Старая записная книжка 1—10 (Вяземский)

Старая записная книжка 1—10
автор Пётр Андреевич Вяземский (1792-1878)

1*

Державин, кажется, был чуток к одним современным и наличным вдохновениям. Поэтическая натура его не была восприимчива в отношении к минувшему. В стихах его Петру Великому нет ни одного стиха, ни одного выражения, достойного героя и поэта. Некоторые из воспетых им современников были счастливее; но зато Державин был несчастнее. Похвала недостойному лицу не возвышает хваленого, а унижает хвалителя. Впрочем, не следует заключить из этого, что Державин только льстецом и был, хотя и сказал, что раб лишь только может льстить. Он забыл или не чувствовал, что раб может молчать. «Если бы вы знали, как трудно написать хорошую трагедию», — говорил трагик, которого творения не имели успеха на сцене. «Верю, — отвечал ему собеседник его, — но знаю, что очень легко не писать трагедий». Так же легко не писать и похвальных од.

Многие из второстепенных произведений Державина если не по лирическому движению, живописи и яркости выражения, то, по крайней мере, по мыслям и чувствам, в них выраженным, должны оставаться в памяти читателей. Таковы, например, стихи: К Храповицкому, К графу Валерьяну Зубову, К Скопихину, Ко второму соседу. Мужество и некоторые другие стихотворения. Читая их, не скажешь, что Державин первый наш лирик, но признаешь в нем мыслящего поэта и поэта — философа.

Знавшим лично Оленина, который был необыкновенно малого роста и сухошав, нельзя без смеха прочесть стихи Державина к нему:

Нам тесен всех других покрой.

Иногда стихи его могут соперничествовать со стихами Хвостова. Например, из стихотворения Званка:

Иль в лодке вдоль реки, по брегу пеш, верхом.

Качусь на дрожках я соседей с вереницей.

По смыслу и течению слов выходит, что он на дрожках соседей катался на лодке по брегу пеш верхом.

И будто трубный глас восстал в пещерах мрачных,

И будто возгремел без молний гром в дали.

И будто бурная свирепствуя вода,

От солнечных лучей, как будто от огня.

Будто это поэзия!

2

О Хераскове можно сказать, что он сохранил до старости холодность, заметную в первых стихах его молодости.

3

Лучшая эпиграмма на Хераскова отпущена Державиным без умысла в оде «Ключ».

Священный Гребеневский ключ,

Певца бессмертной Россияды

Поил водой ты стихотворства.

Вода стихотворства, говоря о поэзии Хераскова, выражение удивительно верное и забавное!

4

Херасков где-то говорит:

«Коль можно малу вещь великой уподобить». И очень можно. В уподоблениях именно приличнее восходить, чем опускаться; но поэт сказал, однако же, о луне:

Ядро казалось раскаленно — и на ту минуту был живописцем.

5

Херасков чудесное, смелое рассказывает всегда, как дети рассказывают свои сны, с оговоркою: будто.

6

Посади меня на Хераскова одного на две недели, меня от стихов будет тошнить. Он не худой стихотворец, а хуже. «Чистите, чистите, чистите ваши стихи», — говорил он молодым людям, приходившим к нему на советование… И свои так он чистил, что все счищал с них: и блеск, и живость, и краску.

7

Беда иной литературы и заключается в том, что мыслящие люди не пишут, а пишущие люди не мыслят.

8*

Сумароков единствен и удивительно мил в своем самохвальстве; мало того, что он выставлял для сравнения свои и Ломоносова строфы — и (отдадим справедливость его нраводушию) лучшие строфы Ломоносова: он еще дал другое доказательство в простосердечии своего самолюбия. В прозаическом отрывке «О путешествиях» вызывается он за 12 000 рублей, сверх его жалованья, объездить Европу и выдать свое путешествие, которое, по мнению его, заплатит казне с излишком; ибо, считая, что продастся его 6000 экземпляров, по три рубля каждый, составится 18 000 рублей, — продолжает: «Ежели бы таким пером, каково мое, описана была вся Европа, не дорого бы стоило России, ежели бы она и триста тысяч рублев на это безвозвратно употребила».

Стихов его по большей части перечитывать не можно, но отрывки его прозаические имеют какой-то отпечаток странности и при всем неряшестве своем некоторую живость и игривость ума, всегда заманчивые, если не всегда удовлетворительные в глазах строгого суда.

В общежитии был он, сказывают, так же жив и заносчив, как и в литературной полемике; часто не мог он, назло себе, удержаться от насмешки, и часто крупными и резкими выходками наживал себе неприятелей.

Он имел тяжебное дело, которое поручил ходатайству какого-то г-на Чертова. Однажды, написав ему письмо по этому делу, заключил его таким образом: «С истинным почтением имею честь быть не вам покорный слуга, потому что я чертовым слугою быть не намерен, а просто слуга Божий, Александр Сумароков».

Свидетель следующей сцены, Павел Никитич Каверин, рассказал мне ее: "В какой-то годовой праздник, в пребывание свое в Москве, приехал он с поздравлением к Н. П. Архарову и привез новые стихи свои, напечатанные на особенных листках. Раздав по экземпляру хозяину и гостям знакомым, спросил он о имени одного из посетителей, ему неизвестного. Узнав, что он чиновник полицейский и доверенный человек у хозяина дома, он и его подарил экземпляром. Общий разговор коснулся до драматической литературы; каждый взносил свое мнение. Новый знакомец Сумарокова изложил и свое, которое, по несчастью, не попало на его мнение. С живостью встав с места, подходит он к нему и говорит: «Прошу покорнейше отдать мне мои стихи, этот подарок не по вас; а завтра для праздника пришлю вам воз сена или куль муки».

9

Английский министр при дворе Екатерины сказал на её похоронах: «on enterre la Russie» [погребают Россию].

Недвижима лежит, кем двигалась вселенна, — сказал о ней же Петров в одной своей оде. В царствовании Екатерины так много было обаятельного, изумляющего и величественного, что восторженные выражения о ней натурально и как-то сами собою приходили на ум. Но зато эта восторженность наводила иногда поэтов и на смешные картины. Кажется, Шатров сказал в своем стихотворении на смерть Екатерины:

О ты, которую никто не мог измерить,

Теперь измерена саженью рук моих.

Написать бы картину: Шатров, на коленях пред гробницею императрицы, растягивает руки, как землемер или сиделец в лавке бумажных и шерстяных товаров.

10*

Воспоминания о Державине, переданные Дмитриевым

Солдатские жены, жившие с Державиным-солдатом, заметили, что он всегда занимался чтением, и потому стали просить его, как грамотея, писать за них письма к родственникам. Державин и писал их. После хотел он употребить в пользу свою писарскую должность и писал (Бакунин говорит — за деньги, за 5 и 10 коп. за письмо) письма, с тем чтобы мужья отправляли за него ротную службу, то есть ездили за мукой, счищали снег около съезжей и проч. Далее перекладывал он в стихи полковые поговорки, переписывал Баркова сочинения. Отпущен он был в Москву, которую сравнивал с развратным Вавилоном. Он сказывал эти стихи Дмитриеву уже бывши статс-секретарем. Дмитриев помнил, что были поэтические обращения к Кремлю.