Соціальныя стремленія человѣчества и народная правда, преимущественно русская.
правитьЕдва ли не одно изъ величайшихъ золъ, поражающихъ нашу жизнь, едва ли не одинъ изъ главнѣйшихъ источниковъ смуты въ ней заключается въ неясности пониманія значенія многихъ словъ, выражающихъ общія понятія, — въ неясности, доходящей иногда до полнаго извращенія смысла этихъ словъ. Отсюда, большею частію, непониманіе нами другъ друга и смута въ нашихъ понятіяхъ и мысляхъ о самыхъ существенныхъ предметахъ и вопросахъ. Часто, стремясь къ одному и тому же, но употребляя для выраженія своихъ мыслей какое-нибудь слово, подъ которымъ одни разумѣютъ одно, другіе — другое, люди расходятся чуть не врагами и вмѣсто дѣла въ результатѣ получается какое-то вавилонское столпотвореніе. Изъ такихъ словъ въ жизни нашего интеллигентнаго класса, между прочимъ, выдаются два слова: соціализмъ и народная правда. Одинъ, произнося или слыша, напримѣръ, слово «соціализмъ», разумѣетъ подъ нимъ мирное устроеніе общественной жизни на началахъ правды и добра, а другой понимаетъ его совершенно въ обратномъ смыслѣ — въ смыслѣ крамолы, разрушенія общества и государства, насилія и всѣхъ вопіющихъ преступленій. «Правда народная», правда даннаго народа для человѣка, принадлежащаго къ послѣднему, не только не заключаетъ въ себѣ и не можетъ по существу своему заключать чего-нибудь стѣснительнаго для него, для его свободы и для его свободнаго личнаго вчинанія въ каждомъ дѣлѣ, чего-нибудь противорѣчащаго его нравственнымъ стремленіямъ; но, наоборотъ, служитъ прочнымъ основаніемъ для всей его идеальной и практической жизни, какъ гармонирующая съ внутренними инстинктами его природы. Въ устахъ же и въ понятіяхъ нѣкоторыхъ это — бичъ, это — сила подавляющая и поглощающая всякую личную жизнь, какое-то грозное пугало, отъ котораго невольно сторонится каждый, желающій спасти свою нравственную свободу и свою совѣсть, первыя сокровища человѣка. Что можетъ сильнѣе парализовать нравственную свободу человѣка, всякое его вчинаніе, какъ не голосъ, раздающійся надъ его головой, какъ будто голосъ нѣкоего нравственнаго жандарма, тѣхъ болѣе вліяющій, что онъ имѣетъ отзвукъ въ самой совѣсти слышащаго: «страшись оскорбить правду твоего народа, смирись и пади предъ нею ницъ»? — Но въ чемъ же эта грозная народная правда?… И тѣ, которые гремятъ такимъ воззваніемъ, не высказываютъ, что слѣдуетъ разумѣть подъ этимъ словомъ, а если высказываютъ кое-что, то столь недоказательно и неудовлетворительно, что не въ силахъ овладѣть убѣжденіемъ другихъ, и остается на душѣ слышащаго нѣчто давящее ее и возбуждающее противъ себя. Порождаются только безконечные, безплодные споры, на которые тратятся и время, и жизнь, а въ результатѣ получается смута.
Мы, между прочимъ, желаемъ по мѣрѣ нашихъ силъ и возможности содѣйствовать нашимъ изданіемъ разъясненію многихъ неясностей, господствующихъ въ русской мысли и жизни. Напечатавъ двѣ талантливыя статьи нашего ученаго В. И. Герье, весьма важныя по своему содержанію, мы полагаемъ не лишнимъ высказать и наши воззрѣнія на народность, народную правду и соціальныя стремленія человѣчества и на отношенія первыхъ къ послѣднимъ. Мы почитаемъ это тѣмъ болѣе небезполезнымъ, что въ краткомъ отзывѣ профессора о соціализмѣ, въ концѣ статьи, напечатанной въ настоящей книжкѣ, заключается нѣчто способное укрѣпить односторонній взглядъ на значеніе соціальныхъ стремленій.
Въ области общечеловѣческихъ вопросовъ преимущественно господствуетъ отвлеченная идеальная мысль. Она обладаетъ чарующею силой. Овладѣвая самыми лучшими, благороднѣйшими сторонами души человѣка, она порождаетъ въ его сердцѣ страстное стремленіе осуществить ее въ жизни во всей ея идеальной чистотѣ и неподкупной строгости. Но тутъ и опасность, тутъ и подводный камень. Отвлеченная идеальная мысль легко переходитъ въ доктрину, отрицающую дѣйствительность жизни, и вмѣсто того, чтобы стать свѣтлымъ, благодатнымъ руководителемъ жизни, направляющимъ творческія силы послѣдней, становится ихъ тираномъ. И мы совершенно согласны съ тѣмъ, что говоритъ почтенный авторъ статьи о Руссо о доктринерамъ соціализмѣ и чувствительномъ, которые способны насиловать жизнь и ея свободу, порабощая ихъ схемамъ отвлеченно построенныхъ формъ для общинной жизни и возбуждая раздраженіе и злобу между богатыми и бѣдными, сильными и слабыми, — слѣдовательно, во всякомъ случаѣ, сѣять зло. Кому же можетъ быть привлекательно такое ученіе, такая тиранія надъ жизнью? Но тѣмъ не менѣе повсемѣстные факты свидѣтельствуютъ, что теоріи доктринернаго соціализма обаятельны для многихъ.
Источникъ этого противорѣчія не въ одной непримиримости идеальныхъ стремленій съ фактическою стороной дѣйствительной жизни и не въ настоятельной необходимости для человѣчества выйти изъ той дилеммы, которую осуждено оно рѣшать въ своей жизни и которую рѣшаетъ въ великихъ страданіяхъ и мукахъ, съ великимъ напряженіемъ силъ.
Общество людей есть собраніе индивидуумовъ, и въ этомъ сочетаніи общаго съ индивидуальнымъ заключается вся дилемма.
Съ одной стороны каждый человѣкъ имѣетъ свои наклонности, свои стремленія, свои таланты, свою волю, свой характеръ, свой образъ жизни и дѣйствій. Будучи по своей природѣ отличнымъ отъ всѣхъ другихъ людей, онъ обладаетъ неотъемлемымъ правомъ быть тѣмъ, что онъ есть. Посягательство на это право есть посягательство на природу человѣка, во вредъ его личной судьбѣ. Вещественнымъ основаніемъ для реализаціи итого права служитъ для даннаго индивидуума имущественная его собственность, которою опредѣляются возможность и характеръ его дѣятельности. Поэтому, какъ собственность человѣка, такъ и его право на увеличеніе ея столь же неприкосновенны, какъ его естественныя права.
Съ другой стороны, самое это природное различіе между людьми обусловливаетъ для нихъ необходимость жить вмѣстѣ: они дополняютъ другъ друга, они нуждаются другъ въ другѣ. Человѣкъ не можетъ жить одинъ, ограничиваясь только собою. Потребности духа и тѣла заставляютъ его жить въ обществѣ другихъ; у каждаго принужденъ онъ брать то, что нужно для его спокойствія или счастія. Человѣку, оторванному отъ человѣчества, природа непокорна, мысль его пуста, нѣтъ для него ни добра, ни зла, и самъ Богъ какъ бы скрылся отъ него. — Нѣтъ ничего страшнѣе какъ отрѣшеніе отъ людей. Одиночество — самая ужасная изъ казней; смерть легче.
Кромѣ того природа человѣческая въ своихъ основахъ во всѣхъ людяхъ одна и та же. Во всѣхъ живетъ нѣчто въ родѣ общей души, которая проникаетъ и наполняетъ ихъ всѣхъ, которая ихъ соединяетъ, дѣлаетъ солидарными другъ съ другомъ. Уничтожьте общее — то, что принадлежитъ всѣмъ, и нѣтъ общества и жизнь для человѣка становится невозможностью. Безъ общества нѣтъ у него даже собственности въ дѣйствительномъ значеніи этого слова, ибо право его на нее и возможность располагать ею гарантированы не чѣмъ инымъ, какъ обществомъ.
Но въ то же время общество отрицаетъ право человѣка быть только тѣмъ, что онъ есть по своей природѣ, — слѣдовательно, и право его на его индивидуальность, а затѣмъ и абсолютное право его на собственность; ибо пріобрѣтенія ея и обладаніе ею гарантированы только общественнымъ допущеніемъ и признаніемъ. Собственность въ этомъ смыслѣ порождается обществомъ и есть его продуктъ. Но, съ другой стороны, уничтожьте индивидуальное и — опять нѣтъ общества: нечѣмъ обмѣниваться, нечего пріобрѣтать другъ отъ друга. Общество — все въ индивидуумѣ и нѣтъ у него другихъ правъ, кромѣ правъ человѣка; но въ обществѣ человѣкъ пріобрѣтаетъ сверхъ своихъ естественныхъ правъ, какъ индивидуумъ, еще новыя права, какъ членъ общества.
Въ жизни — общество для человѣка и человѣкъ для общества, и нѣтъ ошибки, нѣтъ абстракта больше того, какъ отдѣлять другъ отъ друга я противополагать общество человѣку и человѣка обществу. Въ отвлеченно-логическомъ мышленіи мыслимы сами по себѣ абсолютно-единичное, и абсолютно-общее въ отдѣльности другъ отъ друга и въ противоположеніи другъ другу; но не въ жизни и не въ вопросахъ ея касающихся, а, между тѣмъ въ эту страшную радикальную ошибку впадаютъ теоретики по вопросамъ соціальнаго устройства, индивидуалисты и коммунисты. Они или представляютъ себѣ индивидуумовъ отдѣленными другъ отъ друга, безъ всякой связи между собою, т.-е. уродуютъ человѣка, отнимая у него общественные инстинкты, и впадаютъ въ крайній индивидуализмъ; иди, такъ сказать, уничтожаютъ инивидуумовъ въ обществѣ, приносятъ ихъ въ жертву отвлеченному понятію общаго, которому даютъ названіе коммуны, и также уродуютъ человѣка, отнимая у него все, что составляетъ индивидуальность его природы, чѣмъ онъ отличается отъ другихъ людей, и впадаютъ въ крайность, заблужденіе, ошибку, противоположныя первой, и создаютъ отвлеченный коммунизмъ.
Себя сдѣлать центромъ всего, стать абсолютно свободнымъ, пренебрегая другими, подчинить себѣ другихъ — вотъ основаніе и лозунгъ индивидуализма. Чѣмъ въ такомъ случаѣ становится для человѣка общество? — Случайнымъ условіемъ, стѣсняющимъ его, ненужнымъ и враждебнымъ его цѣлямъ и жизни. Онъ долженъ уйти отъ общества въ дикое состояніе и даже далѣе, потому что и дикое состояніе немыслимо безъ общества. Индивидуализмъ ищетъ свой идеалъ въ какомъ-то непредставимомъ состояніи абсолютнаго отрѣшенія человѣка отъ всѣхъ, которое хотятъ называть естественнымъ состояніемъ человѣка; но и философія, и исторія, и преданія отказываются представить доказательства или свидѣтельства о такомъ состояніи человѣчества въ какое бы то ни было время. Спросите у этой системы, что такое человѣкъ въ отношеніи человѣка: врагъ непримиримый, — отвѣчаетъ Гоббесъ, — смѣлый выразитель индивидуализма въ его крайнемъ и чистѣйшемъ видѣ. Казалось бы, изъ этой системы одинъ результатъ для общества — анархія, ибо никакого общественнаго сожительства, и подавно государства, правительства изъ нея не слѣдуетъ; но апостолъ безпощаднаго индивидуализма вывелъ необходимость самаго безграничнаго, безпощаднаго деспотизма. Непримиримые, но своей природѣ враги другъ другу, люди пожрали бы другъ друга, еслибъ оставить ихъ въ ихъ естественномъ состояніи. Но привходитъ грубая сила, единственное право звѣря, и надѣваетъ на людей необходимую узду. Чтобы предупредить жестокую всеобщую войну всѣхъ и каждаго противъ всѣхъ и каждаго, является всевластный, безграничный деспотизмъ и все безгранично подчиняется ему. Весь нравственный принципъ ни предъ чѣмъ непреклоннаго, абсолютнаго индивидуализма — въ слѣдующихъ словахъ Мальтуса: «Если человѣкъ родится въ мірѣ занятомъ другими (и раздѣленномъ ими между собою) и его не въ силахъ содержать его семейство, то онъ не имѣетъ ни малѣйшаго права требовать и наямадѣйшей части благъ земныхъ для своего пропитанія, — онъ лишній на землѣ. На великомъ пиру природы нѣтъ для него куверта. Природа велитъ ему уйти и не замедлитъ сама исполнитъ такое повелѣніе». Эти жестокія слова разбудили совѣсть общественную. Они были встрѣчены общимъ негодованіемъ и Мальтусъ вычеркнулъ ихъ въ послѣдующихъ изданіяхъ своего сочиненія. Тѣмъ не менѣе съ точки зрѣнія строгаго индивидуализма Мальтусъ правъ. — А вотъ и другой апостолъ богатства и богатыхъ, Тьеръ, обращается къ бѣднымъ съ такимъ увѣщаніемъ: «Вы пришли немного поздно, — съ этимъ нельзя не согласиться. Мѣста уже заняты. Слѣдуя Цицерону, сравниваю собственность съ театромъ, въ которомъ всѣ мѣста заняты, и отвѣчаю вамъ такимъ образомъ: собственники этого театра дѣйствительно люди плохо воспитанные и недогадливые, — они не сберегли для васъ мѣста; но еслибъ этого театра совсѣмъ не существовало, были ли бы вы отъ того счастливѣе? Театръ, однако, существуетъ и его существованіе — источникъ вашихъ страданій: вамъ тяжело видѣть, что другіе наслаждаются, тогда какъ вы сами лишены наслажденія. Но, повторяю, собственники могли совсѣмъ и не строить этого театра, — лучше ли бы вамъ отъ того было?»[1]. Лучше ли это Мальтуса? Это безпощадное выталкиваніе бѣдняковъ изъ храма обильнаго благами земли, созданнаго Богомъ равно для всѣхъ, это циническое издѣвательство надъ неимущими, какъ будто ихъ предки не участвовали въ снабженіи и украшеніи этого храма, это циническое наругательство надъ несчастіемъ обличаетъ отсутствіе и отрицаніе всякаго нравственнаго чувства. Это ужасно! Назовемъ ли мы отвращеніе, которое при этомъ чувствуемъ, чувствительностью, сентиментализмомъ? Такая крутая постановка индивидуализма, конечно, вызываетъ, какъ отпоръ себѣ, столь же крутой, безпощадный коммунизмъ, какъ діаметральную противоположность себѣ.
Принципъ коммунизма составляетъ отрицаніе у человѣка правъ на личность и на личную жизнь. Общество перестаетъ быть естественнымъ собраніемъ людей, соединившихся для взаимной помощи въ жизни: оно превращается въ какую-то мистическую силу, всѣхъ объемлющую и всѣхъ поглощающую. Изъ ненависти къ индивидуализму, приносящему все въ жертву личному интересу единицы, коммунизмъ готовъ насильственно наложить на всѣхъ свой кодексъ, такъ сказать, оффиціальныхъ общинныхъ добродѣтелей, регламентировать и предписывать каждому образъ жизни, работы, чувства и вѣрованія. Индивидуализмъ чрезъ анархію пришелъ къ деспотизму, коммунизмъ же съ перваго удара создаетъ абсолютно-властный произволъ, которому подчиняетъ безповоротно и безусловно всѣхъ. Абсолютному ли произволу одного лица или идолу коммуны приносятся индивидуальныя права человѣка, это все равно, — перемѣняется только имя деспота. Вотъ какъ говоритъ Кабе, выдающійся партизанъ коммунизма: «народъ господинъ имѣетъ право обязательно опредѣлять дѣйствія своихъ» членовъ, имущество, пищу, жилища, воспитаніе, трудъ, одежду и даже удовольствія". Послѣ такого возведенія общества во всевластную личность — что-жь остается индивидууму? Природа человѣка возстанетъ противъ такой деспотической регламентаціи, задушающей человѣка, но противъ такого возстанія есть у коммуны и оружіе. Законодатель коммунизма не только отвергаетъ свободу печати, но принимаетъ мѣры противъ способности и наклонности мыслить. «Мы вырвали съ корнемъ зло, узаконивъ, чтобы журналы не печатали ничего, кромѣ судебныхъ процессовъ и разсказовъ о фактахъ, безъ всякихъ разсужденій… Республика (коммунальная) повелѣла всѣ не совсѣмъ полезныя книги передѣлать и сжечь всѣ прежнія или опасныя или даже просто только безполезныя… Мы дѣлаемъ на пользу человѣчества буквально то же самое, что дѣлали тираны во вредъ его». Въ результатѣ — насиліе. Насиліе вооружаетъ противъ себя и порождаетъ насиліе; кровь вызываетъ кровь, злодѣйство порождаетъ злодѣйство, а въ концѣ концовъ является торжество грубой силы, диктатура, грубый деспотизмъ. Одинъ и тотъ же результатъ, одинъ и тотъ же плодъ и крайняго индивидуализма, и крайняго коммунизма, и другаго результата они не могутъ и дать, ибо оба уродуютъ человѣка: одинъ отнимаетъ отъ него общественную сторону его природы, а другой — индивидуальную.
Мы взяли крайнія выраженія этихъ теоретическихъ построеній общества, чтобы ярче выразить суть дѣла; но къ тому же концу, въ своихъ строгихъ, логическихъ послѣдствіяхъ, приводятъ и другія индивидуалистическія и коммунистическія теоріи, которыя болѣе или менѣе стараются избѣгнуть крайностей и въ которыхъ одинъ изъ тезисовъ идетъ на болѣе или менѣе искуственно, софистически построенную сдѣлку съ своимъ антитезисомъ. Но такая сдѣлка въ отвлеченномъ построеніи, при первомъ его соприкосновеніи съ первымъ примѣненіемъ къ дѣлу, при первомъ разсчетѣ практическихъ условій, обнаруживаетъ свой софизмъ и все построеніе даетъ въ результатѣ или полную анархію, или жестокій деспотизмъ. Здѣсь не мѣсто для разбора этихъ теорій и мы ихъ опускаемъ. Отвлеченный индивидуализмъ и отвлеченный коммунизмъ обаятельны въ ихъ отвлеченной формѣ: второй — для изстрадавшагося неволею и нищетою человѣчества, а первый — и для экономическихъ, корыстныхъ инстинктовъ человѣка. Индивидуализмъ сулитъ абсолютную свободу, обѣщая корыстному эгоизму полнѣйшій просторъ; коммунизмъ же, крѣпко сковывая себялюбивыя похоти, зоветъ всѣхъ задавленныхъ жизнью и обдѣленныхъ на общій роскошный пиръ, на равное наслажденіе всѣми неисчерпаемыми благами, равно для всѣхъ изготовленными природою. Но и тотъ и другой въ своемъ отрѣшеніи другъ отъ друга, на самомъ дѣлѣ, надѣляютъ человѣчество только муками, такъ какъ, поднося къ запекшимся отъ жажды устамъ чашу, наполненную питьемъ, тотчасъ отнимаютъ ее, не давая напиться. Если отождествлять коммунарство съ соціализмомъ и подъ послѣднимъ непремѣнно разумѣть первое, — чего, по нашему мнѣнію, дѣлать нельзя, ибо это значитъ уравнивать цѣлое съ небольшою, положимъ, частью его, — то нельзя найти довольно словъ и силъ, чтобы достаточно протестовать противъ такого соціализма, такого самообольщенія или невѣжественнаго самообмана. Но если соціализмъ есть послѣдовательное, постепенное переустройство общества по законамъ правды и добра, съ цѣлію воплощенія ихъ въ жизни, то этого требуетъ сама природа человѣка и человѣчества, по существу своему стремящаяся къ добру, и этимъ заняты самые серьезные, самые консервативные умы, напримѣръ — Лоренца Штейна и графа Бисмарка. Послѣдній въ своей рѣчи, сказанной имъ 31 мая (12 іюня) настоящаго года, говоритъ: «Многія мѣры, принятыя нами для блага страны, имѣютъ соціалистическій характеръ, да и вообще намъ придется и надо попривыкнуть къ соціализму. Наша реформаторская дѣятельность къ удовлетворенію нуждъ населенія будетъ основана на почвѣ соціализма. Вѣдь и освобожденіе крестьянъ была соціалистическая мѣра… Если вы думаете испугать меня словомъ соціализмъ, то вы жестоко ошибаетесь. Это значитъ, что вы стоите на отсталой точкѣ зрѣнія, отъ которой необходимо освободить законодательство» (Время 1882 г., № 2249). А графъ Бисмаркъ — не коммунаръ. И у насъ царствованіе Александра втораго славно соціальными реформами и новый Русскій Царь ознаменовалъ начало своего царствованія мѣрами благодѣянія, клонящимися къ обезпеченію и подъему благосостоянія наиболѣе обездоленнаго класса русскихъ людей — крестьянства, — мѣрами, которыя входятъ въ планъ соціализма и стоятъ на его почвѣ.
Истина — не въ абсолютномъ индивидуализмѣ и не въ абсолютномъ коммунизмѣ, а въ срединѣ между ними, въ гармоніи личныхъ свободъ, организуемой всѣми живыми силами природы, управляемыми любовью къ человѣку.
Высшимъ идеаломъ такого гармоническаго общества служитъ христіанское общеніе святыхъ, типомъ, образцомъ котораго — община первыхъ христіанъ, описанная св. евангелистомъ Лукою: «У множества же вѣрующихъ было одно сердце и одна душа; и никто ничего изъ имѣнія своего не называлъ своимъ, но все у нихъ было общее и не было между ними нуждающихся; ибо всѣ, которые владѣли землями или домами, приносили цѣну проданнаго и полагали къ ногамъ апостоловъ; и каждому давалось, въ чемъ кто имѣлъ нужду» (Дѣянія Апостоловъ, IV, 32—35). Въ этой общинѣ христіанской хотя въ отношеніи имуществъ и пользованія благами матеріальными и есть внѣшнее сходство съ коммуною, о которой мы говорили выше, но первая въ сущности своей не имѣетъ съ послѣднею ничего общаго. Ихъ раздѣляетъ цѣлая бездна; онѣ діаметрально противуположны другъ другу. Христіанская община есть плодъ свободы и любви, есть результатъ свободной воли людей, живущихъ одною душой и однимъ сердцемъ; коммуна же — плодъ неволи и страха предъ внѣшнею силой, результатъ подавленной воли, въ которой глухо живетъ безсильная злоба и вражда къ тому, во имя чего совершается насиліе. Не община христіанская отрицала собственность, не она называла собственность каждаго непринадлежащею ему, но каждый собственникъ самъ не хотѣлъ почитать, называть, свое имѣніе своимъ, — каждый отказывался отъ своего во имя всѣхъ.
Въ виду такой противуположности между этими двумя общинами, чтобы не смѣшивать ихъ между собою, мы удерживаемъ за принудительною общиной названіе коммуны.
Христіанская община служитъ полнымъ синтезомъ дилеммы, существующей между индивидуальностью и общинностью, — дилеммы, которую христіанство выразило во всей абсолютной ея силѣ, въ такой, въ какой не выражало ее дотолѣ никакое слово человѣческое. Самъ Творецъ жизни цѣнитъ душу человѣка, — слѣдовательно, индивидуальность его и личность, — дороже цѣлаго міра. «Какая польза человѣку, если онъ пріобрѣтетъ весь міръ, душу же свою отщетитъ? И какой выкупъ дастъ человѣкъ за душу свою» (Матѳ., XVI, 26), купленную цѣною крови очеловѣченнаго Бога? И въ то же время та же Истина взываетъ: «Да будутъ едино, какъ Мы едино. Я въ нихъ и Ты во мнѣ: да будутъ совершены во едино» (Іоан., XVII, 22 и 23). И эту великую дилемму, объемлющую жизнь, рѣшаетъ сила любви христіанской, свободно уничтожающая обособленность личную въ общемъ единеніи любви и создающая иную, истинную, высшую нравственную личность. «Кто погубитъ душу свою ради Меня, — говоритъ Христова истина, — тотъ обрѣтетъ ее» (Матѳ., X, 39).
Такъ — въ идеалѣ, хотя и осуществленномъ сравнительно немногими. Но если смотрѣть на жизнь человѣчества, какова она въ, дѣйствительности, остаешься пораженнымъ чувствомъ горя и отчаянія. Человѣкъ, который долженъ бы быть источникомъ радости для другаго человѣка — предметъ ужаса для него. Самыя сладостныя, самыя дорогія связи между людьми разорваны самыми низкими, самыми дикими страстями. Друзья, братья, отцы, матера и дѣти, мужья и жены не могутъ жить вмѣстѣ безъ раздора и смутъ. Сильные и богатые глухи къ стонамъ, воплямъ и слезамъ слабыхъ и обдѣленныхъ судьбой и безпощадно, даже мимоходомъ, не замѣчая, давятъ послѣднихъ. А что сказать о преднамѣренномъ злѣ, совершаемомъ, ради корыстныхъ и злыхъ цѣлей, съ наслажденіемъ, объ открытой ненависти и враждѣ, о войнахъ, этомъ бичѣ человѣчества? Люди, какъ звѣри, рвутъ и пожираютъ другъ друга! Въ дѣйствительно!! жизни, если останавливаемъ вниманіе на подавляющемъ большинствѣ внѣшнихъ фактовъ, не обращая его на внутреннія, тайно работающія, силы к на малое число явленій, которыя представляются какъ бы противорѣчіемъ общему закону, то видимъ, что царствуетъ жестокій свирѣпая борьба за существованіе и уничтоженіе неимущихъ и слабыхъ богатыми и сильными. «Вонъ изъ міра, лишніе, пришедшіе поздно на пиръ жизни!» — вопіютъ и Мальтусы, и Тьеры. «Вонъ изъ міра!» — говоритъ имъ и дарвинизмъ, опираясь на естественные законы и естественную необходимость. «Вонъ изъ міра!» — говоритъ имъ и наука, въ лицѣ манчестерской экономической шкоды, установляя законъ — laissez faire, laissez passer. Но христіанство не признаетъ такихъ законовъ. Оно подаетъ руку этимъ изгоняемымъ изъ жизни, немощнымъ и нищимъ. Создатель жизни отождествляетъ себя съ ними. «Если вы сдѣлали сіе» (утолили жажду или голодъ, или совершили другое какое добро въ духѣ любви) «одному изъ сихъ братьевъ Моихъ меньшихъ, то сдѣлали Мнѣ» (Матѳ., XXV, 40).
Христіанство осуждаетъ эгоизмъ и своекорыстную, хищническую борьбу: «Не можете служить Богу и богатству» (Матѳ., VII, 24) — и возвѣщаетъ новое царство, въ которомъ послѣдніе будутъ первыми и любовь сдѣлаетъ всѣхъ братьями. Но это «царство Христа не отъ міра сего» (Іоан., XVIII, 36). И потому крайній соціализмъ не хочетъ знать христіанства, отвергаетъ его и становится на почву матеріалистическаго соціализма[2]. Обѣщаніе царства въ загробной жизни, — говоритъ онъ, — питая надежду на другую жизнь, склоняетъ и побуждаетъ людей мириться съ страданіями въ настоящей. Лучше положиться на матеріальные инстинкты человѣка, заставляющіе его искать матеріальнаго счастія, и на силу страстныхъ стремленій къ нему, которыя порождаютъ энергію активной борьбы со зломъ. Христосъ отвергаетъ такой путь къ возстановленію правды на землѣ: «Взявшіе мечъ, мечемъ и погибнутъ» (Матѳ., XXVI, 52). Насиліе породитъ насиліе и послѣднее можетъ стать горше перваго. На вопросъ, когда придетъ царствіе Божіе, Царь этого царства и Основоположникъ его отвѣчаетъ: «Не пріидетъ царствіе Божіе примѣтнымъ образомъ; и не скажутъ: вотъ оно здѣсь, иди: вотъ, такъ. Ибо царствіе Божіе внутрь васъ» (Лук., XVII, 20 и 21). Онъ же засвидѣтельствовалъ, что «кроткіе наслѣдуютъ землю» (Матѳ., V, 5), и изрекъ: «Ищите прежде царствія Божія и правды его и все приложится вамъ» (Матѳ., VI, 33). «Ибо царствіе Божіе не въ словѣ, а въ силѣ» (Послан. къ Корин., IV, 20) любви, которая «не ищетъ своего», а блага другаго и правды, «не мыслитъ зла» (1 Посл. къ Корин., XIII, 5), «любитъ не словомъ и языкомъ, но дѣломъ и истиною» и заставляетъ человѣка съ радостью полагать душу свою за братьевъ (1 Послан. Іоан., III, 18, 16).
Вѣра въ это царствіе Божіе, въ паденіе Вавилона своекорыстія, хищенія и насилій, и въ пришествіе на землю новаго Іерусалима, въ которомъ отрется всякая слеза, не будетъ ни плача, ни вопля (Апок., XVIII, 2, XXI, 2—4), и въ силу создающую внутреннее царство Бога въ человѣкѣ живетъ и жила подъ разными формами сознательно или безсознательно во всемъ человѣчествѣ, во всѣ вѣка. Эта вѣра въ идеальное будущее, это идеальное стремленіе — составляютъ ту реальную силу, которою совершается прогрессъ и побѣждается зло и которая служитъ несомнѣннымъ ручательствомъ, что чаянія человѣчества сбудутся непреложно и побѣдоносно. Эта вѣра, это стремленіе живутъ даже и въ тѣхъ, кто отвергаетъ христіанство, и въ тѣхъ, кто отвращается отъ всего идеальнаго; она проникаетъ, наперекоръ имъ, всѣ соціалистическія теоріи и атеистическаго матеріализма. Если устранить изъ такихъ теорій то, что примѣшали къ нимъ страсти, ошибки, произвольно составленныя понятія о свойствахъ человѣка, а нерѣдко и невѣжество, то въ корнѣ ихъ найдется тотъ же идеалъ, то же стремленіе къ нему; вотъ почему ихъ отвлеченная форма можетъ стать обаятельною для людей неспособныхъ къ подробному анализу.
Каждый серьезно вѣрующій христіанинъ, — говоритъ пасторъ Тодтъ, — имѣетъ въ себѣ соціалистическую подкладку, и каждый соціалистъ, какъ бы враждебно ни относился онъ къ религіи, безсознательно носитъ въ себѣ идею христіанскую. Соціальный коммунизмъ есть только испорченный плодъ, созрѣвшій на деревѣ, котораго корни — въ Евангеліи. Несмотря на это, невозможно ссылаться на Евангеліе въ пользу такого или иного придуманнаго соціалистами устройства. Христіанство не предписываетъ непремѣнно то или другое политическое учрежденіе, ту или другую политическую или общественную организацію, — Христосъ проповѣдывалъ только обновленіе духа. Соціализмъ въ той формѣ, въ какой обыкновенно принимаютъ это слово, полагаетъ все упованіе свое, всѣ свои надежды на опредѣленныя учрежденія, на извѣстныя формы организаціи общества; но христіанство видитъ только во внутренней силѣ духа исполненнаго любви источникъ всей правды въ жизни и обновленіе ея. Христіанское «общеніе святыхъ» есть необходимый плодъ свободы и любви, а коммуна есть результатъ учрежденія, насиліемъ навязаннаго людямъ или искуственно придуманнаго и, въ случаѣ нужды, силою поддержаннаго.
Эта вѣра въ идеалъ братскаго общенія и стремленіе къ осуществленію его коренятся въ самой природѣ человѣка, въ той всеобъемлющей силѣ, которою незыблемо обосновано единство человѣчества и утверждена общественная жизнь. Какъ въ физической области природы создается матерія въ томъ видѣ, въ какомъ мы ее осязаемъ, притяженіемъ физическихъ атомовъ; такъ и въ нравственной области общественное единство, иди просто общество, создается влеченіемъ людей другъ къ другу, ихъ взаимною симпатіей, а въ сознательной высшей формѣ этого влеченія — ихъ любовью другъ къ другу. Общество порождено любовью, которая есть его основа и корень. Люди лишенные способности любить — не люди общественные. Такихъ людей, въ полномъ смыслѣ, и не можетъ быть. Выдѣлите двухъ смертельныхъ враговъ и жесткихъ сердцемъ изъ остальнаго человѣчества и притомъ такъ (предположимъ невозможное), чтобъ они не нуждались даже въ помощи другъ друга, и заставьте ихъ жить вмѣстѣ: они сблизятся другъ съ другомъ и полюбятъ другъ друга. Человѣкъ необходимъ для человѣка и потому только, что онъ — человѣкъ. Человѣкъ — главный и первый предметъ радости для человѣка.
Чѣмъ сильнѣе и энергичнѣе развивается чувство любви между членами общества, чѣмъ оно чище и возвышеннѣе, тѣмъ сильнѣе единство общественное, тѣмъ полнѣе свобода его членовъ, тѣмъ равномѣрнѣе распредѣленіе въ немъ благъ. «Не изъ дубовъ и скалъ, — говоритъ Платонъ[3], — образуются общества, а изъ нравовъ каждаго изъ членовъ ихъ и изъ направленія, какое даютъ эти нравы всему остальному».
Идеалъ свободнаго братскаго общенія, братскаго единства людей есть основной идеалъ, безъ котораго не можетъ жить человѣчество, а любовь — основная сила этой жизни.
Такова идеальная сторона, идеальная сила жизни человѣчества и въ то же время столь же реальная, какъ реальны и всѣ физическія силы. Этой нравственной силы или совсѣмъ не принимаетъ въ разсчетъ, или не даетъ ей того значенія, какое подобаетъ, матеріалистическій соціализмъ.
Такова жизнь съ ея нравственно-идеальной стороны, — съ той, въ которой господствуютъ и которой управляютъ нравственныя силы природы. Но совсѣмъ иное представляетъ жизнь со стороны фактической, видимо и непосредственно осязаемой, которую привыкли называть исключительно реальной, — съ той, въ которой царствуютъ матеріальныя силы. Здѣсь господствуютъ надъ всѣмъ и всѣмъ заправляютъ бездушные желѣзные законы естественнаго распредѣленія общественныхъ благъ, ихъ движенія, ихъ метаморфозы и ихъ взаимнодѣйствія. Вліяніе этихъ законовъ на человѣка могущественно и неотразимо. Ими могущественно обусловливаются не только физическое и нравственное развитіе человѣка, но и всѣ формы общественной и государственной жизни, всѣ правовыя отношенія людей и даже нравственныя понятія послѣднихъ. Ихъ работа идетъ въ противоположномъ направленіи къ работѣ нравственныхъ силъ. Ихъ божество — богатство; имъ двигателемъ служитъ не любовь, а эгоизмъ и корысть. Ихъ царство — царство грубой силы. Ихъ законъ — безпощадный законъ борьбы за существованіе. Ихъ правда — исключеніе изъ жизни опоздавшихъ на ея пиръ и погибель слабыхъ и неимущихъ, не похитившихъ ничего изъ общаго достоянія. Ихъ научное оправданіе — въ манчестерской экономической школѣ, въ научномъ выводѣ ея, заключенномъ въ предписаніи laissez faire, laissez passer. Но не можетъ подчиниться этому предписанію то внутреннее царство Божіе, живущее во глубинѣ духа человѣческаго, то царство, въ которое, по слову Истины, труднѣе войти богатому, чѣмъ верблюду пройти сквозь игольныя уши; не можетъ примириться съ царствомъ эгоизма, корысти, природа человѣка, въ которой неистребимо живетъ высокій идеалъ братскаго единенія людей, идеалъ совершенства въ свободномъ общеніи, на началахъ братскаго равенства; не могутъ подчиниться желѣзнымъ законамъ грубой силы разумъ и любовь, положенныя въ основаніе природы человѣческой. И вся исторія человѣчества представляетъ намъ широкую картину борьбы этихъ двухъ міровыхъ силъ, этихъ двухъ міровыхъ началъ, — борьбы, въ которой нравственное начало шагъ за шагомъ завоевываетъ себѣ побѣду надъ физическою необходимостью законовъ царства матеріи, заставляя послѣдніе служить своимъ цѣлямъ. Мы, конечно, не имѣемъ возможности излагать здѣсь фазы этой борьбы и перечислять всѣ побѣды, уже сдержанныя нравственнымъ началомъ; но, чтобы для нѣкоторыхъ не показалось утвержденіе наше голословнымъ, мы отсылаемъ ихъ къ новѣйшимъ сочиненіямъ: 1) «Essai sur la répartition des richeses et sur la tendance à une moindre inégalité des conditions», par Leroy-Beaulieu; 2) «Die drei Fragen des Grundbesitzes und seiner Zukunft», von Dr. Lorenz Stein, и 3) къ третьему выпуску «Üebersichten der Weltwirtschaft», профессора Неймана Опаларта, и къ статьѣ, написанной г. Н. З. по поводу этого сочиненія и помѣщенной нами въ предъидущей книжкѣ нашего журнала.
Леруа Больё съ большою убѣдительностію, на основаніи возможно точныхъ и многочисленныхъ данныхъ доказываетъ, что цивилизованныя общества, преимущественно старыя европейскія, идутъ въ ихъ общественно-историческомъ развитіи все къ болѣе и болѣе равномѣрному распредѣленію вещественныхъ благъ между индивидуумами. Всѣ причины, приводящія къ такому результату, разслѣдованы авторомъ тщательно и съ возможною полнотою и точностію доказано, что эти причины работаютъ непрерывно, постоянно и съ возрастающею энергіей. Выгоды, а съ ними и другія привилегіи, соединенныя съ денежною и земельною собственностями, уменьшаются почти ежедневно съ увеличеніемъ легкости и дешевизны сообщеній и перевоза произведеній, и далеко еще до конца того, что въ силахъ сдѣлать улучшеніе путей сообщенія. Эта дешевизна перевозовъ и сухимъ путемъ, и моремъ будетъ постоянно увеличиваться и европейскій землевладѣлецъ будетъ наконецъ получать отъ земли буквально только стоимость труда, употребленнаго на ея обработку, безъ процентовъ на капиталъ, положенный въ нее его предками. Подобное же паденіе доходности ждетъ и недвижимую собственность въ городахъ. Въ настоящее время это еще мало замѣтно; но признаки тому уже несомнѣнно существуютъ съ постояннымъ уменьшеніемъ выгодъ частной недвижимой собственности. Уравненію состояній содѣйствуетъ паденіе процентовъ на капиталъ.
Этимъ паденіемъ Леруа Больё занимается особенно подробно. Процентъ постоянно падаетъ, — говоритъ онъ; — каждый день дѣлаетъ новый шагъ къ такому паденію, а съ этимъ во что обращаются денежныя богатства?
Капиталисты каждый день теряютъ часть ренты и уменьшается ихъ покупная сила. Выгоды, получаемыя промышленникомъ иди торговцемъ, будучи отличными отъ процента, тѣмъ не менѣе слѣдуютъ за нимъ въ повышеніи и пониженіи, такъ что падаютъ съ паденіемъ процента. Это положеніе можетъ показаться абсурдомъ тому, кто живетъ предразсудками толпы, но все-таки остается несомнѣнною истиной. Постоянно распространяющееся въ массахъ образованіе и, въ томъ числѣ, техническія и торговые знанія дѣлаютъ то, что не могутъ удерживаться въ секретѣ отъ толпы промышленниновъ новыя открытія и изобрѣтенія, а становятся достояніемъ все большаго и большаго числа людей, возбуждается интеллектуальная дѣятельность массъ, расширяется конкурренція распространеніемъ идей и просвѣщенія, развиваются и крѣпнутъ гуманныя чувства. Всѣ силы цивилизаціи направлены теперь къ улучшенію и возвышенію благосостоянія обездоленныхъ и униженныхъ жизнью. Говоря о западной Европѣ, Леруа Больё доказываетъ на основаніи точныхъ данныхъ, что уже среднее положеніе людей безъ собственности, обреченныхъ судьбою на ручную работу, постоянно возвышается. Случаи исключительной нищеты становятся все рѣже и рѣже, а стремленія и мѣры къ подъему благосостоянія, обезпеченности, самостоятельности и уравненію съ другими класса рабочихъ, какъ вслѣдствіе экономическихъ причинъ, такъ и вслѣдствіе все болѣе и болѣе возрастающей интенсивности гуманныхъ чувствъ, постоянно становятся энергичнѣе, цѣлесообразнѣе, многосторонніе и эффективнѣе, такъ что обездоленный жизнью рабочій сталъ фаворитомъ цивилизація и достиженіе великой цѣли не только имѣетъ за собой большую вѣроятность, но и переходитъ въ несомнѣнность.
Леруа Больё такъ резюмируетъ результатъ своего изслѣдованія: «какъ бы ни была велика въ настоящее время разность между богатствомъ однихъ» и бѣдностью другихъ и ихъ положеніями, эта разность послѣдовательно болѣе и болѣе умаляется и не можетъ не умаляться. Пауперизмъ постоянно уменьшается. Мы начинаемъ выходить изъ такъ-называемаго «хаотическаго періода большой индустріи. Болѣзни, сопряженныя съ этимъ періодомъ, временны: они на ходу къ исчезновенію. Цивилизованные народы послѣдовательно, неукоснительно идутъ къ такому положенію, которое характеризуется наименьшею разностью состояній и наконецъ должно завершиться окончательнымъ ихъ уравненіемъ». Этому исходу, подъ вліяніемъ нравственныхъ силъ, способствуетъ, кромѣ сознательной дѣятельности человѣка въ этомъ направленіи, и постоянное, непрерывное дѣйствіе великихъ экономическихъ законовъ и силъ.
Лоренцъ Штейнъ, приступая къ вышепоименованному своему сочиненію, говоритъ, что предпринялъ его вслѣдствіе полнаго убѣжденія, что наше время имѣетъ для будущности земельной собственности рѣшающее значеніе. Міръ имуществъ (Güter), а слѣд. собственности, — говоритъ онъ, — въ обширномъ смыслѣ этого слова распадается на три области: земельную и ремесленную собственности и область богатствъ духа. Послѣднюю Лоренцъ Штейнъ исключаетъ изъ своего изслѣдованія и занимается только двумя видами собственности: земельною собственностью и собственностью промышленной, ремесленной, въ формѣ обладанія цѣнностей промышленныхъ произведеній, пущенныхъ на рынокъ, въ формѣ денегъ. Эти два послѣдніе вида собственности онъ называетъ земельнымъ и денежнымъ капиталами. Эти два вида собственности, различныя по самой ихъ природѣ, порождаютъ, проникаютъ другъ друга, а въ то же время состоятъ во взаимной борьбѣ и стремятся поработить другъ друга. Земельная собственность пространственно ограничена для каждой отдѣльной личности, крѣпко соединена съ даннымъ мѣстомъ. Произведенія ея зависятъ отъ стихійныхъ силъ природы и обработка ихъ по существу своему однообразна, принуждаетъ человѣка къ строгому порядку и спокойной правильности, умѣряетъ порывы его и удерживаетъ стремленія его надеждъ и хозяйственныхъ фантазій о томъ, что въ силахъ онъ сдѣлать, воспитываетъ и укрѣпляетъ въ немъ и сознательное, и безсознательное убѣжденіе, что мало что зависитъ отъ него лично, что независимыя отъ него властныя силы господствуютъ надъ нимъ. Денежный капиталъ, напротивъ, самъ по себѣ неограниченно подвиженъ и безпредѣльны надежды и разсчеты обладающаго имъ. Въ этой области человѣку представляется, что все зависитъ отъ его личной силы и смѣлости. Поэтому всегда земельная собственность была въ жизни народа элементомъ, упрочивающимъ порядокъ, удерживающимъ человѣка на почвѣ преданій, элементомъ умѣряющимъ его страсти и консервативнымъ. Денежный капиталъ всегда былъ источникомъ утонченности нравовъ, движенія умовъ, отцомъ искусствъ, наукъ и другихъ нравственныхъ благъ. Города на западѣ Европы — воплощеніе. денежнаго капитала, а безъ городовъ, — говоритъ Штейнъ, — не было бы ни искусствъ, ни наукъ; безъ высвобожденія денежнаго капитала изъ-подъ господства земельнаго не было бы городовъ, а безъ городовъ не было бы прогресса. Съ нарожденіемъ капиталовъ измѣняется исторія, измѣняется право, правовыя отношенія и формы государственныя. Но капиталъ не можетъ существовать, если не приноситъ прибыли. Для прибыли ему необходимо обратиться къ производству, превращаться въ матеріалъ и трудъ и такимъ образомъ доставлять капиталисту доходъ и увеличиваться. Собственникъ земли нуждается въ капиталѣ для улучшеній по имѣнію и для хозяйственнаго производства, и онъ получаетъ его въ ссуду отъ капиталиста. А такъ какъ послѣдній произвелъ ссуду для прибыли, то за кредиторомъ остается неотъемлемое право назначать такой процентъ на свой капиталъ, какой онъ захочетъ. Этотъ процентъ можетъ возвыситься такъ, что землевладѣлецъ можетъ лишиться всего своего дохода и обратиться подъ формою должника въ оброчника кредитора или работника на него и даже лишиться своего владѣнія. Все это не только положенія теоретическія, — говоритъ Штейнъ, — а факты. Такое поглощеніе земельнаго капитала денежнымъ обусловливается ихъ различіемъ, а именно тѣмъ, что послѣдній вполнѣ превращается въ произведенія производства, въ товаръ, изъ продажи котораго сполна получается обратно; капиталъ же земельный не возвращается сполна въ произведеніи земледѣльческаго хозяйства, а только часть его. Слѣдовательно, землевладѣлецъ не въ состояніи выплатить свой долгъ ея одинъ разъ сполна и потому обезпеченіемъ для кредитора служатъ не произведенія земельнаго хозяйства, а самъ земельный капиталъ должника. Земля, поступивъ въ залогъ въ обезпеченіе долга, который не можетъ быть уплаченъ сполна заразъ, получаетъ въ лицѣ кредитора новаго собственника, собственника ея стоимости, а дѣйствительный ея собственникъ превращается только въ пользующагося ею и остается въ этомъ положеніи до уплаты имъ своего долга, на что онъ не можетъ разсчитывать, получая только плоды земельнаго производства, доставляющіе только проценты на занятый капиталъ, ренту для кредитора. Но каждый капиталъ стремится возвысить свою ренту и имѣетъ возможность принудить къ этому землевладѣльца-должника, потребовавъ отъ него немедленную уплату всего занятаго имъ капитала. Это требованіе не можетъ удовлетворить должникъ иначе, какъ путемъ новаго займа. Второй заемъ не можетъ быть совершенъ иначе, какъ за процентъ высшій противъ процента перваго займа, вслѣдствіе того, что новый заемъ, какъ второй, является менѣе обезпеченнымъ. При третьемъ займѣ, къ которому можетъ быть вынужденъ землевладѣлецъ, процентъ становится еще выше, и т. д., и наконецъ собственникъ земли лишается не только чистаго, но почти и всего дохода съ земли, а деньги нужны для производства и снова — заемъ для послѣдняго. Но этотъ заемъ оборотнаго капитала обезпечивается уже не цѣной имѣнія, а продажною цѣной плодовъ производства. Этотъ долгъ крайне опасенъ, ибо онъ долженъ быть уплаченъ въ опредѣленный, обыкновенно краткій, срокъ и только остаткомъ отъ дохода послѣ уплаты налоговъ, процентовъ по залогу имѣнія, расходовъ по производству, а этотъ остатокъ, какъ и весь доходъ съ имѣнія, зависитъ отъ рыночныхъ цѣнъ на сельско-хозяйственныя произведенія. При паденіи послѣднихъ происходитъ иди отдача произведеній за низкую цѣну, или отсрочка долга съ повышеніемъ процентовъ. При повтореніи этого землевладѣлецъ вынужденъ превратить этотъ краткосрочный долгъ въ постоянный. Долги на имѣніи растутъ, оно падаетъ въ цѣнѣ, уже не обезпечиваетъ лежащихъ на немъ долговъ и попадаетъ въ руки капиталиста-ростовщика. Послѣдній самъ заниматься хозяйствомъ не будетъ, а передастъ прежнему собственнику, какъ арендатору. — Въ первой половинѣ своего сочиненія Штейнъ развиваетъ мрачную картину арендаторскаго хозяйства или фермерства, изъ котораго вытекаетъ, какъ неминуемое послѣдствіе, хозяйство латифундій и его послѣдствія. Необходимый и неотклонимый результатъ фермерства или аренднаго и долговаго правъ — поденщина и крѣпостное состояніе. Къ этому преднамѣренно, или сами того не понимая, стремятся привести всѣ тѣ, которые толкуютъ о заведши у насъ фермерскаго хозяйства. Штейнъ доказываетъ съ полною ясностью и съ неопровержимою силой, что долгъ для землевладѣнія неизбѣженъ, разъ земля стала частною собственностію. Какъ таковой, она становится предметомъ купли и продажи, обращается въ товаръ и получаетъ значеніе денежнаго капитала, и владѣніе такою землей подчиняется законамъ движенія послѣдняго, несмотря на существенное различіе земельнаго капитала и денежнаго. Изъ этого, противорѣчащаго сущности неподвижнаго земельнаго капитала, подчиненія его законамъ движенія денежнаго капитала и ради необходимости для землевладѣльца въ деньгахъ, для улучшеній по хозяйству, и вытекло господство денежнаго капитала надъ земельнымъ и поглощеніе втораго первымъ. Мы не можемъ въ нашей небольшой статьѣ сообщить доказательства этому, представленныя Штейномъ, и изложить съ надлежащею полнотой ходъ процесса поглощенія земельнаго капитала денежнымъ, — процесса раскрытаго авторомъ въ его сочиненіи съ необыкновенною ясностію, полнотою и доказательною силой его неизбѣжности.
Этотъ процессъ имѣетъ опредѣленные періоды. Въ первомъ оба капитала враждебны другъ другу; во второмъ — денежный капиталъ привходитъ къ земельному, оплодотворяя его и оживляя, но въ то же время сообщаетъ ему характеръ своего произведенія, превращаетъ его въ товаръ; въ третьемъ — первый начинаетъ господствовать надъ вторымъ, обращая его или въ работника своего, или въ платящаго ему оброкъ въ формѣ процента. Штейнъ доказываетъ, что нѣтъ никакой возможности когда-либо измѣнить этотъ экономическій для частной земельной собственности законъ, общій для всѣхъ временъ и народовъ.
Въ своемъ сочиненіи Штейнъ раскрываетъ картину видоизмѣненій значенія земельной собственности въ Европѣ, преимущественно у германскихъ народовъ. Вначалѣ личной земельной собственности не было, а было только участіе во владѣніи общинною землей. Затѣмъ авторъ излагаетъ, какимъ образомъ изъ этого общиннаго владѣнія землей возникла личная собственность, а потомъ и различія въ соціальномъ распредѣленіи такой собственности и послѣдствія ихъ. Далѣе объясняетъ, какимъ образомъ полное распаденіе общинной собственности на множество личныхъ земельныхъ абсолютныхъ собственниковъ, независимыхъ другъ отъ друга, привело къ безгосударственности, къ средневѣковому положенію дѣлъ, и какимъ образомъ изъ хозяйственныхъ экономическихъ различій возникли правовыя различія, приведшія жизнь къ застою и бѣдности. Потомъ, какимъ образомъ изъ такого положенія дѣлъ возникли цѣлые ряды верховныхъ обладателей землею, сдѣлавшихъ несвободною личную собственность, отнявшихъ у нея значеніе абсолютной. Потомъ, какимъ образомъ личная собственность высвобождается изъ-подъ верховной власти верховныхъ обладателей земли и получаетъ независимость. Затѣмъ, авторъ излагаетъ, какимъ образомъ и почему личная земельная собственность послѣ пріобрѣтенія ею независимости, въ силу своей хозяйственной свободы, порождаетъ денежные капиталы и потомъ сама становится товаромъ, капиталомъ и неизбѣжно подпадаетъ подъ власть денежнаго капитала, становится его оброчною статьею, платящею оброкъ въ формѣ процента, и попадаетъ все болѣе и болѣе въ неоплатный долгъ, превышающій ея капитальную цѣнность, слѣдовательно поглощается движимымъ капиталомъ. «XIX вѣкъ, — говорить Штейнъ, — съ его абсолютною свободой права собственности, при совершенномъ разрушеніи общинныхъ началъ, отдалъ все землевладѣніе подъ власть денежнаго капитала. Этотъ процессъ идетъ неудержимо впередъ, хотя и медленно, и походитъ на постепенное превращеніе въ пыль цѣлыхъ скалъ волнами морскими… Мы убѣждены, что количество процентовъ, которые землевладѣльцы въ Европѣ обязаны платить, а слѣдовательно и долга, лежащаго на нихъ, гораздо больше, нежели воображаютъ. Въ этомъ убѣждены и тѣ, въ чьихъ рукахъ и государственныя дѣла. Явнымъ признакомъ тому служитъ, что ни въ одномъ государствѣ не находятъ они достаточно мужества, чтобы дать себѣ въ томъ ясный отчетъ, не осмѣливаются выяснить себѣ этотъ фактъ точными статистическими средствами, которыя въ наше время въ рукахъ завѣдующихъ государственными дѣлами. И по тому, что мы уже знаемъ относительно этого факта, несомнѣнно, что проценты, лежащіе на земельной собственности, не только возросли до тысячъ милліоновъ, но количество ихъ, а слѣдовательно и долгъ на землевладѣльцахъ, какъ собственникахъ земли, постоянно сильно и быстро возрастаетъ». Штейнъ строго доказываетъ, что это не случайность, не послѣдствіе несправедливости и насилій капиталистовъ, не плодъ ошибокъ со стороны собственниковъ земли, но, независимо отъ воли тѣхъ и другихъ, есть результатъ экономическаго закона, который обойти невозможно, — результатъ работающей природы денежнаго капитала. Что это неминуемо должно было быть и есть на самомъ дѣлѣ — совершенно несомнѣнно. Къ этому присоединяется то, что произведенія американской земледѣльческой промышленности, являясь на европейскіе рынки, еще болѣе ухудшаютъ положеніе землевладѣльцевъ (и, конечно, земледѣльцевъ), понижая ренту, получаемую съ земли. Государство, — прибавляетъ Штейнъ, — которое по своей идеѣ и по своей законной силѣ стоитъ надъ обѣими противуположностями, должно выступить и охранить одинъ элементъ отъ поглощенія другимъ — земельную собственность, какъ элементъ упрочивающій порядокъ, удерживающій человѣка на почвѣ историческихъ преданій, имѣющій, въ противоположность денежнаго капитала, обладающаго, такъ-сказать, силою центробѣжною, значеніе силы центростремительной. Это должно быть сдѣлано, однако, такимъ путемъ, который отниметъ у землевладѣнія тотъ характеръ, который дѣлаетъ землю добычею капитала. Конечно, не путемъ насилія, не силою одиночнаго закона или мѣропріятія, — все это было бы не только безполезно, но даже ухудшило бы положеніе, — но цѣлою системой справедливыхъ дѣйствій, не противорѣчащихъ историческому движенію человѣчества и народа, а согласующихся съ ними, которая должна быть результатомъ цѣлаго ряда работъ народно-государственныхъ.
За сто лѣтъ тому назадъ, — говоритъ Штейнъ, — велась война съ остатками феодализма на почвѣ философскаго одушевленія; настоящая борьба должна стоять на почвѣ экономическихъ и государственныхъ разсчетовъ. На насъ наложили свою холодную руку фактическія изысканія и настоящая борьба не можетъ быть совершена однимъ человѣкомъ или одною государственною силою, но сознаніемъ всего народа, переходящимъ въ законы и государственныя мѣры, соединеніемъ всѣхъ нравственныхъ силъ на помощь народно-государственному дѣлу я прежде всего пониманіемъ положенія дѣлъ самими собственниками. Послѣдніе должны знать, что нѣтъ историческаго положенія, которое не было бы послѣдствіемъ медленно дѣйствующихъ силъ, что ихъ настоящее положеніе не случайно, не создано чьимъ-нибудь произволомъ и чьею-нибудь злою волей, но есть моментъ въ великомъ историческомъ процессѣ, который, не заботясь, нравится ли это единицамъ или нѣтъ, съ неумолимою, желѣзною силой совершаетъ свой путь. Такимъ образомъ, личный земельный собственникъ будетъ въ состояніи поднять свой взоръ выше своихъ личныхъ интересовъ и уразумѣть, что это поглощеніе собственности денежнымъ капиталомъ есть переходная стадія, что время личной земельной собственности проходитъ, что это дѣло рукъ высшей, правящей міромъ, силы, творящей благо; земельный собственникъ долженъ понять это, и тогда духъ времени станетъ его духомъ и онъ будетъ содѣйствовать тому, чтобы правда обратилась въ положительное право.
Переходя къ выясненію того, что необходимо для освобожденія земельной собственности отъ поглощенія ея денежнымъ капиталомъ, авторъ слѣдуетъ указаніямъ Ротбертуса фонъ-Ягецова. Земельное имущество не можетъ по сущности своей природы быть товаромъ я всякій долгъ на немъ стремится стать вѣчнымъ. Мы уже говорили, что долговой капиталъ не можетъ быть уплаченъ произведеніями сельскаго хозяйства, поэтому кредиторъ, взявшій имѣніе за долгъ, принужденъ ограничиться полученіемъ вѣчной ренты, которая уже не подчиняется законамъ процента. Долги лежатъ на такомъ множествѣ имѣній и такъ велики, что продажи совершаются переводами долговъ на новыхъ владѣльцевъ. Постоянная неуплата долговъ, лежащихъ на имѣніяхъ, устанавливается сама собою. Теперь кредиторы-частныя лица. Задолженность въ силу выше изложенныхъ условій захватываетъ все большее и большее количество земель и неминуемо должна охватить всѣ земли частныхъ землевладѣльцевъ страны, и эти земли не могутъ быть отданы на произволъ частныхъ лицъ съ капиталами. На мѣсто послѣднихъ должно стать общество, государство и устроить дешевый и легкій кредитъ съ уплатою вѣчной ренты, которая обезпечивается общимъ поручительствомъ нѣсколькихъ должниковъ землевладѣльцевъ — заемщиковъ.
Сами землевладѣльца, для уплаты лежащихъ на ихъ имѣніяхъ долговъ и процентовъ и для полученія легко и дешево денежнаго капитала, нужнаго для хозяйственныхъ потребностей, по необходимости готовы будутъ соединиться въ товарищества для уплаты долговъ на ихъ земляхъ или совершенія залоговъ за общею порукой. По мнѣнію Штейна, уже ближайшее поколѣніе не будетъ въ силахъ уплачивать долги, лежащіе на земляхъ. При этомъ каждый членъ такого товарищества, само собою разумѣется, лишится права отчуждать принадлежащую ему землю и такимъ образомъ эта послѣдняя перестанетъ быть на самомъ дѣлѣ его личною собственностью, а въ дѣйствительности превратится въ землю товарищества, землю общины. Образуются общая касса, въ которую будетъ вноситься рента съ земель, и по необходимости общинное управленіе дѣдами товарищества, которое будетъ завѣдывать уплатою долговъ, лежащихъ на землѣ, и блюсти, чтобы веденіе хозяйствъ обезпечивало полученіе отъ нихъ рентъ. Штейнъ предполагаетъ, что для такой уплаты долговъ приложима система Ротбертуса съ выпускомъ билетовъ, залоговыхъ поземельныхъ обязательствъ (Gründrentenscheines). Само собой разумѣется, что каждый членъ такого товарищества, какъ лицо свободное, не лишается права совершать займы на свое имя, но съ условіемъ, чтобы такіе долги не падали на землю. Такимъ образомъ, въ силу естественнаго теченія дѣлъ и естественнаго движенія и работы экономическихъ силъ, неминуемо частная личная собственность переходитъ въ общинную. Къ такой общинности не только земель, но и самихъ хозяйствъ приводитъ и приложеніе машинъ къ сельскому хозяйству. Что касается до мелкихъ землевладѣльцевъ, воздѣлывающихъ землю своими руками, то не трудно будетъ возстановить среди ихъ общинную солидарность, — къ этому привлекутъ ихъ и машинное хозяйство, имѣющее широко развиться, и надлежащимъ образомъ устроенный вредитъ. Такимъ образомъ для народовъ германской расы возстановится въ новой формѣ древняя германская община и выработается новое общинное право. Мы надѣемся сообщить читателямъ нашего журнала въ непродолжительномъ времени по возможности подробное и обстоятельное изложеніе въ высшей степени важнаго и интереснаго сочиненія Лоренца Штейна.
Изъ статьи г. Н. З.: «Іодъ всемірнаго хозяйства», по поводу выхода въ свѣтъ третьяго выпуска сочиненія Неймана Спалларта, сообщающаго Подробный обзоръ симптомовъ хозяйственнаго движенія главнѣйшихъ государствъ Европы и Америки, — читатель можетъ убѣдиться, ясно видѣть, какъ неудержимо постоянно вырабатывается изъ всѣхъ народовъ ихъ торгово-политическое и нравственное объединеніе, единое космополитическое (т.-е. объемлющее всѣ народы) цѣлое безъ вреда для самостоятельности индивидуальностей тѣхъ изъ нихъ, которые смогли и успѣли выработать изъ себя самостоятельныя духовныя собирательныя личности и тѣмъ закрѣпить самобытность и оригинальность своей природы.
Итакъ, человѣчество, въ сяду внутренней необходимости, неуклонно идетъ къ общинности въ пользованіи землею, источникомъ всѣхъ матеріальныхъ даровъ природы, къ солидарности всего человѣчества, къ уравнительному распредѣленію благъ матеріальныхъ, а съ ними и пользованію благами нравственными и къ уравненію положеній и состояній людей, — слѣдовательно по пути, ведущему къ братству, въ которомъ всѣ братья равны и полноправны, всѣ — равные участники въ пирѣ, приготовленномъ для человѣка. Какъ будто вся природа человѣчества слышитъ голосъ Того, Кто сказалъ нѣкогда: «Духъ Господень на Мнѣ; ибо Онъ помазалъ Меня благовѣствовать нищимъ, и послалъ Меня проповѣдывать плѣннымъ[4] освобожденіе, слѣпымъ прозрѣніе[5], отпустить измученныхъ на свободу, возвѣстить лѣто Господне благопріятное» (Луки, IV, 18—19). И въ силу внутренней необходимости человѣчество идетъ по направленію этого голоса, и прошло уже хоть и малую часть его, но прошло ее наперекоръ тѣмъ слѣпымъ, незнающимъ правды, силамъ, для которыхъ верховнымъ закономъ служитъ дарвиновскій законъ, законяющій уничтоженіе слабыхъ сильными, повелѣвающій устами Мальтусовъ и Тьеровъ поздно пришедшимъ въ жизнь уйти отъ пира, исчезнуть изъ жизни. Слѣдовательно внутренняя необходимость силою, которой совершается прогрессъ человѣчества, необходимость побѣды надъ такъ-называемыми въ тѣсномъ смыслѣ естественными, матеріальными силами, есть результатъ иныхъ силъ — нравственныхъ, прирожденныхъ духу человѣка, обрѣтающему высшій идеалъ къ истинѣ Христа и идеалъ жизни въ построеніи ея на началахъ свободы и любви, стремящейся къ благопріятному лѣту Господню, среди котораго нѣтъ ни слабыхъ, ни сильныхъ, но всѣ едино и свободны, и равны. Если нравственныя силы подчиняютъ и заставляютъ служить себѣ силы матеріальныя и ихъ желѣзный законъ и торжествуютъ надъ ними, то, значитъ, эти нравственныя силы, духъ человѣка, разумъ его — призваны строить жизнь сообразно ихъ идеалу, вести ее къ осуществленію высшаго идеала правды и добра. Духъ человѣка, такъ сказать, призванъ продолжать творческое дѣло Божіе. Да позволено будетъ мнѣ выяснить эту мысль такимъ образомъ. Созданъ былъ міръ матеріи, міръ слѣпыхъ физическихъ силъ, способныхъ только къ круговороту преобразованій ихъ однѣхъ въ другія, колеблющихся около извѣстнаго состоянія ихъ равновѣсія; но въ этотъ міръ введено было солнце, духъ человѣка, созданный по образу Бога, онъ же истина, любовь и жизнь, и этой жизни въ духѣ человѣка предоставлено направлять, сочетать физическія силы такъ, чтобъ изъ нихъ соткалась, такъ-сказать, форма, способная къ воплощенію правды, способная преобразовывать жизнь по законамъ послѣдней, возвести землю на небо и небо низвести на землю, водворить на землѣ силою истины и жизни благопріятное лѣто Господне. Вся цивилизація есть плодъ разума и воли человѣка, а слѣдовательно противуположна естественному состоянію человѣка, слѣпой игрѣ слѣпыхъ его инстинктовъ. И самая поверхность земли не та, какою она была, когда все было предоставлено только работѣ физическихъ силъ. Разумъ человѣка заставилъ эти силы создавать не то, что только непосредственно лежало въ ихъ природѣ, — не по ея, а до иному, высшему образу. Если такъ, если таково призваніе духа, если его нравственныя стремленія и верховный идеалъ правды побѣдоносны; то все содѣйствующее имъ, всякое дѣло совершаемое вмѣстѣ съ ними въ концѣ концовъ побѣдоносно и въ томъ или другомъ видѣ безсмертно, а все, что противится имъ или идетъ въ разрѣзъ съ ними, недолговѣчно и погибаетъ. Этою истиной должны глубоко проникнуться всѣ, кто такъ или иначе можетъ воздѣйствовать на жизнь, а тѣмъ болѣе, кто призванъ организовать ее и, прежде всего, государство.
Государство, принимая его въ обширномъ значеніи этого слова, есть представитель и выразитель народнаго разума въ вопросахъ устроенія и регулированія общественной стороны народной жизни, одна изъ нравственныхъ силъ, которыми побѣждается грубая матеріальная сила стихійно-животнаго дарвиновскаго закона, передъ которымъ преклоняется буржуазный либерализмъ съ его принципомъ laissez faire, laissez passer и по которому сильные имѣютъ право безвозбранно уничтожать слабыхъ. Тогда какъ индивидуумъ преслѣдуетъ интересы минуть своей преходящей жизни, государство вѣдаетъ не только интересы настоящаго, но и будущаго, грядущихъ поколѣній, оберегаетъ интересы столѣтій. Тогда какъ на индивидуумахъ лежитъ обязанность взаимной помощи и уваженія въ интересамъ другъ друга, государство должно имѣть въ виду высшій нравственный идеалъ общежитія, блюсти нравственность, справедливость, личную безопасность всѣхъ и каждаго и только изъ этихъ источниковъ извлекать народное счастіе, только сообразно съ этими основаніями строить народное богатство и благополучіе. Государство должно ясно сознавать, что и производительность народная зависитъ отъ высоты той степени культуры, на которой оно стоитъ, отъ того, насколько развиты наука и искусство народа, насколько обезпечена и свободна личность членовъ, какъ высока ихъ нравственность, насколько проникнуты они пониманіемъ и убѣжденіемъ, что надъ интересами единицъ должно господствовать то идеальное общее, которому каждый обязанъ, во имя правды, подчинить свои единичные интересы, и насколько сильна народнымъ признаніемъ и любовью государственная власть, чтобы быть въ состояніи обуздывать эгоистическія похоти отдѣльныхъ лицъ и классовъ народныхъ. Государство должно ясно сознавать, что на немъ лежитъ обязанность сводить всѣ отрасли труда — и духовнаго, и матеріальнаго — къ такому взаимнодѣйствію, чтобъ онѣ были органами живаго организма народнаго духа, изъ себя самостоятельно развивающагося, членами содѣйствующими другъ другу и другъ другу дающими и ростъ, и жизнь, и строющими гармоническое равновѣсіе въ жизни народной. Наконецъ, государство должно стремиться къ тому, чтобы распредѣленіе благъ и духовныхъ, и матеріальныхъ все болѣе и болѣе, постоянно, приближалось къ равномѣрности, и не упускать изъ вида, что вещественное богатство и матеріальное благоденствіе народа зависятъ не отъ одного накопленія мѣновыхъ цѣнностей безъ различія, какъ бы и въ чьихъ бы рукахъ онѣ ни сосредоточивались. Особенно въ наше время не должно быть это упущено изъ вида.
Наше время есть время болѣзни съ этой стороны народной жизни. Гибельное господство богатствъ и капиталовъ, сосредоточенныхъ въ не* многихъ рукахъ, давая почтя безграничный просторъ большимъ промышленнымъ производителямъ, подрываетъ народную производительность, разоряя мелкихъ предпринимателей и обращая ихъ въ простыхъ, наемныхъ работниковъ. Такимъ образомъ глушатся творческія производительныя силы народа и возстановляется мало-по малу рабство въ новой и даже худшей формѣ. Владѣтель крѣпостныхъ душъ волей-неволей принужденъ былъ заботиться о послѣднихъ, — его интересъ былъ связанъ съ извѣстнымъ благополучіемъ послѣднихъ; но капиталистъ-промышленникъ, по существу дѣла, равнодушенъ къ участи своихъ работниковъ, — они для него не болѣе какъ товаръ, легко покупаемый, не болѣе какъ цифры, выражающія цѣнность труда. При такомъ положеніи дѣлъ, съ каждымъ шагомъ впередъ въ ростѣ капиталовъ уменьшается производительность народная, задерживается умственное и нравственное развитіе народа и увеличивается его бѣдность, а самая арена промышленности обращается въ кровавое поле битвъ, на которыхъ соперники разрываютъ другъ друга на части.
Все это, по преимуществу, относится къ западно-европейскимъ народамъ съ ихъ громадною промышленностью и ихъ громадными капиталами. Но и мы — на пути къ тому же, хотя природа Русской земли и быта русскаго народа обладаетъ достаточными силами, частію парализующими это зло, частію способными парализовать и предупредить его гибельное развитіе. Объ этомъ, конечно, не мѣсто и невозможно говорить подробно въ небольшой статьѣ. Скажемъ только, что естественный, съ точки зрѣнія животно-стихійной, ходъ дѣлъ, но неестественный съ точки зрѣнія правды, и добра несетъ въ самомъ себѣ и отмщеніе себѣ. Обладатели богатствъ, не зная предѣловъ возможности удовлетворять своимъ прихотямъ и похотямъ, развращаются, утопая въ роскоши, и отупляютъ своихъ дѣтей, убивая въ нихъ энергію роскошнымъ воспитаніемъ и тѣмъ дѣлая ихъ неспособными продолжать дѣло, или самонадѣянно, безъ оглядки бросаются въ самыя безумныя предпріятія, увлекаясь необузданною фантазіей своей головы, вскруженной мнимыхъ всемогуществомъ своего богатства, и раззоряются въ пухъ. На Западѣ такое отмщеніе алчности и корысти еще задерживается широко развитымъ образованіемъ, привычкою къ упорной самодѣятельности и развитою энергіей характеровъ; у насъ же, при недостаточномъ и скудномъ образованіи, при малой выработкѣ характеровъ, разрушающее вліяніе богатствъ на самихъ богачей несравненно сильнѣе, и мы становимся свидѣтелями частыхъ разореній и почти безпрерывныхъ банкротствъ, что само по себѣ взятое уже приноситъ не малый вредъ государству и народу.
Какъ бы ни было велико богатство, сосредоточенное въ рукахъ немногихъ, оно не есть признакъ довольства и благоденствія народа. Послѣднее зависитъ отъ того отношенія, въ какомъ эти богатства находятся ко всему народу. Благоденствіе народное немыслимо при безнравственномъ господствѣ или преобладаніи того направленія, для котораго деньги — все, а человѣкъ, который долженъ быть цѣлью всего, есть только средство и орудіе для добыванія денегъ и матеріальныхъ благъ. «Я признаю, — говоритъ Сисмонди въ своемъ разборѣ ученія Адама Смита, — вмѣстѣ съ нимъ, что трудъ есть единственный источникъ богатства, а бережливость — единственное средство къ сохраненію послѣдняго; но прибавляю, что наслажденіе есть единственная цѣль накопленія богатствъ и что не можетъ возрастать истинное народное богатство безъ увеличенія наслажденій народа. Я признаю вмѣстѣ съ нимъ право каждаго прилагать трудъ и бережливость къ собственной пользѣ, но нахожу, что и то я другое вырывается изъ рукъ системою Смита, и утверждаю, что государство, какъ законный представитель всего народа и покровитель его, призвано быть защитникомъ обиженнаго большинства и помогать дѣлу Провидѣнія». Государство обязано исполнить такое призваніе; но, конечно, не путями произвола и насилія, не помимо законныхъ мѣръ, не посягая на право и свободу нравственной личности человѣка, не законодательными мѣрами, противорѣчащими или несоотвѣтствующими характеру народа и нравственнымъ сторонамъ и основамъ его быта. Оно должно, не отступая отъ справедливости, обуздывать силы, подтачивающія и разрушающія духовное и матеріальное счастіе народа, и давать просторъ и свободу здоровымъ зиждительнымъ и нравственнымъ силамъ, врожденнымъ въ индивидуальную природу народа, направляя ихъ по пути къ великой цѣли, поставленной христіанствомъ для всѣхъ народовъ, для всего человѣчества.
Но при, этой дѣятельности государство или человѣкъ, призванный или посвятившій себя на служеніе народу, встрѣчаются съ закономъ непрерывности въ органическомъ развитіи жизни. Человѣкъ не можетъ безнаказанно не подчиниться этому закону. Законъ этотъ обязателенъ для каждаго подъ страхомъ неминуемаго разрушенія его дѣла. Человѣкъ всегда имѣетъ дѣло съ данными силами, и даннымъ временемъ и не можетъ заставить ихъ осуществить то, что или не въ природѣ этихъ силъ, или не въ возможности для нихъ при данномъ состояніи ихъ въ это время. Невольно припоминаешь при этомъ евангельскую притчу о домовладыкѣ, посѣявшемъ доброе сѣмя на полѣ своемъ. Когда люди спали, врагъ посѣялъ между пшеницею плевелы. Взошла пшеница, взошли и плевелы. Слуги домовладыки, нетерпѣливые служители добра, захотѣли вырвать эти плевелы, но господинъ запретилъ имъ, чтобы вмѣстѣ съ плевелами не выдернуть и пшеницы (Матѳ., XIII). Не то же ли часто бываетъ и въ жизни? Но задача человѣка — не бездѣйствовать, — потому и посѣяны были плевелы, что люди спали, — а энергически работать на то, чтобы крѣпли нравственныя силы и ихъ стремленія къ идеалу жизни, чтобы постоянно обновлялись они новыми притоками энергіи, чтобъ ими строилась жизнь и налагались неразрушимыя оковы на все, что противодѣйствуетъ такому движенію жизни, чтобъ уничтожались препятствія для него. Только духъ исполненный любви къ человѣку, — любви самоотверженной и просвѣщенной знаніемъ жизни и пониманіемъ времени, — можетъ вести это дѣло, вести такую борьбу съ темными силами. Широкое развитіе наукъ и просвѣщенія — могущественная сила, устраняющая камни преткновенія съ этого пути и увѣренно ведущая по этому пути человѣчество.
И, наконецъ, третье: мы имѣемъ дѣло не съ отвлеченнымъ понятіемъ о человѣкѣ и человѣчествѣ, а съ человѣчествомъ, состоящимъ изъ народовъ, изъ которыхъ каждый имѣетъ свою индивидуальность. Въ каждомъ данномъ случаѣ имѣемъ дѣло съ индивидуальною природою даннаго народа, съ индивидуальнымъ комплексомъ живыхъ силъ, образующихъ народные характеры, выражающихся въ элементахъ быта, въ вѣрованіяхъ, просвѣщеніи, стремленіяхъ политическихъ и въ гражданскихъ учрежденіяхъ, соотвѣтствующихъ данной эпохѣ его жизни. Поэтому въ данный моментъ народъ не можетъ воспринять то, что можетъ воспринять въ другой. Передъ этимъ долженъ преклониться всякій призванный или имѣющій силу и возможность вліять на народную жизнь и ея строительство и прежде всего государство, которое имѣетъ власть и силу господствовать надъ всѣми элементами народной жизни, на которомъ лежитъ обязанность совершать реформы съ цѣлію доставленія простора для свободы развитія нравственныхъ силъ и подъема ихъ энергіи, когда личная иниціатива къ тому не достаточна, обуздывать все, что полагаетъ препятствія такому движенію народной жизни, уничтожать источники этихъ враждебныхъ силъ и вести народъ къ высшему идеалу жизни человѣчества.
Мысль отвлеченно-идеальная всегда космополитична; также космополитична всякая теорія, касающаяся жизни, выведенная путемъ отвлеченнаго мышленія изъ теоретическаго идеальнаго начала; поэтому къ каждому дѣятелю, имѣющему вліяніе на народную жизнь, а тѣмъ болѣе къ государству, которое имѣетъ властное право на устроеніе этой жизни, и требующему отъ жизни народной осуществленіе какой-нибудь общественной или государственной теоретической мысля, можетъ быть обращенъ призывъ: «Смирись предъ правдою народной», — призывъ, такъ часто раздававшійся у насъ за послѣднее время. Обязательность и неотклонимость этого призыва непреложны. Кто въ силахъ, какую бы власть онъ ни имѣлъ, совершить или устроить въ жизни народа что-нибудь вопреки его природѣ? Что значитъ одинъ человѣкъ противъ милліоновъ? Чья совѣсть съ отвращеніемъ не отвернется отъ мысли оскорблять народную душу? Но тутъ сознаніе человѣка и совѣсть его попадаютъ въ страшную дилемму, на распутьи двухъ дорогъ въ противуположныя стороны. Если народную правду составляютъ требованія его быта и, такъ-называемыя въ тѣсномъ смыслѣ, естественныя стремленія народа; то какъ согласить служеніе единой, общей, обязательной для всего человѣчества, для всѣхъ людей, къ какому бы народу они ни принадлежали, правдѣ съ служеніемъ какому-то идолу въ образѣ одного народа, если второе противорѣчитъ первому? Что сказали бы апостолы, еслибъ обратились къ нимъ съ воззваніемъ: «смиритесь передъ правдою народовъ, къ которымъ принадлежите вы, передъ правдою эллиновъ, римлянъ, евреевъ, этого требуютъ они, такова воля ихъ»? — «Идите прочь, — сказали бы они. — Мы знаемъ единаго истиннаго Бога и Его единую правду, правду Христа, и за нее готовы умереть». Но, — скажутъ намъ, — здѣсь идетъ рѣчь не о какихъ-нибудь требованіяхъ и стремленіяхъ народа, не просто о народной волѣ, а о правдѣ народной? Какая же эта особая правда народная? Стало-быть существуетъ столько правдъ, сколько народовъ? Мы знаемъ единую, абсолютную правду, правду Христа. Двухъ правдъ не можетъ быть; существуютъ только различныя степени пониманія единой правды, различныя ступени приближенія къ ней. И если говорятъ, какъ это часто слышится въ послѣднее время, что у каждаго народа своя правда, что каждый народъ сознаетъ правду по-своему; то этимъ или абсолютно отрицаютъ правду вообще, или высказываютъ только то, что каждый изъ этихъ народовъ стоить на извѣстной ступени пониманія абсолютной правды, общей для всѣхъ людей, коренящейся, хоть и безсознательно, въ природѣ каждаго человѣка и ему открывающейся настолько, насколько это согласно съ занимаемымъ имъ мѣстомъ въ исторіи. Но смиряться передъ этимъ неполнымъ, неяснымъ и частію или совсѣмъ ложнымъ пониманіемъ никто и не приглашаетъ, — наоборотъ, всякій ищущій правды и просвѣщенія будетъ призывать къ просвѣщенію темнаго сознанія народа свѣтомъ всеобщей, вселенской истины. Слѣдовательно, призваніе къ смиренію передъ народною правдою не есть призваніе преклониться передъ его пониманіемъ правды, а относится къ бытовой сторонѣ его жизни, въ которой также выражается его сознаніе правды. Народъ болѣе или менѣе строитъ свою жизнь по идеалу своего пониманія правды. Насколько истины въ пониманіи народомъ правды, настолько и правды въ его бытѣ. Еслибы можно было, — чего, конечно, нельзя въ дѣйствительности допустить, — представить себѣ такой народъ, который бы признавалъ за правду только то, что всецѣло противуположно абсолютной правдѣ, то весь его бытъ, вся его жизнь были бы воплощеніемъ неправды и зла и смиряться передъ такимъ бытомъ, такою жизнью — было бы нелѣпымъ преступленіемъ. Если же то, что признаетъ народъ за правду, частію согласуется съ абсолютною правдою, частію противорѣчитъ ей, какъ вообще бываетъ, то и бытъ народа съ однѣхъ сторонъ воплощаетъ въ себѣ эту правду, а съ другихъ — противорѣчитъ ей, и было бы безуміемъ требовать отъ человѣка правды, чтобъ онъ смирился передъ послѣднимъ. Наоборотъ, на человѣкѣ правды лежитъ святой долгъ бороться съ тѣми сторонами быта и жизни народной, которыя служатъ воплощеніемъ неправды и зла или ведутъ къ тому.
Слѣдовательно призывъ смириться передъ народною правдой есть призывъ смириться передъ тѣми элементами народнаго быта, передъ тѣми бытовыми формами его жизни, которые согласуются съ абсолютною правдой, могутъ служить выраженіемъ ея и способны въ своемъ дальнѣйшемъ развитіи стать ея полнымъ воплощеніемъ въ жизни и въ то же время составляютъ элементъ природы народа, духа его.
Но бытъ народа при историческомъ движеніи измѣняется, говоря вообще, въ силу разныхъ вліяній и внутреннихъ и внѣшнихъ, а съ нимъ и формы его бытовой жизни. Какъ отличить въ формахъ народнаго быта тѣ, которыя присущи самой природѣ его, отъ тѣхъ, которыя, существуя въ данную эпоху его жизни, потомъ могутъ исчезнуть? Не измѣняется только сущность духа народнаго, ибо этою сущностью опредѣляются и характеръ, и индивидуальность народа. Не измѣняется въ бытѣ народа только то, на чемъ лежитъ печать этой сущности народнаго духа, что служитъ необходимымъ выраженіемъ ея.
Что называемъ мы духомъ народнымъ? — Особый строй психической дѣятельности, общій для всѣхъ членовъ народа, выработавшійся ихъ совмѣстною жизнію и общею для нихъ исторіей, самъ становится силой, влекущею, такъ сказать, по своему направленію всѣ духовныя силы народа и сгармонировывающею ихъ согласно своимъ отличительнымъ свойствамъ. Этою преобладающею въ жизни народной силою связаны между собою неразрывно силы духовной жизни всѣхъ членовъ народа; всѣ онѣ единятся въ ней и сливаются въ одну общую недѣлимую силу, образующую собирательную (коллективную) единицу — народъ.Эта духовная сила, единящая всѣхъ членовъ народа въ одно неразрывное цѣлое, есть то, что мы называемъ духомъ народа. Она строитъ индивидуальность народа, опредѣляетъ его характеръ.Духъ народа есть то, что соглашаетъ, приводитъ въ гармонію всѣ дѣйствія, цѣли, мнѣнія, убѣжденія всѣхъ членовъ народа, какъ бы ни были они различны по своему частному содержанію и виду, — то общее но содержанію и по формѣ, что объединяетъ все разнообразіе ихъ творчества и духовнаго, и практическаго, — та идея, которая воплощается во всей сознательной и безсознательной жизни народа, въ языкѣ, въ народной поэзіи и въ другихъ созданіяхъ эстетическаго чувства, въ бытовыхъ формахъ частной, общественной и политической жизни, въ миѳахъ, въ формахъ религіознаго культа, въ идеалахъ, къ которымъ народъ нравственно тяготѣетъ, — во всѣхъ формахъ его историческаго развитія. Все то, что навязываетъ народу дѣятельность противорѣчащую его духу, въ концѣ концовъ или оказывается безсильнымъ вередъ мощью его, или, въ противномъ случаѣ, подрываетъ его творческія силы и убиваетъ народъ, какъ такой. Народъ, какъ живое органическое цѣлое, созданное силою народнаго духа, живетъ и развивается въ силу органическаго развитія духа его. Развитіе силою духа, какъ органическое, совершается изнутри, само изъ себя, есть безпрерывное самосозиданіе, несмотря на всѣ внѣшнія вліянія на него, которыя перерабатываетъ онъ внутренними своими силами. Эти вліянія могутъ временно уклонить его отъ его пути и такія уклоненія порождаютъ болѣзненныя состоянія въ народной жизни; но изъ этихъ уклоненій народный духъ, пока въ немъ достаточна энергія жизни, выходитъ съ новыми, удвоенными, обогащенными притокомъ энергіи, силами. Это безпрерывное самосозиданіе народнаго духа есть постоянное восхожденіе съ низшихъ ступеней совершенствованія на высшія; но на всѣхъ этихъ ступеняхъ онъ остается, по своей сущности, по своей идеѣ, все тѣмъ же цѣльнымъ по своей природѣ, индивидуальнымъ духомъ народа. При этомъ непрерывномъ теченіи прогрессирующей жизни народа различныя эпохи и періоды въ его исторіи отличены различными состояніями его духа, различными проявленіями этого духа въ фактахъ народной жизни, — какъ такими, въ которыхъ съ большею и большею яркостью и полнотою осуществляется народная идея, такъ и такими, въ которыхъ, вслѣдствіе уклоненія развитія духа отъ прянаго пути, эта идея затемняется, закрывается фактами, противорѣчащими ей. По какой же эпохѣ или по какому періоду въ жизни народа, еще живущаго, еще не закончившаго своей исторіи, еще можетъ быть далеко не прошедшаго всѣхъ фазовъ своего развитія, напримѣръ, народа русскаго, можемъ мы опредѣлить его идею, сущность его духа?
Можно ли для этого изъ всего историческаго потока русской народной жизни выхватить одинъ періодъ, дать ему предпочтете передъ другими и, указавъ на него, сказать: вотъ въ этомъ періодѣ, а не въ другомъ жидъ народъ сущностью своего духа, осуществилъ въ своей жизни съ полною ясностью свою идею; въ этомъ историческомъ фактѣ выразилась эта идея, выразился вполнѣ духъ народа, во всей яркости всѣхъ сторонъ своихъ, такъ что укладъ жизни народа въ этотъ періодъ и этотъ самый фактъ должны служить прототипами, съ которыми должна сообразоваться вся послѣдующая жизнь народа? — Конечно, нѣтъ. Независимо отъ произвольности такого выхватыванія одного періода и одного факта изъ всего теченія исторической жизни народа, гдѣ критерій тому, что этотъ выборъ сдѣланъ безошибочно? Чтобы сказать, что такой-то періодъ и такой-то фактъ народной жизни преимущественно передъ прочими выразили сущность народнаго духа и идеалъ уклада народной жизни, нужно знать предварительно эту сущность, эту идею народнаго духа. Безъ этого предварительнаго знанія такое произвольное указаніе не только ошибочно, но можетъ стать вреднымъ, особенно если оно относится къ періоду и факту, уже прожитымъ народомъ.
Сущность народнаго духа и идея, выражающая ее, — сказали мы, — неизмѣнны въ продолженіе всей жизни народа, въ продолженіе всей его исторіи, ибо ею опредѣляется его индивидуальная природа. Идея, составляющая содержаніе и опредѣленіе духа народа, живетъ во всѣхъ фазахъ, въ видоизмѣненіяхъ всѣхъ формъ, въ которыя отливается бытовая жизнь народа и его творчество. И даже въ болѣзненные періоды жизни народа, подъ давленіемъ враждебныхъ ей силъ, она можетъ скрыться изъ тѣхъ сторонъ народной жизни, которыя наиболѣе открыты вліянію этихъ силъ, но продолжаетъ жить, притаясь въ другихъ, и снова потомъ, неистребимая, выступаетъ съ большею силой и большею яркостью.
Она не есть достояніе какого-нибудь періода или нѣкоторыхъ періодовъ въ народной жизни, но проходитъ красною ниткой сквозь всѣ періоды исторіи жизни народа, никогда не исчезая. Этою идеей опредѣляется роль народа въ человѣчествѣ, его призваніе, предопредѣленное его индивидуальною природой.
Итакъ, идея народа открывается въ томъ фактѣ его быта, — принимая это слово въ обширномъ смыслѣ, — который неизмѣнно присущъ народной жизни во всѣхъ фазахъ и во всѣ времена ея историческаго развитія. Эта постоянная присущность идеи народа его жизни составляетъ критерій для ея открытія.
Если эта идея народа гармонируетъ съ абсолютною правдой, то дѣйствительно можетъ быть названа правдою народа и передъ нею не только долженъ благоговѣйно смириться каждый, но долженъ почесть своимъ священнымъ долгомъ всѣми силами содѣйствовать широкому и всестороннему развитію тѣхъ элементовъ въ народной жизни, въ которыхъ она выражается, и вести неустанную борьбу со всѣми тѣми сторонами и силами въ жизни народа, которыя враждебны имъ.
Мы сказали: «если идея народа гармонируетъ (не совпадаетъ) съ абсолютною правдой», потому что ни одна правда, выражаемая бытомъ какого бы то ни было народа, не можетъ быть отраженіемъ всѣхъ сторонъ абсолютной правды, всей полноты ея. Это зависитъ не отъ одного только несовершенства природы человѣческой, но и отъ индивидуальности самой природы народа, которая, взятая сама по себѣ, безъ воздѣйствіи на нее силы просвѣщенія и безъ вліянія другихъ народовъ, отразившихъ въ ихъ природѣ и развившихъ въ ихъ жизни другія стороны правды, способна отразить и развить въ себѣ одну сторону послѣдней въ сильной степени, а другія только въ слабой. При взаимнодѣйствіи народовъ и вліяніи ихъ другъ на друга они пополняютъ развитіе другъ друга и каждый изъ нихъ видоизмѣняетъ и дополняетъ свою жизнь такъ, что съ большею силой я яркостью выражаются ею и тѣ стороны правды, которыя слабо и блѣдно отражались въ ней прежде, и все человѣчество, это великое собраніе народовъ, въ своемъ поступательномъ историческомъ ходѣ все болѣе и болѣе становится внутренно органически объединеннымъ цѣлымъ, имѣющимъ однѣ задачи, одни вопросы, одну цѣль — водвореніе правды и добра, лѣта Господня на землѣ.
Правда каждаго народа опредѣляетъ и его задачу, и его путь въ этомъ міровомъ ходѣ развитія человѣчества. Широкое и нормальное развитіе этой правды ведетъ къ рѣшенію всѣхъ общественныхъ и, какъ привыкли говорить, всѣхъ соціальныхъ вопросовъ въ духѣ христіанскаго идеала. Въ чемъ же состоитъ правда русскаго народа? Какой же бытовой фактъ не покидаетъ русскую историческую жизнь во все ея продолженіе и, слѣдовательно, выражаетъ идею русскаго народа, сущность его духа? — Мы, конечно, не можемъ взять на себя отвѣтить на этотъ вопросъ въ настоящей небольшой статьѣ со всею полнотою разъясненій и доказательствъ, какія бы требовались самою важностію предмета, но считаемъ все-таки необходимымъ высказать нашу мысль.
Прежде чѣмъ отвѣтимъ на поставленный нами вопросъ, считаемъ полезнымъ, для выясненія значенія того бытоваго факта въ жизни русскаго народа, на который мы укажемъ, какъ на правду въ ней, и какія стороны правды отражаются въ ней слабо, сказать нѣсколько словъ объ историческомъ развитіи западно-европейскихъ народовъ и сопоставить его съ такимъ же развитіемъ народа русскаго.
Завоеваніе и произволъ завоевателей, безконечная ихъ борьба между собою и съ тѣмъ, что не подчинялось совершенно ихъ желѣзной волѣ, что не переносило ихъ гнёта, развили въ западномъ человѣкѣ, при началѣ его средневѣковой исторіи, неукротимость лычной воли. Народа, въ собственномъ смыслѣ этого слова, какъ единаго, органическаго, неразрывнаго цѣлаго, въ западной Европѣ тогда не было, а были только болѣе или менѣе независимые города, да пришельцы-завоеватели съ подчиненными имъ рабами на покоренной ими землѣ, въ постоянной истребительной борьбѣ между собою и подавленною ими массою народа. О внутреннемъ единствѣ народовъ нельзя было и мыслить: народы могли быть объединяемы только внѣшнею силою, какъ внутри себя, такъ и между собою. Такая сила обрѣлась въ личномъ авторитетѣ римскаго первосвященника, въ которомъ на римской почвѣ сосредоточилась христіанская церковь. На этотъ авторитетъ оперлась и грубая сила строителей государствъ на Западѣ. Съ высоты римскаго престола было возвѣщено, что истина живетъ не во внутреннемъ свободномъ единеніи всѣхъ и взаимной любви, макъ проповѣдывало христіанство, а въ головѣ папы. Отвлеченная мысль римской куріи, не хотѣвшая признавать правъ жизни, разматывала произвольно нить своихъ умозаключеній: казуистическая цѣпь каноническаго права сковывала жизнь и свое владычество надъ нею утверждала мечомъ и огнемъ. Власть папы была однако истиннымъ благодѣяніемъ въ это время угнетенія народовъ множествомъ безпощадныхъ я алчныхъ завоевателей. Она укрощала послѣднихъ и сѣяла сѣмена просвѣщенія. Естественно, что въ то время могло возникнуть желаніе, чтобъ одинъ повелитель воцарился надъ всѣми прочими и чтобы церковь руководила имъ и освящала его власть. Такъ возникъ въ то время римскій идеалъ внѣшнаго единства всѣхъ народовъ подъ владычествомъ одного повелителя — свѣтскаго императора и другаго — духовнаго, римскаго первосвященника. Но такое мечтаніе о единомъ повелителѣ надъ цѣлымъ міромъ не могло осуществиться, особенно въ то время, когда личность каждаго, опираясь только на могущество своей физической силы и своего оружія, не хотѣла признавать надъ собою никакой власти, кромѣ власти церкви. У римскаго престола нашлось много могущественныхъ служителей, между которыми и были подѣлены народы. Суевѣрный страхъ передъ карающею властью папы и мечъ ея служителей выкраивали по своему усмотрѣнію различныя государства Запада и утверждали ихъ владычество, не задаваясь вопросами: не рознятся ли между собою народные элементы, зачисляемые въ одно, и не единятся ли разрозниваемые? Внѣшнія прерогативы завоевателей и мысль римскаго первосвященника рѣшали дѣло. Такимъ образомъ за мыслью отвлеченной было признано и догматически, и обычаемъ право устраивать жизнь по своему усмотрѣнію, не справляясь съ требованіями ея самой, а за государствомъ — право существованія самою для себя и право насильственно навязывать народамъ измышленныя произвольно формы для ихъ быта и самую вѣру (cujus regio, ejus religio). Отсюда — образъ мыслей и даже ученіе, по которому государство — само для себя цѣль. Его крѣпость, сила и слава — первое дѣло, а благополучіе народа — дѣло второе и должно быть приносимо, въ случаѣ надобности, въ жертву первому. Не государство для народа, какъ мощная служебная сила, а народъ для государства, для его силы, величія и славы. Не народомъ творится и опредѣляется государство, а государство творятъ народъ и опредѣляетъ народность его. Эта мысль — средневѣковая, католическая, но она въ равныхъ видахъ, къ сожалѣнію, дожила до нашего времени и даже имѣетъ представителей и въ нашей печати. Но кипящая энергіей воли жизнь Запада не могла навсегда подчиниться такому ученію. Наука пришла къ ней, какъ могучая защитница человѣка и, въ лицѣ первыхъ гуманистовъ, Рейхлина, Эразма, Гутена, возстала на утѣснителей. Высвобождаемая наукою, мысль выставила противъ личнаго авторитета папы личный авторитетъ каждаго въ дѣлѣ истины въ томъ же смыслѣ и въ той же силѣ, въ какихъ ставилъ себя первый: римскій престолъ призналъ себя владыкою истины и заключилъ ее въ своемъ отвлеченномъ мышленіи; такимъ же владыкою истины пригналъ себя каждый и въ личной своей мысли утвердилъ всю истину. Человѣкъ призналъ себя господиномъ, царемъ надъ истиною, призналъ и свое безграничное право на безграничную свободу строить и свою жизнь, и общественную на основаціяхъ только умозаключеній чистаго разума. Въ этомъ все значеніе протестантизма и источникъ всего поклоненія отвлеченной мысли (ratio). Это поклоненіе, не ограничиваясь предѣлами, положенными для отвлеченной мысли ея природою, сосредоточило въ ней всю жизнь и выразилось во всей полнотѣ въ германской трансцендентальной философіи, преимущественно Гегеля, который, несмотря на глубину ея діалектическаго метода, несмотря на непреложность многихъ философскихъ истинъ, ею раскрытыхъ, обнаружилъ всю односторонность этого направленія въ смѣломъ замыслѣ построить жизнь природы, человѣка и человѣчества силою одного отвлеченнаго мышленія и обоготворилъ личность человѣка, взятую самою по себѣ и въ себѣ. Кромѣ такого обоготворенія личности человѣка, то же раціоналистическое направленіе дало и другой результатъ. Западный человѣкъ, признавая съ одной стороны, что его отвлеченная мысль имѣетъ властительное значеніе надъ жизнью, а съ другой — встрѣчая въ жизни только внѣшнее единеніе народовъ въ искуственно объединенныхъ государствахъ, оставленныхъ въ наслѣдство Европѣ средними ея вѣками, и имѣя въ философскомъ построеніи обществъ соединеніе только отвлеченныхъ личностей подъ формою лишь разграниченія ихъ правъ, могъ сознавать только отвлеченныя, иснуственныя теоріи объединенія людей. Таковы теоріи, такъ называемаго, естественнаго права, по которому народъ есть не что иное, какъ собраніе гражданъ, случайно заключившихъ между собою контрактъ на общую гражданскую и государственную жизнь и никакими живыми силами несвязанныхъ. Таковы коммунистическія теоріи, отвлеченно, доктринера регламентирующія и администрирующія жизнь до мельчайшихъ ея подробностей и тѣмъ уничтожающія совершенно личность и свободу ея. Таковы теоретическія построенія общества, желающія спасти личность человѣка, но строящіяся на отвлеченномъ, а priori составленномъ, пониманіи природы человѣка, какова, напримѣръ, изобрѣтенная даровитымъ Фурье фаланстерная жизнь. Конечно, всѣ эти теоріи, всѣ эти утопіи созданы возвышенными стремленіями человѣческаго духа къ правдѣ и Добру, но составляютъ результаты измышленій отвлеченной мысли, для которой неразрѣшимо противорѣчіе между личностью и единствомъ, между единичнымъ и общимъ, и въ результатѣ получается иди деспотизмъ, или хаосъ.
Изъ того же обоготворенія личности, взятой особо, самою по себѣ и въ себѣ, вытекаетъ ея абсолютное право жить только самой для себя, право на абсолютную свободу, не думая объ общемъ, право на экономическій эгоизмъ, право на эгоистическій трудъ и только на личное обогащеніе. Отсюда и политико-экономическое ученіе Адама Смита и его вѣрныхъ послѣдователей, предоставившее все стихійной, безпощадной, безгранично-свободной борьбѣ корыстныхъ эгоизмовъ; отсюда и губительный для массы людей принципъ либерализма буржуазнаго: «laissez faire, laissez passer».
Съ одной стороны личность западнаго человѣка, обожавшая себя, и тяжкія для большинства населенія послѣдствія ея безграничной свободы въ той области, въ которой она признавалась, въ экономической, съ устройствомъ которой связано неразрывно самое существованіе человѣка, — порождали стремленія къ обузданію ея, выдвигали вопросы о иномъ порядкѣ вещей, о построеніи такого единства людей, которымъ было бы обезпечено для нихъ равное пользованіе благами природы и труда. Съ другой стороны въ результатѣ этихъ стремленій къ единенію и обезпеченію всѣхъ получались такія теоретическія построенія общества, которыми уничтожалась личная свобода человѣка — естественный результатъ отвлеченной мысли въ вопросахъ практической жизни — или которыя противорѣчили природѣ человѣка. Это составляло такое противорѣчіе, изъ котораго западная жизнь при ея высокомъ просвѣщеніи должна была найти выходъ.
Великіе успѣхи науки, мысль, свободно проникающая во всю глубину жизни и природы человѣка, успѣхи техническихъ знаній и широкое развитіе промышленности и торговли распространяли просвѣщеніе по всѣмъ слоямъ народнымъ и высвобождали угнетенныхъ изъ-подъ зависимости угнетателей, поднимали ихъ духъ и личность и уравнивали болѣе и болѣе рабовъ съ властителями. Дѣйствительность жизни заявляла себя, и передъ ея силой одна за другой отвлеченныя теоріи, въ которыя она была закована и которымъ мечтали подчинить ее, исчезали. Вѣра въ отвлеченную мысль и ея право помимо самой жизни устраивать послѣднюю была подорвана, а смиреніе передъ дѣйствительностью, благоговѣніе передъ реальнымъ фактомъ выросли. Послѣдовалъ слишкомъ быстрый упадокъ довѣрія къ германской трансцендентальной философіи и столь же быстро распространилась чувственно-практическая (если такъ можно выразиться) философія, возникшая въ практическомъ духѣ англійскаго народа. Несмотря на шаткость своего скептическаго основанія, на ея полную авторитетность собственно для знаній относящихся къ чувственному, матеріальному міру, она стала излюбленною и въ вопросахъ нравственныхъ, и въ вопросахъ общественныхъ только потому, что она указываетъ на чувственный фактъ, какъ на источникъ безошибочныхъ рѣшеній общественныхъ задачъ, и на внѣшнюю пользу, какъ на единственное руководящее начало для человѣческой дѣятельности (утилитаризмъ, котораго, въ его широкомъ смыслѣ, родоначальникомъ можно назвать еврейскій умъ Спинозы). За дѣйствительными требованіями жизни было признано право быть единственными рѣшителями вопросовъ общественныхъ. Демократическій духъ, уравнивающій всѣ сословія, выдвинулъ право всѣхъ и каждаго на полное довольство въ жизни, на всѣ дары природы, которыми она втунѣ награждаетъ человѣка, и на участіе въ той или иной формѣ въ устроеніи народной жизни, и, наконецъ, распространилъ и утвердилъ сознаніе, что не народъ существуетъ для государства и не государствомъ опредѣляется народность, а государство существуетъ для народа и опредѣляется послѣднимъ. Коллективизмъ стадъ лозунгомъ для Запада въ борьбѣ съ чрезмѣрнымъ развитіемъ капитала и въ защитѣ обездоленныхъ въ экономическомъ отношеніи и въ дѣлѣ строеній народно-государственной жизни. Попытокъ въ направленіи коллективизма сдѣлано много и серьезная наука въ лицѣ консервативнаго и глубоко ученаго Штейна (мы не говоримъ о другихъ) указываетъ на общинность, какъ на будущій укладъ западно-европейской жизни. Сознано наукой Запада и поставлено твердо ученіе о народности и о народѣ, какъ собирательной, живой личности, имѣющей святое право на свободное самоопредѣленіе, и это право положено на вѣсы международной политики.
Такъ личное начало проходитъ красною ниткой сквозь историческую жизнь западныхъ народовъ и разрѣшается стремленіемъ къ коллективизму и общинности, когда-то тамъ бывшей и утраченной потомъ. Такимъ образомъ жизнь западныхъ народовъ развила одинъ элементъ идеальнаго устройства общества, личность, до той высоты, на которой она уже тяготѣетъ, къ другому элементу — Общинности, и это — правда западныхъ народовъ.
Если начало личное составляетъ центральную, положительную, движущую силу исторической жизни западныхъ народовъ, то положительную, центральную силу исторической жизни русскаго народа составляетъ начало противуположное — начало единенія, начало общинное. Славянскія племена, населившія Русскую землю и образовавшія русскій народъ, жили вначалѣ, какъ и германскія, общинною жизнью, на обширныхъ земляхъ и управлялись общинными мірскими сходами, вѣчами. Въ германскомъ мірѣ общинная жизнь прекратилась скоро, у насъ же общинное землевладѣніе, по крайней мѣрѣ на большей части пространства русской территоріи, сохранилось до нашего времени, а общинное самоуправленіе народа сходомъ, въ тѣхъ предѣлахъ, въ какихъ оно допущено, покрываетъ всю Русскую землю. Даже названіе мірскаго схода вѣчемъ сохранилось до начала семнадцатаго столѣтія, какъ свидѣтельствуютъ судебные акты съ 1564 по 1622 годъ, открытые г. Иванищевымъ въ актовыхъ книгахъ Луцка, Владиміра и Житоміра и напечатанные въ III книжкѣ журнала Русская Бесѣда за 1857 годъ. Въ этихъ актахъ народныя собранія общинниковъ для обсужденія дѣлъ общинъ называются копами или купами, громадами, а самыя совѣщанія — вѣчами, говорится, что копа или громада собиралась на вѣче. Эта вѣчевая форма жизни славянскихъ племенъ, вошедшихъ въ составъ русскаго народа, есть извѣчная, первичная форма быта послѣдняго. Памятники говорятъ о вѣчевыхъ рѣшеніяхъ еще до прибытія Рюрика. Вѣчевой порядокъ самоуправленія былъ распространенъ по всей тогдашней Руси, какъ явствуетъ изъ лѣтописныхъ свидѣтельствъ, собранныхъ г. Сергѣевичемъ въ его превосходной книгѣ «Князь и вѣче», и изъ Литовскаго статута 1588 года, въ которомъ сказано: «На Руси и гдѣ здавана копы бывали», «копы сбираны и отправованы быти мають, якося на Руси заховывано и заховуетъ».
Такія повсемѣстныя вѣчевыя общины, соединясь въ волости, собирались на волостныя вѣча для обсужденія и рѣшенія дѣлъ, касающихся цѣлыхъ волостей, и, наконецъ, волостныя вѣча собирались на вѣча областныя, въ центральныя областныя селенія или города. Князь, призванный народомъ, не вышедшимъ изъ того періода жизни, въ которомъ еще онъ не былъ въ силахъ самъ творить правильный судъ и стройно строить управленіе, но уже сознавшій необходимость того и другаго, встрѣтясь съ одной стороны лицомъ къ лицу съ такимъ извѣчнымъ, могущественнымъ фактомъ въ народномъ бытѣ, какъ вѣче, измѣнить который или даже противиться которому онъ не могъ, обладая для такого дѣла слишкомъ слабыми средствами, долженъ былъ подчиниться ему, а съ другой стороны, найдя въ народѣ, призвавшемъ его, желаніе жить въ согласіи, въ одиначествѣ, съ нимъ, принужденъ былъ вступать въ соглашенія, чинитъ рядъ съ народомъ. Князь не могъ стать безгранично властнымъ властелиномъ, не имѣя къ тому достаточно силъ, не могъ стать и простымъ только исполнителемъ воли народной, — этого не хотѣлъ самъ народъ, призвавъ князя судить и творить нарядъ. Князь имѣлъ право быть на вѣчѣ, отъ котораго народъ не хотѣлъ его устранять, желая жить съ нимъ въ одиначествѣ, съ правомъ голоса. Князь былъ властнымъ рѣшителенъ и полнымъ господиномъ только внѣ предѣловъ тѣхъ вопросовъ, которые обсуждало съ нимъ вмѣстѣ народное вѣче. Въ вѣдѣніи же вѣча, кромѣ нѣкоторыхъ законодательныхъ, еще были вопросы: 1) о призваніяхъ князей, 2) о соглашеніяхъ и рядахъ съ ними и 3) о войнѣ и мирѣ и о всемъ относящемся сюда. На вѣче собирались всѣ, какъ говорятъ лѣтописи, исключая сыновей при отцахъ, и эти людіе были исполнены желанія жить въ одиначествѣ и съ властью въ лицѣ князя, и въ единеніи другъ съ другомъ, а по вопросамъ, для обсужденія которыхъ собирались, приходить къ единогласному рѣшенію. Конечно, большею частію это было только желаніемъ, цѣлью, которая не достигалась часто вслѣдствіе страстныхъ движеній людей, еще жившихъ преимущественно, такъ сказать, пластическою стихійною жизнью. Существуютъ однако свидѣтельства, что вѣчевники настаивали и терпѣливо добивались полнаго соглашенія и только при явной невозможности прійти къ нему наступала рознь, вражда между партіями вѣча, разрѣшавшаяся дикими, а иногда и звѣрскими поступками, согласно грубости тогдашнихъ нравовъ. Въ случаѣ розни съ княземъ, она кончалась и изгнаніемъ его. Объ обоюдномъ желаніи князей и народа жить въ одиначествѣ, душа въ душу другъ съ другомъ, свидѣтельствуетъ, во-первыхъ, со стороны князей то, что роды ихъ, призванныхъ изъ-за моря, скоро обрусѣли, а это было бы невозможно безъ ихъ желанія сообразовать свою жизнь съ жизнью народной, безъ желанія проникнуться духомъ народа; во-вторыхъ, со стороны князей я народа вмѣстѣ — то, что князь и народъ часто дѣлали уступки другъ другу, какъ бы ни была при этомъ сильна уступающая сторона, — исторія княжескаго періода представляетъ много тому примѣровъ. И наконецъ, въ-третьихъ, со стороны собственно народа, о желаніи его жить съ княземъ въ единодушіи свидѣтельствуетъ готовность его для излюбленнаго князя поступаться своими Правами, которыя какъ бы забывались тогда на время. Если князь пользовался довѣріемъ народа, то соблюденіе вѣчевыхъ порядковъ устранялось иногда, — излюбленный князь могъ, не посовѣтовавшись съ народомъ, а только съ своею дружиной, звать народъ на войну, и народъ охотно шелъ на нее, хотя бы эта война предпринималась изъ личныхъ только цѣлей князя. Законодательная власть принадлежала и князю, и вѣчу; но князь, пользующійся довѣріемъ народа, могъ единолично, безъ соглашенія съ вѣчемъ, дѣлать постановленія и эти постановленія исполнялись безпрекословно. Народъ при такомъ князѣ поднималъ свой протестующій голосъ только тогда, когда подобныя постановленія, неожиданно для народа, противорѣчили самымъ справедливымъ, самымъ непремѣннымъ желаніямъ его. При упорствѣ князя измѣнить въ такомъ случаѣ свое постановленіе, онъ лишался прежняго довѣрія народа и изгонялся.
Это стремленіе русскаго народа къ единенію, свойственное общинной жизни, не могло быть потрясено сильно, а тѣмъ болѣе подорвано, ни усиленіемъ князей, вслѣдствіе ихъ безпрерывныхъ передвиженій ради родовыхъ своихъ счетовъ, не дававшихъ ни имъ самимъ, ни ихъ наслѣдникамъ укорениться въ одномъ мѣстѣ и усилить свою власть такъ, чтобъ они не нуждались въ довѣріи народа, — ни семейными распрями князей, потому что въ ихъ битвахъ народъ почти не участвовалъ, если только дѣло шло о чисто личныхъ княжескихъ интересахъ, и ограничивался поддержкою только тѣхъ изъ нихъ, съ которыми могъ жить въ одиначествѣ. Сохраняло этотъ духъ единенія и то, что Русь, не сдѣлавшись жертвою завоеванія чуждыми племенами, не знала сословныхъ раздѣленій. Все ея населеніе образовало сплошную массу и носило названіе людіи, мужи. Различныя части этой массы отличались другъ отъ друга не правами, а только качественно, тѣмъ значеніемъ, которое даютъ обыкновенно человѣку личныя его способности и достатокъ. Каждый свободный могъ быть воиномъ, земледѣльцемъ, купцомъ, промышленникомъ. Кто больше успѣвалъ, тотъ былъ лучшій, большій, бояринъ, огнищанинъ, а кто меньше — худшій, меньшій,
Каждый большій ногъ сдѣлаться меньшимъ и наоборотъ. Духъ единенія русскаго народа укрѣплялся и церковью, сообщавшею народу просвѣщеніе и нравственно его воспитывавшею. Восточная христіанская церковь, во имя догматическаго своего начала отвергающая господство личности надъ истиною и полагающая храненіе ея въ общей любви всѣхъ исповѣдующихъ ее, не только не противодѣйствовала духу единенія и общинности начала, которымъ жилъ русскій народъ, но и энергически содѣйствовала къ укрѣпленію ихъ, примиряя распри и поднимая въ сознаніе русскихъ людей общее дѣло надъ частнымъ и личнымъ.
Но скоро возникъ и выработался въ этой жизни, проникнутой дутомъ общинности, элементъ несогласный съ этимъ духомъ, — элементъ, котораго развитіе пошло въ разрѣзъ съ нимъ. Это — духъ дружины княжеской. Дружинники — слуги князя. Они при безсословности тогдашней дѣлились по возрасту на два разряда, высшій и низшій, которые не были сословіями. Высшій разрядъ княжескимъ слугъ и дружинниковъ составляли лучшіе мужи, бояре, носившіе названіе княжихъ бояръ. Изъ нихъ князь назначалъ своихъ помощниковъ въ дѣлѣ правленія въ разныхъ волостяхъ княжества; въ составъ же низшаго разряда дружины входили не только молодые люди и свободные, но и рабы, и люди этого низшаго слоя дружины назывались отроками, а въ отличіе отъ отроковъ изъ рабовъ отроки изъ свободныхъ носили названіе дѣтскихъ, а изъ дѣтей бояръ — дѣтей боярскихъ. На отрокахъ лежала обязанность быть постоянно при князѣ въ его гридницѣ, въ его дворѣ, а потому они назывались, дворными людьми, дворными слугами, а позднѣе — дворянами. Въ дружину князя, кромѣ того, принимались варяги, нѣмцы, поляки, алане, половцы, угры, хазары, вообще — иноземцы.
Изъ этой-то дружины, и именно изъ высшаго его слоя, выработался элементъ по характеру и направленію совершенно отличный отъ прочаго русскаго люда. Дружина жила княземъ, получала отъ него содержаніе естественными произведеніями края, жалованье деньгами, которыя онъ собиралъ подъ формою дани. Въ дотатарскій періодъ князь жилъ съ дружинниками какъ старшій братъ съ младшими братьями: съ ними онъ держалъ свою правительственную думу, съ ними бражничалъ, съ ними тѣшился на пирахъ, удалью молодецкой, охотой, съ ними ходилъ на войну ради личныхъ или народныхъ интересовъ. Въ самую раннюю пору нашей исторіи дружинники получали въ пользованіе земли заселенныя и незаселенныя, но которыя они оставляли, уходя отъ князя, да и самъ князь не имѣлъ права и не могъ оставлять за собою владѣніе землею въ томъ княжествѣ, которое покидалъ. Дружинники пользовались полнымъ правомъ вольнаго перехода отъ одного князя къ другому. Вообще дружинники князя, слуги его, состояли въ очень слабой связи съ нимъ. Пока дружиннику жилось у князя весело, пока онъ могъ у него удовлетворять своимъ страстямъ, тѣшить свою удаль богатырскую, пока была возможность у этого князя богатѣть, богато и широко жить, — онъ оставался у него; а если прекращалась возможность на такую жизнь или находилъ дружинникъ другого князя и богаче, и щедрѣе, и удалѣе, и веселѣе, или съ которымъ жить было выгоднѣе, то оставлялъ перваго и уходилъ къ послѣднему. Вообще дружинники составляли кочующую часть русскаго населенія, для которой большею частію было какъ бы принципомъ — ubi bene, ibi patria, въ прямой разрѣзъ съ остальнымъ населеніемъ осѣдлымъ, земледѣльческимъ, распредѣленнымъ по общинамъ, съ которыми оно было солидарно и жило общею жизнью. Исключеніе составляли тѣ дружинники, которые съ оставленіемъ княземъ княжества не уходили съ нимъ и, будучи замѣнены новыми дружинниками, приведенными съ собою новымъ княземъ, оставались на земляхъ, данныхъ имъ ушедшимъ княземъ, и дѣлались постоянными ихъ владѣтелями, становились земскими боярами.
Насъ могутъ упрекнуть въ томъ, что мы слишкомъ много для небольшой статьи распространились о вѣчевомъ періодѣ нашей исторіи, — о періодѣ, конечно, весьма извѣстномъ; но мы желали по возможности кратко характеризовать въ этомъ періодѣ три существенные элемента, которые постоянно и до нашего времени включительно, подъ разными формами и съ измѣняющейся интенсивностью, дѣйствовали въ исторіи русскаго народа и были постоянно присущи его жизни. Центральная власть для наряда земли, въ лицѣ князя, общинно-вѣчевой или общинно-соборный бытовой укладъ жизни народа и дружинный духъ боярства — вотъ эти элементы русской исторической жизни. Мы бросимъ самый бѣглый взглядъ на слѣдующія за вѣчевымъ періодомъ событія нашей исторіи, опредѣлившія ярче и точнѣе характеръ и сущность этихъ трехъ элементовъ, ихъ значеніе и взаимныя отношенія. Не можемъ не высказать при этомъ нашего сожалѣнія о томъ, что по многимъ причинамъ осуждены теперь на краткость въ изложеніи нашихъ мыслей.
XIII вѣкъ есть вѣкъ величайшихъ бѣдствій для русскаго народа. Въ этомъ вѣкѣ татары громятъ большую часть Сѣверной Россіи, опустошаютъ всю Южную, такъ что отъ великолѣпнаго Кіева остаются однѣ развалины, а вокругъ его пустыни; возвышается и крѣпнетъ въ силѣ Литовское княжество и въ продолженіе XIV вѣка овладѣваетъ землями Волынскими, Кіевскими, Черниговскими, Сѣверскими, всею Южною Русью и Смоленскимъ княжествомъ, соединяется съ Польшею въ и большая часть Юго-Западной Руси (Волынь и Кіевская область) включается въ составъ земель польской короны. Въ началѣ XIII вѣка духовный католическій орденъ меченосцевъ завоевываетъ Двинскій Прибалтійскій край, мечомъ приводитъ народъ въ католическую вѣру и рабство. Шведы пытаются утвердиться на берегахъ Финскаго залива, а тевтоны — по сѣверному теченію Вислы, и тѣ и другіе силою распространяютъ римское вѣроисповѣданіе. Поколебался весь строй русской жизни: князья укрѣпляются на своихъ столахъ милостями хановъ татарскихъ, дружинники-собственники, составлявшіе высшій классъ, овладѣваютъ низшимъ и торговыя казни входятъ въ привычки, татарскіе обычаи становятся обычаями верхнихъ общественныхъ слоевъ и женщина запирается. Сѣверо-восточная Русь тѣснится со всѣхъ сторонъ и близка къ погибели, будучи лишена государственной силы. Понятно, что залегло на сердцѣ русскаго народа, какимъ желаніемъ загорѣлась его душа! Но вотъ сперва завязывается государственная сила въ Суздалѣ, потомъ въ Москвѣ. Москва, благодаря выгодѣ своего, географическаго положенія и умѣнью и даровитости своихъ князей, стала возвышаться надъ другими княжескими столицами и крѣпнуть. Къ ней, какъ къ зарождающемуся сильному центру, потянулъ русскій народъ, обрѣтая въ ней исполненіе своего страстно пламеннаго желанія избыть враговъ и подъ ея защитой найти возможность спокойной жизни; и умные московскіе собиратели Русской земли нашли себѣ множество сторонниковъ во всѣхъ княжествахъ и городахъ. Князь московскій, работая по направленію самыхъ глубокихъ, самыхъ пламенныхъ желаній народа, сталъ въ полное единеніе или одиначество съ народомъ и его дѣло было дѣломъ всего русскаго народа, на которомъ послѣдній сосредоточилъ всю свою энергію. Окружая довѣріемъ дѣло московскихъ князей, народъ, какъ и прежде въ такомъ случаѣ, забывалъ о вѣчахъ въ стольныхъ городахъ и князь московскій сталъ самодержавнымъ царемъ. На созданіе этого царства народъ русскій отдалъ все, что только возможно было для него отдать, мирился со всякимъ зломъ, когда это нужно было для главной цѣли; онъ даже отдалъ въ лицѣ своего духовенства на служеніе силѣ государственной и церковь свою. Послѣднее сдѣлалось просто. Духовенство русское, какъ православное, не отдѣляя себя отъ народа, одушевилось тѣмъ же страстнымъ желаніемъ, что и народъ, создать сильное и крѣпкое государство и на этомъ пути дошло даже до того, что, въ противорѣчіе духу своей церкви, стало употреблять оружіе римской церкви противъ противниковъ политическаго единства: проклятія и отлученія отъ церкви. Не могъ русскій народъ совсѣмъ отдать одного, а именно того, что составляло его бытовую природу — соборно-вѣчеваго начала его жизни. Да и сами московскіе князья, а потомъ цари, жившіе духомъ и преданіями народными, желая жить въ одиначествѣ съ народомъ, искали и находили для себя помощь и силу въ этомъ началѣ. Что Иванъ Васильевичъ въ 1478 году отмѣняетъ вѣчевой бытъ въ Новгородѣ, а сынъ его въ 1510 дѣлаетъ то же въ Псковѣ, не можетъ служить возраженіемъ, потому что и тотъ и другой были вынуждены къ тому главною задачей — уничтоженія отдѣленности отъ Москвы Новгорода и Пскова, которая могла сдѣлать ихъ добычею враговъ Россіи.
Несмотря на погромъ татарскій и за нимъ владычество татаръ, несмотря на усиленіе княжеской власти до самодержавнаго значенія, несмотря на развившееся крѣпостное состояніе, соборно-вѣчевое начало существовало въ государственной жизни княжествъ, въ Москвѣ до 1382 года. Когда въ этомъ году великій князь Дмитрій Ивановичъ принужденъ былъ, не имѣя возможности отразить Тохтамыша, отступить изъ Москвы къ Костромѣ, и тогда «была, — говоритъ лѣтописецъ, — на Москвѣ замятня велика и сотвориша вѣче, позвониша во всѣ колоколы», и вообще въ
Московской и другихъ областяхъ вѣче продолжалось до конца XV столѣтій. «Прекращеніе вѣча совершилось, — говоритъ Сергѣевичъ въ сочиненіи „Князья и вѣче“, — не столько въ силу сознательной воли законодательной, сколько въ силу измѣненій въ древнемъ общественномъ бытѣ, которыя хотя и не были направлены къ отмѣнѣ вѣчевыхъ учрежденій, но произвела то, что народныя собранія сдѣлались ненужными (мы уже сказали почему: вслѣдствіе полной солидарности дѣла московскихъ князей и царей съ народомъ. — Подобное явленіе замѣчаемъ и въ удѣльно-вѣчевой періодъ въ случаѣ полнаго одиначества удѣльнаго князя съ народомъ) и мало-по-малу вышли изъ употребленія». Но въ половинѣ XVI столѣтія, черезъ нѣсколько десятковъ лѣтъ послѣ послѣдняго вѣча и черезъ годъ послѣ начала Русскаго царства, послѣ коронованія перваго русскаго царя, соборное начало снова является живою дѣйствующею силой: Грозный въ 1548 году созываетъ земскій соборъ (выборныхъ отъ всѣхъ русскихъ городовъ и состояній русскаго народа) для разсужденія о лучшемъ гражданскомъ устройствѣ государства, произноситъ съ лобнаго мѣста жалобу на безпорядки, на крамолы бояръ, и заявляетъ, что хочетъ жить въ полномъ единеніи съ народомъ, творить правосудіе и защиту отъ притѣснителей; въ слѣдующемъ году созываетъ духовный соборъ для обсужденія мѣръ къ улучшенію духовенства и народной нравственности, а черезъ 6 лѣтъ затѣмъ собираетъ опять земскій соборъ въ Москвѣ и совѣтуется съ нимъ, продолжать ли войну съ Ливоніей или мириться съ ней. Мы, конечно, не будемъ здѣсь занимать вниманіе читателя исторіей земскихъ соборовъ, а скажемъ только, что соборное начало помогло московскимъ князьямъ создать Русское царство, обнаружило свою зиждительную силу въ трудныя минуты государственной русской жизни и раскрыло всю свою мощь и спасло Россію въ страшное смутное время.
Въ эту страшную годину Русское царство безъ царя, безъ денегъ, безъ войскъ, преданное Польшѣ крамольнымъ большинствомъ бояръ, безъ столицы, сданной полякамъ, наполненное повсюду войсками враговъ, погибало. Но въ областяхъ загорѣлась сильная политическая дѣятельность, воскресли къ кипучей политической жизни древнія вѣчевыя общины; зашумѣли народныя вѣча во всѣхъ главныхъ городахъ — Новгородѣ, Псковѣ, Рязани, Владимірѣ, Вяткѣ и т. д.; горожане и крестьяне собираются на площадяхъ на вѣче, для совѣтовъ объ общемъ земскомъ дѣдѣ; эти вѣча посылаютъ другъ къ другу грамоты, читаемыя всенародно, зовутъ другъ друга дѣйствовать за-одно, собирать ратныхъ людей и деньги. Собирается народное войско и, съ земскимъ княземъ и мясникомъ во главѣ, спасаетъ Русское царство. Земскій соборъ единогласно избираетъ излюбленный родъ на царскій престолъ и первые цари изъ этого рода съ помощью живой соборной дѣятельности, требовавшей великихъ народныхъ усилій, возстановляютъ внутренній порядокъ, до глубины потрясенный смутою, самозванцами, иноземцами, которыхъ еще не мало было на Русской землѣ.
1653 годомъ закончилась дѣятельность земскихъ соборовъ. Велика и могущественна эта общинно-соборная сила въ природѣ русскаго народа, если она перемогла всѣ тяжкія испытанія, посланныя ему исторической его судьбою, если она вынесла на своихъ плечахъ Русское государство изъ такихъ сокрушительныхъ бѣдствій, раскинула такъ широко его предѣлы безъ честолюбивыхъ завоевательныхъ нападеній на чуждыя ей племена и корыстныхъ примучиваній ихъ и вознесла на ту высоту государственной силы, на которой мы ее видимъ въ концѣ уже XVII вѣка и въ началѣ XVIII. Эта общинно-соборная сила одушевляла своимъ духомъ и выдвигала много великихъ характеровъ и личностей, въ которыхъ воплощались народныя стремленія, народный духъ, которые дали, такъ-сказать, недосягаемые образцы гигантской стойкости, богатырскаго мужества и гигантской сознательной энергіи въ общемъ дѣлѣ. Такую личность, въ которой, подобно тому какъ въ фокусѣ свѣтовыхъ лучей собираются послѣдніе, соединяются въ данный моментъ народной жизни всѣ народныя стремленія, и живущую въ этотъ моментъ не своею только, но и дѣйствующую подъ вліяніемъ общаго движенія всенародною жизнью, мы назовемъ общественною личностью въ отличіе отъ другаго ея состоянія, въ которомъ она является нравственною силой самоопредѣляющеюся, сознающею свое нравственное достоинство и свои права на самостоятельное бытіе и свободную личную дѣятельность. По преимуществу только такія общественныя личности и могли вырабатываться въ древней русской общинно-соборной жизни, которыя, становясь великими и совершая великія дѣла въ моменты общенародныхъ движеній, внѣ послѣднихъ не сознавали, говоря вообще, своихъ личныхъ человѣческихъ правъ и неотъемлемости ихъ у каждаго человѣка и неумѣли бороться за нихъ и прочно утвердить ихъ за собою. Послѣдняго не могла выработать древняя русская жизнь по тремъ слѣдующимъ причинамъ: во-первыхъ, соборное начало хотя и составляло стихію русской природы, но еще не было развито до полной опредѣленности и стояло на степени общности, поглощавшей все личное; во-вторыхъ, русскій человѣкъ былъ весь поглощенъ общенароднымъ дѣломъ, борьбою съ врагами Русской земли, созданіемъ и укрѣпленіемъ государства, — дѣломъ, которому онъ приносилъ въ жертву всѣ свои права, всего себя; и въ-третьихъ, христіанство было проповѣдано ему подъ формою монашескаго идеала крайняго смиренія, личнаго самоуниженія, самоуничтоженія, отреченія отъ міра и бѣгства отъ зла и личныхъ бѣдъ въ «мати пустыню». О положеніи и значеніи личности въ Россіи просимъ читателей прочесть въ прекрасной статьѣ г. Дитятина «О розни между классами русскаго народа», напечатанной въ Русской Мысли.
Когда былъ избранъ на царскій престолъ излюбленный всею землею родъ Романовыхъ, русскій народъ, перенесшій столько страданій отъ неурядицы и безсилія государственныхъ, отдался еще съ большею, чѣмъ прежде, энергіей на служеніе силѣ и крѣпости государства Русскаго. Іерархи церкви благословили новый строй государственной жизни, освятили всѣ формы въ сознаніи русскихъ людей, для которыхъ слово ихъ церкви было единственнымъ тогда источникомъ просвѣщенія и имѣло догматическій авторитетъ, и церковь, наконецъ, въ лицѣ государя Филарета Никитича сама стала государствовать. Тогда личность русскаго человѣка потеряла и ту малую долю самостоятельности и сознанія своихъ человѣческихъ правъ, которую оставилъ ей прежній народный бытъ, и, такъ сказать, утонула въ государствѣ. Вся бытовая жизнь съ ея и хорошими, и дурными сторонами подучила характеръ неизмѣнности, и жизнь заковалась въ недвижныя формы, нарушать которыя считалось не менѣе какъ ересью, достойною отлученія отъ церкви, казней и мукъ. Въ такомъ бытѣ поступательное движеніе жизни стало невозможнымъ, жизнь замерла; мыслимо было только отрицаніе, съ ожесточеніемъ ломающее всѣ преграды, препятствующія жить, и оживленіе народной жизни струею новой живой воды, новою силою. И то и другое явилось въ мощной, геніальной личности Петра. Онъ возненавидѣлъ недвижныя формы этого быта всею силой своей пылкой и мощной души. Но, ломая эти бытовыя формы, онъ былъ только самымъ энергическимъ въ политическомъ смыслѣ продолжателемъ дѣла московскихъ строителей и укрѣпителей Русскаго государства. Петръ поднялъ значеніе государства на такую высоту, о которой и не грезилось царямъ московскимъ, и совершилъ то, къ чему всѣми своими силами тянула русская жизнь, чего желалъ русскій народъ въ виду еще не низложенныхъ окончательно его враговъ. Церковь, до него бывшую вольною помощницей дѣлу московскихъ царей, онъ обратилъ въ обязательную служительницу государственной власти, исполняющую безпрекословно его велѣнія. Онъ самого себя обратилъ въ слугу государства, а русскаго человѣка — въ казенную вещь. По въ то же время Петръ съ Запада привелъ еще новаго слугу Русскому государству, науку, и какъ плѣнницу заставилъ ее работать исключительно по его указанію на послѣднее. Само собою разумѣется, что Петръ нашелъ себѣ помощниковъ и сторонниковъ въ той части русскаго народа, которая жила началами личнаго быта, слѣдовательно — интересами и принципами отличными отъ остальнаго народа, жившаго духомъ общинно-соборнымъ, — въ той части, которая составляла высшій классъ.
Прежнее зданіе быта этого класса затрещало подъ натискомъ гигантской воли новаго просвѣтителя Русской земли и окружавшей его фаланги. Но большая часть народа, тѣснимая этою фалангой, не хотѣвшая продать свою душу и въ то же время не могшая помыслить о возстаніи на строителей силы Русской земли, — силы, создать и укрѣпить которую она стремилась, — отвернулась отъ новаго просвѣщенія, заперлась въ себя, въ свой бытъ, и въ предѣлахъ своей, сдавленной со всѣхъ сторонъ, жизни отстояла и сохранила извѣчное сокровище русской народной жизни — общинно-соборное начало. Эта часть русскаго народа, хотя и закрѣпощенная, одна жила самостоятельною жизнью, управлялась въ предѣлахъ сельской жизни своими сходами, носившими названіе въ той части Россіи, гдѣ жило населеніе на общинныхъ земляхъ, мірскихъ сходовъ, а въ другихъ частяхъ Русской земли — громадъ, казацкихъ круговъ и т. д. Господствующій же, цивилизованный классъ имѣлъ значеніе только государственнаго орудія; въ этомъ только смыслѣ было признано его существованіе, имъ только и опредѣлялось направленіе его ума, сердца и воли. Такими и должны были сдѣлаться, при измѣнившихся обстоятельствахъ, прямые наслѣдники дружинниковъ, такое и долженъ былъ получить значеніе при самодержавной центральной власти дружинный классъ. Этотъ классъ и сталъ проводникомъ науки къ намъ, указанной властителемъ, и она явилась въ рукахъ этого класса не защитницею русской самостоятельной жизни, а неумолимымъ судью, истребляющимъ своеобразныя ея формы. Въ школахъ, университетахъ, академіяхъ цивилизованная наука преподавалась русскому настолько и въ такомъ видѣ, насколько и въ какомъ видѣ нужно было для его служебной дѣятельности и для государственныхъ видовъ и цѣлей, и всякій проблескъ свободной мысли былъ заклейменъ названіемъ или безумія, или преступленія. Такимъ образомъ наука, а мало-по-малу и совѣсть и вѣра цивилизованнаго человѣка становились пустыми звуками. Русскихъ людей этого класса соединяла внѣшнимъ образомъ только сила центральной власти, которой они должны были служить, а разъединяли ихъ другъ съ другомъ и обособленность ихъ личнаго землевладѣнія, и соперничество чиновничьяго тщеславія. У нихъ, собственно говоря, не было общихъ высокихъ интересовъ. Только лучшихъ изъ нихъ, способныхъ подняться надъ уровнемъ узкихъ чиновническихъ и помѣщичьихъ интересовъ, но временамъ объединялъ не народно-государственный, а чиновно или военно-государственный патріотизмъ.
Отсюда неспособность русскаго человѣка, не принадлежащаго къ классу общинниковъ, до нашихъ дней соединяться во имя общихъ, высшихъ интересовъ, и только въ наше время возникаетъ у цивилизованныхъ людей нѣчто похожее на такую способность. Откуда же у русскаго человѣка, принадлежащаго къ верхнимъ классамъ, говоря вообще, могла развиться личность въ ея истинномъ значеніи? У него могъ только развиваться эгоизмъ, а съ нимъ корысть, хищничество, тщеславіе, продажность, духъ самоуправства и въ то же время рабства!
Вотъ къ какому результату въ своей жизни пришелъ тотъ классъ, который жилъ внѣ общинной жизни народа, личнымъ землевладѣніемъ, личною обособленностью. Все, что мы выше говорили о славныхъ исключеніяхъ, когда отдѣльныя лица изъ этого класса, проникнувшіяся общимъ народнымъ дѣломъ, общенародными стремленіями и цѣлями, являлись на первомъ планѣ въ великія минуты русской исторической жизни, выходили изъ сферы своей личной жизни и становились носителями общинно-соборнаго духа. Такія общественныя личности были во всѣ времена исторіи этого класса — и въ дружинный періодъ его жизни, и въ московско-боярскій, и въ имперско-бюрократическій. Такъ, князь Пожарскій, не отличавшійся военнымъ геніемъ, въ 1612 году былъ душой великой общины — всего русскаго народа, былъ геніаленъ всенароднымъ геніемъ и, соединившись въ духѣ нравственной общинности съ мясникомъ Мининымъ, совершилъ великое дѣло освобожденія Москвы отъ враговъ и спасенія Русской земли отъ смуты и гибели, а затѣмъ, чуждый личнаго честолюбія и корысти, удалился и какъ бы исчезъ въ народѣ. И во весь имперскій періодъ нашей исторіи и въ наши дни находимъ людей высшаго класса, родственныхъ Пожарскому по ихъ духу преимущественно въ классѣ военномъ, въ дни войны. Одушевленіе ратнымъ дѣломъ и полемъ битвы, за немногими исключеніями, поднимаетъ высоко общественный духъ русскаго человѣка; но это даръ того народнаго общиннаго духа, вліяніемъ котораго незамѣтно воспитываются болѣе или менѣе инстинкты каждаго русскаго, которые, будучи заглушаемы въ обычной классу личныхъ землевладѣльцевъ жизни, все-таки таятся въ глубинѣ его духа и при особо благопріятныхъ условіяхъ минуты выходятъ на свѣтъ. Но вообще среда цивилизованныхъ личныхъ землевладѣльцевъ въ исторической преемственности наслѣдовала имя дружинниковъ и ихъ духъ. Духъ же дружинный — духъ обособленности — прямо противуположенъ духу общинно-соборному русскаго народа. Дружинный духъ особенно сильно выразился въ нашемъ боярствѣ, — мы говоримъ о боярствѣ по преимуществу. Въ вѣчевыя времена въ боярской части княжеской дружины и характеръ духа дружины проявился съ особою силой, — характеръ, обусловившій всю дальнѣйшую судьбу и роль нашего боярства. Еще въ древнія времена, въ удѣльно-вѣчевой періодъ нашей исторіи, духъ дружиннаго боярства, говоря вообще, оказался духомъ эгоизма, духомъ себялюбиваго обособленія каждаго. Онъ и не могъ быть инымъ. Бояринъ — не земскій, а вполнѣ дружинникъ — не принадлежалъ ни къ какой общинѣ, никакой волости, а князю, который его кормилъ, поилъ и тѣшилъ. Да и съ княземъ онъ былъ связанъ только временно и только личною выгодою. Сегодня служитъ онъ одному князю, а завтра другому и даже врагу перваго. Дружинникъ-бояринъ не былъ даже крѣпокъ и Русской землѣ и русскому народу. Онъ воленъ былъ, ему не было зазорно въ средѣ собратій, покинуть Русскую землю и для личныхъ выгодъ служить иноземному народу, иноземному властителю, ради личной выгоды, хотя бы послѣдній былъ и врагомъ его родины. Единственный мотивъ боярина-дружинника — выгода, главная нравственная черта — эгоизмъ. Изъ дружины не могло выработаться даже военнаго братства, объединеннаго какою-нибудь политическою или идеальною цѣлью, пусть хотя бы даже и особою отъ цѣлей народныхъ. Такое братство все-таки требовало бы отъ членовъ братства обузданія ихъ эгоистическаго произвола; лозунгъ и принципъ боярина-дружинника: «Боярамъ вольнымъ — воля». Дружина разсыпалась, разбредалась или съ перемѣною князя, или съ его смертію. Понятно, что могло, что должно было проистечь изъ такого духа бояръ-дружинниковъ, когда, послѣ разгрома Русской земли татарами, литвою и др., вся русская жизнь была оттѣснена къ сѣверо-востоку и тамъ сосредоточилась. Больному бродяжничеству бояръ-дружинниковъ былъ положенъ тѣсный предѣлъ. Московскіе князья стали усиливаться, перемогать другихъ князей и богатѣть. Корысть и любочестіе потянули бояръ-дружинниковъ въ Москву, на службу московскаго князя. И чѣмъ же отличалось боярство, сосредоточившееся около московскаго князя?
Грабительствомъ, насиліемъ надъ народомъ, закрѣпощеніемъ его и интригами съ цѣлью овладѣть сначала княземъ, потомъ царемъ и верховною властью, а наконецъ и престоломъ, что и удалось въ лицѣ Шуйскаго. Боярство московское явилось, говоря вообще, неслыханно дерзкою, но низкою, черною по своимъ мотивамъ крамолою, которая разрѣшилась великою смутой, предательствомъ Россіи Польшѣ, — смутой, едва въ конецъ не погубившею Русской земли. Всѣмъ извѣстна исторія крамолъ боярскихъ и мы считаемъ лишнимъ распространяться о ней. Исторія крамолъ на Руси есть исторія русскаго боярства и, наоборотъ, исторія боярства есть исторія крамолъ. До и тутъ боярство и неспособно было, да и не думало даже образовать, выработать изъ себя сословную корпорацію, — такая корпорація требовала извѣстнаго самопожертвованія ради корпоративной цѣли, а духъ боярства — духъ узкаго эгоизма, духъ эгоистической обособленности. Возможна ли была какая-нибудь сословная корпорація изъ бояръ, когда каждый изъ нихъ имѣлъ въ виду только себя, работалъ только на себя, для своихъ только выгодъ, и стремился уничтожить всякого, кто стоялъ на дорогѣ, или уничтожалъ его, если былъ сильнѣе, или холопствовалъ передъ тѣмъ, кого находилъ болѣе себя сильнымъ, и пристроивался къ нему, и помогалъ ему, ради своихъ личныхъ интересовъ, какими приходилось средствами — честными ли, или подлыми, лишь бы урвать что-нибудь себѣ. Исторія боярства, будучи исторіей крамолъ на Руси, въ то же время и исторія партій боярскихъ, пожиравшихъ и рвавшихъ другъ друга въ клочки изъ-за лакомыхъ кусковъ, какъ звѣри на травлѣ. Когда же соединенными силами царя и народа подавлялась крамола боярская и не было для нея возможности поднять свою голову, боярство переходило къ раболѣпному самоуниженію, къ безпредѣльному холопству; ибо личный корыстный эгоизмъ не имѣетъ ничего общаго съ сознаніемъ личнаго достоинства, слѣдовательно съ личностію въ истинномъ ея значеніи. Боярство постоянно, особенно въ началѣ царскаго періода, враждовало и съ народомъ, и съ властью, возбуждая противъ себя и власть, и народъ, и согласно тому закону, по которому всякая отрицательная сила возбуждаетъ энергію положительной, усиливало духъ единенія народа съ верховною властью. Грозный обратился въ народу, предпринимая истребленіе боярской крамолы, а народъ въ немъ искалъ защиты себѣ отъ боярскихъ насилій. Курбскій проклиналъ Грознаго за его злодѣйства, а народъ славилъ въ своихъ пѣсняхъ и самого Грознаго за то, что онъ выводилъ измѣну. Бунтъ Разина былъ движеніемъ противъ бояръ. Разинъ думалъ, что, истребляя послѣднихъ, служилъ службу царю. И до сихъ поръ народъ видитъ въ царѣ залогъ своего счастія, одѣваетъ его въ своихъ думахъ ореоломъ защитника и покровителя народа и источники правды. Дворянскій же отдѣлъ класса, жившаго личнымъ началомъ, собственно дворянство, будучи представителемъ втораго разряда дружины, было только служилымъ состояніемъ и потому, не принадлежа къ боярству, болѣе проникалось духомъ народнымъ, было ближе къ нему и непричасно крамольному боярскому духу. Послѣ полнаго поглощенія всего русскаго народа государствомъ, совершеннаго Петромъ I, и дворянство, и боярство превратились въ простое чиновничество и въ чиновническое боярство. Эти два слоя значительно разнятся у насъ между собою и по духу и по отношенію къ народу. Мы здѣсь не будемъ объ этомъ распространяться, во-первыхъ, потому, что и такъ наша статья достигла слишкомъ большихъ размѣровъ, и, во-вторыхъ, потому, что пришлось бы касаться слишкомъ щекотливыхъ фактовъ и вопросовъ; исторія же простаго чиновничества нашего хорошо извѣстна всѣмъ, какъ и исторія чиновническаго боярства.
Изъ бѣглаго очерка русской исторической жизни уже вытекаетъ несомнѣнный результатъ, что русскій народъ во все продолженіе своей исторіи непрерывно жилъ общинно-соборнымъ началомъ; что на основаніи этого начала и силою его сложилась и развивалась вначалѣ его общественно-политическая жизнь; что этою силой создано сильное Русское государство; что ею спасено оно не разъ отъ конечной гибели, изъ которой тою же силой возрождалось оно къ новой, болѣе полной и могущественной жизни; что соборное начало служитъ прочнымъ, незыблемымъ основаніемъ и для настоящаго государства; что личное начало, въ томъ смыслѣ, въ какомъ оно являлось доселѣ въ русской жизни, имѣло значеніе силы отрицательной, часто подчиненой, часто враждебной народу. Слѣдовательно общинно-соборное начало составляетъ существенный, основной элементъ природы быта русскаго народа и его индивидуальнаго характера. Мы называемъ это русское начало не просто общиннымъ, а соборнымъ, потому что понятіе выражаемое словами община, общность, не заключаетъ въ себѣ, какъ необходимость, понятія о личной свободѣ, и слова эти могутъ быть приняты въ смыслѣ коммуны, коммунальности, тогда какъ русская община — не коммуна, не исключаетъ, какъ послѣдняя, личной свободы и управляется мірскимъ сходомъ, цѣль котораго — свободно прійти къ согласію, къ единенію. Кромѣ того не вся Россія покрыта общинными землевладѣніями. Тамъ, гдѣ нѣтъ послѣдняго, народъ русскій въ своей осѣдлой, общинно-политической жизни управляется, какъ мы говорили и всѣмъ извѣстно, громадами, кругами и т. д., въ основаніи которыхъ лежитъ соборное же начало и которые, по нашему мнѣнію, рано ли, поздно ли — должны разрѣшиться общиннымъ землевладѣніемъ при обстоятельствахъ тому благопріятствующихъ, чему читатель найдетъ подтвержденіе въ статьяхъ г. Щербины объ общинѣ, напечатанныхъ въ нашемъ журналѣ. Духъ соборности русскаго народа выразился ярко и въ другой сторонѣ его жизни, не предполагающей непремѣнно осѣдлости, не въ общественно-политической, а въ подвижной промысловой, — именно въ артеляхъ, свободно соединяющихъ русскихъ людей, составляющихся въ многообразныхъ формахъ и покрывающихъ собою всю Русскую землю. Съ этимъ крайне важнымъ и также существеннымъ фактомъ въ жизни русскаго народа мы приглашаемъ читателя познакомиться въ статьяхъ объ артеляхъ и артельномъ началѣ гг. Созонова и Исаева, напечатанныхъ также въ нашемъ журналѣ.
Кромѣ того это соборное начало живетъ въ самыхъ инстинктахъ чувствъ русскаго народа и отлилось въ пластикѣ его увеселеній — хороводѣ и къ хоровомъ строѣ его пѣсенъ. Оно сознательно облюблено имъ. Русскій народъ силою своего эпическаго творчества воплотилъ это начало въ поэтическій идеалъ богатырей, величавыхъ стоятелей за народъ, хора, свободно движущагося вокругъ физически-слабаго, но любезнаго имъ — князя Владиміра, который управляетъ ихъ движеніями чисто нравственною силой, я народъ любуется этимъ идеаломъ, какъ самымъ любезнымъ его сердцу, самымъ желаннымъ строемъ жизни. Это же соборное начало положено въ основаніе церкви, къ которой принадлежитъ русскій народъ. Мы не творимъ объ отступленіяхъ. Наши сектанты, отложившіеся отъ церкви, но «алчущіе и жаждущіе правды», положили это начало въ основаніе своихъ религіозныхъ общинъ. Мы минуемъ другія стороны народной жизни, въ которыхъ воплощается то же соборное начало, и полагая, что я сказаннаго достаточно, заключаемъ: соборное начало есть существенный, основной элементъ и принципъ природы духа русскаго народа, идея его, а духъ единенія есть сила его жизни. Христіанство исповѣдуетъ, что абсолютная истина для жизни человѣчества — въ любви свободно соединяющей людей воедино во имя источника правды — Бога, или, другими словами, въ братствѣ людей, сліянныхъ воедино взаимною любовью другъ къ другу и любовью къ источнику правды и стремящихся къ правдѣ. Въ этомъ царствѣ правды — вся правда жизни человѣчества. Сила этого царства любовь, а форма его жизни — братская, соборная жизнь.
Соборное начало и духъ единенія, когда они проявляются въ природѣ народа, предрасполагаютъ его и направляютъ его къ осуществленію въ жизни своей святаго, высочайшаго идеала для послѣдней, и потому могутъ быть названы правдою ея. На этомъ основаніи соборное начало и духъ единенія въ бытѣ и духѣ русскаго народа мы имѣемъ право назвать и называемъ русскою народною правдой, передъ которой долженъ смириться каждый, призванный воздѣйствовать на эту жизнь или дѣломъ, или словомъ.
Но соборное начало не есть поглощеніе личности безразличнымъ единствомъ. Такое единство не можетъ быть правдою, — оно насильственно уничтожаетъ душу человѣка, которая оцѣнена Истиною «дороже цѣлаго міра». Соборное начало есть внутреннее объединеніе совершенно свободныхъ, самостоятельныхъ и сознающихъ свое личное право людей. Поэтому въ бытовой жизни русскаго народа, въ природѣ котораго лежитъ соборное начало, настолько правды, насколько, вслѣдствіе его стремленій къ единенію, не страдаетъ личность человѣка, насколько не подавлена она, насколько дорожитъ онъ ею, насколько развита она. Мы уже видѣли, что личность человѣка русскаго во всѣхъ слояхъ народныхъ остается крайне неразвитою, и изъ вседневнаго опыта мы знаемъ, что русскій человѣкъ не дорожитъ ею, не сознаетъ достаточно ни ея значенія, ни ея неотъемлемыхъ правъ. Мы, конечно, говоримъ о личности въ истинномъ ея смыслѣ, а не въ смыслѣ эгоизма. Поэтому, преклоняясь передъ соборнымъ началомъ въ жизни русскаго народа, мы не должны мириться съ слабымъ развитіемъ у насъ личности, но содѣйствовать по мѣрѣ силъ всему, что способствуетъ ея развитію, и бороться со всѣмъ, что въ бытѣ народа противодѣйствуетъ ему.
Если въ бытѣ и духѣ русскаго народа преобладаетъ одинъ элементъ соборной жизни — элементъ общинный — и сознанъ у насъ истинно народными умами А. Хомякова, В. Аксакова, Ю. Самарина, В. Лешкова, И. Бѣляева, А. Кошелева и др.; то на Западѣ выработанъ жизнью другой элементъ и сознанъ въ высшемъ правовомъ значеніи какъ носитель и сила общечеловѣческихъ идей и правды. Мы говорили, что такое высокое развитіе и сознаніе значенія личности составляетъ правду жизни западныхъ народовъ. Вліяніемъ ихъ просвѣщенія и жизни долженъ восполниться недостатокъ въ правдѣ русскаго народа. Проводникомъ такого вліянія, по мѣрѣ своего просвѣщенія, становится нашъ цивилизованный классъ. Проникаясь въ то же время общинно-соборными идеями, онъ можетъ, при помощи условій нашего быта, сдѣлаться могущественною силой въ дѣлѣ жизненнаго синтеза двухъ началъ, общиннаго и личнаго. Въ этомъ, по нашему мнѣнію, призваніе нашей интеллигенціи. Могучими рычагами для этого были и будутъ наука, глубоко воспринятый и сознанный христіанскій идеалъ, народное просвѣщеніе и свобода.
Наука, приведенная Петромъ Великимъ плѣнницею, все-таки осталась богинею. Она, хотя украдкою, все-таки бросала свои лучи въ души немногихъ и освѣщала ихъ своимъ свѣтомъ. Возбужденное сознаніе ихъ съ ужасомъ измѣрило ту бездну, въ которую погружены были крайнимъ невѣжествомъ и крайнимъ закрѣпощеніемъ государству и они, и все окружавшее ихъ, и съ страстнымъ порывомъ бросились къ свѣту науки. Наука же, выросшая и развившаяся на Западѣ, разъяснила великое значеніе личности въ настоящемъ, высшемъ смыслѣ этого слова и значеніе ея неотъемлемыхъ правъ. Изъ даровъ, которыми одарила русскаго человѣка наука, это самый драгоцѣнный, самый существенный, центральный даръ. Когда совершилось по манію царя великое событіе, составляющее эпоху въ жизни русскаго народа — освобожденіе крестьянства, хранившаго въ своей замуравленной жизни, какъ подъ спудомъ, какъ тайну, коренныя начала русской жизни, — образованные люди стали лицомъ къ лицу съ освобожденнымъ народомъ, и оказалась между ними рознь. Спѣшимъ оговориться: мы употребляемъ слово рознь не въ томъ смыслѣ, въ какомъ употребляютъ это слово многіе, т.-е. не въ смыслѣ враждебности двухъ классовъ другъ къ другу. Ничего подобнаго нѣтъ въ отношеніяхъ необразованнаго русскаго крестьянина къ образованному русскому землевладѣльцу-дворянину или вообще къ образованному русскому человѣку. Русскій крестьянинъ уважаетъ образованнаго человѣка и въ какомъ нибудь дѣлѣ недоступномъ его пониманію или знанію обращается съ довѣріемъ къ образованному помѣщику. Притомъ существуетъ много интересовъ общихъ у необразованнаго русскаго крестьянина съ образованнымъ дворяниномъ, какъ было разъяснено въ одномъ изъ внутреннихъ обозрѣній Русской Мысли. Не говоря о розни въ экономическихъ интересахъ, которая въ Россіи, по нашему мнѣнію, легче устранима, чѣмъ гдѣ-нибудь, не вслѣдствіе только обилія земли у насъ, но и вслѣдствіе той особенности русскаго характера, въ силу котораго при освобожденія крестьянъ въ средѣ самихъ землевладѣльцевъ, въ дни комитетовъ но освобожденію крестьянъ, образовалась большая партія за освобожденіе послѣднихъ съ землею, и давно помирились съ этимъ, за немногими исключеніями, даже тѣ изъ не принадлежавшихъ къ этой партіи, которыхъ благосостояніе подорвалось вслѣдствіе отчужденія отъ нихъ земель и трудности обрабатывать наемнымъ трудомъ людей, обезпеченныхъ землею. Мы разумѣемъ здѣсь подъ словомъ рознь преимущественно различіе въ идеалахъ и пониманіи жизненныхъ, нравственныхъ и правовыхъ вопросовъ, существующее между людьми, воспитавшимися и образовавшимися въ понятіяхъ личнаго начала и обусловленными личнымъ землевладѣніемъ, и людьми, которыхъ понятія сложились на началѣ общинномъ, — между людьми, проникнутыми сознаніемъ великаго значенія личности и ея правъ и на этомъ началѣ построившими свои идеалы, и между людьми, не сознающими этого значенія и живущими идеалами общинной жизни. Объ этомъ приглашаемъ читателя прочесть въ весьма важной по своему содержанію и прекрасной статьѣ г. Капустина: «Наше крестьянство и общинное землевладѣніе» (II), напечатанной въ «Русской мысли».
Точно ли однако это различіе не примиримо? Точно ли личность, понятая въ ея истинномъ значеніи, исключаетъ общинность и, наоборотъ, общинность исключаетъ личность? Соборное начало въ полномъ его развитіи должно дать синтезъ этихъ двухъ кажущихся противуположностей и мы утверждаемъ, что вполнѣ развитая личность приводитъ къ этому синтезу. Мы представимъ читателю особую статью по этому предмету. Но одно теоретическое доказательство, одно теоретическое убѣжденіе въ какой-нибудь истинѣ еще не ручается за ея дѣйствительное осуществленіе въ жизни. Сказанный синтезъ долженъ быть совершенъ силою самой жизни, построиться и сознаніемъ, и нравственными инстинктами, и экономическими условіями. Объ экономическихъ условіяхъ, большею частію находящихся въ рукахъ человѣка, также какъ и о теоретическихъ доводахъ — мы теперь говорить не будемъ. Что же касается до нравственныхъ инстинктовъ, мы скажемъ только слѣдующее:
Классъ русскихъ людей, воспитанный внѣ общинной жизни, въ духѣ личной обособленности, все-таки — классъ людей русскихъ по духу, за небольшими, пожалуй, исключеніями тѣхъ, которые причисляютъ себя къ чиновническому боярству и мечтаютъ о ландлордствѣ, — людей, выросшихъ и воспитанныхъ вдали отъ народа, почти среди иноземцевъ. Но такихъ очень мало. Природа русскаго человѣка не выработала аристократизма; всѣ похотливыя стремленія къ нему превращались всегда въ Россіи въ гнусную крамолу, которую постоянно русская жизнь извергала изъ себя. Какихъ бы теоретическихъ убѣжденій ни былъ русскій, въ немъ все-таки живутъ инстинкты духа единенія, которые побуждаютъ людей стремиться къ добровольному, слѣдовательно свободному, соборному единенію, Эти инстинкты, напримѣръ, ярко сказались въ образованіи не малой партіи среди русскихъ личныхъ землевладѣльцевъ-дворянъ въ пользу освобожденія крестьянъ съ землею (напримѣръ, все тверское дворянство по иниціативѣ Унковскаго, Голованова и другихъ, при разработкѣ вопроса объ освобожденіи крѣпостныхъ, въ самомъ началѣ дѣла единогласно выразило желаніе освободить послѣднихъ съ землею, хотя и раздѣлилось потомъ на партіи въ комитетѣ. Да и не въ одной Тверской губерніи, но и во всѣхъ губернскихъ комитетахъ образовались партіи, стоявшія за освобожденіе съ землею); въ дѣятельности первыхъ посредниковъ по дѣлу освобожденія; въ единогласныхъ постановленіяхъ всѣхъ губернскихъ земскихъ собраній (исключая одну губернію, въ которой почти и нѣтъ дворянъ) о необходимости снятія подушной подати съ крестьянъ и разложенія ея на земли всѣхъ русскихъ гражданъ безъ изъятія; въ томъ сочувственномъ отношеніи ко всѣмъ мѣрамъ, которыя уравниваютъ въ повинностяхъ дворянство съ крестьянствомъ, напримѣръ въ вопросѣ о воинской повинности; въ земскомъ духѣ безсословности, въ силу котораго вчерашніе крѣпостные принимаются вчерашними ихъ господами на обсужденіе сообща общихъ земскихъ дѣлъ не только охотно, но даже радостно, въ духѣ полнаго равенства; въ распространенномъ среди всего дворянства стремленіи слиться съ крестьянствомъ, въ волостномъ самоуправленіи, заявленномъ и въ печати, и въ постановленіяхъ столькихъ земствъ, — стремленіи, хотя, по нашему мнѣнію, и неудобномъ въ осуществленіи, но въ которомъ сказывается, какъ нежеланна для русскаго человѣка обособленность сословная; наконецъ, въ томъ страстномъ, неудержимомъ стремленіи, преимущественно молодаго поколѣнія, къ преискреннему, полному сліянію съ простымъ русскимъ народомъ, къ участію въ его трудахъ, къ беззавѣтному служенію ему, къ его обезпеченію, къ поднятію уровня его развитія. Это ли не залоги со стороны класса русскихъ людей, воспитавшихся въ личномъ началѣ, личной обособленности, къ сліянію со всѣмъ народомъ въ соборное, братское единеніе? Къ тому же должно повести и ясное пониманіе личности, въ ея истинномъ значеніи, какъ оно раскрыто научно-философскими умами.
Соборное начало есть коренное основаніе и живая сила русской жизни, русскаго духа. Какою мощью наполнится эта сила, когда будетъ открыто сознанію и сердцу всего русскаго народа, что святость христіанской жизни — "не въ бѣжаніи изъ міра въ пустыню, а въ дружномъ и свободномъ стремленіи въ осуществленію въ жизни соборнаго братскаго единенія, на основаніи и силою любви. Русскій народъ хранитъ въ своей природѣ и въ духѣ своемъ неоцѣнимый залогъ къ тому, сокровище его жизни, соборное начало. Это начало, преобразующее жизнь по законамъ правды въ истинномъ смыслѣ, есть великое зиждительное начало. Ему должно дать полный и широкій просторъ, его развитію нощно содѣйствовать, а противиться всему и побѣждать все, что ему противодѣйствуетъ. Въ этомъ — истинный консерватизмъ нашъ.
Если преобразованіе жизни, преобразованіе уклада ея по идеѣ и законамъ правды есть соціализмъ, то мы соглашаемся такое преобразованіе жизни путемъ органическаго и широкаго развитія соборнаго начала назвать соціализмомъ.
Но тогда что же общаго между этимъ соціализмомъ и коммунарствомъ, между органически изъ себя развивающимся русскимъ началомъ и насильственнымъ учрежденіемъ коммуны, этой вопіющей лжи, ибо ею отрицаются личность человѣка и его свобода, — лжи, осуществляемой развѣ путемъ террора, необходимаго спутника всякаго насилія. Коммунарство не можетъ быть названо соціализмомъ, котораго цѣль — водвореніе правды въ жизни путемъ непремѣнно правды и свободы, ибо правда не можетъ осуществляться ложью и насиліемъ, врагами ея. Опасно смѣшивать понятія.
Не коммунарства хочетъ русскій народъ, а правды Христовой… И преступно, и страшно задерживать его на этомъ пути или совращать съ него… Правда побѣдитъ!
- ↑ «De la propriété», liv. I, ch. XIV.
- ↑ Коммунаръ, по необходимости, матеріалистъ и атеисть, если только онъ не хочетъ противорѣчить законамъ логики; ибо только отрицая духъ въ человѣкѣ можно отрицать его абсолютное право на индивидуальную, личную самостоятельность и свободу. Отрицаніемъ духа человѣка отрицается и Богъ-Духъ.
- ↑ Платонъ: „Республика“, кн. VII.
- ↑ Плѣнные въ древности не пользовались нравами гражданства и дѣлались рабами.
- ↑ Можно понимать, по нашему мнѣнію, подъ слѣпыми не только тѣлесно слѣпыхъ, но и умственно.