Сочиненія Павла Якушкина. Съ портретомъ автора, его біографіей С. В. Максимова и товарищескими о немъ воспоминаніями П. Д. Боборыкина, П. И. Вейнберга, И. Ф. (Ѳ.) Горбунова, А. Иванова, H. С. Курочкина, Н. А. Лейкина, H. С. Лѣскова. Д. Д. Минаева, В. Н. Никитина, В. О. Португалова и С. И. Турбина. Изданіе Вл. Михневича. Спб. 1884.
Въ нашей литературѣ не часто встрѣчаются книги, оставляющія такое симпатичное впечатлѣніе. Издатель возъимѣлъ благую мысль собрать сочиненія П. И. Якушкина, разбросанныя въ старыхъ журналахъ, перепечатать его сборникъ пѣсенъ, очень важный для этнографовъ, и все это обставилъ, какъ видимъ по заглавію, цѣлымъ собраніемъ товарищескихъ воспоминаній, который живо рисуютъ личность Якушина для тѣхъ, кто его не зналъ, и напоминаютъ тѣмъ, кто знавалъ его въ прежніе годы. Трудъ писателя собранъ въ одно цѣлое, личность его сохранена для исторіи нашей литературы и общественности.
Въ шестидесятыхъ годахъ, въ литературныхъ кругахъ въ Петербургѣ и въ Москвѣ, развѣ немногіе только не знали Павла Ивановича Якушкина, — добродушнаго оригинала, извѣстнаго своими «хожденіями въ народъ», собираніемъ пѣсенъ, разсказами изъ народнаго быта. Онъ бросали въ глаза уже своей внѣшностью: онъ носилъ какой-то полународный костюмъ — того фасона, какіе изобрѣтались славянофилами сороковыхъ годовъ въ видахъ сближенія съ народомъ: разсказываютъ, что К. Аксакова, одѣтаго въ такой костюмъ, народъ считалъ за «персіянина»; съ Якушинымъ бывали случаи, гдѣ народъ принималъ его за «ряженаго»; очень мѣшали ему также очки, которые онъ носилъ, и которые не шли къ мужицкому виду. Но костюмъ былъ во всякомъ случаѣ не общепринятый и могъ сойти за народный. Въ наружности и пріемахъ Якушина — отъ его ли собственной натуры, или отъ продолжительнаго общенія съ народомъ, — была, однако, извѣстная народная мужицкая складка; выраженіе лица казалось на первый взглядъ какъ будто рѣзкимъ, заносчивымъ, — но на самомъ дѣлѣ подъ этой заносчивостью крылось безконечное добродушіе и простодушіе. Этотъ характеръ внѣшности и извѣстная независимость манеры, безъ сомнѣнія, и навлекли ему бѣдствіе послѣднихъ годовъ его жизни: онъ былъ «polizeiwidrig», и его выслали изъ Петербурга. — Біографы Якушкина сообщаютъ забавное свѣдѣніе, что фотографическія карточки Якушкина продавались и покупались — за портреты Пугачева. Къ сожалѣнію, въ «общеніи съ народомъ» онъ пріобрѣлъ и одинъ прискорбный народный недостатокъ — пристрастіе къ водкѣ.
Біографія Якушкина вкратцѣ состояла въ слѣдующемъ. Онъ происходилъ изъ стараго дворянскаго рода (къ близкой роднѣ его принадлежалъ извѣстный Якушкинъ, декабристъ); отецъ его былъ помѣщикомъ въ орловской губерніи и женатъ былъ на своей крѣпостной дѣвушкѣ, умной и характерной. Отсюда, быть можетъ, проистекали отчасти демократическія наклонности сына. Павелъ Якушкинъ родился въ 1820 г., въ 1840 г. поступилъ въ московскій университетъ по математическому факультету, но курса не кончилъ; онъ былъ уже на четвертомъ курсѣ, когда знакомство съ П. В. Кирѣевскимъ, которому онъ доставилъ нѣсколько пѣсенъ, увело его совсѣмъ на другую дорогу; онъ сталъ этнографомъ и народникомъ. Кирѣевскій отправилъ его для собиранія пѣсенъ въ сѣверныя поволжскія губерніи. Якушкинъ взвалилъ на плеча лубочный коробъ, наполнилъ его офенскими товарами, разсчитанными на слабое дѣвичье сердце, и отправился для записыванія пѣсенъ — въ обмѣнъ на свой товаръ. Много пришлось ему встрѣтить и перенести испытаній — и труднаго пути, и опасной болѣзни, и риска имѣть на глухой дорогѣ дѣло съ волками, и не меньшаго риска имѣть дѣло съ подозрительнымъ начальствомъ.
«Выходъ Якушкина (въ сороковыхъ годахъ), надо помнить, былъ новый, — говоритъ его біографъ, — никто до него таковыхъ путей не прокладывалъ. Пріемамъ учиться было негдѣ, никто еще не дерзалъ на такіе смѣлые шаги, систематически разсчитанные, и на дерзостные поступки — встрѣчу глазъ на глазъ съ народомъ. По духу того времени, затѣю Якушкина можно считать положительнымъ безуміемъ, которое, по меньшей мѣрѣ, находило себѣ оправданіе лишь въ увлеченіяхъ молодости».
Первое странствіе сошло благополучно, и онъ уже смѣло отправлялся въ дальнѣйшія. Не обходилось, конечно, безъ приключеній: онъ встрѣчалъ добродушное гостепріимство бабъ, не хотѣвшихъ брать съ него денегъ за отдыхъ и пищу, предупредительность мужиковъ, выпроваживавшихъ его заблаговременно отъ захвата начальствомъ; его зазывали въ барскія помѣщичьи хоромы, гдѣ, по неосторожности его разговора, угадывали въ немъ не простого коробочника. Разъ въ глухой деревнѣ ему случилось заболѣть оспой и остаться безъ помощи врача. «Коробейникъ поправился, но на всю жизнь сохранилъ на лицѣ слѣды довольно тяжелой оспы. Лицо было серьёзно изуродовано, и Якушину не разъ приходилось потомъ платиться за это случайное несчастіе отъ тѣхъ людей, которые по лицу привыкли составлять впечатлѣніе. Опушенное длинной бородой, при длинныхъ волосахъ, лицо его, изуродованное неожиданной посѣтительницей, дѣйствительно оттѣняло его изъ ряду обыкновенныхъ личностей. Самъ Павелъ Ивановичъ простодушно сознавался всѣмъ, замѣчавшимъ ему о рѣзкости и подозрительности его физіономіи, что въ дѣйствительности она изъ такихъ, которыя не находятъ невѣстъ, но очень удобно пріобрѣтаютъ враговъ. Онъ признавался всѣмъ, что первыми непріятными столкновеніями онъ обязанъ былъ именно подозрительности своей физіономіи, усиленной, сверхъ того, крестьянскимъ костюмомъ при очкахъ, при лоскуткахъ бумаги и карандашѣ. Замѣчательно, напримѣръ, то, что о псковскомъ полиціймейстерѣ, имя котораго тѣсно связалось, благодаря журнальнымъ статьямъ, съ именемъ Якушкина, Павелъ Ивановичъ всегда отзывался съ кротостью, не памятуя зла и не ставя его въ вину и осужденіе». Эта исторія съ полиціймейстеромъ Гемпелемъ, арестовавшимъ Якушина во Псковѣ, послужила нѣкогда, на страницахъ «Русской Бесѣды», однимъ изъ первыхъ сюжетовъ для обличительной публицистики, на тему о полицейскомъ самоуправствѣ. Послѣ, когда исторія кончилась, Якушинъ былъ въ очень дружескихъ отношеніяхъ съ этимъ санимь Геипеленъ. Это неистощимое добродушіе и непамятозлобіе составляли главную привлекательную черту въ характерѣ Якушина, которая побуждала прощать его немалые недостатки, быстро сближала съ нимъ, и ему самому помогала сближаться съ народомъ.
Долгія сношенія съ народомъ, гдѣ онъ встрѣчался съ самой патріархальной простотой, развили въ немъ эту черту и способность понимать и самому вести народную рѣчь. Біографъ разсказываетъ случаи, какъ быстро онъ сходился иногда съ народной толпой; но въ другихъ случаяхъ, благодаря своему простодушію и — очкамъ, онъ попадалъ и въ несовсѣмъ благополучныя встрѣчи.
"Разъ онъ разсказываетъ мнѣ, — говорится въ одномъ изъ «товарищескихъ воспоминаній», — какъ къ нему гдѣ-то за Невскою заставою «придрались» какіе-то «фабричные ребята» и его «потолкали».
Сомнительно имъ показалось: мужикъ, а въ очкахъ ходитъ!
— Думали, не подосланъ ли съ какимъ намѣреніемъ, — сказалъ Якушкинъ.
— Но какъ же у васъ до толканья-то дошло?
— Такъ, кто ты, да что ты, — ты-ста да вы-ста ёры съ подвохами ходите, да и давай толкаться.
Отнялъ его отъ обидчиковъ городовой. А спросилъ: не имѣло ли это какихъ дальнѣйшихъ послѣдствій?
— Нѣтъ, говоритъ, все миромъ кончили: городовой насъ всѣхъ хотѣлъ въ часть весть, а я замирилъ.
— Кого же ты замирилъ?
— Всѣхъ.
— Да кого же всѣхъ? Тамъ вѣдь никого, кромѣ тебя, и не толкали?
— Конечно… Неужели же я стану толкать? Да вѣдь и они это сдуру… такая фантазія имъ пришла, что, говорятъ, мужикъ, а очки зачѣмъ носишь? мужики не носятъ, и давай толкаться… Совсѣмъ не по злости… Это понимать надо! А и городовому сказалъ: «Это надо понимать!» — всѣ на мировую и выпили.
— И городовой?
— Разумѣется. Всѣ.
Изъ этого эпизода видно, что Якушкинъ дѣйствительно сроднился съ народнымъ «міровоззрѣніемъ». Языкъ его, по долгой привычкѣ, отличался дѣйствительно чисто народной складкой и иногда, безнамѣренно, выходилъ очень забавнымъ и типичнымъ. Когда его потребовали въ Петербургѣ къ генералъ-губернатору, онъ говорилъ пріятелямъ, что "городничій освѣдомляется* объ немъ; къ сожалѣнію, "городничій* выслалъ его изъ Петербурга.
Якушкинъ прибылъ въ Петербургъ въ 1858 году, въ самомъ разгарѣ нашего тогдашняго «прогресса», въ которомъ такую большую роль занимало ожидаемое освобожденіе крестьянъ. Время было живое, возбужденное, и Якушкинъ, уже извѣстный какъ народолюбецъ и этнографъ, былъ дружески встрѣченъ въ народолюбивыхъ и либеральныхъ кружкахъ литературы: его тогдашніе друзья отозвались теперь своими воспоминаніями о немъ. Онъ возбуждалъ любопытство какъ практическій народолюбецъ, какихъ въ то время было еще немного; его разсказы о народѣ, о своихъ похожденіяхъ не были лишены характерной новизны; затѣмъ онъ интересовалъ лично, какъ добродушный чудакъ, вѣчный студентъ или вѣчный младенецъ. Въ Москвѣ онъ бывалъ въ славянофильскомъ кругу, въ Петербургѣ его друзьями были люди совсѣмъ другихъ взглядовъ и наклонностей. Его друзья утверждаютъ положительно, что онъ, не смотря на связи съ Петромъ Кирѣевскимъ, къ которому навсегда сохранилъ величайшее почтеніе, не былъ славянофиломъ. Строго говоря, Якушкинъ едва ли составилъ себѣ какое-нибудь опредѣленное теоретическое воззрѣніе на дѣло; у него былъ умъ вовсе не теоретическій; но инстинктомъ онъ, въ самомъ дѣлѣ, угадывалъ, вѣроятно, что московскія ухищренныя ученія мало подходятъ къ дѣйствительному характеру народнаго быта. Не великъ былъ и его литературный талантъ; онъ самъ это сознавалъ я жаловался, что у него недостаетъ силы на дѣльный очеркъ, какіе были тогда въ ходу, — но его разсказы имѣли другое цѣнное свойство, которое особенно тогда было важно. Онъ могъ разсказать только то, что дѣйствительно видѣлъ и слышалъ. Онъ не умѣлъ иногда и этого округлить въ нѣчто законченное; но отдѣльныя сцены и случаи остаются вѣрной фотографіей, не подкрашенной никакими намѣренными соображеніями и цѣлями. Въ этомъ отношеніи останется, напримѣръ, исторически цѣннымъ его разсказъ: «Великъ Богъ земли русской», — гдѣ передаются первыя впечатлѣнія крестьянскаго люда при объявленіи «воли».
Его собраніе пѣсенъ вошло частію въ собраніе Кирѣевскаго (какъ и сборникъ сказокъ, напечатанныхъ въ книгѣ Аѳанасьева), частію было издано имъ самимъ: послѣднее вошло и въ изданіе г. Михневича.
Какъ мы уже замѣчали, біографическіе разсказы товарищей весьма живы и интересны. Первое мѣсто между ними принадлежитъ біографіи, написанной г. Максимовымъ (до выхода настоящей книги, она была сообщена имъ въ «Живописномъ Обозрѣніи», 1883, № 40—46): разсказанная просто, безъ особенныхъ излишествъ свойственной автору манерности, эта біографія несомнѣнно принадлежитъ къ лучшему, что было написано г. Максимовымъ. Остальныя воспоминанія посвящены главнымъ образомъ анекдотической сторонѣ біографіи Якушина. Г-ну Боборыкину представилось по его поводу сравненіе съ французской литературной «богемой», — но значеніе Якушкина въ литературномъ кругу онъ преувеличилъ. Г-нъ Лѣсковъ, по поводу Якушина, очень много наговорилъ о самомъ себѣ. Г-нъ Португаловъ разсказалъ о концѣ живи Якушкина, въ Самарѣ, гдѣ былъ послѣдній этапъ его ссылки… Но вообще всѣ воспоминанія представляютъ какія-нибудь новыя и интересныя подробности. — Прибавимъ небольшія поправки. На стр. LXXXI, годъ долженъ быть не 1863, а 1864. На стр. 6, въ исчисленіи сочиненій Якушкина пропущена статья, упоминаемая въ каталогѣ Межова, — по поводу «Обрыва» г. Гончарова, въ «Искрѣ» 1870, № 16.
Вообще этимъ изданіемъ г. Михневичъ оказалъ большую услугу нашей этнографической литературѣ, и сборникомъ біографическихъ воспоминаній о Якушинѣ сохранилъ память объ оригинальномъ человѣкѣ, который въ свое время, по мѣрѣ силъ, поработалъ этой литературѣ какъ одинъ изъ первыхъ «народниковъ».- А. Н.