга.
Берестовъ. Я тоже думаю.
Надежда Дмитріевна. Но теперь намъ остается дружба.
Берестовъ. Искренняя дружба, съ маленькимъ уголочкомъ въ сердцѣ для вспоминанія, что никогда не мѣшаетъ… Я буду часто видѣться съ вами… Мы будемъ вспоминать о губернаторскомъ балѣ.
Надежда Дмитріевна. Съ условіемъ: не говорите вы больше «позвольте, сударыня», «у меня гриппъ».
Берестовъ. (Забывшись.) Позвольте…
Надежда Джитріевна. Ну вотъ опять…
Берестовъ. Обѣщаюсь! клянусь!
Залѣсовъ. (Увидавъ дядю.) Вотъ онъ, — а я его ищу по всему городу.
Гардѣевъ. (Входя съ Любой.) Не плакать, будь тверда… авось удастся… (Увидавъ Берестова.) Видишь, онъ воротился!
Берестовъ. Ну, друзья, все улажено.
Гардѣевъ, Люба и Залѣсовъ. Какъ?!
Надежда Дмитріевна. Да, мы согласились.
Гардѣевъ. Неужели? (Про себя.) Узнали-ли они другъ друга?
Надежда Дмитріевна. Черезъ двѣ недѣли свадьба — и вы будете жить у вашего дядюшки… а я буду ѣздить къ вамъ всякій день.
Берестовъ. Нѣтъ, я не согласенъ.
Надежда Дмитріевна. (Идетъ къ нему.) Я такъ хочу.
Берестовъ. А я не хочу. Я хочу, чтобъ молодые жили здѣсь у родителей.
Люба (Про себя.) Они опять поссорятся!.. (Вслухъ.) Это можно примирить.
Надежда Дмитріевна. Какъ?
Люба. Пускай дядюшка… (Опомнившись.) Пускай Владиміръ Александровичъ поселится у васъ…
Гардѣевъ, (Живо.) Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ.
Надежда Дмитріевна. Это невозможно.
Берестовъ. Невозможно, ни подъ какимъ видомъ.
Люба. Такъ вотъ какъ: полгода мы будемъ гостить у васъ, а полгода вы у насъ.
Берестовъ. Это пожалуй.
Надежда Дмитріевна. На это и я согласна.
Берестовъ. Я зналъ, что все устроится,
Гардѣевъ. А все таки, это меня безпокоитъ!
Берестовъ. (Гардѣеву.) А вы знаете, та молоденькая дѣвушка, изъ-за которой я выскочилъ въ окно…
Гардѣевъ. Ну?
Берестовъ. Я ее нашелъ. Это жена ваша.
Гардѣевъ. (Про себя.) Узнали другъ друга.
Берестовъ. Потолстѣла немножко!
Гардѣевъ. Я надѣюсь, милостивый государь, что вы, какъ благородный человѣкъ…
Берестовъ. Да вы взгляните на насъ! (Показывая на Надежду Дмитріевну.) 52 года! (На себя.) 64! Двоимъ-то намъ 116 лѣтъ! Шутка-ли!
Гардѣевъ. И то правда! (Про себя.) Какой я, въ самомъ дѣлѣ, дуракъ!
Берестовъ. Да, батюшка! Старое старится — (Показывая на Любу и Залѣсова.) Молодое растетъ и цвѣтетъ.
Степанъ. (Входя.) Кушать готово.
Надежда Дмитріевна. (Берестову.) Вы извольте оставаться, я васъ не пущу.
Берестовъ. Позвольте, сударыня…
Надежда Дмитріевна. Опять?
Берестовъ. Предложить вамъ руку.