Соперникъ.
правитьФренка Френкфорта Мура.
править— Я разочаровался въ Розамундѣ. Она вступила въ дамскій кружокъ — какой-то «Клубъ писакъ», — который имѣетъ особое помѣщеніе и по средамъ устраиваетъ такъ называемый «домашній чай», куда допускаются посторонніе гости. Каково? Положительно, я разочаровался въ Розамундѣ. До сихъ поръ я считалъ ее умной женщиной, Фредди.
— Хотя она предпочла вамъ вашего младшаго брата, Реджи, — замѣтилъ Фредди.
Реджи разразился смѣхомъ, т. е. чѣмъ-то въ родѣ смѣха, и погрузился въ разсмотрѣніе сигарнаго кончика, который онъ собирался срѣзать висѣвшей у него на часовой цѣпочкѣ маленькой гильотиной.
— Да, она отказала мнѣ, — произнесъ онъ задумчиво (что съ нимъ рѣдко бывало). — Потому-то, кажется, я такого высокаго мнѣнія о ней.
— Т. е. были высокаго мнѣнія, — поправилъ его Фредди. — О женщинѣ, которая вступила въ дамскій клубъ, вы не можете быть высокаго мнѣнія, — это ясно, какъ Божій день. А по моему, этотъ «домашній чай» въ «Клубѣ писакъ» принадлежитъ къ числу самыхъ замѣчательныхъ вещей въ Лондонѣ, если не во всемъ свѣтѣ. Его можно поставить почти наравнѣ съ папской обѣдней или демонстраціей безработныхъ противъ Палаты лордовъ.
— Можетъ быть. Мнѣ не приходилось имѣть дѣла ни съ «Писаками», ни съ папой, ни съ безработными. Впрочемъ, это не мѣшаетъ мнѣ имѣть обо всемъ этомъ свое мнѣніе.
— Другими словами, вы считаете всѣхъ ихъ шарлатанами. Вашъ Гемпширъ удивительно нетерпимъ къ шарлатанамъ. Можно подумать, что весь міръ состоитъ только изъ Гемпширскихъ помѣщиковъ и шарлатановъ.
— Положительно, я разочаровался въ Розамундѣ. «Писаки», — о, Боже!
— А я бы вамъ все-таки посовѣтовалъ побывать на одной изъ этихъ «средъ». Я много слыхалъ о нихъ. У нихъ въ столовой — онѣ называютъ это столовой, хотя ни одному смертному еще не случалось тамъ обѣдать, — виситъ объявленіе отъ совѣта старшинъ, гласящее, что «согласно общему желанію членовъ клуба, каждую среду, съ шести часовъ по-полудни, тамъ будетъ сервироваться домашній чай съ платою по полшиллинга съ персоны». Члены имѣютъ право приглашать гостей, но съ тѣмъ, чтобы списокъ ихъ, по крайней мѣрѣ, за двѣ недѣли представлялся на разсмотрѣніе Совѣта, который оставляетъ за собою право въ исключительныхъ случаяхъ ограничивать число гостей каждаго члена девятью посторонними посѣтителями.
— Ого, да вы, я вижу, хорошо знакомы со всѣмъ этимъ!
— О, нѣтъі Хорошо знакомы съ этимъ лишь тѣ, кто пережилъ этотъ «домашній чай», а мнѣ еще ни разу не доводилось быть тамъ. По всей вѣроятности, вы получаете къ чаю ломтикъ языка, яйцо — какъ хотите, въ смятку или крутую; за соль и перецъ особой платы не полагается: нѣкоторые изъ этихъ «Писакъ» поглощаютъ массу перца, такъ какъ пишутъ теперь статьи о равенствѣ половъ.
— О равенствѣ половъ? Это еще что такое?
— О чемъ же думаетъ вашъ богоспасаемый Гемпширъ? Вѣдь у насъ весь сезонъ ни о чемъ другомъ и не говорятъ.
— Я припоминаю, что дѣйствительно встрѣчалъ въ газетахъ что-то по этому поводу. Но я поставилъ себѣ за правило не читать статей, въ которыхъ попадается слово «движеніе»… И подумать, что Розамунда упала до такой низкой степени.
— До какой?
— Чтобы сдѣлаться членомъ клуба, гдѣ обсуждаются подобные вопросы.
— Знаете, что я вамъ посовѣтую, Реджи? Уѣзжайте-ка вы поскорѣе въ свой Гемпширъ. Лондонъ — не мѣсто для такихъ непочатыхъ натуръ, какъ вы. А пока что, поѣдемъ сегодня послѣ обѣда въ «Парѳенонъ». Не можете же вы уѣхать, не видавъ новой пьесы «Продажа души».
— Съ моралью? — освѣдомился Реджинальдъ Эпморъ. — Если въ ней содержится мораль, или проводится какая-нибудь идея, я не стану на нее смотрѣть. По моему, книги и пьесы безъ тенденціи становятся съ каждымъ днемъ рѣже.
— Что вы говорите, Реджи? Да теперь всѣ критики караулъ кричатъ по поводу того, что такъ рѣдки стали книги и пьесы съ тенденціей! — воскликнулъ Фредди.
— Да развѣ ваши критики что-нибудь понимаютъ? Я самъ не важный знатокъ въ этомъ дѣлѣ, однако же я вижу ясно, что ваши новѣйшія, наиболѣе хваленныя книги насквозь пропитаны моралью.
— Значитъ, вы не пойдете со мною въ «Парѳенонъ»? — спросилъ Фредди.
— Если я захочу послушать проповѣдь, то лучше пойду къ своему священнику.
— Ну, такъ пойдемъ сегодня на живыя картины. Тамъ, надѣюсь, вы не найдете никакого нравоученія.
— Не хочу я вашихъ живыхъ картинъ! Я говорю о Розамундѣ. Я ужасно разочаровался въ ней.
— Это уже во второй разъ. Въ первый разъ вы разочаровались, когда она отказала вамъ.
— Это нашему брату нипочемъ, Фредди! Нѣтъ лучшаго удовольствія, какъ встрѣтить черезъ нѣсколько лѣтъ женщину, которая отказала вамъ въ то время, когда еще могла выйти за васъ замужъ… Ну, хорошо, я пойду съ вами на живыя картины.
Онъ такъ и сдѣлалъ. Нельзя сказать, чтобы онѣ ему очень понравились, но зато онъ не имѣлъ никакихъ основаній жаловаться на то, чтобы художники слишкомъ напирали на нравоучительную сторону картинъ. Поужинавъ съ Фредди Ленгдономъ въ томъ самомъ клубѣ, гдѣ онъ велъ съ нимъ разговоръ о книгахъ и о своей невѣсткѣ, онъ вернулся къ себѣ на квартиру и здѣсь засталъ отъ этой невѣстки письмо.
«Завтра къ пяти часамъ, — писала Розамунда, — приходите къ намъ на чай, въ нашъ „Клубъ писакъ“. У меня соберется нѣсколько интересныхъ гостей, но въ особенности мнѣ хотѣлось бы познакомить васъ съ Гарольдомъ Гортономъ, авторомъ „Шариковъ“, который вамъ, навѣрное, очень понравится».
— Навѣрное, понравится! — пробормоталъ Реджи. — Скажите, что за увѣренность! «Шарики»! Это, должно быть, одинъ изъ этихъ глупыхъ современныхъ романовъ. На мѣстѣ Розамунды, я бы не рѣшился утверждать, что этотъ… какъ его?.. Гарольдъ Гортонъ мнѣ навѣрное понравится. Пусть меня повѣсятъ на осинѣ, если я пойду къ этимъ бабамъ!
Съ этими словами онъ легъ въ постель, чувствуя, что выразилъ энергическій протестъ противъ публики, которая увѣнчала «Шарики» Гарольда Горгона успѣхомъ.
Тѣмъ не менѣе на слѣдующій день, когда его пріятель Фредди Ленгдонъ предложилъ ему послѣ завтрака сыграть партію на билліардѣ, онъ отказался подъ предлогомъ неотложнаго дѣла. Хотя не кто другой, какъ этотъ Фредди, и сообщилъ ему столько свѣдѣній о дамскомъ клубѣ, Реджи не счелъ нужнымъ сказать ему, что теперь онъ имѣетъ возможность, если только захочетъ (но онъ не хотѣлъ), проникнуть во всѣ тайны «домашняго чая».
Въ концѣ концовъ, посѣтивъ своего оружейника и обсудивъ съ нимъ нѣкоторые интересные вопросы относительно преимуществъ гладкоствольнаго ружья, онъ все-таки пошелъ въ дамскій клубъ. Собственно говоря, у него и въ мысляхъ не было идти туда (такъ онъ увѣрялъ себя), но, очутившись случайно въ Стрендѣ, онъ разсудилъ, что невѣстка обидится на него, если онъ не зайдетъ въ клубъ, «хотя бы посмотрѣть, какъ этотъ Гарольдъ Гортонъ проглотитъ свою чашку чаю». Вотъ какъ былъ имъ поставленъ вопросъ.
Онъ безъ труда нашелъ клубъ. Послѣдній занималъ три комнаты въ невзрачномъ многоэтажномъ домѣ, въ одномъ изъ боковыхъ переулковъ Стренда. У Розамунды было всего шестеро гостей, въ томъ числѣ двое мужчинъ, съ которыми невѣстка тотчасъ познакомила его. Ни тотъ, ни другой не носилъ фамиліи Гортона, и это не удивило Реджи: оба показались ему съ перваго же взгляда слишкомъ приличными свѣтскими людьми, чтобы въ комъ-нибудь изъ нихъ можно было заподозрить автора такого отвратительнаго романа, какъ «Шарики». Розамунда познакомила его также и съ дамами. Одна изъ нихъ, красивая молодая дѣвушка, миссъ Клермонтъ, показалась ему симпатичнѣйшей женщиной въ мірѣ. Кромѣ того, она была изъ Іоркширскихъ Клермонтовъ; ея отецъ былъ генералъ, младшій братъ Мортимера Клермонта, а Реджи былъ знакомъ съ генераломъ.
— Какъ я радъ, что встрѣтилъ васъ здѣсь, миссъ Клермонтъ, — сказалъ Реджи. — Съ тѣхъ поръ какъ я въ городѣ, я пресытился литературными знаменитостями… т. е. меня увѣряютъ, что это знаменитости, хотя я въ первый разъ слышу ихъ имена. Моя невѣстка положительно бредитъ литературными и всякими другими свѣтилами. Вотъ и сегодня, чтобы затащить меня сюда, она придумала приманку въ лицѣ этого Гортона. Вы знаете его?
— Гортона? — повторила она. — Вы говорите о Гарольдѣ Гортонѣ, романистѣ?
— Да, да! Я радъ, что его нѣтъ здѣсь. Вы его знаете?
— Я знаю его очень хорошо, — отвѣтила она, — и даже читала его «Шарики»…
— О!
— И каждому совѣтовала бы прочесть эту книгу. Что означаетъ ваше восклицаніе, мистеръ Эпморъ?
— Меня немного удивило, что вы читали такую галиматью. Согласитесь, что это галиматья.
— Рѣшительно не считаю возможнымъ согласиться съ этимъ. Если бы я считала этотъ романъ галиматьей, я бы, не колеблясь, заявила объ этомъ и совѣтовала своимъ друзьямъ не брать его въ руки.
— Благодарю васъ за то, что вы включаете меня въ число своихъ друзей, но все-таки прошу васъ, миссъ Клермонтъ, не совѣтуйте мнѣ читать этотъ романъ. До сихъ поръ мы такъ сходились съ вами во взглядахъ.
— Прочтите «Шарики», мистеръ Эпморъ, — сказала миссъ Клермонтъ, слегка покраснѣвъ.
— Хорошо, я прочту этотъ романъ на сонъ грядущій, — отвѣтилъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Но вы позвольте мнѣ потомъ въ отместку разругать его передъ вами.
— Сдѣлайте одолженіе. Имѣйте, впрочемъ, въ виду, что вы обошлись уже безъ моего позволенія.
— Но я не ругалъ его отъ всей души. Вѣдь я еще не читалъ его.
— Вотъ эти мило! — воскликнула она. — Но скажите, пожалуйста, развѣ справедливо называть книгу, которой вы еще не читали, галиматьей?
— Можетъ быть, и не совсѣмъ справедливо, но я приблизительно знаю, о чемъ тамъ идетъ рѣчь, — навѣрное, о какомъ-нибудь «вопросѣ» — а все это я считаю галиматьей.
— Вотъ вы и ошиблись, мистеръ Эпморъ. Несомнѣнно во всякомъ случаѣ одно — что вы не имѣли права называть галиматьей то, чего вы не читали.
Онъ замѣтилъ, что ея щеки опять немного покраснѣли при этой усердной защитѣ — не той именно книги, которая носила названіе «Шарики», но общаго принципа, что нельзя ругать книги, не читавши ея.
— Я виноватъ передъ мистеромъ Гортономъ, — сказалъ Реджи. — Я признаю, что съ моей стороны было несправедливо ругать его, не читая, но я обѣщаю вамъ, что постараюсь пріобрѣсти право для самой законной руготни, какой только можетъ пожелать его лучшій другъ.
— Знаете, мистеръ Эпморъ, — сказала дѣвушка, — я начинаю приходить къ заключенію, что даже лондонскіе литературные кружки могутъ поучить Гемпширскихъ джентльменовъ правиламъ честнаго поединка. Обыкновенно мы ждемъ отъ провинціи всѣхъ тѣхъ добродѣтелей, которыхъ, по общему мнѣнію, нельзя обрѣсти въ столицѣ. А между тѣмъ за эти пять минутъ вы успѣли вынести безповоротное осужденіе книгѣ, которой никогда не читали, а потомъ, извиняясь въ этомъ, сказали, что прочтете ее лишь за тѣмъ, чтобы имѣть право ругать ее. Смѣю васъ увѣрить, что мы, лондонцы, гораздо справедливѣе васъ. Мы, правда, ругаемъ книги, но считаемъ нужнымъ напередъ прочесть ихъ, а когда читаемъ ихъ, то дѣлаемъ это безъ всякой предвзятой мысли, вовсе не имѣя въ виду, во что бы то ни стало, потомъ ругать ихъ.
Теперь пришла для Реджинальда Эпмора очередь покраснѣть. Уже давно не приходилось ему слышать подобнаго упрека. Но что было хуже всего, онъ сознавалъ, что заслужилъ его; онъ чувствовалъ, что совершилъ несправедливость: изъ того, что человѣкъ написалъ книгу, вовсе не слѣдуетъ, что съ нимъ можно обходиться безцеремоннѣе, нежели съ обыкновенными смертными.
— Я чувствую, что заслужилъ болѣе серьезный упрекъ чѣмъ тотъ, который вы мнѣ дѣлаете.
Она засмѣялась при видѣ его смущенія.
— Я очень рада, если мнѣ удалось убѣдить васъ, что даже писатель имѣетъ право на защиту, когда на него нападаютъ, — сказала она. — Я увѣрена, что вы будете безпристрастны къ бѣдному Гарольду Гортону.
— Можете на это разсчитывать, — съ жаромъ отвѣтилъ онъ. — Я бы даже искренно желалъ, чтобы романъ понравился мнѣ.
— О, нѣтъ. Вы вовсе не должны приниматься за чтеніе съ намѣреніемъ найти романъ хорошимъ. Единственное, чего я прошу въ интересахъ несчастнаго Гарольда Гортона, это — справедливости. Никакого пристрастія ни въ ту, ни въ другую сторону. До свиданія, мистеръ Эпморъ.
— Во всякомъ случаѣ я радъ, что мистера Гортона здѣсь не было, — сказалъ онъ, пожимая протянутую ему руку. — Какъ видно, вы съ нимъ такіе друзья, что, будь онъ здѣсь, я бы не имѣлъ удовольствія бесѣдовать съ вами.
Она разсмѣялась и слегка покраснѣла.
Нѣсколько минутъ спустя, возвращаясь съ Розамундой изъ клуба, онъ признался ей, что восхитительно провелъ время.
— И я очень радъ, что вашего льва тамъ не оказалось, — добавилъ онъ.
— Моего льва? Какого льва? — спросила невѣстка.
— Да кого же можно назвать львомъ, какъ не Гарольда Гортона, — отвѣтилъ онъ. — Не думаю, чтобъ я такъ пріятно провелъ время, будь онъ тамъ. Онъ бы навѣрное завладѣлъ миссъ Клермонтъ. Эти литературные младенцы, очевидно, не хуже простого смертнаго понимаютъ толкъ въ красивыхъ и интересныхъ женщинахъ. Да, да! Онъ и миссъ Клермонтъ, кажется, большіе друзья.
— Какъ вы докопались до этого? — спросила невѣстка, глядя на него смѣющимися глазами.
— Какъ? Очень просто. Я началъ передъ нею ругать Гортона.
— Боже! Вы ругали Гортона?
— И еще какъ! Но миссъ Клермонтъ вступилась за него и порядочно задала мнѣ.
— Какъ это?
— Она мнѣ напрямикъ заявила, что съ моей стороны очень недобросовѣстно нападать на Гарольда Гортона, когда я не читалъ его романа.
— Но развѣ она не права?
— Разумѣется, права. Я и не отрицалъ этого, надѣлъ власяницу и посыпалъ пепломъ главу. Я обѣщалъ купить книгу и даже прочесть ее. Но что за прелестная дѣвушка!
— Она всѣмъ нравится.
— Я бы не прочь еще разъ свидѣться съ нею.
— Въ такомъ случаѣ приходите ко мнѣ въ слѣдующій вторникъ, — предложила она. — Миссъ Клермонтъ почти навѣрное будетъ у меня.
— А можете вы ручаться, что Гарольда Гортона не будетъ? — спросилъ онъ.
— Ну, какъ я могу ручаться въ этомъ? — воскликнула она.
— Ну, по крайней мѣрѣ, устройте такъ, чтобъ онъ не мѣшалъ мнѣ разговаривать съ миссъ Клермонтъ.
— Относительно этого… Нѣтъ, и относительно этого ничего не могу вамъ обѣщать. Въ моемъ домѣ не дѣйствуютъ договоры о «наиболѣе покровительствуемыхъ державахъ». Наконецъ, вы же мужчина. Отчего смѣло не попытать счастья?.. Такъ вы придете во вторникъ?
— Непремѣнно.
Онъ простился съ нею у ея дверей, а затѣмъ, вмѣсто того чтобы поѣхать къ себѣ домой, пошелъ на Оксфордскую улицу и у перваго книгопродавца купилъ себѣ экземпляръ романа «Шарики».
Былъ уже первый часъ ночи, когда онъ положилъ книгу, дойдя до послѣдней страницы. Съ той минуты, какъ онъ раскрылъ ее, онъ не могъ оторваться. Даже за обѣдомъ онъ положилъ ее передъ собою на столѣ и продолжалъ читать.
Кладя книгу въ сторону, онъ испытывалъ довольно сложныя чувства. Прежде всего онъ чувствовалъ, что прочелъ одну изъ лучшихъ книгъ, когда-либо написанныхъ, но это первое впечатлѣніе тотчасъ уступило мѣсто жгучему ощущенію стыда. Ему было стыдно за ту роль, которую онъ игралъ по отношенію къ этой книгѣ. Онъ, заурядный деревенскій помѣщикъ, понимавшій толкъ развѣ въ удобреніяхъ и не имѣвшій собственныхъ идей ни о чемъ, кромѣ лошадинаго мундштука (его спеціальность), имѣлъ дерзость ругать книгу, каждая строчка которой была отмѣчена печатью глубокаго знанія человѣческаго характера и согрѣта огнемъ любви къ человѣчеству.
Ему было ужасно стыдно. Онъ поступилъ, какъ глупецъ, какъ самый худшій изъ глупцовъ, какъ самоувѣренный и, слѣдовательно, невѣжественный деревенскій болванъ, способный только разсуждать съ фермерами объ удобреніяхъ. Книга касалась вопросовъ, которые съ давнихъ поръ считались открытыми, и повсюду дышала глутокимъ участіемъ къ униженнымъ и оскорбленнымъ. Во всемъ романѣ не было ни одной фальшивой нотки. Онъ это чувствовалъ ясно. Въ числѣ характеровъ, выведенныхъ въ книгѣ, не было ни одного, который бы не производилъ впечатлѣнія жизненной правды.
Нѣсколько часовъ пролежалъ Реджи безъ сна и все думалъ о прочитанной книгѣ, а въ заключеніе рѣшилъ, что если миссъ Клермонтъ любитъ автора такой книги, то она любитъ человѣка, который достоинъ даже ея. Вотъ какого высокаго мнѣнія былъ Реджи о миссъ Клермонтъ.
По утру первымъ его дѣломъ было написать Гарольду Гортону письмо. Онъ чувствовалъ, что не успокоится, пока не сдѣлаетъ этого. Въ письмѣ онъ выражалъ свое удовольствіе по поводу только что прочитаннаго романа, свое сочувствіе цѣлямъ автора и, въ заключеніе, откровенно сознавался въ жестокой несправедливости по отношенію къ автору. Послѣднее обстоятельство, говорилъ онъ, и побудило его къ такому, по всей вѣроятности, необычному шагу, какъ письмо къ автору книги.
Реджи почувствовалъ себя немного спокойнѣе, когда письмо съ адресомъ издателей книги «для передачи Гарольду Гортону» было опущено въ почтовый ящикъ. Обо всемъ этомъ онъ, однако, не счелъ нужнымъ сообщить своему пріятелю Фредди Ленгдону.
Насталъ вторникъ. Реджи явился къ Розамундѣ однимъ изъ первыхъ, но о и а, Віолетта Клермонтъ, уже была тамъ, оживленно бесѣдуя съ господиномъ представительной и интеллигентной наружности. При видѣ его Реджи тотчасъ подумалъ, ужь не Гортонъ-ли это, и ревнивымъ взоромъ слѣдилъ за нимъ, пока миссъ Клермонтъ не замѣтила его и не улыбнулась привѣтливо. Въ одинъ моментъ онъ былъ подлѣ нея, а ея собесѣдникъ обратился къ нѣсколькимъ только что прибывшимъ гостямъ.
— Это Гарольдъ Гортонъ? — прошепталъ Реджи.
— Кто? Какъ? О, нѣтъ, это Ричардъ Блендель, чиновникъ, пріѣхавшій недавно изъ колоній, — отвѣтила миссъ Клермонтъ. — А вамъ не хочется встрѣтиться съ Гарольдомъ Гортономъ, мистеръ Эпморъ?
— Напротивъ, увѣряю васъ, — сказалъ онъ смиреннымъ тономъ. — Никто во всю мою жизнь не пробуждалъ во мнѣ такого стыда! Что за книга! Какой я былъ дуракъ! А вы, зная хорошо то и другое, терпѣливо слушали меня. Вы — великодушнѣйшая изъ женщинъ!
— Должна сознаться, что мое терпѣніе подверглось нѣкоторому испытанію, — отвѣтила она, смѣясь. — Но я была убѣждена, что вы справедливый человѣкъ, и твердо была увѣрена въ книгѣ.
— Справедливый человѣкъ! — воскликнулъ онъ. — Боже! Вы не можете себѣ представить, какъ мнѣ было стыдно, когда я прочелъ первую главу. Я открою вамъ секретъ, миссъ Клермонтъ. Мнѣ было такъ стыдно за свое гнусное поведеніе, что я написалъ автору письмо и сознался ему во всемъ. Я чувствовалъ, что мнѣ остается одно изъ двухъ: или сдѣлать это, или съ первымъ поѣздомъ уѣхать домой.
— Я знала, что не ошиблась въ васъ. Вы — справедливый человѣкъ.
— Если онъ будетъ здѣсь, я воспользуюсь случаемъ и прямо выскажу ему свое мнѣніе о немъ. Вы съ нимъ, вѣроятно, очень хорошо знакомы, миссъ Клермонтъ?
Пока она отвѣчала, онъ подмѣтилъ легкій румянецъ, мимолетную улыбку, нѣкоторое смущеніе…
— О, да, мы съ нимъ довольно хорошо знакомы. Мы, можно сказать, съ дѣтства росли вмѣстѣ и съ тѣхъ поръ оставались друзьями.
— Я вижу. И вѣроятно, вы знали про его книгу даже раньше, чѣмъ она вышла въ свѣтъ?
— О, да. Ея возникновеніе меня очень интересовало.
— И несмотря на то, вы обошлись со мною вѣжливо, безукоризненно вѣжливо, когда я назвалъ эту книгу галиматьей? Вы — великодушнѣйшая изъ женщинъ!
Она засмѣялась.
— Вы видите, я разсчитывала еще разъ свидѣться съ вами.
— Я тоже!
Это была правда. И когда черезъ полчаса онъ увѣрялъ ее, что еще разъ желалъ бы увидѣться съ нею, онъ тоже говорилъ правду. Онъ считалъ ее не только красивѣйшею изъ женщинъ, но и самою симпатичною, самою остроумною. Вспомнивъ, однако, какъ она смутилась и покраснѣла, когда рѣчь зашла объ ея дружбѣ съ Гарольдомъ Гортономъ, онъ понялъ, что она питаетъ къ нему болѣе, чѣмъ дружескія чувства. Она любитъ Гарольда Гортона!
Катанье на лодкѣ, затѣянное Розамундой, довершило судьбу Реджи. По таинственному вмѣшательству Провидѣнія, которому въ значительной мѣрѣ содѣйствовала и опытная хозяйка, Реджинальду было поручено убрать въ корзину остатки завтрака. Онъ стоялъ на колѣняхъ по одну сторону корзины, а миссъ Клермонтъ опустилась на колѣни по другую. Ни одного человѣческаго существа не было вблизи. Со времени описанной встрѣчи у Розамунды они видѣлись уже три раза, и вотъ почему, когда ихъ руки столкнулись надъ остатками пирога, онъ позволилъ себѣ удержать ея руку въ своей.
Послѣ этого они нѣкоторое время сидѣли вдвоемъ на корзинѣ, и онъ старался объяснить ей, какъ полюбилъ ее; онъ спросилъ ее, можетъ-ли онъ надѣяться, что когда-нибудь — онъ готовъ ждать, сколько угодно, — она тоже подаритъ ему безцѣнное сокровище своей любви.
— Мистеръ Эпморъ, — сказала она, — я считаю необходимымъ заявить вамъ, что я связана съ Гарольдомъ Гортономъ. Вѣроятно, вы слышали объ этомъ?
Онъ медленно поднялся на ноги и остановился передъ нею, заложивъ руки въ карманъ.
— Я ничего не слышалъ объ этомъ, — отвѣтилъ онъ, — хотя могъ догадаться. Но я думалъ… И вы любите Гарольда Гортона?
Она отвѣтила послѣ продолжительнаго молчанія:
— Я думаю, что… васъ я больше люблю.
— Боже мой! — воскликнулъ онъ. — Вы считаете себя связанной, хотя любите другого? Бога ради, не губите себя изъ-за ложно понятаго чувства чести.
— Я не думаю, что гублю себя этимъ, — отвѣтила она неувѣреннымъ тономъ.
— Умоляю васъ, подумайте, пока не поздно, что вы собираетесь сдѣлать. Подумайте, какъ ужасно положеніе тѣхъ, кто принимаетъ чувство дружбы за любовь… Ну, знаете, я самъ пойду къ Гарольду Гортону и скажу ему всю правду. Я чувствую, что онъ пойметъ, Тотъ, кто написалъ такую книгу, какъ «Шарики», долженъ понять. Вѣдь весь этотъ романъ построенъ на различіи между дружбою и любовью.
— Что же вы скажете Гарольду Гортону?
— Я скажу ему, что люблю васъ… что вы любите меня… Да! Не возражайте, вы любите меня. Я знаю это, я чувствую это. И онъ пойметъ, что исполненіе вашего ранняго обѣта означаетъ гибель для насъ обоихъ. О, я вполнѣ довѣряю Гарольду Гортону.
Онъ не могъ продолжать, такъ какъ вблизи показались прочіе участники пикника, и вся компанія пустилась въ обратный путь.
Въ тотъ же день, прежде чѣмъ лечь въ постель, онъ написалъ Гарольду Гортону второе откровенное письмо, въ которомъ просилъ знаменитаго романиста удѣлить ему полчаса времени для того, чтобы поговорить по очень важному дѣлу. На слѣдующій день онъ получилъ отвѣтъ, гласившій, что авторъ надѣется встрѣтиться съ мистеромъ Эмпоромъ сегодня же вечеромъ у мистриссъ Беннеттъ Уайзъ. Обстоятельства сложились такъ, что въ тотъ же день онъ получилъ приглашеніе къ мистриссъ Уайзъ, и хотя было сомнительно, чтобы онъ могъ тамъ улучить минуту поговорить наединѣ съ такимъ извѣстнымъ писателемъ, какъ Гарольдъ Гортонъ, тѣмъ не менѣе онъ рѣшилъ пойти.
Онъ явился къ мистриссъ Беннетъ Уайзъ довольно поздно, такъ что его хозяйка уже могла дать себѣ нѣсколько минутъ передышки. Она воспользовалась своей свободой, чтобы спросить мистера Эмпора, кому изъ присутствующихъ онъ желаетъ быть представленъ.
— Вы очень любезны, — отвѣтилъ онъ. — Если можно, представьте меня Гарольду Гортону.
— Идемте, — сказала она. — Вы и авторъ «Шариковъ», навѣрное, сойдетесь другъ съ другомъ.
Мистеръ Эпморъ питалъ на этотъ счетъ большія сомнѣнія. Онъ послѣдовалъ за хозяйкой мимо цѣлой вереницы гостей и вдругъ увидѣлъ Віоллетту Клермонтъ, которая разговаривала съ маленькимъ, невзрачнымъ человѣчкомъ.
— Боже, — подумалъ Реджинальдъ, видя, что хозяйка направляется къ нимъ. — И это тщедущное созданіе — Гарольдъ Гортонъ, мой соперникъ!
— Миссъ Клермонтъ, — сказала мистриссъ Уайзъ, — позвольте представить вамъ мистера Реджинальда Эмпора.
— Извините, — возразилъ Реджи. — Я уже имѣю удовольствіе быть знакомымъ съ миссъ Клермонтъ. Прошу васъ познакомить меня съ мистеромъ Гарольдомъ Гортономъ.
И онъ обернулся къ худенькому человѣчку.
— Какъ! — воскликнула мистриссъ Уайзъ. — Вы уже три недѣли въ городѣ и не знаете, что «Гарольдъ Гортонъ» — псевдонимъ Віолетты Клермонтъ? О, счастливая провинція!
Реджи долгое время молча смотрѣлъ на миссъ Клермонтъ. Затѣмъ онъ разразился довольно пріятнымъ смѣхомъ. Затѣмъ, наконецъ, онъ спросилъ, не угодно-ли ей мороженаго?..
Онъ подалъ ей мороженое, и они усѣлись вдвоемъ въ оранжереѣ.