Станиславъ Пшибышевскій. Homo sapiens на распутьи. Спб. 1902.
правитьПшибышевскій — одинъ изъ крайнихъ представителей, такъ называемаго, декаданса въ польской литературѣ. Большинство его произведеній значительно выше пониманія трезвыхъ людей. Чтобы повыситься до разумѣнія ихъ, нужно быть делирикомъ, морфиноманомъ и читать книгу въ состояніи экстаза. «Homo sapiens» тоже въ этомъ родѣ, но несовсѣмъ; поэтому слѣдуетъ предположить, что этотъ разсказъ по своему декадентскому достоинству ниже другихъ произведеній Пшибышевскаго.
Два друга — уродъ художникъ и красавецъ философъ — съѣзжаются послѣ продолжительной разлуки. У перваго блистательная невѣста, которую онъ безъ ума любитъ, но которая увлечена болѣе его живописью, а не лицомъ. Философъ моментально влюбляется въ дѣвушку и, послѣ нѣкоторой борьбы съ самимъ собою, отбиваетъ ее у друга. Тотъ пускаетъ себѣ отъ огорченія пулю въ ротъ. Все эта бывало, конечно, не разъ канвою для разсказовъ и повѣстей; но тамъ дѣйствовали люди, а у Пшибышевскаго орудуютъ сверхъ-люди, геніи, морфиноманы. У него и деревья — не деревья, а сверхъ-деревья, потому что растутъ корнями къ небу, а макушкою зарываются въ землю. Вотъ этому доказательство:
… Онъ видѣлъ могучіе корни, точно суковатыя спицы въ оси колеса — странно развѣтвленныя, связанныя и перепутанныя въ сѣти… И видѣлъ сплетенія корней, вырисованныхъ на фонѣ неба: громадную сѣть паутины, которая окутала небо, это волшебное, святое лоно свѣта и благословенія.
Такъ какъ видѣвшій это стоялъ вертикально головою вверхъ, то необходимо предположить, что деревья измѣнили свое естественное положеніе на обратное. Такихъ картинъ не давали даже живописцы.
Въ основу разсказа положена ничшеанская идея: благу генія приносится въ жертву счастье другихъ людей. Философское и психологическое развитіе этой идеи таково: первобытные интересы человѣка имѣютъ объектомъ его физическую личность, благополучіе которой является главнымъ стимуломъ дѣятельности и въ жертву которой приносится все окружающее. Далѣе, слѣдующая стадія моральнаго прогресса — семья, физически близкіе люди; затѣмъ — родъ, наконецъ, — все человѣчество. До этого предѣла моральная культура доведена греческими философами; отдѣльные люди, высшіе представители человѣческой породы, усвоили идею человѣческаго блага и умѣли тысячи лѣтъ назадъ приносить ей въ жертву себя, семью и родъ. Теперь человѣкъ стоитъ передъ новою задачей — найти новую, болѣе высокую идею морали, въ жертву которой стоило бы принести все человѣчество. Одни говорятъ: — Это Богъ внутри тебя; Ему въ жертву принеси и свое физическое существо, и семью, и родъ и, если нужно, все человѣчество. Твое духовное благо есть духовное благо всего человѣчества: между ними нѣтъ и не можетъ быть антагонизма.
Другіе говорятъ: — Это ты самъ, твой умъ, твой геній. Принеси ему въ жертву духовное и физическое счастье всѣхъ твоихъ ближнихъ, возвысься надо всѣмъ человѣческимъ и тогда ты достигнешь сверхчеловѣческаго счастья, и деревья будутъ покрывать сѣтью своихъ корней сверкающее небо, и ты будешь блаженствовать.
По существу какъ та, такъ и другая идея являются результатомъ одного стремленія — найти высшую форму морали. Разница въ томъ, что въ первомъ случаѣ эта высшая мораль имѣетъ въ виду духовное благо человѣчества, а во второмъ — духовное благо генія. Литература — и особенно русская литература — дала не мало иллюстрацій служенія первой идеѣ. Разсказъ Пшибышевскаго пытается иллюстрировать вторую.
Герой «Homo sapiens» поступаетъ совершенно по рецепту, преподанному Ничше; но онъ самъ вовсе не геній, стоящій выше человѣчества; его благо — не благо иного порядка, его страсти — страсти многихъ равныхъ ему. Онъ влюбляется въ дѣвушку — я кромѣ деревьевъ вверхъ ногами эта любовь не даетъ ему ничего новаго, чего не давала бы сотнямъ и тысячамъ другихъ людей. Ради чего же онъ разбиваетъ чужое счастье? Этого мы не видимъ и этого не даетъ авторъ. Идею блага генія авторъ прицѣпляетъ къ обыкновенному человѣку, къ обыкновеннымъ отношеніямъ, Это производитъ такое же впечатлѣніе, какъ электрическая лампочка, придѣланная къ резервуару для керосина: выдумали люди новый свѣточъ, но не могутъ отрѣшиться отъ стараго способа пользованія имъ.