Сорокаумов (Ясинский)/ДО

Сорокаумовъ
авторъ Іеронимъ Іеронимовичъ Ясинскій

Дата созданія: апрѣль 1886 года. Источникъ: Ясинскій І. І. Полное собраніе повѣстей и разсказовъ (1885—1886). — СПб: Типографія И. Н. Скороходова, 1888. — Т. IV. — С. 392.

I

Пустынная улица… Дома на ней громадные, все каменные, деревянныхъ почти нѣтъ; а людей какъ-то мало. Развѣ можно сравнить ее съ Гороховой или Казанской? Тамъ люди кишатъ, экипажи ѣдутъ, ѣдутъ безъ конца, и гамъ стоитъ въ воздухѣ. А здѣсь тишина. Изрѣдка промчится извозчикъ, да эластически стуча, проѣдетъ сумерками карета съ опущенными занавѣсками.

Эта сонная улица нѣсколько лѣтъ тому назадъ пріютила въ одномъ изъ своихъ домовъ, новой, грошовой архитектуры, Ивана Гавриловича Сорокаумова; онъ нанялъ квартиру въ первомъ этажѣ и поселился тутъ съ женою и многочисленными дѣтьми.

Обстоятельство это, пожалуй, не обратило бы на себя ничьего вниманія, если бы надъ окнами квартиры Сорокаумова вскорѣ не появилась длинная узкая вывѣска сургучнаго цвѣта съ золотой надписью: «Магазинъ рѣдкостей». Въ то же время за окнами были выставлены китайскіе божки, фарфоровыя вазы странной формы, эспадроны и ятаганы и огромныя пѣнковыя трубки, закопченныя, съ чубуками въ грязныхъ бисерныхъ чехлахъ. Дѣти, идя въ школу, останавливались передъ рѣдкостями и подолгу глазѣли на трубки, янтарь которыхъ хранилъ на себѣ глубокіе слѣды зубовъ, по крайней мѣрѣ, двухъ поколѣній.

Иногда школьники видѣли самого Сорокаумова. Онъ переставлялъ божковъ съ одного окна на другое и улыбался зрителямъ. Казалось, онъ приглашалъ ихъ зайти въ магазинъ. Былъ онъ худой, рыжеволосый человѣкъ, лѣтъ пятидесяти, съ сильной просѣдью. Глаза у него были безцвѣтные, ласковые и необыкновенно длинный носъ. Бархатный пиджакъ придавалъ Сорокаумову какой-то таинственный видъ.

Мало-по-малу привыкли къ сургучной вывѣскѣ. Черезъ какой-нибудь мѣсяцъ или два трубки и божки никого ужь не интересовали. И только на время магазинъ возбудилъ всеобщее любопытство, когда въ одномъ изъ оконъ появился молодой крокодилъ, похожій на засушенную миногу. Онъ висѣлъ на веревкѣ брюхомъ наружу и на шеѣ у него бѣлѣлась четвертушка бумаги, на которой крупными буквами было написано: «Ужасное нильское чудовище».

Одинъ смѣлый гимназистъ изъ «приготовишекъ» вошелъ въ магазинъ и спросилъ:

— Позвольте узнать, это крокодилъ?

— Да, дитя мое, крокодилъ, — отвѣчалъ Сорокаумовъ, радостно посматривая на гимназистика. — А что, не хочешь-ли купить?

Мальчикъ подошелъ къ чудовищу.

— Я съ удовольствіемъ купилъ бы, — проговорилъ онъ, — но мнѣ кажется, онъ не настоящій… Я вотъ смотрю на него, и мнѣ нисколько не страшно.

— Не такъ бы ты разсуждалъ, если бы встрѣтился съ нимъ въ рѣкѣ Нилѣ, которая орошаетъ Египетъ и покрываетъ его долину плодоноснымъ иломъ! Нѣтъ, мой другъ, это настоящій крокодилъ, купленный мною по случаю за пятнадцать рублей. Попроси папашу; можетъ быть, онъ дастъ мнѣ маленькій барышъ и подаритъ тебѣ этого крокодила. Повѣсить надъ кроватью чрезвычайно эффектно! Утромъ ты просыпаешься и вдругъ видишь — на стѣнѣ крокодилъ!

Мальчикъ улыбнулся и подумалъ: «Да, чортъ возьми, мнѣ бы всѣ товарищи завидовали!»

— Такъ онъ настоящій? Хорошо, я скажу папашѣ.

Приготовишка былъ, не смотря на свой нѣжный возрастъ, практическимъ мальчикомъ. Онъ догадывался, что съ точки зрѣнія папаши купить въ магазинѣ рѣдкостей крокодила и повѣсить надъ кроватью — большая глупость. Но Сорокаумовъ ухватился за эту мысль.

— Въ самомъ дѣлѣ, мой другъ, ты поговори: право, такого подарка нескоро дождешься. Другого крокодила въ Петербургѣ нѣтъ. Между нами сказать, я готовъ уступить его за свою цѣну… Можешь себѣ представить, я отдамъ его даже за десять рублей. Кажется, это недорого: десять рублей такія ничтожныя деньги!

II

Крокодилъ долго висѣлъ въ окнѣ. Ужасное нильское чудовище никого не устрашало и до того надоѣло самому Сорокаумову, что, наконецъ, онъ снялъ его и бросилъ на шкафъ. За этого крокодила ссорился онъ нѣсколько разъ съ своею женой, Анной Авдѣевной, которая съ самаго начала, какъ только увидѣла чудовище, съ проницательностью, свойственною женщинамъ, объявила, что никто не купитъ его и что лучше было бы на пятнадцать рублей сдѣлать дѣтямъ бѣлья.

Вообще Анна Авдѣевна была, по мнѣнію Ивана Гавриловича, создана для того, чтобъ отравлять ему жизнь и однимъ горькимъ словомъ разрушать всѣ лучшія его мечты и упованія.

— Душенька, какой за двадцать рублей продается Рубенсъ!

— Картина?

— Не статуя же! Рубенсъ былъ великимъ живописцемъ и за это удостоился въ свое время званія посланника; но онъ не былъ скульпторомъ. Вотъ видишь, ты ничего не знаешь, а между тѣмъ, постоянно вмѣшиваешься въ мои дѣла.

— Я только знаю, что когда мы открывали магазинъ, у насъ было въ банкѣ три тысячи, а теперь двѣ.

— А товаръ ты ни во что не цѣнишь?

— По моему, онъ ничего не стоитъ. Даже если бы даромъ раздавать наши вещи, никто не возьметъ.

— Душенька, это ужь слишкомъ! Ты говоришь глупости! Даромъ всякій возьметъ.

— Сколько-жъ ты думаешь нажить на Рубенсѣ?

— Рублей пятьсотъ…

— Невѣроятно что-то.

Рубенсъ пріобрѣтался и занималъ почетное мѣсто въ магазинѣ. Сорокаумовъ по нѣскольку часовъ смотрѣлъ на картину въ кулакъ. Онъ склонялъ голову направо, потомъ налѣво и, сравнивая краски стараго мастера съ колоритомъ современныхъ живописцевъ, отъ души презиралъ послѣднихъ.

Только одно смущало его.

Анна Авдѣевна, взглянувъ на картину, сказала:

— Ротъ кривой.

Сорокаумовъ долгое время избѣгалъ критически относиться къ этому рту. Рубенсъ висѣлъ въ магазинѣ недѣли и мѣсяцы. Наконецъ, однажды робко направилъ Иванъ Гавриловичъ свой кулакъ на черное трехугольное отверстіе рта и, зажмуривъ одинъ глазъ, промолвилъ:

— Положимъ, дѣйствительно, немножко кривъ. Но, вѣдь, возьмемъ хотя бы эту книгу: Андреевъ прямо говоритъ, что у Рубенса рисунокъ не всегда строгъ.^[1]

— Ноздря выворочена, — сказала Анна Авдѣевна, опять мелькомъ взглянувъ на картину.

— Душенька, ты всего два раза видишь Рубенса… Ты хоть-бы остановилась да пристальнѣе посмотрѣла на него!..

Сорокаумовъ сердился, но Рубенсъ уступалъ почетное мѣсто какому-нибудь Сальватору Розѣ или Пуссену и его вѣшали выше. Потомъ онъ совсѣмъ снимался со стѣны и ставился за шкафъ. Сначала онъ стоилъ тысячу, затѣмъ сотни, затѣмъ десятки. Черезъ годъ цѣна его падала до трехъ рублей.

И такъ во всемъ Иванъ Гавриловичъ былъ проникнутъ радужными надеждами и смотрѣлъ на міръ Божій сквозь розовыя очки. Анна Авдѣевна во многомъ видѣла только дурную сторону. Она терпѣть не могла мечтать. Въ то время, какъ мужъ ея, вѣчно погруженный въ несбыточныя грезы, скупалъ разный хламъ, слонялся по рынкамъ и толкучкамъ и загромождалъ квартиру чучелами звѣрей, рыцарскими доспѣхами и ветхими картинами, тратя деньги и время, эта худенькая бѣлобрысая женщина съ блѣднымъ озабоченнымъ лицомъ и растрепанными волосами, возилась съ дѣтьми, обшивала ихъ и обмывала, готовила обѣдъ, разливала чай, вязала чулки, штопала бѣлье и до того уставала за день, что, уложивъ малютокъ, не успѣвала на сонъ грядущій поговорить съ мужемъ, а ему казалось, что она разлюбила его. Онъ уходилъ отъ нея со вздохомъ и одиноко ложился на кушеткѣ, мечтая о томъ, какъ онъ вознаградитъ себя за всѣ теперешнія лишенія въ будущемъ, когда дѣла поправятся…

III

Но когда поправятся дѣла? А когда онъ перемѣнитъ квартиру. Черезъ годъ — срокъ контракта!.. Да, всему виною эта пустынная улица! Кто ходитъ по ней? Хоть бы на-смѣхъ когда-нибудь завернулъ въ магазинъ настоящій солидный любитель! Конечно, случается продать гравюру, фарфоровую чашку, бронзовые подсвѣчники; но и то, большею частью, апраксинскимъ торговцамъ. Досадно видѣть, когда подъ самымъ, что называется, носомъ невѣжественные маклаки наживаютъ, благодаря тебѣ, рубль на рубль и дороже, а ты, образованный человѣкъ, радъ отдать вещь въ убытокъ, лишь бы только торговать!

— Удивительно, какъ можно ошибаться! — говорилъ Сорокаумовъ, уныло глядя въ окно. — Я вообразилъ, что эта улица, въ полномъ смыслѣ, аристократическая. И дѣйствительно, на ней много аристократовъ. Но почему же никто, рѣшительно никто не хочетъ купить у меня хоть что-нибудь? Въ Апраксиномъ толпятся, а меня обходятъ! Нѣтъ, тутъ что-то есть! Душенька, я вѣрю, что есть счастье!

Праздная жизнь и вѣчный досугъ помогали Сорокаумову погружаться въ такія области мысли, которыя были недоступны другимъ людямъ, имѣющимъ опредѣленныя занятія и обязаннымъ трудиться въ томъ или иномъ направленіи. Кромѣ того, у него была природная склонность ко всему, что загадочно, рискованно, невѣрно и требуетъ напряженія духовныхъ силъ. Въ ранней молодости пытливость его ума проявила себя тѣмъ, что, по окончаніи техническаго училища, онъ разорилъ мать, устроивъ заводъ для превращенія древесныхъ опилокъ въ крахмалъ. Большое состояніе, которое онъ получилъ потомъ по наслѣдству отъ двоюродной тетки, было цѣликомъ употреблено имъ на усовершенствованіе рогожи. Усовершенствованная рогожа не пошла въ ходъ, потому что была слишкомъ хороша и не могла конкуррировать съ обыкновенной дрянной рогожей. Варилъ онъ пиво изъ моха, и прогорѣлъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ на искусственной высидкѣ цыплятъ. Онъ былъ непрактиченъ, подписывалъ контракты, не читая, питалъ глубокое довѣріе даже къ завѣдомымъ мошенникамъ и гордился тѣмъ, что никому не долженъ.

Въ его ясныхъ, задумчивыхъ глазахъ читалась нехитрая повѣсть всей его жизни, посвященной высшимъ соображеніямъ и выкладкамъ, неудачной, но не сломившей его и не разочаровавшей. Подъ старость энергія его ослабѣла. Онъ разсчитывалъ провести остатокъ дней въ мирномъ занятіи торговлею такимъ товаромъ, который благороденъ по преимуществу. Въ самомъ дѣлѣ, что можетъ быть благороднѣе Рубенса, купленнаго за двадцать рублей и проданнаго за пятьсотъ? Или крокодила, который, во всякомъ случаѣ, представляетъ большой образовательный интересъ для подростающаго поколѣнія? Страсть къ собиранію рѣдкихъ вещей и художественныхъ предметовъ, конечно, самая возвышенная, и служить по мѣрѣ силъ состоятельнымъ людямъ для удовлетворенія этой страсти — нѣкоторымъ образомъ призваніе. Отъ этого въ фигурѣ Сорокаумова было что-то дѣйствительно особенное; недаромъ дѣтямъ онъ казался какимъ-то страннымъ. А когда торговля пошла неудачно, и ни Рубенса, ни крокодила не покупали, Иванъ Гавриловичъ впалъ мало-по-малу въ меланхолію. Пустынная улица раздирала его душу своимъ молчаніемъ и равнодушіемъ. Онъ искалъ утѣшенія въ теоріи вѣроятностей. Но по теоріи выходило, что если первый годъ не далъ ничего, кромѣ убытка, то и второй годъ ничего не дастъ, кромѣ убытка. Антикварій съ тоскою смотрѣлъ впередъ на приближающуюся старость и говорилъ:

— Надо непремѣнно переѣхать отсюда на Невскій или въ Большую Морскую. Вотъ, душенька, начнемъ торговать!

— Все равно, на Невскомъ никто не купитъ крокодила! — отвѣчала Анна Авдѣевна съ глубокимъ убѣжденіемъ.

Мечта о торговлѣ на новомъ мѣстѣ до того наполняла Сорокаумова, что онъ сталъ бережливѣе, копилъ деньги, не посѣщалъ аукціоновъ, во всемъ себѣ отказывалъ, чтобы только была подъ рукой необходимая сумма для найма магазина на Невскомъ, когда истечетъ срокъ контракта. Какъ медленно тянется время! Каждый вечеръ Иванъ Гавриловичъ провѣрялъ деньги и жадно вчитывался въ контрактъ. Онъ потиралъ руки и иногда до двухъ часовъ ходилъ по комнатѣ взадъ и впередъ безпокойными шагами…

IV

Анна Авдѣевна искренно любила своего мужа, но любовь эта походила на жалость. Она была увѣрена, что мужъ преждевременно посѣдѣлъ отъ думъ; поэтому часто слышался въ домѣ ея сердитый крикъ:

— Ну, пошелъ думать! Добра теперь не жди! Которую педѣлю аппетита нѣтъ! Право, онъ высохнетъ, какъ крокодилъ!

Его ничегонедѣланье и то, что онъ вѣчно возился съ пустяками — наклеивалъ гравюры, мылъ картины, чинилъ битый фарфоръ, составлялъ опись своимъ вещамъ каждый мѣсяцъ и оцѣнивалъ ихъ баснословно дорого, а продавалъ баснословно дешево — создали ему въ домѣ репутацію трутня. Прислуга и старшія дѣти смотрѣли на него съ улыбкой.

Только младшія дѣти не огорчали Ивана Гавриловича, потому что отъ души еще сочувствовали его занятіямъ. Когда онъ принимался реставрировать акварельные рисунки и раскладывалъ рисовальныя принадлежности, они кричали:

— Папа, папочка! Вмѣстѣ! Мы хотимъ сѣсть возлѣ тебя! Дай намъ кисточекъ, мы тоже будемъ забавляться!

Надъ столомъ горѣла лампа съ широкимъ жестянымъ абажуромъ, который былъ выкрашенъ бѣлой краской и отбрасывалъ отъ себя большой кругъ ровнаго свѣта. Сорокаумовъ сидѣлъ, окруженный дѣтьми, и усердно, съ самымъ озабоченнымъ выраженіемъ лица, мокалъ кисточку въ стаканъ съ водой; затѣмъ онъ обсасывалъ ее, чтобы придать ей форму остренькаго конуса. Дѣти во всемъ подражали отцу. Вскорѣ на бумажкахъ, которыя лежали передъ ними, появлялись какіе-то художественные кляксы, вокругъ ртовъ — пестрые мазки. Отъ времени до времени отецъ хвалилъ рисунки малютокъ. Онъ былъ счастливъ. Только когда черезъ комнату проходила Варенька или въ дверяхъ молча показывался Митя, Иванъ Гавриловичъ чувствовалъ себя неловко и кашлялъ смущенный, хотя не могъ объяснить, что именно смущаетъ его.

V

— Душенька, ты все бранишь меня, зачѣмъ я думаю… Помилуй, какъ же не думать? Ты заботишься только о сегоднишнемъ днѣ и, самое большое, о завтрашнемъ. А я постоянно имѣю въ виду будущее. Участь дѣтей нашихъ зависитъ во многомъ отъ меня. Мнѣ тяжело слышать, когда Митя упрекаетъ меня, что я родилъ его на свѣтъ. Но, въ сущности, мальчикъ правъ. Какой я отецъ, ежели я не могу сказать ему: «Вотъ тебѣ средства — учись только. Пока ты не станешь на ноги, я буду поддерживать тебя». Потому что, душенька, я, напримѣръ, не увѣренъ, доведу-ли Митю до университета? А вѣдь у насъ не одинъ Митя… Слава Богу, шесть человѣкъ! Такъ-что, душечка, пожалуйста, прошу тебя, никогда не мѣшай мнѣ думать.

Сказавши эту рѣчь, Иванъ Гавриловичъ подошелъ къ окну и сталъ смотрѣть на улицу. По обыкновенію, ни души. Только по мостовой неслись вихри сухой пыли. Анна Авдѣевна вздохнула и промолвила:

— Сколько ни думай, а денегъ не выдумаешь!

— Ты ошибаешься, душенька, — съ увѣренностью возразилъ Сорокаумовъ. — Глупая голова, разумѣется, ничего не выдумаетъ. Но умная…

Онъ улыбнулся и опять сталъ смотрѣть въ окно.

— Вонъ, вонъ, вонъ! Взгляни! — воскликнулъ Иванъ Гавриловичъ. — Видишь-ли ты, вонъ пушинка летитъ?

— Вижу. Что дальше?

— Больше ничего. Твоему уму и сердцу она ничего не говоритъ. А мнѣ многое говоритъ. Можетъ быть, эта пушинка и есть наше состояніе!

Жена опасливо посмотрѣла на мужа.

— Что это ты говоришь? Нашелъ время шутить!

— Я, душенька, не шучу. Вѣдь объ этой пушинкѣ я каждый день думаю съ самыхъ малыхъ лѣтъ. Правда, меня увлекали другія мысли, и было много разныхъ хлопотъ, которыя мѣшали сосредоточиться на пушинкѣ. Къ тому же, мои познанія въ механикѣ до сихъ поръ еще недостаточны… Но подожди, дай мнѣ срокъ!

Онъ загадочно улыбнулся. А она подумала: «Новое что-то начинается», и тоскливымъ взглядомъ окинула кучи безполезныхъ и нелѣпыхъ вещей, которыя были нагромождены въ комнатѣ.

VI

Прошло лѣто, осень, и близился срокъ контракта.

Домовладѣлецъ за нѣсколько дней до срока пришелъ въ магазинъ и велъ себя чрезвычайно любезно съ Сорокаумовымъ. Это былъ розовый старикъ съ крашенными волосами и въ золотомъ массивномъ пенснэ. На немъ было платье съ иголочки, а когда онъ вынималъ носовой платокъ, распространялся ароматъ духовъ. Сорокаумовъ все время конфузился, и ему казалось, что онъ совершаетъ что-то измѣнническое и предательское, пріискивая себѣ квартиру на Невскомъ проспектѣ.

— Такъ вы говорите, что убыточно держать античный магазинъ на нашей улицѣ? Помилуйте, что за «убыточно»! Все зависитъ отъ васъ самихъ. Не слѣдуетъ дорого брать за вещи, покупатели будутъ. Вотъ, позвольте узнать, сколько стоятъ эти вазочки? Пять рублей? Я съ удовольствіемъ беру ихъ. А этотъ колокольчикъ. Рубль? Имѣть у себя колокольчикъ доставитъ мнѣ одинаковое удовольствіе. Прошу васъ получить шесть рублей… Ахъ, жаль, жаль! Вы мой лучшій жилецъ — въ смыслѣ аккуратности. Въ настоящее время домовладѣльцевъ такъ притѣсняютъ! Вѣрите-ли? Душевно завидуешь квартирантамъ.

Онъ вздохнулъ и ласковыми слезящимися глазками посмотрѣлъ на Сорокаумова, который потупился.

— Если вы раздумаете переѣзжать, любезный Иванъ Гавриловичъ, то знайте, я во всякую минуту радъ буду возобновить нашъ контрактъ.

— Благодарю васъ!

— А насчетъ покупателей, повторяю, ихъ много на нашей улицѣ. Сумѣйте только привлечь ихъ. Сегодня-же я пришлю одного любителя и большого знатока. А затѣмъ надо публиковать въ газетахъ. Надо, почтеннѣйшій Иванъ Гавриловичъ! Нельзя скупиться!

Онъ ушелъ, дружески пожимая Сорокаумову обѣ руки. Сорокаумовъ подумалъ, подумалъ и рѣшилъ, что, съ одной стороны, выгодно перемѣнить пустынную улицу на Невскій, а съ другой — невыгодно. Ему не хотѣлось огорчать, къ тому-же такого прекраснаго и гуманнаго человѣка, какъ домовладѣлецъ. Мысль о пушинкѣ занимала его. Онъ почувствовалъ родъ презрѣнія къ своимъ античнымъ вещамъ. Все равно, не сегодня-завтра у него начнется новая дѣятельность — широкая и плодотворная, и ему надо будетъ выступить на другое поприще. Онъ махнулъ рукой и, на основаніи всѣхъ этихъ разнообразныхъ соображеній, возобновилъ контрактъ.

— Душенька, на Невскомъ ужасная конкуренція, — оправдывался онъ передъ Анной Авдѣевной, — а тутъ, по крайней мѣрѣ, спокойно… Тутъ я самъ себѣ господинъ!

VII

Домовладѣлецъ прислалъ богатаго покупателя, у котораго было до сорока тысячъ дохода въ годъ. Покупатель питалъ страсть къ оружію, и его коллекція клинковъ считалась одною изъ лучшихъ въ Петербургѣ. Жилъ этотъ любитель широко, на всѣ сорокъ тысячъ, и могъ удовлетворять самыя дорогія свои прихоти. Но пресыщенный удовольствіемъ бросать деньги, онъ находилъ наслажденіе въ пріобрѣтеніи цѣнныхъ вещей за грошъ. Давъ обѣдъ пріятелямъ, на который была издержана громадная сумма, онъ отправлялся на рынокъ, въ магазины рѣдкостей и если встрѣчалъ тысячную вещь, то старался купить ее за десять рублей. Удавалась покупка — онъ былъ на верху блаженства. Онъ торжествовалъ и подсмѣивался надъ любителями, которые платятъ дорого.

Когда онъ пріѣхалъ къ Сорокаумову, то былъ въ особенномъ ударѣ: онъ страстно хотѣлъ достать пару булатовъ или ятагановъ для подарка одному высокопоставленному лицу, но такъ, чтобъ эта покупка обошлась изумительно дешево. Ассигновалъ онъ на нее шесть рублей. Онъ привыкъ къ болѣе значительнымъ тратамъ и теперь рѣшилъ испытать въ возможно сильнѣйшей степени наслажденіе, доставляемое дешевизной.

Сорокаумовъ, однако, никакъ не могъ угодить любителю оружія.

— Старый боярскій булатъ.

— Да, но имъ мѣшали въ печкѣ и превратили въ кочергу. Кочерги мнѣ не надо. А сколько вы хотите за это копье?

— Двадцать рублей.

— Вы серьезный человѣкъ, или иногда позволяете себѣ шутить?

— Мнѣ самому копье стоитъ до двадцати рублей.

— Дорого платите, и это дѣлаетъ честь вашей добротѣ. Я посовѣтовалъ-бы вамъ быть добрымъ до конца и, дорого покупая, дешево продавать.

Любитель, сухой господинъ въ высокихъ тугихъ воротничкахъ, говорилъ какимъ-то металлическимъ, непріятнымъ голосомъ, отчеканивая каждое свое слово, точно онъ смотрѣлъ на членораздѣльную рѣчь, какъ на фехтовальное искусство, и на фразы, какъ на дамасскіе клинки и венеціанскіе кинжалы.

— За булатъ, или, вѣрнѣе, за кочергу, бывшую въ весьма отдаленное время булатомъ — два рубля, за копье — три; и за тотъ пистолетъ — рубль. И того шесть рублей.

— Тотъ пистолетъ — Лазаря Лазарини. Право, вы хотите даромъ взять лучшія мои вещи.

— Даромъ — нѣтъ. Но почти даромъ, да.

Любитель улыбнулся и сдунулъ пыль съ своихъ шведскихъ перчатокъ.

— Ежели вы хотите даромъ купить у меня что-нибудь, то не будете-ли вы такъ добры — не возьмете-ли вы… Позвольте я вамъ сейчасъ достану!

Иванъ Гавриловичъ примостилъ стулъ и потянулся на шкафъ. Черезъ минуту въ лѣвой рукѣ его на бичевкѣ болтался засушенный крокодилъ.

— Вотъ рекомендую звѣря. Не угодно-ли!? Нравится!?

— Какая жалкая ящерица! — произнесъ любитель. — Зачѣмъ она мнѣ?

— Не годится?

— Я спрашиваю васъ, что дало вамъ поводъ заключить о моемъ пристрастіи къ коллекціонированію какихъ-то жалкихъ ящерицъ?

— Чѣмъ-же она жалкая? Это крокодилъ, но только въ молодомъ возрастѣ… Такъ не хотите?

Любитель молчалъ. Иванъ Гавриловичъ встряхнулъ крокодила, и онъ запрыгалъ на бичевкѣ.

— Буквально говорю, онъ очень эффектенъ, и любителю оружія слѣдуетъ имѣть у себя крокодила. Знаете что: я вамъ, дѣйствительно, подарю его — для перваго знакомства!

— Помилуйте, что за подарки! Зачѣмъ мнѣ крокодилъ? Я ужь вамъ объяснилъ, что не собираю крокодиловъ. Наконецъ, между нами нѣтъ даже перваго знакомства. Я вамъ совершенно незнакомъ, и вы мнѣ тоже совершенно незнакомы. Съ какой стати вы будете дарить?

— Въ такомъ случаѣ, купите за два рубля!

— Два рубля! Но это слишкомъ крупная сумма для такого маленькаго крокодила. Очевидно, вы хотите дать мнѣ наглядное доказательство своей доброты? Что-жъ, продайте лучше вашего сомнительнаго Лазаря Лазарини и прочее оружіе за шесть рублей. Это все-таки больше, чѣмъ два рубля — ровно въ три раза.

— Эхъ, возьмите крокодила! Возьмите даромъ — я сдѣлаю уступку на оружіи. Не повѣрите, какъ мнѣ хочется надѣлить васъ этимъ звѣремъ!

— Нѣтъ, я крокодила совсѣмъ не возьму.

— Не возьмете, такъ я не продамъ ни булата, ни копья, ни пистолета.

— Какъ вамъ угодно!

— Безъ крокодила въ придачу, эти вещи не продаются, — сухо пояснилъ Сорокаумовъ и соскочилъ со стула.

Когда любитель уходилъ, Иванъ Гавриловичъ съ тоской въ голосѣ произнесъ:

— А съ крокодиломъ вы дешево могли-бы купить… даже по вашей цѣнѣ, Богъ съ вами!

— Нѣтъ. Я, въ свою очередь, готовъ переплатить немного на вещахъ, лишь-бы минула меня эта чаша съ крокодиломъ.

Оставшись одинъ, Сорокаумовъ долгое время смотрѣлъ въ слѣдъ исчезнувшему покупателю и, наконецъ, сказалъ:

— Чудакъ!

VIII

Права была Анна Авдѣевна: въ самомъ дѣлѣ, въ магазинѣ находились предметы, которыхъ никто не хотѣлъ брать даже даромъ. Это открытіе, однако, мало смутило Сорокаумова. Оно дало лишь толчекъ его мыслямъ въ направленіи, указываемомъ пушинкою, которая носится въ воздухѣ по волѣ капризнаго вѣтра.

Предъ посторонними онъ боялся высказываться — они могли предвосхитить его идею. Анна Авдѣевна ничего не смыслила въ механикѣ и аэронавтикѣ. А такъ какъ ему все-таки хотѣлось поболтать, то онъ нашелъ, что лучшими слушателями его могутъ быть Митя и Варенька. Онъ питалъ нѣкоторое довѣріе къ ихъ образованности.

Онъ сталъ заговаривать съ ними, не отказывалъ имъ въ деньгахъ, дѣлалъ маленькіе подарки — вообще ухаживалъ за ними. Иногда ему удавалось подкупать этихъ юныхъ петербургскихъ скептиковъ и бесѣдовать съ ними о пушинкѣ.

Случалось это по вечерамъ, послѣ того, какъ Митя и Варенька выучивали уроки, или возвращались откуда-нибудь — Варенька отъ подруги, Митя — изъ Пассажа, куда онъ ходилъ въ отцовскомъ пальто и фуражкѣ.

— Вотъ что, дѣти мои, — говорилъ Сорокаумовъ, пожимая руку Варенькѣ и трепля сына по плечу, — вы ужь не маленькіе и должны понимать, что деньги играютъ въ жизни существенную роль. Деньги такой товаръ, который… все. Но онъ пріобрѣтается тѣми людьми, которые… которые имѣютъ что-нибудь въ головѣ. Признаюсь вамъ, у меня сложился планъ, который, если Богъ дастъ, принесетъ намъ, по крайней мѣрѣ, двѣсти тысячъ. Я старъ и если умру, то вы будете помнить обо мнѣ, какъ о добромъ отцѣ, который ничего не щадилъ… для экономическаго уровня семьи.

Послѣ этого Иванъ Гавриловичъ тщательно вытиралъ потъ съ лица и нѣкоторое время молчалъ. Варенька думала: «Какой папаша скучный! Къ чему онъ это все говоритъ? Мнѣ хочется пойти въ свою комнату и полежать, потому-что я устала, а тутъ изволь, сиди и слушай!» Она недовольно посматривала на отца. Сынъ думалъ: «Если онъ способенъ выдумать деньги, то я первый перемѣню о немъ мнѣніе. Но только плохо вѣрится. Пока журавль въ небѣ, я предпочелъ-бы держать въ рукахъ синицу… то бишь синенькую». Отецъ начиналъ:

— Уже давно, очень давно, люди заняты мыслью, какъ устроить такой летательный снарядъ, который былъ-бы легокъ, удобенъ и не дорогъ, а главное, простъ. Плавать по водѣ въ лодкѣ, значитъ подражать рыбѣ. Что такое весла? Тѣ-же плавники. Поэтому я думаю, что воздухоплавать — это все равно, что подражать птицѣ. Снарядъ, который составляетъ предметъ заботы многихъ изобрѣтателей, долженъ имѣть въ себѣ что-то птичье. Теперь спросимъ: Что-же существеннаго въ птицѣ? Отвѣтимъ: самое существенное въ ней перья и пухъ. Не правда-ли, дѣти мои?

— Я думалъ, что мясо существеннѣе, — отвѣчалъ гимназистъ.

— Ошибочно! Именно перья и пухъ. А почему? А потому, что широкая поверхность. Чѣмъ шире поверхность, тѣмъ легче предметъ. Конечно, безъ мяса не было-бы птицы, но оно играетъ только роль направляющаго механизма, такъ сказать, воли…

— Не знаю, папаша, къ чему вы все это говорите, — произнесла Варенька съ тоской.

— А имѣй терпѣніе. Когда пушинка носится въ воздухѣ, то достаточно самаго легкаго дуновенія, чтобъ измѣнить ея полетъ въ ту или другую сторону. Фу! — летитъ направо! Фу! — летитъ налѣво. Куда угодно летитъ! Крошечная пушинка и самая большая — все равно, одинаково способны плавать въ воздухѣ. Посрединѣ стержень, а кругомъ бородка… Теперь предположимъ, мои дѣти, что я построю огромную пушинку, то-есть я вамъ скажу просто колоссальную, съ эту комнату.

— Ну?

— Какъ вы думаете, будетъ летать она такъ-же, какъ обыкновенная, натуральная пушинка?

— Папаша, а какой толкъ изъ всего этого — говорите скорѣе!?

— Дайте мнѣ досказать, нельзя-же такъ все сразу объяснить. Цѣль моя та, чтобъ убить извозчиковъ и конно-желѣзныя дороги.

Дѣти широкими глазами смотрѣли на отца.

— Секретъ въ томъ, чтобъ устроить приспособленіе, которое позволяло-бы человѣку пользоваться этой пушинкой для передвиженія. Я вынимаю изъ кармана пушинку, разворачиваю ее посредствомъ легонькихъ пружинъ и цѣлой сѣти каучуковыхъ трубчатыхъ мѣшечковъ, надѣваю, какъ шубу, и становлюсь. Легкое дуновеніе — и вотъ я поднимаюсь, но не служу игралищемъ воздуха, какъ простая пушинка, а напротивъ, я господинъ стихіи. Однимъ словомъ, съ Знаменской площади я перелетаю къ Адмиралтейству въ какія-нибудь пять минутъ.

Сынъ и дочь представляли себѣ картину этого перелета, совершаемаго всѣми петербуржцами. Имъ становилось смѣшно, они хохотали.

— Папаша, да неужто вы выдумали такой снарядъ? А что, если вѣтеръ отнесетъ въ другую сторону?

— Видите-ли, мое изобрѣтеніе покамѣстъ только проектъ и надо разработать еще частности. О томъ, какъ справиться съ противнымъ вѣтромъ, я подумаю. Наконецъ, не всѣ же люди летятъ въ одну сторону. Они летятъ въ разныя стороны. Поэтому надо устроить снарядъ такъ, чтобы направленіе вѣтра не имѣло никакого значенія.

Варенька нетерпѣливо пожимала плечами и вставала.

— Все?

— А вы, папаша, много получите денегъ! Теперь я вижу! Что-жь, это было бы зрѣлище! Ахъ, папаша, папаша!

— По воздуху выдумалъ летать? — слышался голосъ Анны Авдѣевны изъ сосѣдней комнаты. — Отлично! Этого еще недоставало!

— Замолчи, душенька.

— Не замолчу! Какой ты отецъ, если рѣшаешься объ этомъ говорить съ дѣтьми!

— Папаша, а какъ вы полетите, когда совсѣмъ вѣтра не будетъ? Или вдругъ полетѣли, но стало тихо? — предлагалъ Митя послѣдній вопросъ.

Иванъ Гавриловичъ раздражался, бралъ шапку и уходилъ бродить по пустынной улицѣ.

…

IX

Нѣсколько лѣтъ украшалась эта улица сургучною вывѣской. Но въ одинъ осенній туманный день школьники замѣтили, что вывѣски нѣтъ, и на окнахъ бывшаго магазина рѣдкостей наклеены лоскутки бумаги. Заглянувъ въ окно, они увидѣли, что комната, которую еще вчера наполнялъ пестрый хламъ, пуста, и только на полу въ углу лежалъ злополучный крокодилъ, брошенный, очевидно, своимъ хозяиномъ, какъ совершенно негодная вещь. Два мальчика, изъ наиболѣе предпріимчивыхъ, вступили въ переговоры съ швейцаромъ, и за десять копѣекъ пріобрѣли ужасное нильское чудовище. Дорогою, однако, ихъ обуялъ страхъ. Они боялись, что ихъ накажутъ, если они явятся домой или въ школу съ крокодиломъ. Поразмысливъ немного, они опустили его въ лужу.

Куда переѣхалъ Сорокаумовъ съ своимъ семействомъ и что съ нимъ сталось? Петербургъ такъ громаденъ, что люди исчезаютъ въ немъ безслѣдно, какъ только сходятъ съ своего поприща. Но можно почти не сомнѣваться, что онъ бѣдствуетъ. Оставленный Варенькой и Мишей, которые выросли и захотѣли своего хлѣба, онъ доживаетъ вѣкъ съ Анной Авдѣевной гдѣ-нибудь въ подвалѣ или на чердакѣ. На рукахъ у него еще младшія дѣти, и голодъ, который ежеминутно стучится къ нему въ двери, побуждаетъ его изобрѣтать попрежнему различные способы обогащенія. Едва-ли онъ бросилъ свою мысль о пушинкѣ. Въ газетахъ, въ отдѣлѣ происшествій, мелкимъ шрифтомъ было напечатано недавно, что на Пескахъ какой-то чудакъ, привязавъ руки и ноги къ четыремъ угламъ простыни, кинулся изъ слуховаго окна на мостовую и, несмотря на испугъ проходившей мимо публики, нисколько не пострадалъ отъ паденія. Возможно, что этотъ чудакъ и былъ Иванъ Гавриловичъ Сорокаумовъ.

Примѣчанія

1. Необходим источник цитаты