В некотором было царстве, в некотором государстве жил-был богатый дворянин, который по своим заслугам известен был самому королю. У того дворянина была одна дочь, имя ей было Устинья-боярышня — столько разумна и прекрасна, что весь тот город отдавал ей в сем преимущество, и завидовали многие счастию оного дворянина. Но как сей дворянин лишился своей супруги в молодых еще летах, то принял намерение вторично вступить в брак и начал свататься за некоторою известную ему вдову, у которой было две дочери. Не воображал он себе того, что вторая его супруга будет более стараться о своих дочерях, нежели об его. Но думал он что, любя его, не лишит своих ласковостей и милости и ее. И так долго ли, коротко ли происходило сватанье, наконец по общему согласию вступили в непродолжительном времени в законный брак. Мачеха Устиньи-боярышни сначала оказывала ей свои ласки, но потом день от дня и час от часу исчезала прежняя ее горячность, на место коей показывалась ненависть. Но простосердечный дворянин никак сего приметить не мог. Дочь же не смела о сем никак объявлять своему родителю, опасаясь, что он, любя свою супругу, в сем ей не может поверить, и только она более чрез сие раздражит свою мачеху, которая и большее зло ей соделать не упустит случая. По сей причине заблагорассудила: лучше все досады и грубости, чинимые ей мачехою ее, скрывать на своем сердце и сносить до времени великодушно; притом столько она была в сем осторожна и благоразумна, что ни малейшего вида не подавала в своем неудовольствии и огорчении.
Дворянин, от природы будучи человек веселого нрава и забавного свойства, время провождал в различных увеселениях. В один день вздумалось ему с приятелями своими поехать за охотою, где нечаянно упал с лошади, от чего сделался столь опасно болен, что вскоре после сего умер. При кончине же своей завещал он любимой супруге, чтобы она не лишила своей милости и любви родительской его дочь и содержала бы ее наравне со своими дочерями. Жена, проливая горчайшие потоки слез, обещалась с клятвою в твердости сохранять мужа своего завещание. И как скоро королевич Сарг уведомился о кончине своего любимого верноподданного, то по отправлении погребательной печальной церемонии удостоил своим посещением овдовевшую его супругу и, увидя Устинью-боярышню, столько пленился ее красотою, что если бы не противно было принятому обыкновению народному и не зазорно, то в тот же бы самый день и час согласился на ней жениться, ибо она при всем беспорядке, в таком случае обезображающем ее лицо, чрезвычайно была прекрасна. Более же всего внимание королевича Сарга привлекло к ней то, что когда она проливала слезы по своем родителе, то вместо слез из глаз ее катились жемчужины, а у прочих сестер ее бисер.
Спустя несколько времени после погребения дворянина Сарг-королевич послал своего любимого министра в дом овдовевшей дворянки с объявлением того, что он желает вступить в законный брак с Устиньею-боярышней. Мачеха, услышав благоволение короля, наружно оказывала чрезвычайную радость, внутренне же весьма досадовала на сие, и если бы в ее было то власти, чтобы воспрепятствовать таковому наступающему благополучию ее падчерицы, то в то же бы время оное исполнить не упустила. Засвидетельствовав притворно королю Саргу свою преданнейшую благодарность, угостила посланного министра, который по возвращении своем во дворец с почтением донес королю, что дворянка за великое себе поставляет в жизни счастие, когда король удостаивает их семейство таковой высокой своей милости. Король весьма сему обрадовался и приказал приготовлять все нужное к брачному торжеству. И как все было изготовлено, то он послал за своею невестою богатый экипаж, который толиким блистал великолепием и пышностию, что подобного ему ни в каком славном королевстве не находилось. По окончании брачного торжества король Сарг столь страстно любил свою супругу, что разлука с нею на одну минуту казалась ему тысячью веками. Но что ж касается до мачехи Устиньи-боярышни, то она несказанно злобствовала на нее и изыскивала все способы, чтобы лишить ее толикого благополучия, и напоследок получила желаемый успех в гнусном своем намерении.
В некоторое время королю Саргу для самонужнейших причин надлежало отлучиться из своего королевства на недолгое время, почему он и не заблагорассудил взять с собою свою супругу, но всячески утешая ее, советовал ей великодушно перенести сию разлуку. Не ведая же он того, что мачеха Устиньи-боярышни пылает на нее злобою и ненавистью, почел за нужное просить свою тещу, чтобы она в его отсутствие делала супруге его, а своей падчерице, компанию и до самого его приезда не отлучалась из дворца. Хитрая и коварная женщина притворилась наружно, будто чувствует великое огорчение от того, что король Сарг, отъезжая один из своего королевства, оставляет свою супругу в несказанной печали, внутренне же, напротив, радовалась сему случаю, а притом, проливая ложные слезы, просила короля Сарга, чтобы он, как возможно, постарался дела свои, не продолжая времени, привести к окончанию и скорее возвратиться в свое королевство. Сии слова чувствительно тронули короля, и он обещался, употребя все свои силы и старания, не замедлить в произведении своего дела; и простясь со своею супругою и всеми родственниками, благополучно отправился в свой путь. Может быть, короля Сарга предчувствовало сердце, что он в последний раз видится и обнимает свою супругу, поелику у него слезы из глаз при прощании текли сверх его воли.
И как король Сарг отъехал в путь, то мачеха Устиньи-боярышни беспримерную падчерице своей оказывала ласковость и по-видимому ни в чем не уступила усердию и доброхотству истинной матери. Потом несколько дней спустя, советовала своей падчерице, чтобы она для разогнания скуки, снедающей ее сердце, пошла прогуляться на взморье, куда и она ей компанию обще с ее сводными сестрами сделать не отречется. Точное же намерение злобной мачехе состояло в том, чтобы ей, получа сей удобный случай, извести свою падчерицу, которой она никак терпеть не могла и прежде, а гораздо более, видя процветающую ее во благополучии. Но Устинья-боярышня, не заметя хитростей и коварства своей мачехи, согласилась на ее предложение и без провожания придворных служителей пошли со своим семейством прогуливаться. В то самое время был день наижарчайший, и как они подошли ко взморью, то мачеха предложила всем своим дочерям, не угодно ли им будет искупаться. «Поелику, — говорила она, — место сие спокойное и удаленное от проходящих». Принят был всеми сей совет и одобрен. И лишь начали все купаться, то сводные сестры Устиньи-бярышни по научению своей матери не успели взойти в воду и опять возвращались, отговариваясь, что боятся холодной воды. Устинья же боярышня, будучи от них в дальнем расстоянии, хотела им последовать, но мачеха по своей волшебной науке, в которой была довольно искусна, не допуская ее выйти из воды на берег, сказала: «Была ты Устинья-боярышня, с сего времени будь серая утица». Лишь только успела она выговорить сии слова, то в ту же минуту Устинья боярышня превратилась в серую утицу и начала плавать по взморью. Мачеха ее между тем в платье ее нарядила свою меньшую дочь, которая была на нее очень похожа, и потом с великою радостию возвратились все во дворец. Никто из придворных служителей, ниже фрейлин, не могли приметить, что не существовало более Устиньи-боярышни, но [была] дочь ее мачехи и все почли [ту] за нее самую и крайне удивились тому, что мачеха к ней сделалась очень ласковою.
Между тем король Сарг, приведя к окончанию все те дела, для которых оставил на время свое королевство, нимало не медля, поспешал возвратиться в оное. По приезде своем во дворец пошел он прямо в комнаты своей супруги, где встретила его родная дочь мачехи Устиньи-боярышни, которая тогда представляла лицо его супруги; но король, как чувствуя, что это была не законная его супруга, с самого начала столь холодно с нею обошелся, что все придворные, не приметя сего, пришли в великое удивление и некоторое смятение, думая, что король их огорчен каким ни есть делом. С сих пор королем Саргом такая обладала грусть и тоска, что он ни одной минуты во дни не мог вкушать спокойствия и отрады, не терпел общества, но искал всегда уединения, и напоследок скуку свою прогонял, ездя за охотою. Придворные, хотя заметили в короле, что он печален, однако никто из них не осмеливался изведать причину оные.
В одно время вздумалось ему без провожания своих придворных служителей пойти на взморье и там стрелянием птиц разогнать несколько свою скуку, почему, не объявляя никому о своем намерении, взяв ружье и любимую свою собаку, пошел из дворца. Как только он пришел ко взморью, то глазам его представилась утица, которую он покушался неоднократно убить из ружья, но не мог получить желаемого успеха. Он несколько на себя досадовал, напоследок же решился тем, что в отсутствии его ружье несколько попортилось. И так оставя свое намерение, захотел так походить по берегу. Но его внимание обратила на себя утка и немалое в нем произвела удивление от того, что куда он ни отходил, она всюду за ним следовала. Напоследок король, желая более удовлетворить своему любопытству, остановился, что учинила и утка. Таковой странный случай произвел в нем глубокое размышление, которым занимался король. Сарг плюнул на взморье — утка тотчас подхватила его слюну и проглотила. Сарг, приметя сие, вторично плюнул, и утка в другой раз то же сделала. Наконец он плюнул и в третий раз. Утка же хотела подхватить его всю слюну, но только половину схватила и проглотила, а другую отбило волнами. По сем король помедлил еще несколько времени на берегу, рассуждая сам с собою, что бы это значило, и напоследок возвратился ко дворцу, а утка, видя, что король отошел прочь, в то же самое время поплыла к кустарнику, на другом берегу находящемуся, в котором было ее гнездо. И как приплыла в оный, то с тех пор понесла троих сыновей, из коих двух родила совершенных, а последнего недоноска.
Король шел до самого дворца в великой задумчивости и, пришед в свои комнаты, начал рассказывать своей теще и ложной супруге о странном с ним приключившемся таковом случае, какового никогда не бывало, и, рассказывая о всем обстоятельно, скрыл только от них то, что утка хватала и глотала его слюну. Мачеха Устиньи-боярышни, хотя и прежде объявления королевского о сем уже была совершенно известна, однако, со вниманием выслушав его слова, сказала: «И, ваше величество! Для чего вы не изволили убить этой утки? Сие не иное, что как оная утка самая ручная». Король на сие никакого не мог дать ответа, но погрузился в гораздо большую задумчивость и размышление и, взирая на поступки и обхождение своей королевы, хотя догадывался он, что она была не законная его супруга, однако, не объявляя о сем никому до времени, скрывал на своем сердце, что удобно приметить могла его теща, но не отваживалась его уверять. Некогда королева, по научению своей матери, ласкаясь к Саргу королевичу, со слезами говорила ему: «Какая бы тому была причина, что ты противу прежнего стал гораздо ко мне холоднее и почти не можешь терпеть моего присутствия?» И вместо же слез из глаз у ней катился бисер. Король, утешая ее, сказал с улыбкою: «Горячность моя от того уменьшилась к тебе, любезная моя королевна, что у тебя из глаз выкатился уже весь жемчуг и теперь остался только один бисер». Поелику догадался он, что теща его, ненавиствуя и злобствуя на свою падчерицу, извела ее, а меньшую свою дочь заставила представлять лицо Устиньи-боярышни.
Между тем королевичи, рожденные от утки, росли не по годам, а по часам, и два большие сына такие были завидные молодцы, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни же пером написать: первый из них назывался сын Данила, середний сын Гаврила, а последний, будучи недоносок, назван Недоседою. Оба большие брата были собою прекрасны и столь искусно играли на всяких вокальных инструментальных орудиях, что превосходили самых лучших музыкантов. В некоторый день оба большие сыновья просили у матери своей позволения и благословения всем троим идти в город для промышления себе пищи, объявляя притом, что они никак свою родительницу забыть не могут. Утка благосклонно выслушала их просьбу и согласилась их отпустить, приказывая притом, чтобы они не ходили на королевский двор, где могут вместо королевской милости получить себе от мачехи ее смерть. Оба сына обещались в точности сохранить повеление своей матери.
И так, простясь со своею матерью, большой сын, Недоседу по причине его малости посадя к себе в карман, пошли [сыновья] в город. Как только взошли они в оный, то случилось им идти мимо королевского дома, и они столь прекрасно заиграли на своих инструментах, что тотчас о сем донесли королю, который приказал их представить пред себя. Придворные служители, исполняя повеление своего короля, учтивым образом остановили музыкантов и предложили им, что король требует их к себе. Долгое время отговаривались они идти на королевский двор, напоследок, убеждены будучи сильною просьбою, склонились. Лишь только они предстали к королю Саргу, то сей, удивляясь красоте их лица и великому искусству в музыке, спрашивал у них, какого они рода. «Мы горькие сироты, — отвечали королевичи, — и не можем донести вашему величеству, кто у нас были родители. Пропитание же себе имеем от своего искусства, ездя по разным городам». Король, выслушав сие, сжалился над ними и говорил им, чтобы они остались жить при нем. Теща же королевская, зная подробно о них, предлагала со своей стороны королю, чтобы он их отпустил, потому что в его славном королевстве довольное число и лучше сих находится музыкантов. Но король Сарг ее не послушал и приказал им отвести комнату недалеко от своей спальни. Королевичи же чувствительно благодарили короля за его о них попечение, и, взошед в определенную им комнату, меньшего своего брата Недоседа, вынув из кармана, посадили в печурку, по сем начали играть на своих инструментах, и король, чувствуя к ним внутреннюю любовь, взирая на них, неутешно плакал. Сарг, услаждаясь довольное время слушанием музыки, напоследок поблагодаря их, пошел в свою спальню для вкушения приятного сна, позволил и им оставить свою игру и успокоиться. Бабка невинных королевичей дышала на них чрезвычайною злобою; и как скоро они полегли спать, то она умертвила всех троих, дав им в кушанье некоторого яду.
В следующий день король Сарг, вставши со своего великолепного ложа, пошел в покой своих музыкантов, желая посмотреть на них спящих, и, взошед в их комнату, увидел, что они мертвы, и весьма сему удивляясь, проливал обильные источники слез. Потом приказал сделать три гробницы, и положа в оные трех братьев, поставить в церкви на три дня, думая, что они, может быть, оживут. Сверх того повелел при церкви быть в сие время наисторожайшему караулу, дабы до трех дней никого не пускали в церковь.
Утка же между тем узнала, что дети ее умерщвлены злобною мачехою, неутешно о сем плакала и рыдала и не могла вытерпеть, чтобы к ним не полететь в церковь. И так в первую ночь прилетела в церковь, и, с гробницы на гробницу перепархивая, начала куковать: «Ку-ку, сын Данила, ку-ку, сын Гаврила, ку-ку, сын Недоседа! Не приказывала я вам на королевский двор ходить, но вы меня не послушались, и там извела вас моя мачеха». А во время кукования из глаз ее катился крупный жемчуг. Слыша сие, караульные сперва пришли в великий ужас, но как уже во всю ночь продолжалось оное, то они, истребя свой страх, примечали со вниманием и в следующее утро вознамерились о сем обстоятельно донести самому королю, который запретил караульным, чтобы о сем никому больше не объявляли, а сам принял намерение на другую ночь быть тому очевидным свидетелем. Весь тот день король провел в несказанной печали и по наступлении ночи, не объявляя никому, пошел прямо к церкви, в которой, став в удобное место, дожидался прилета утки. Недолго было медление, вскоре потом прилетела серая утка и, перепархивая с гробницы на гробницу, по-прежнему начала куковать, из глаз же ее катился крупен жемчуг. Король догадался, что это была его супруга, и не могши более вытерпеть, схватил утку, которая превращалась в разные гады, но король, зная, что они ему вредить никак не могут, не выпускал их из своих рук; напоследок она превратилась в веретено, которое Сарг, переломя на колено, говорил: «Была ты серая утица, но теперь будь по-прежнему Устинья-боярышня». Лишь только успел король сие вымолвить, то вдруг предстала пред ним его супруга. Он весьма сему обрадовался и, узнав от своей супруги, что причиною сего была злобная ее мачеха, нимало не медля, повел ее с собою во дворец, куда пришед, не говоря ни слова со своею тещею, приказал ее повесить на воротах с обеими ее дочерями и расстрелять. После сего, учинив пристойное погребение трем своим сыновьям, стал жить в великой любви со своею супругою.