Сон в руку (Желиховская)/ДО

Алеиксандрович

Сонъ въ руку : Святочный разсказъ
авторъ Вѣра Петровна Желиховская

Источникъ: Желиховская В. П. Фантастическіе разсказы. — СПб.: Типографія А. С. Суворина, 1896. — С. 127.

I

Было 24 декабря. Снѣгъ валилъ хлопьями съ утра, а къ вечеру приморозило и луна ярко свѣтила съ прояснѣвшаго неба, когда мы съ мужемъ вернулись домой, усталые, проголодавшіеся.

Намъ приходилось устраивать свое хозяйство на-ново въ городѣ, гдѣ я родилась и провела все свое дѣтство, но который оставила давно и не видала много лѣтъ. Мы едва успѣли устроиться, когда подоспѣли праздники. Даже въ сочельникъ, кромѣ разъѣздовъ для праздничныхъ необходимыхъ закупокъ, пришлось намъ побывать въ нѣсколькихъ мебельныхъ складахъ, — не экономіи ради, а лишь потому, что я обожаю старинныя вещи.

Однако несмотря на усталость, приходилось еще поработать до поздняго обѣда; я терпѣть не могла безпорядка. Надо было указать самой, куда ставить вновь купленныя вещи. Когда двое людей внесли тяжелую, старинную кушетку краснаго дерева на львиныхъ ножкахъ и со львиною головой, свирѣпо глядѣвшей изъ подъ мягкой штофной ручки, — я съ минуту колебалась. Она была куплена для кабинета мужа; но оригинальный фасонъ ея, удобные изгибы, все, — даже до своеобразнаго рисунка ея сѣрой обивки, расшитой пестрыми шелками, — мнѣ такъ поправилось, что я попросила его уступить ее мнѣ… Мнѣ казалось, что на ней удивительно пріятно полежать, въ часы досуга, въ dolce far niente^[1], съ книгой въ рукахъ; помечтать въ сумерки, любуясь огонькомъ въ каминѣ, а не то — грѣшнымъ дѣломъ, и подремать, уютно прислонясь къ ловко выгнутой мягкой спинкѣ.

Мужъ смѣялся надъ моей фантазіей.

— Этотъ прадѣдовскій диванъ такъ великъ, — сказалъ онъ, — что займетъ всю твою уборную. Да его прежде необходимо перебить: крысы съѣли всю бахрому!

— И это очень жаль! — отвѣчала я. — Бахрома и старый штофъ на немъ прекрасны!.. Дѣды и бабушки наши понимали истинный комфортъ и вкусъ имѣли изящный… Я увѣрена, что эта кушетка вышла изъ хорошей мастерской. Обивать ее вновь я не стану, — это было бы святотатствомъ! А просто велю подновить бахрому и кисти.

И такъ громоздкая кушетка была водворена въ моемъ кабинетѣ, комнатѣ, которую мужъ мой, не признававшій необходимости письменныхъ занятій для жены, упорно называлъ «уборною»; а на стѣну надъ кушеткой я прибила лампу съ матовымъ абажуромъ, собственно для удобства моихъ чтеній.

Звѣзда, путеводительница Волхвовъ, давно просіяла на морозномъ небѣ. Постныя щи и кутья давно были поданы и стыли; человѣкъ два раза приходилъ докладывать что «кушать подано», а у меня все еще находилось то одно, то другое дѣло, я все еще устраивала и переставляла вещи, то отходя, то снова возвращаясь. Я бы не медлила, еслибъ не увѣренность, что Юрій Александровичъ занятъ; я слышала голосъ его въ другой сторонѣ дома, — все равно пришлось бы ждать его. Но среди моихъ хлопотъ и возни меня начинало интересовать почему онъ, такой всегда пунктуальный, медлитъ и на кого сердится?.. Голосъ его раздавался раздраженнѣе и громче. Онъ съ кѣмъ-то имѣлъ крупное объясненіе…

Любопытство превозмогло голодъ. Я оставила свою комнату, но вмѣсто столовой прошла къ мужниному кабинету и остановилась у дверей, въ недоумѣніи. Я знала, что ничего не совершаю беззаконнаго, — у насъ не было тайнъ. Черезъ полъ часа онъ разсказалъ бы мнѣ самъ въ чемъ дѣло.

Я услышала незнакомый, мужской голосъ, который авторитетно говорилъ:

— А я утверждаю истину! Жена ваша не имѣетъ правъ на этотъ капиталъ. Онъ завѣщанъ прадѣдомъ ея княземъ Рамзаевымъ, наслѣдникамъ его старшей дочери лишь на тотъ случай, если, по истеченіи пятидесяти лѣтъ, не окажется наслѣдниковъ его меньшого сына, князя Павла Рамзаева. Наслѣдница князя Павла существуетъ, — какъ я имѣлъ уже честь докладывать, — это внучка его, дочь родного его сына, миссъ Рамсей…

— А я вамъ говорю, что все это ложь! Что васъ самого обманули какія-то авантюристки, которыя надѣятся помощью созвучія фамилій воспользоваться не принадлежащимъ имъ! — сердито возражалъ мой мужъ, ходя большими шагами по неустроенному еще кабинету, между связками бумагъ и книгъ разложенныхъ по полу, открытыми ящиками и зіяющими шкафами. — Доказательства должны бы сохраниться, — а ихъ нѣтъ!

— А кольцо? — прервалъ посѣтитель. — А печать?

— И кольцо, и печать легко могутъ быть украдены, и поддѣланы, и всяческою случайностью могли попасть, послѣ смерти Рамзаева, первымъ встрѣчнымъ. Должны были быть документы, бумаги, законныя свидѣтельства…

— Но если я вамъ говорю, что они сгорѣли!.. Пожаръ все уничтожилъ, когда мужъ госпожи Рамсей еще былъ ребенкомъ. Онѣ въ томъ не виноваты! Конечно, повторяю, законныхъ доказательствъ и документовъ на право наслѣдства у нихъ нѣтъ. Но — всякій по себѣ судитъ — я взялся переговорить съ вами о ихъ правахъ, извѣстить о нихъ вашу супругу, потому что я, будучи увѣренъ въ ихъ личностяхъ, отдалъ бы имъ ихъ собственность… Это достовѣрно.

— Не менѣе достовѣрно и то, что и я бы поступилъ точно такъ же, — высокомѣрно возразилъ мой мужъ, и я уже слышала въ его тонѣ знакомую мнѣ нотку гнѣва, который онъ не всегда умѣлъ сдерживать, — если бы я былъ увѣренъ въ этомъ! А я не только не увѣренъ, но вполнѣ сознательно отвергаю всякую возможность такого факта… Какъ?.. Чтобы существовали законные наслѣдники капитала, отложеннаго прадѣдомъ моей жены, и — пятьдесятъ лѣтъ зная объ этомъ — молчали о своихъ правахъ?! Чтобъ этому повѣрить — надо быть помѣшаннымъ или…

— Или?.. что-же?.. Доканчивайте, милостивый государь!

— Что-жъ? и докончу!.. Или надо быть самому заинтересованнымъ въ успѣхѣ этого… необыкновеннаго предпріятія.

— Другими словами: мошенническаго предпріятія, хотѣли вы сказать? — со сдержаннымъ гнѣвомъ прервалъ посѣтитель. — Такъ я долженъ вамъ сказать…

Но тутъ я, въ смертельномъ страхѣ за исходъ этого дурно разыгрывавшагося объясненія, неожиданно вошла въ комнату, чтобъ прервать его до бѣды.

— Обѣдать подано, другъ мой! — сказала я, будто не замѣчая нашего посѣтителя.

Но онъ самъ всталъ и почтительно поклонился. Я увидала пожилого человѣка, съ загорѣлымъ, открытымъ лицомъ, обросшимъ бородою, съ честными сѣрыми глазами, прямо смотрѣвшими въ глаза каждому. Его форменный сюртукъ сказалъ мнѣ, что онъ морякъ и, какъ было по всему видно, морякъ испытавшій не одну бурю морскую и житейскую.

Я тутъ-же успокоилась. Юрій вспылилъ — это правда, но гость его не изъ тѣхъ, что готовы вспыхивать по первому шероховатому прикосновенію.

Я отвѣчала на поклонъ и посмотрѣла на мужа, ожидая, что онъ назоветъ его.

Юрій Александровичъ проговорилъ неохотно:

— Капитанъ Торбенко. Только что прибылъ изъ кругосвѣтнаго плаванія и явился къ намъ уполномоченнымъ какой-то англичанки, госпожи Рамсей, имѣющей претензію быть вдовой твоего дяди, князя Рамзаева.

— Какого именно? — освѣдомилась я, — двоюроднаго?.. Сына дядюшки моего отца, — князя Павла?

— Такъ точно-съ, — подтвердилъ морякъ.

И обратясь съ готовностью повторилъ все мною слышанное изъ-за дверей.

— Что-же! очень можетъ быть! — сказала я. — Если это правда, то безъ сомнѣнія дама эта или дочь ея имѣютъ право на отложенный прадѣдомъ нашимъ капиталъ.

— Вотъ!.. Это именно то, что я имѣлъ честь доказывать вашему супругу! — обрадовался Торбенко, и все лицо его расцвѣло широкой улыбкой.

— Конечно!.. Дѣвушка эта вѣдь такая-же правнучка князя Петра Павловича Рамзаева, какъ и я!

Тутъ мой мужъ нахмурился.

— То есть это что же значитъ? — спросилъ онъ, сердито на меня уставившись. — Не хочешь ли ты по первому слову какой-то самозванки, подарить капиталъ въ сорокъ тысячъ?.. Вѣдь десять тысячъ князя Петра, въ пятьдесятъ-то лѣтъ, должны возрасти болѣе чѣмъ вчетверо.

— Во сколько-бы онѣ ни возросли, деньги эти безспорно должны принадлежать княжнѣ Рамзаевой, если она существуетъ.

— Да! Если она существуетъ! — гнѣвно разсмѣялся мой мужъ, въ то время какъ его собесѣдникъ, не воздержавшись, радостно протягивалъ мнѣ руку.

Я подала ему свою, улыбаясь.

— Я зналъ! Я зналъ, что вы будете моего мнѣнія! — повторялъ онъ, пожимая мнѣ руку, да такъ, что пальцы мои безпомощно хрустнули въ его закорузлыхъ ладоняхъ.

— Еще-бы! Точно такъ-же, какъ и Юрій Александровичъ! — сказала я. — Двухъ мнѣній о такомъ простомъ дѣлѣ у честныхъ людей и быть не можетъ.

— Безъ сомнѣнія. Только для этого надо, чтобъ личности, имѣющія претензію носить имя и титулъ твоихъ предковъ — представили на нихъ свои несомнѣнныя права!

Морякъ вскочилъ и, прямо на меня глядя, спросилъ:

— Вамъ, конечно, извѣстны печать и гербъ князей Рамзаевыхъ, сударыня?

— Разумѣется! У меня и теперь бабушкина печать, которую она наслѣдовала отъ отца своего.

— Такъ вотъ-съ. Не угодно ли вамъ посмотрѣть и рѣшить: что это такое?

Торбенко вынулъ изъ кармана тщательно сложенную бумажку, съ оттискомъ на ней небольшой, особенно отчетливо, выдавленной печати.

— Это несомнѣнно гербъ князей Рамзаевыхъ! — не колеблясь подтвердила я.

Морякъ чуть не подпрыгнулъ отъ восторга и повернулся къ мужу, торжествуя.

— Да кто-же въ этомъ сомнѣвался? — вскричалъ сердито Юрій. — Это не только печать Рамзаевыхъ, но весьма вѣроятно, что она сдѣлана именно кольцомъ князя Павла, какъ вы то утверждаете. Но что-же это доказываетъ?.. Что кольцо, какъ и подобаетъ дорогой и прочной вещи, пережило своего хозяина и служитъ нынѣ замыслу ловкихъ особъ, желающихъ имъ воспользоваться для присвоенія себѣ чужой собственности, — вотъ и все!.. Это кольцо съ печатью, подаренное княземъ Петромъ сыну своему, предъ его отбытіемъ въ кругосвѣтное плаваніе, — изъ коего онъ не вернулся и ни разу не писалъ, — значится даже въ нашей семейной хроникѣ. Вѣдь я самъ немного въ родствѣ съ князьями Рамзаевыми… Я даже прекрасно помню, какъ покойница матушка моя разсказывала, что ея мать ужасно любила своего кузена, Поля Рамзаева, — чуть не заболѣла отъ горя, когда онъ пропалъ. Будучи совсѣмъ старушкой, бабушка не могла разсказывать безъ слезъ объ умилительномъ прощаніи старика Петра Павловича съ уѣзжавшимъ сыномъ. Старый князь тогда-же далъ ему это гербовое кольцо, снявъ съ своего пальца. И ладонку, съ образомъ Петра и Павла, снялъ съ груди и надѣлъ на него…

— Ну вотъ-съ, какъ хорошо! Вы сами изволите помнить! — прервалъ морякъ. — Объ этомъ образкѣ госпожа Рамсей тоже мнѣ разсказывала: мужъ ея, послѣ смерти отца, носилъ его нѣсколько лѣтъ на груди. Вѣдь его также звали Петромъ, въ честь дѣда…

— Такъ куда-же дѣвался этотъ образъ? — спросила я.

— Затерялся, — добродушно пожалъ плечами Торбенко. — На ночь маленькій князь снималъ его и вотъ, было ему лѣтъ десять, когда случился у нихъ пожаръ и все имущество ихъ, всѣ бумаги и документы сгорѣли… Вдова Рамзаева или Рамсей, — какъ ихъ прозвали на англійскій ладъ въ Америкѣ, — едва могла спастись со своимъ сыномъ… Все погибло. Погибла и ладонка. И кольцо не уцѣлѣло-бы, еслибъ вдова князя Павла не носила его сама постоянно… Въ этой гибели и заключается причина молчанія его наслѣдника, Петра Рамсея. Добродушный и скромный былъ онъ человѣкъ! — съ улыбкой продолжалъ объяснять морякъ, обращаясь ко мнѣ лично. — Утративъ доказательство на принадлежавшій ему титулъ, князь Петръ оставилъ и помышлять о правахъ на возстановленіе своей личности въ Россіи. Къ тому же, онъ сжился со вторымъ своимъ отечествомъ, Америкой, до такой степени, что пожалуй и самъ бы забылъ, кто онъ такой, ежели-бы ему не попалась публикація… Обрывокъ старой газеты, о которой я говорилъ супругу вашему.

— Но я не слышала… Какой газеты? — спросила я, сильно заинтересованная.

— Англійской газеты, въ которой дѣлался вызовъ наслѣдникамъ князя Павла, — объяснилъ мнѣ мужъ.

— Ахъ, какъ-же!.. Я знаю. Такіе вызовы и заявленія о капиталѣ положенномъ на имя ихъ прадѣдушкой — много лѣтъ печатались въ русскихъ и иностранныхъ газетахъ…

— Да знаю! — нетерпѣливо прервалъ Юрій Александровичъ, продолжая ходить и вертѣться по кабинету, какъ левъ по клѣткѣ. — Знаю!.. Чуть ли не моя бабушка, — та самая, что питала романическую страсть къ кузену Полю, — и слѣдила за ихъ печатаніемъ. Но никто, никогда, на нихъ не откликнулся.

— Я самъ читалъ такое заявленіе, — сказалъ Торбенко. — Оно хранится у вдовы вашего дядюшки…

— Что ни мало не доказываетъ, что хранящая его особа есть точно вдова князя Петра Рамзаева — Петра нумеръ второй! — насмѣшливо замѣтилъ мужъ мой. — Скажите сами, не удивительно-ли, что, прочитавъ объ этомъ, князь Рамзаевъ — если это былъ онъ — не заявилъ о себѣ?

— Онъ заявлялъ! ужъ это извините!.. Онъ нѣсколько разъ писалъ на имя дѣда, но письма его, вѣроятно, не доходили… Вы сами изволили, помнится, сказать, что старый князь, переживъ всѣхъ дѣтей своихъ, впалъ въ дѣтство и послѣдніе годы не могъ дѣйствовать самостоятельно.

— Это правда, но его окружали люди честные и правоспособные…

— Его родная дочь, бабушка моя Коловницына, распоряжалась всѣмъ, — прервала я мужа. — Она, полагать надо, горевала о братѣ не менѣе его самого и радостно схватилась бы за всякую о немъ вѣсть…

— Быть можетъ, при жизни ея, о Рамзаевыхъ еще и не было вѣстей… — вставилъ Торбенко.

Но я не дала ему договорить:

— Помилуйте! Когда бабушка умерла, ея сынъ, отецъ мой, былъ уже взрослый человѣкъ и смѣю увѣрить васъ, что онъ не совершилъ бы дурного дѣла ни изъ-за какого наслѣдства! — вскричала я горячо. — Если бы хоть одно письмо дяди Павла или сына его было получено, оно не осталось бы безъ послѣдствій и безъ отвѣта.

— Не сомнѣваюсь въ томъ, сударыня. Это доказываетъ лишь то, что письма князя Петра не доходили до него.

— Куда же могли они дѣваться?

Морякъ только развелъ руками.

— О, если бы я могъ отвѣтить на вашъ вопросъ, сударыня!.. Я не сомнѣваюсь, что будь у васъ въ рукахъ хоть одно изъ многихъ писемъ, которыя князь Петръ, по увѣренію вдовы его, писалъ своему дѣду, бѣдная маленькая Елена Рамсей вошла бы въ права княжны Рамзаевой и получила бы свое состояніе.

— Елена, говорите вы?.. Ее зовутъ Еленой? — удивилась я. — Это тоже наше семейное имя. Такъ звали бабушку, такъ зовутъ и меня.

— Ни мало не дивлюсь, — отвѣчалъ морякъ, пожимая плечами съ добродушной улыбкой. — Отецъ Елены Рамсей сталъ чистокровнымъ гражданиномъ Соединенныхъ Штатовъ; но его отецъ, князь Павелъ, до самой смерти своей былъ русскимъ и свято хранилъ всѣ преданія и завѣты своей семьи и своей родины. Петръ Павловичъ вѣроятно не разъ слышалъ отъ отца разсказы о семейныхъ преданіяхъ и зналъ семейныя имена ваши… Вотъ вамъ еще доказательство!

— Которое весьма мало доказываетъ, ибо легко можетъ быть случайностью, — упрямо замѣтилъ мой мужъ. — Да что тутъ! Скажу вамъ рѣшительно: вашимъ кліенткамъ, капитанъ, могла бы только помочь выписка изъ свидѣтельства о рожденіи въ Америкѣ сына у пропадавшаго тамъ и пропавшаго безъ вѣсти князя Павла Петровича.

— Ну, мой другъ, положимъ, что мы съ тобой удовольствовались бы доказательствомъ гораздо менѣе формальнымъ, — замѣтила я.

— Напримѣръ?

— Да напримѣръ хоть малѣйшимъ, сколько-нибудь убѣдительнымъ признакомъ дѣйствительности существованія въ Америкѣ брата моей бабушки Коловницыной. Тогда, явилась бы полная возможность вѣрить и тому, что у него остались дѣти!.. А то вѣдь вся семья была убѣждена, что grand-oncle^[2] просто погибъ въ океанѣ или въ плѣну у какихъ-нибудь дикарей…

— Оно почти такъ и было! — прервалъ меня гость нашъ. — Князь Павелъ имѣлъ обыкновеніе заплывать очень далеко и любилъ охотиться. Разъ, во время штиля, они должны были простоять нѣсколько дней у какого-то, мало извѣстнаго островка Океаніи, гдѣ всѣ пассажиры и моряки только и развлекались охотой да купаньемъ, — и тутъ-то пропалъ Рамзаевъ. Всѣ на кораблѣ сочли его утонувшимъ, а дѣло было такъ: онъ забрелъ внутрь острова, охотясь сломалъ себѣ ногу и пролежалъ разбитый, въ безпамятствѣ, вѣроятно, нѣсколько дней. Дать знать о себѣ онъ не могъ; экипажъ его напрасно разыскивалъ и наконецъ моряки ушли, въ полной увѣренности, что онъ погибъ. Онъ и остался въ пренесчастномъ положеніи, плѣнникомъ дикарей-островитянъ…

— Какъ это они его еще не съѣли? Хорошо, что не къ людоѣдамъ попалъ! — посмѣивался Юрій.

Но я нашла его иронію неумѣстною и продолжала разспрашивать Торбенко:

— Какъ же онъ выбрался отъ нихъ? Какъ попалъ въ Америку?

— Да не скоро. Не ранѣе нѣсколькихъ лѣтъ удалось ему попасть на какое-то суденышко, плывшее въ англійскія владѣнія, въ Австралію. Оттуда ужъ его подобрали англичане и очутился онъ въ Соединенныхъ Штатахъ… Не забудьте, что вѣдь это происходило болѣе полувѣка тому назадъ, когда не только что о телеграфахъ, а даже и о паровыхъ-то сообщеніяхъ не вѣдали!.. Что мудренаго, если письма пропадали?.. Еще то возьмите во вниманіе, что князь Павелъ не сидѣлъ въ Вашингтонѣ или Нью-Іоркѣ, а забрался въ такую глушь, гдѣ плугъ и колесо бывали въ рѣдкость. А о сообщеніи съ Европой и помышлять, въ тѣ времена, нельзя было.

— Да какая же крайность его погнала въ такія трущобы?

— А самая наикрайняя-съ! Голодъ, вотъ что-съ. Тамъ титулъ титуломъ, а ѣсть-то всѣмъ равно каждый день надо. Да-съ!.. Вотъ этотъ самый голодъ и погналъ, вѣрно, дѣдушку вашего туда, гдѣ пока до наслѣдства и безъ денегъ можно было сытому быть. А разъ попавъ туда и вырваться стало трудно… Тамъ князь и женился, и умеръ, послѣ тяжкой, говорятъ, и долгой болѣзни… Восьмилѣтній сынъ никогда его не видалъ здоровымъ.

— Однако же сынъ этотъ долженъ же быть крещенъ и гдѣ-нибудь записанъ? — спросилъ мой мужъ. — Были же и въ тѣхъ американскихъ саваннахъ, или пампахъ, какія-нибудь метрики и приходскія книги.

— Захотѣли!.. Тамъ и церкви-то никакой ближе тысячи верстъ, тогда, можетъ, не было… А если и было какое свидѣтельство, такъ и то погибло въ пожарѣ, какъ я вамъ докладывалъ.

— Очень жаль-съ! Очень грустно — для вдовы и дочери князя Петра! — иронически произнесъ мужъ мой, вставая, какъ человѣкъ рѣшившійся прекратить ни къ чему не ведущее объясненіе. — Во всякомъ случаѣ прошу васъ покорнѣйше заявить княгинѣ и княжнѣ мое непремѣнное желаніе передать имъ сполна все наслѣдіе прадѣда, какъ только ихъ прямое происхожденіе отъ князя Павла будетъ несомнѣнно доказано. Жена моя и я готовы и обязуемся исполнить эту волю покойнаго прадѣда, даже въ томъ случаѣ, если бы ей прошелъ законный срокъ, — назначенное имъ пятидесятилѣтіе. Даже и тогда. И своихъ наслѣдниковъ мы обяжемъ къ тому же… Но опять-таки не иначе, какъ по представленіи несомнѣнныхъ доказательствъ ужъ если не законнаго брака, то хоть какого бы то ни было, — законнаго или беззаконнаго, лишь бы дѣйствительнаго рожденія вашего миѳическаго князя Петра и его потомства!.. А затѣмъ-съ, не угодно ли вамъ будетъ откушать нашего простывшаго постнаго обѣда?.. Я думаю, щи успѣли превратиться въ холодный винегретъ. Какъ ты думаешь, Лена?

Нечего и говорить, что посѣтителю нашему, послѣ такого заявленія, оставалось только поспѣшно откланяться, извинившись, что продержалъ насъ голодными.

Пожимая мнѣ съ горячностью руку, Торбенко объявилъ, что надѣется на меня, и вышелъ, разумѣется, не особенно довольный, изъ нашего дома.

Нельзя сказать чтобъ и мой супругъ блисталъ кротостью расположенія духа въ этотъ памятный намъ сочельникъ. Досталось всѣмъ! Въ особенности лакею и повару, допустившимъ кушанья простыть или пережариться… Я молча предоставляла гнѣву его изливаться; да по правдѣ сказать и мало слышала, что вокругъ насъ дѣлалось. Я вся была поглощена только что слышаннымъ: возможностью существованія нашихъ американскихъ родственниковъ, прямыхъ наслѣдниковъ угасшаго въ Россіи рода князей Рамзаевыхъ.

II

Воспоминаніе объ исчезновеніи единственнаго сына прадѣда, Павла Петровича, давно обратилось въ семейную легенду нашего дома. Бабушка моя, Коловницына, наслѣдовавшая все состояніе Рамзаевыхъ, передавала сыну (моему отцу), что несмотря на дѣятельные розыски брата отцомъ ея, на всѣ его письма и публикаціи никогда не было отвѣта. Въ ней и сомнѣнія не оставалось въ смерти князя Павла и въ томъ, что капиталъ, «на всякій случай» отложенный прадѣдомъ моимъ, современемъ перейдетъ къ ея прямымъ наслѣдникамъ, дѣтямъ ея единственнаго сына.

Отецъ мой былъ женатъ два раза; но дѣти его отъ перваго брака всѣ умерли въ малолѣтствѣ. Оставалась одна я, дочь второй жены, рожденная въ старости его, когда ужъ онъ не думалъ имѣть наслѣдниковъ.

Я знала изъ нашихъ семейныхъ воспоминаній, что отецъ мой былъ очень несчастливъ съ первою женой; это была болѣзненная, капризная и недобрая женщина, отравившая послѣдніе годы жизни бабушки, а послѣ смерти ея, положительно притѣснявшая, дожившаго до глубокой старости отца ея, князя Петра Павловича…

Вообще воспоминаніе объ этой дурной и несчастной женщинѣ легло какимъ-то кошмаромъ на всю семью Рамзаевыхъ и Коловницыныхъ.

Мать моя, женщина чрезвычайно богобоязненная, никогда не говорила о ней; но старушка-няня, Мавра Емельяновна, почетное лицо въ нашемъ домѣ, старушка служившая вѣрой и правдой еще первой семьѣ отца моего, разсказывала мнѣ часто, тайкомъ отъ отца съ матерью, эпизоды изъ прошлаго, интересовавшіе меня, какъ всякаго ребенка интересуютъ нянины сказки. Отъ нея узнала я, что ея первая «покойница-барыня — не тѣмъ будь помянута! — нрава была крутого, своеобычнаго и непокладливаго»; что она много сама повинна была въ семейныхъ несчастіяхъ своихъ, въ потерѣ дѣтей… «Никого покойница не любила опричь ихъ, — а ихъ ужъ безъ ума, безъ разуму баловала! — разсказывала Мавра Емельяновна. — Все позволяла имъ! Ни въ чемъ не было имъ запрету, ни завѣту, — вотъ и накликала сама на нихъ бѣду»…

Отчасти это была правда. Старшая сестра моя, едва доживъ до шестнадцати лѣтъ, во всемъ околоткѣ пріобрѣла славу какой-то полоумной, безпардонной сорви-головы. И умерла-то она по своей винѣ. Страстная охотница до лошадей и верховой ѣзды, она, въ отсутствіе отца, выдумала себѣ забаву: сама заводскихъ лошадей объѣзжала. Ну и не совладала съ горячимъ конемъ! Сбросилъ онъ ее на землю, на всемъ скаку, и убилась, бѣдняжка, на мѣстѣ… Мать чуть не умерла сама отъ горя, но за умъ не взялась — съ сыномъ не стала строже; а напротивъ, вѣчно изъ-за него поднимала ссоры съ отцомъ, крикъ и брань съ няньками, гувернерами и учителями и положительно въ адъ превратила семейную жизнь своего мужа. Наконецъ и сынъ не сдобровалъ: по двѣнадцатому году онъ курилъ и кутилъ и до того извелся, что душа въ тѣлѣ едва держалась. А потомъ вздумалось ему, позднею осенью, когда ужъ пруды саломъ затягивало, искупаться; простудился, схватилъ горячку и умеръ, едва не уморивъ и родителей своею смертью. Мать не вынесла этого горя, заболѣла душевною болѣзнью и года черезъ три скончалась въ жестокихъ страданіяхъ.

Вторично мой отецъ женился не скоро, лѣтъ черезъ десять, и совершенно неожиданно для самого себя. Онъ такъ изстрадался въ семейной жизни, что не хотѣлъ и думать о второмъ бракѣ.

Случилось ему пріѣхать, по дѣламъ наслѣдства, въ этотъ самый городъ, гдѣ жили мы теперь. Надо сказать, что городъ и губернія эти искони были гнѣздомъ всѣхъ князей Рамзаевыхъ; здѣсь былъ старый домъ бабушки Коловницыной, гдѣ отецъ мой провелъ все свое дѣтство и первое время женитьбы, живя у нея и у своего дѣда. Возвратясь на родину, онъ снова поселился въ этомъ домѣ, но долго не нажилъ. Его мучили тамъ воспоминанія, отравлявшія счастье вторичнаго его брака, въ который онъ вступилъ, какъ я уже сказала, нежданно-негаданно, тотчасъ по пріѣздѣ сюда. За десять лѣтъ вдовства отецъ мой привыкъ къ перемѣнамъ, къ кочевой жизни; года черезъ три послѣ моего рожденія, не довольствуясь постоянными поѣздками за-границу, онъ вздумалъ совсѣмъ уѣхать; и несмотря на печаль матери моей и нежеланіе ея экспатріироваться, домъ и помѣстья наши здѣсь были проданы, а семейное гнѣздо перенесено въ подмосковныя вотчины Коловницыныхъ. Тамъ я взросла, тамъ умерли мои родители, тамъ я вышла замужъ, и вотъ теперь, по службѣ мужа, пришлось мнѣ снова водвориться на прадѣдовскомъ пепелищѣ.

Домъ, гдѣ я родилась, интересовалъ меня чрезвычайно, не умѣю сказать почему, такъ какъ воспоминаній о немъ я никакихъ не могла сохранить; развѣ по той особой привлекательности, какую сообщили ему разсказы няни Мавры Емельяновны, да еще одной старой тетушки, когда-то гостившей здѣсь въ нашей семьѣ и упорно утверждавшей, будто отецъ мой оттого въ немъ не ужился, что имѣлъ тамъ какія-то «видѣнія»…

— Твой отецъ былъ оригиналъ и фантазёръ! — говорила мнѣ эта допотопная тетушка. — Il était d’humeur fantasque et porté au mysticisme^[3]; но не онъ одинъ, другіе видывали въ вашемъ домѣ странныя явленія… C’était une maison hantée, il n’y a pas a y redire!^[4]

Несмотря на эти предостереженія, очень можетъ даже быть, что именно вслѣдствіе ихъ, я еще на дорогѣ мечтала, что найму этотъ домъ и поселюсь въ прадѣдовскихъ покояхъ. Но это оказалось невозможнымъ. Новые хозяева давно въ немъ не жили и въ теченіе тридцати лѣтъ не ремонтировали его. Онъ стоялъ холодный, заплѣсневѣлый, наглухо заколоченный и въ нѣмомъ запустѣніи доканчивалъ свой долгій вѣкъ… При одномъ взглядѣ на него я поняла, что жить въ немъ невозможно, и втайнѣ подумала, что если могутъ быть дома «посѣщаемые», какъ о немъ утверждала тетушка, то именно теперь въ немъ удобно расхаживать на просторѣ посѣтителямъ-привидѣніямъ. Громко я не высказала своей мысли, зная, что мужъ мой, человѣкъ практическій и реалистъ по образу мыслей, не любитъ такихъ фантазій…

Однако, дня два тому назадъ, увидавъ сторожа у воротъ этого дома, я не воздержалась отъ желанія хоть взглянуть на старыя комнаты, въ особенности на дѣтскую, которую, казалось мнѣ, я еще помнила…

Въ самомъ дѣлѣ, въ ней была оригинальная печь съ колонками и выпуклыми изразцами, на которую я взглянула, какъ на милое воспоминаніе дѣтства. Съ неизъяснимымъ чувствомъ любопытства, печали и неопредѣленнаго страха, пошла я по темнымъ теперь, запущеннымъ покоямъ, съ покосившимися потолками и скрипучими половицами, со старинною мебелью, сложенною и сдвинутою въ безформенныя груды. При видѣ этихъ креселъ, вычурныхъ столиковъ и бюро съ выпуклыми крышками, со множествомъ отдѣленій и ящиковъ, у меня глаза разбѣжались…

— Не продается ли эта мебель? Нельзя ли купить что-нибудь изъ нея? — спросила я сторожа.

— Ой, нѣтъ, сударыня! — отвѣчалъ тотъ. — Это все заповѣдныя вещи, господами отобранныя, которыя я должонъ беречь… Для нихъ больше и печи протапливаю.

— Жаль!.. Я бы купила хоть ихъ. Домъ разваливается — не то бы я его наняла! Да и мебель все равно, даромъ пропадетъ… Скажите, не знаете ли вы: это все вашихъ, теперешнихъ господъ вещи или еще между ними старинная, Рамзаевская мебель? Отъ старыхъ владѣльцевъ не осталось ли въ домѣ чего?..

— Не могу доложить вамъ. Можетъ что и найдется, да я не знаю, потому я при домѣ не болѣ годовъ пяти состою… А вотъ, ежели угодно вашей милости, извольте у купца Барскаго въ складахъ мебельныхъ побывать. У него тамъ этакой старины до пропасти!.. И наша барыня, когда напослѣдокъ отсюда уѣзжала, тоже очень много чего ему продала и на коммисію также отдали, для продажи. А отселева никакъ невозможно!.. По той еще причинѣ, что я господъ ожидаю.

— Какъ?.. Неужели они хотятъ жить въ этой развалинѣ?

— Нѣту-съ, не жить; а прибудутъ сюда молодые господа отобрать: что въ деревню отошлютъ, а что можетъ сами продавать станутъ, не знаю. А домъ никакъ снести желаютъ, по ветхости, и новый строить будутъ.

Юрій Александровичъ спѣшилъ домой, къ своимъ занятіямъ; назвалъ меня фантазеркой и мечтательницей и не далъ даже времени все осмотрѣть въ моемъ старомъ домѣ…

— Неужели ты не боишься, что, отъ сотрясенія половицъ подъ нашими ногами, на голову намъ свалится балка? Или мы сами сквозь полъ провалимся въ подвалъ, на подобіе настоящихъ привидѣній? — смѣялся онъ. — По моему это весьма вѣроятное и единственное «проявленіе» и «посѣщеніе», которое можетъ насъ перепугать въ этой сгнившей скорлупѣ… И признаюсь: я страшусь его гораздо болѣе знакомства съ тѣнью одного изъ нашихъ предковъ.

Я согласилась, что самимъ провалиться или на голову принять потолокъ нѣсколько страшнѣй, чѣмъ увидать привидѣніе; а все-таки вздохнула о старомъ домѣ выходя изъ него и долго оглядывалась на его пожелтѣвшія отъ лѣтъ деревянныя стѣны, сожалѣя о томъ, что скоро ихъ снесутъ и съ ними исчезнетъ послѣдняя память о старомъ родѣ князей Рамзаевыхъ въ этихъ мѣстахъ.

Все это я вспомнила теперь, входя, послѣ нашего бурнаго обѣда, къ себѣ въ комнату, при взглядѣ на мой старомодный диванъ-кушетку. Вѣдь и онъ принадлежалъ «старому дому». По крайней мѣрѣ купецъ Барскій, у котораго я его разыскала по указанію сторожа, клялся мнѣ, что купилъ его еще при распродажѣ Коловницынскихъ вещей, забракованныхъ новыми владѣльцами нашего дома. Юрій былъ убѣжденъ, что это невинная выдумка стараго торговца, смекнувшаго изъ нашихъ разговоровъ въ чемъ дѣло и желавшаго повыгоднѣе сбыть товаръ, считавшійся никуда негоднымъ старьемъ. Но я склонна была вѣрить, что Барскій не лгалъ. Мнѣ было пріятно думать, что я нашла вещь, принадлежавшую искони моей семьѣ; что на этомъ диванѣ сиживали дѣды мои и бабушка, и быть можетъ отецъ мой игрывалъ, будучи ребенкомъ…

Чѣмъ болѣе я вглядывалась въ мою кушетку, тѣмъ болѣе она мнѣ нравилась. Ея мягкіе, спокойные изгибы такъ и манили прилечь… И я прилегла, попробовала свой диванъ и очень уютно свернулась въ глубинѣ его, на атласистыхъ, нѣжныхъ подушкахъ. Такъ уютно и спокойно, что мнѣ ужъ и встать не захотѣлось. Я только потянулась, улыбаясь отъ удовольствія, когда Юрій вошелъ ко мнѣ съ сигарой и чашкой кофе, которыя вѣроятно успокоили и его расходившіеся нервы.

Онъ сѣлъ возлѣ въ кресло, тоже улыбаясь, и сказалъ по обыкновенію съ легкою ироніей въ тонѣ:

— Ага!.. Первый литературно-мечтательный кейфъ на допотопномъ самосонѣ?.. Прекрасно!

«Самосонъ» было у насъ посвященное слово; терминъ прилагавшійся къ спокойнымъ диванамъ, на которыхъ удобно было не только сидѣть, но и спать, потому что они «сами сонъ нагоняли».

— Да, — отвѣчала я. — Лучше этого самосона у меня никогда не бывало!

— Ну, а гдѣ-жъ другой аттрибутъ необходимый для твоего счастія? — продолжалъ посмѣиваться Юрій. — Гдѣ книга въ парижской желтой оберткѣ, со свѣже-измышленными бреднями Зола или Флобера?..

— Что ты, Богъ съ тобой! — протестовала я. — Ужъ назвалъ бы Доде, моего единственнаго избранника въ нынѣшней французской литературѣ!.. Да я сегодня и того читать не стану. Ты забылъ, что сочельникъ…

— Да, да! Твоя правда. Я вотъ отдохну полъ-часика, — усталъ съ разборкой книгъ! — а потомъ съѣздимъ ко всенощной. Хотѣлось бы лобъ перекрестить, хоть подъ великій праздникъ; а то послѣ, какъ втянешься въ службу, такъ ужъ некогда будетъ въ церкви ѣздить, пожалуй!.. Охъ! — потянулся онъ и сладко зѣвнулъ, — тяжела ты шапка Мономаха!.. Дѣла много, а лѣнь одолѣваетъ!

— Тебѣ-то ужъ грѣшно себя въ лѣни упрекать! Что-жъ мнѣ про себя сказать?.. Я и встаю позже и службы у меня нѣтъ, а вотъ тоже къ самосонамъ большое пристрастіе имѣю! — засмѣялась я.

И видя, что его дурное расположеніе духа прошло, рѣшилась вернуться къ сильно занимавшему меня вопросу.

— Но врядъ ли я сегодня засну… Знаешь, это извѣстіе выбило меня изъ колеи!

— Какое извѣстіе?.. Да! моряка-то этого сказка?.. Вотъ ужъ вздоръ!.. Я бы давно забылъ, еслибъ не отвратительный, перестоявшійся обѣдъ!

— Однако нельзя же предположить, чтобъ этотъ господинъ все это выдумалъ?

— Онъ ли выдумалъ, его ли обманули, — я въ это дѣло не вхожу и не намѣренъ разбирать. Надѣюсь, что ты меня достаточно знаешь, чтобъ не заподозрить въ алчности? Намъ съ тобой совершенно и даже болѣе нежели достаточно того, что мы имѣемъ; а дѣтей у насъ, по всей вѣроятности, ужъ и не будетъ… Жадничать мнѣ не для кого. Но зря отдавать капиталъ, какимъ-нибудь авантюристкамъ, нѣтъ у меня ни малѣйшей охоты! Лучше на богоугодныя заведенія пожертвовать.

— Ну, а если въ самомъ дѣлѣ эти Рамсей — Рамзаевы?.. Какъ знать! Нѣтъ у нихъ документовъ, — положимъ; но согласись, что пропажа документовъ — дѣло самое обыкновенное!.. Онѣ не могутъ доказать намъ кто онѣ; но и мы не имѣемъ положительныхъ данныхъ опровергать то, что онѣ говорятъ… Почему же ты такъ убѣжденъ въ ихъ лжи?

— Потому что правда, еслибъ была она въ ихъ разсказахъ, стала бы извѣстна десятки лѣтъ тому назадъ. Одно письмо — могло пропасть; но десятки писемъ — не исчезаютъ. А повѣрь, мой другъ, что князь Петръ, или тѣмъ болѣе Павелъ, дѣйствительно существовавшій и прекрасно знавшій, что семья должна искать его, что отецъ тоскуетъ по немъ, — не разъ и не два написалъ бы въ Россію изъ Америки или Австраліи, гдѣ бы онъ тамъ ни очутился. Если онъ не писалъ и сыну не завѣщалъ, кому и куда писать, то лишь потому, что никакого сына у него не было и самъ онъ сразу попалъ въ такія страны, откуда нѣсть возврата… Надо быть ребенкомъ или восторженной мечтательницей, чтобъ думать иначе и сочинять романы въ нѣсколькихъ томахъ на самое обыкновенное дѣло: смерть человѣка, погибшаго болѣе шестидесяти лѣтъ тому назадъ.

Я не стала противорѣчить, замѣтивъ въ мужѣ вновь пробуждавшееся раздраженіе; но втайнѣ рѣшила, что еще повидаюсь съ Торбенко, напишу его кліенткамъ. Юрій словно понялъ мои размышленія:

— Повѣрь, что я не оставилъ бы этого дѣла, самъ написалъ бы этимъ женщинамъ, еслибъ не очевидная нелѣпость и фальшь… Это выдумка и шантажъ, больше ничего… Подумай сама: могли ли люди нуждаться въ помощи, быть можетъ въ насущномъ хлѣбѣ, весь вѣкъ — и забыть о своемъ состояніи, о своихъ правахъ?.. Если князь Павелъ и предполагаемый сынъ его Петръ были не идіоты, — какъ могли они не попытаться возстановить свои права? Какъ объяснить, что въ теченіе пятидесяти лѣтъ этотъ «Петръ» не только не домогался своего титула и наслѣдія, но даже не написалъ ни разу?.. Вѣдь при немъ и пары́, и почтовыя учрежденія, и телеграфы, — что тамъ ни разсказывай твой капитанъ, легковѣръ онъ или мошенникъ, его дѣло! — вошли въ употребленіе и дѣйствовали исправно. Что же мѣшало ему ими воспользоваться?

— А можетъ быть недостатокъ предпріимчивости, равнодушіе, лѣнь, апатія… — предположила я. — Мало ли странностей въ людяхъ!

— Ну, значитъ онъ былъ форменный идіотъ.

— Не идіотъ, положимъ, а просто человѣкъ неразумный и равнодушный къ благамъ мірскимъ. Россіи онъ не зналъ — и въ титулѣ, а можетъ и въ состояніи, не нуждался… Теперь вдова его и дочь, какъ Торбенко говоритъ, бѣдствуютъ. Но при немъ онѣ жили безбѣдно, быть можетъ богато… Всѣ эти права покойнаго князя, его русское происхожденіе и сама Россія, вѣроятно, казались имъ такими далекими, туманными, миѳическими. Право, мой другъ, это предположеніе возможно…

— При полномъ идіотствѣ — согласенъ.

— Ахъ, какой ты! Заладилъ — идіотство… А хотя бы и такъ. Развѣ жена его и дочь отвѣтственны за поступки князя Петра?.. Должны страдать…

— Князя Петра?.. Ты удивляешь меня, Елена, — сердито оборвалъ меня мужъ. — Ты ужъ признаешь формально этотъ миѳъ?.. Право, можно подумать, что этотъ морякъ околдовалъ тебя!

— Да! Онъ околдовалъ меня своимъ честнымъ лицомъ, своимъ правдивымъ, яснымъ взглядомъ, своею убѣжденною рѣчью! — отвѣтила я. — А подумай, Юрій, если не мы правы, а онъ — какой отвѣтъ дадимъ мы за несчастіе Елены Рамзаевой и ея бѣдной матери?

— Елены Рамзаевой!.. — развелъ руками мой мужъ. — Ну, матушка моя, часъ отъ часу не легче!.. Ты положительно невозможна, своимъ невѣроятнымъ легкомысліемъ, Hélène^[5].

Юрій Александровичъ всталъ и отодвинулъ выпитую чашку кофе. Несмотря на шуточный тонъ его, я видѣла, что въ настоящую минуту лучше не возражать своему главѣ и повелителю; а потому лишь улыбалась на его дальнѣйшія оскорбленія.

— Да, да! — посмѣивался онъ. — Ты была бы весьма легкою добычей гг. Торбенко, Рамсей и К°, еслибъ эта почтенная фирма имѣла дѣло съ одной тобою!.. Ну, такъ если я засплюсь, ты прикажи Машѣ разбудить меня ровно въ шесть часовъ и поѣдемъ ко всенощной.

— Я сама тебя разбужу, другъ мой.

Мужъ вышелъ, а я улеглась половчѣе на своемъ диванѣ, взяла нечитанную еще въ тотъ день газету и стала читать, безъ разбору, что попадалось на глаза.

Мнѣ хотѣлось развлечься посторонними мыслями, но это оказалось трудно. Мысль моя не хотѣла оторваться отъ неожиданно открывавшагося семейнаго романа. Буквы мелькали предо мной, и я читала, но слова не имѣли никакого смысла. Читая эти слова, я продолжала думать о своемъ когда-то пропавшемъ родственникѣ; о романической судьбѣ, которая могла его постигнуть, если онъ не тотчасъ погибъ; о жизни его, полной опасностей, лишеній, тоски по родинѣ и семьѣ; о постепенномъ отчужденіи, вслѣдствіе безсилія напрасныхъ попытокъ, привычки и пріобрѣтенія новыхъ связей… Впрочемъ, если вѣрить моряку, онъ прожилъ не долго. Но вотъ странный человѣкъ — это сынъ его! Возможно ли, хотя бы онъ и не нуждался матеріально, всю жизнь прожить не попытавшись не только вернуться въ свое настоящее отечество, но даже войти въ сношенія съ родными, о которыхъ онъ не могъ не знать? Какъ не попробовать извѣстить ихъ, возстановить свою личность и права?.. Или дѣйствительно письма его пропадали?.. Это невѣроятно!..

А эти бѣдныя женщины, мои американскія родственницы… Всю жизнь проводятъ онѣ въ неизвѣстности, въ заботахъ о кускѣ хлѣбѣ, быть можетъ въ нищетѣ. О, какъ ждутъ онѣ теперь этого добродушнаго моряка, своего адвоката!.. Надежды ихъ возбуждены. Онѣ утѣшаютъ другъ друга, стараются не унывать, ожидая извѣстій изъ дальняго, чуждаго имъ края, откуда можетъ придти къ нимъ спасеніе… Можетъ свалиться благосостояніе и спокойствіе: здоровье — матери, обезпеченіе отъ нужды и горя всей жизни — дочери, счастье имъ обѣимъ… Можетъ! Но придетъ ли?.. Вѣрнѣе, что не дождутся бѣдняжки, по неразумію мужа и отца, обреченныя на вѣчный тяжкій трудъ и страданія…

И не придетъ желанное спасеніе — по нашей винѣ! По нашему недовѣрію, педантизму, сухости сердца и недоброжелательству… Впрочемъ, нѣтъ! Я бы съ радостью отдала имъ должное, подѣлилась бы даже своимъ, если бы только знать и доказать мужу, что онѣ не обманщицы… Но имъ-то наши побужденія безразличны! Какое дѣло имъ, изъ-за корысти и по недобросовѣстности или только по принципу мы овладѣли положеніемъ и не отдаемъ имъ ихъ собственности?

Эти размышленія меня возмущали.

Я ставила себя на ихъ мѣсто и понимала, что онѣ должны насъ презирать и ненавидѣть. У меня никогда не было дѣтей, но я сочувствовала страданіямъ бѣдной матери, ея безпокойству за будущность дочери. Я бы искренно желала утѣшить ее, осчастливить ихъ обѣихъ, даже гораздо болѣе дорогой цѣною, чѣмъ эти ненужныя намъ деньги, имъ принадлежащія по праву… «То есть, вѣроятно принадлежащія имъ!» — поправила я самое себя, вспомнивъ разумные доводы мужа.

Но чѣмъ болѣе я думала о нихъ, тѣмъ сильнѣй хотѣлось мнѣ вѣрить правамъ ихъ и убѣдить въ нихъ мужа. Что-то говорило мнѣ, что онъ ошибается, и я всей душой вѣрила, что такъ или иначе права нашихъ заморскихъ родственницъ будутъ возстановлены.

Я такъ утомилась, что чувствовала, какъ меня одолѣвала дремота и не противилась ей, хотя все продолжала думать о нихъ…

«Бѣдная маленькая Елена! — думалось мнѣ въ сладкомъ полузабытьи, — вѣдь онъ, кажется, назвалъ ее маленькою?.. Бѣдная дѣвочка… какъ она мнѣ приходится? Двоюродною… нѣтъ! троюродною сестрой. Неужели она такъ и проживетъ, не получивъ своего?.. И она тоже промается, какъ отецъ ея и дѣдъ промаялись всю жизнь… Но то были мужчины! Имъ легче было работать… А она бѣдная… маленькая, больная дѣвочка»…

Тутъ ужъ не сознательныя мысли, а какіе-то образы, полусонныя видѣнія маленькой дѣвочки, «Елены Рамзаевой», начали представляться мнѣ. Я почувствовала, что совсѣмъ засыпаю, свернулась поуютнѣй на мягкой кушеткѣ и отлично заснула.

III

Не знаю, долго ли я проспала, вѣроятно не болѣе полу-часа и проснулась вдругъ, — будто кто подтолкнулъ меня… «Всенощная!» — вспомнилось мнѣ, и я поднялась въ ту же секунду.

— Ахъ! Боже мой, не заспалась ли я?.. Надо скорѣе разбудить Юрія и ѣхать…

Противъ обыкновенія, Юрій Александровичъ не заставилъ себя долго ждать и мнѣ самой будить его не пришлось. Видно и онъ былъ проникнутъ во снѣ мыслью о необходимости ѣхать въ церковь. Пока я надѣвала шубу и шляпку, онъ вышелъ въ переднюю и мы очутились вмѣстѣ на крыльцѣ.

Насъ тотчасъ охватило пріятнымъ, бодрящимъ холодомъ морозной, зимней ночи. Звѣздное небо особенно ярко сіяло. Луна не показывалась, но не было темно, потому что все на землѣ какъ-то само собой свѣтилось… Мнѣ очень нравилось такое необыкновенное освѣщеніе. Я шла подъ-руку съ мужемъ и радовалась, что ему пришла благая мысль пройтись пѣшкомъ, въ такой чудесный вечеръ. Это съ нимъ бывало рѣдко, а я любила ходить и шла такъ легко, что не отставала ни мало отъ него, хотя онъ шелъ очень скоро, большими шагами…

— Куда-жъ это ты, Юрій? — спросила я, замѣтивъ, что мы миновали церковь.

— А развѣ ты не рада пройтись? — отвѣчалъ онъ. — Ночь такъ хороша!.. Мы обойдемъ черезъ садъ, такъ будетъ гораздо лучше.

«Не пропустить бы всенощной!» — хотѣла я сказать, но не успѣла…

Не успѣла отъ изумленія.

Мы входили въ темный, городской садъ. Таинственная тишь стояла подъ сводами аллей. Могучія вѣтви деревьевъ сплетались надъ нашими головами, еле вздрагивая отъ ночного вѣтерка и перешептываясь листвой, сквозь которую кое-гдѣ проглядывали, ласково мигая намъ, звѣзды…

Я бывала днемъ въ этомъ саду, но никогда не замѣчала, какъ чудно онъ хорошъ… Правда, тогда была зима… А теперь какія чудныя, развѣсистыя деревья! Какою свѣжестью, какимъ таинственнымъ спокойствіемъ весь онъ переполненъ!

Мы шли молча, долго шли… Казалось этимъ аллеямъ, съ лучистыми просвѣтами, конца не будетъ, а я не чувствовала усталости. Во мнѣ словно разлилась удвоенная сила. Эта живительная ночь и воздухъ дѣйствовали на меня возбудительно.

— Знаешь-ли ты, куда я веду тебя? — вдругъ спросилъ меня мужъ.

— Не знаю, но здѣсь чудо какъ хорошо!.. Какой большой садъ!.. Какая густая, чудная зелень!

— Садъ хорошъ, но не въ немъ дѣло. Сейчасъ мы выйдемъ изъ него и ты увидишь свой бывшій домъ… Тогда ты не имѣла времени хорошо осмотрѣть его; такъ полюбуйся имъ теперь. Погляди, какъ онъ ярко сіяетъ.

Въ самомъ дѣлѣ, я увидала, что мы подошли къ оградѣ сада, а за нею, прямо противъ воротъ, за площадью, свѣтился всѣми окнами нашъ бывшій, старый домъ.

Что это значитъ?..

«Ахъ, да!.. Это навѣрное пріѣхали хозяева! — вспомнились мнѣ слова сторожа. — Но зачѣмъ такое яркое освѣщеніе и всѣ окна открыты, такъ что все внутри дома свѣтится какъ въ фонарѣ?»

— Развѣ имъ не холодно? — спросила я мужа. — Вѣдь, кажется, теперь зима?

— Какая зима, Богъ съ тобою! Развѣ не видишь ты, какъ все здѣсь цвѣтетъ и сіяетъ?..

И онъ влекъ меня черезъ пустую, темную площадь, все скорѣе и скорѣе, туда, — къ моему дому.

Тутъ я сообразила, какой я говорю вздоръ. Что такое: лѣто, зима?.. Тамъ, гдѣ мы находились, нѣтъ и быть не можетъ никакихъ временъ года.

Вотъ ужъ мы у самаго дома… Онъ выходилъ на площадь угломъ. Все, что происходило въ угловой комнатѣ, было насквозь видимо всѣмъ прохожимъ; но на площади, кромѣ насъ, не было ни души.

Мы подошли къ самому окну той комнаты. Я тотчасъ ее узнала: въ ней я недавно любовалась старинною мебелью. Но теперь мебель эта была не сложена въ груду, а чинно, въ порядкѣ разставлена въ просторной комнатѣ, по старинному освѣщенной, не лампами, а тяжеловѣсными бронзовыми подсвѣчниками и бра. И все въ этомъ старомъ кабинетѣ смотрѣло какъ-то офиціально, богато, — но не по нашему. Въ высшей степени заинтересованная, я внимательно разсматривала убранство, гравюры по стѣнамъ, тяжелыя кресла и столы съ золоченными арфами, съ львиными ножками, — и вдругъ чуть не вскрикнула отъ удивленья. Кушетка!.. Моя кушетка! Та самая, которую я наканунѣ купила въ мебельномъ складѣ Барскаго. Она или двойникъ ея стоялъ у стѣнки, противъ громаднаго письменнаго стола, рядомъ съ дверями.

— Посмотри, — сказала я мужу, — вотъ пара моей кушеткѣ. И обивка такая же, только новѣе…

Я не успѣла договорить. Дверь отворилась и въ комнату вошла молодая женщина.

Она поразила меня своимъ страннымъ нарядомъ, а еще болѣе сосредоточеннымъ, злымъ выраженіемъ своего красиваго лица.

Точно будто она цѣликомъ сошла со стариннаго портрета, со своимъ высоко поднятымъ шиньономъ, короткою, перетянутою подъ грудью таліей и легкимъ голубымъ шарфомъ… Позвольте!.. Ну, да, точно. Я видѣла такой портретъ… Я знаю эту молодую, сердитую даму. Но… что-жъ это она дѣлаетъ?

Она быстро подошла къ письменному столу; украдкой оглянулась, словно боясь, что за нею подсматриваютъ; наклонилась къ лежавшимъ на виду бумагамъ и письмамъ, и быстрыми, кошачьими движеніями перебравъ ихъ, схватила одно и, еще сердитѣе нахмуривъ брови, гнѣвнымъ, порывистымъ движеніемъ сорвала съ него конвертъ.

Сама не знаю, какъ это сталось, но я слѣдила за движеніемъ ея глазъ по строкамъ, и вмѣстѣ съ нею читала письмо… И по мѣрѣ того какъ я читала и смыслъ его мнѣ уяснялся, я чувствовала, что сердце мое сжимается и холодный потъ проступаетъ на лбу…

Вѣдь вотъ оно!.. Именно оно, нужное мнѣ необходимое письмо!.. Я хотѣла закричать, отнять письмо, — но не могла ни шелохнуться, ни пошевелить языкомъ. Я точно окаменѣла и смотрѣла съ тоскливымъ ожиданіемъ: что будетъ!

Молодая женщина прочла и гнѣвно подумала, — да, подумала. Я читала и письмо, которое она держала въ рукахъ, и мысли, пробѣгавшія въ ея головѣ…

Она подумала:

«Отнять у дѣтей моихъ состояніе?.. Я не позволю!.. Чтобъ этотъ выжившій изъ ума старикъ оставилъ насъ, своихъ законныхъ наслѣдниковъ, ни съ чѣмъ, въ пользу этихъ вновь проявивишхся внуковъ, заморскихъ князей Рамзаевыхъ?.. Не бывать тому!»

И она поднесла было письмо къ горѣвшей свѣчѣ, но въ эту минуту раздались шаги. Сжечь письма молодая женщина не успѣла, а только нервно сжала его, скомкала въ рукѣ и быстрымъ движеніемъ сунула его въ карманъ.

Но она такъ спѣшила, что промахнулась: въ карманъ оно не попало. Я видѣла, что оно скользнуло на полъ и осталось на коврѣ…

Тогда произошло нѣчто смутное, въ чемъ я впослѣдствіи никогда не могла отдать себѣ яснаго отчета.

Въ комнату вошли новыя лица. Старушка, бодрая еще, высокая и красивая женщина, съ умнымъ, открытымъ лицомъ и старецъ, согбенный годами и болѣзнью, опиравшійся на ея руку.

Я всматривалась въ нихъ съ усиленнымъ сосредоточеннымъ вниманіемъ и вмѣстѣ со смутнымъ чувствомъ не то страха, не то печали. Это странное чувство заставляло сердце мое неровно биться, сжиматься и тоскливо замирать… Мнѣ казалось, я была увѣрена, что я знаю людей этихъ, что они мнѣ милы, близки… Но въ то же время я не могла бы ихъ назвать, и мнѣ чувствовалось, что неизмѣримая бездна отдѣляетъ ихъ отъ меня — въ силу этого я не шевелилась. Я не пыталась ни окликнуть ихъ, ни указать на комокъ бумаги, лежавшій у ихъ ногъ; хотя прекрасно сознавала, что это и есть тотъ важный документъ, въ которомъ заключался вопросъ жизни и смерти для дѣтей и внуковъ моего исчезнувшаго когда-то дяди.

Мое смутное состояніе сказывалось все сильнѣе.

Я напрягала всю силу своей воли, чтобы смотрѣть на нихъ, все видѣть и слышать, что они говорятъ между собою… Неопредѣленное сознаніе говорило мнѣ, что я напрасно любопытствую, — что оживленный разговоръ странныхъ лицъ, дѣйствовавшихъ предо мною, не касается интересующаго меня предмета, что мнѣ излишне его слышать; но я все-таки напрягала слухъ и зрѣніе…

Напрасно!.. Съ каждой секундой они или я отдалялись, на меня словно нисходили туманные покровы. Сладкая истома, тихое пѣніе и звонъ окружали меня. Мнѣ казалось, что я отдѣляюсь отъ земли, что я становлюсь легче воздуха, что неодолимая сила уноситъ меня за собою куда-то въ даль, въ высь, въ пространство, — все дальше и дальше отъ стараго дома, отъ этихъ необыкновенныхъ людей, столь мнѣ близкихъ и вмѣстѣ отъ меня далекихъ.

Послѣдними лицами, видѣнными мною въ угловой комнатѣ нашего дома — были двое дѣтей и молодой человѣкъ.

Дѣвочка лѣтъ пяти, съ красивымъ, капризнымъ личикомъ, похожимъ на лицо молодой женщины, желавшей сжечь письмо, — вбѣжала и бросилась къ ней съ просьбой или жалобой, которыхъ я не слыхала; крошечный мальчикъ, заливавшійся смѣхомъ сидя на плечѣ высокаго господина, который внесъ его, широко распахнувъ дверь…

Но при взглядѣ на этого красиваго, стройнаго молодого человѣка, я громко закричала. Хотя между нами ужъ разстилался туманный покровъ, я мигомъ узнала въ немъ своего отца…

Вскрикнувъ, я свалилась съ ужасной высоты.

— Что ты?.. Господь съ тобой, Елена! — услышала я встревоженный голосъ мужа. — Вотъ ужъ пять минутъ я стою надъ тобой и напрасно стараюсь разбудить!.. Ты во снѣ стонешь, кричишь и не можешь проснуться…

Я приподнялась и вопросительно смотрѣла на мужа.

Такъ вотъ въ чемъ дѣло… Я спала!.. Все это мнѣ приснилось… Но съ какой поразительной ясностью!

Мнѣ и теперь рѣшительно казалось, что я видѣла не сонъ, а живыхъ людей. Я еще чувствовала ихъ близость, полную реальность ихъ существованія, какъ бы ихъ невидимое присутствіе возлѣ себя.

Я не могла опомниться отъ яркости впечатлѣнія и только что собралась съ мыслями, хотѣла было прервать восклицанія все еще дивившагося надо мною мужа, разсказать ему свое видѣніе, какъ самъ Юрій Александровичъ заговорилъ послѣдовательнѣе, съ усмѣшкой очень неопредѣленною.

— Скажи пожалуйста, ужъ не сны ли какіе-нибудь вѣщіе тебя тревожили на этомъ допотопномъ ложѣ? — спросилъ онъ, вынувъ изо рта сигару и глядя не на меня, а въ сторону. — Такъ мы съ тобою и проспали всенощную-то?.. Досадно!

— Я вѣрно очень долго спала?

— Да, всенощная ужъ всюду отошла… Ну, дѣлать нечего!.. А я знаешь ли… Престранная вещь! Я видѣлъ во снѣ твой диванъ…

Я даже встала отъ изумленія.

— Ты тоже его видѣлъ?!.

— Какъ — тоже?.. Развѣ онъ и тебѣ привидѣлся?

— Отчасти… Но все равно. Скажи пожалуйста, что же? Какъ же ты видѣлъ мой диванъ?

— Престранно! Я видѣлъ его точно такимъ же, но новѣе и не здѣсь, не у тебя. Онъ привидѣлся мнѣ будто-бы тамъ, въ вашемъ старомъ домѣ, на площади…

Я къ мѣсту приросла и едва ли не открыла рта отъ изумленія.

«Тамъ же! въ томъ же домѣ… Вѣроятно въ той же комнатѣ!» — проносились мысли въ моей головѣ.

Но прерывать мужа я не хотѣла.

— Да, — продолжалъ онъ. — Это престранный сонъ!.. Представь себѣ, привидѣлось будто мы съ тобой не то идемъ, не то летимъ, черезъ какой-то большой, прекрасный садъ и вдругъ видимъ домъ…

— Нашъ старый домъ?.. Ярко освѣщенный! — не выдержавъ прервала я. — И мы остановились подъ окнами…

— Ну да!.. почемъ ты знаешь? — изумился Юрій Александровичъ.

— Ужъ знаю!.. Постой, мой милый, не говори: я скажу дальше. Мы съ тобою стали подъ отвореннымъ окномъ угловой комнаты и увидали тамъ, сначала, одну даму, одѣтую въ старинный костюмъ, какіе носили въ началѣ вѣка. Потомъ вошли другія лица: старушка и старикъ, двое дѣтей и…

— Нѣтъ, нѣтъ! Только старикъ и дѣвочка… Но, послушай, Елена, какъ можешь ты знать?.. Это слишкомъ странно!.. Неужели и ты видѣла тоже?..

— Бога ради! Я скажу тебѣ все, но продолжай теперь. Все, все разсказывай!.. Это въ самомъ дѣлѣ слишкомъ важно!.. Говори дальше.

— Ну, вотъ видишь ли, мнѣ сначала, правда, показалось, что изъ этой комнаты вышли какіе-то люди, но я ихъ не различилъ; а когда сонъ мой выяснился, тамъ, у большого письменнаго стола, сидѣлъ въ вольтеровскомъ креслѣ одинъ старикъ, а противъ него, вотъ на этой самой кушеткѣ-самосонѣ, примостилась маленькая дѣвочка, лѣтъ пяти-шести…

— Черноволосая? Съ хорошенькимъ, но капризнымъ лицомъ? — прервала я.

— Пожалуй, да! Какъ это однако странно!.. Неужели и тебѣ такая же пригрезилась?

— Продолжай! Продолжай!.. Я разскажу свой сонъ послѣ! — вскричала я, въ высшей степени заинтересованная и изумленная.

А сама думала: «Я видѣла начало семейной сцены, онъ — продолженіе… Это ясно».

— Да моему сну сейчасъ конецъ, — равнодушно отозвался Юрій Александровичъ.

Онъ напрасно думалъ обмануть меня притворнымъ равнодушіемъ. По его неровной походкѣ, по нервному подергиванью плечъ, я видѣла, что онъ далеко не спокоенъ. Да ему и не давалось лицемѣріе: онъ то и дѣло сбивался съ хладнокровнаго, ироническаго тона и увлекаясь разсказывалъ съ жаромъ, гораздо болѣе естественнымъ въ данномъ случаѣ.

— Мой сонъ не дологъ, но очень страненъ, — продолжалъ онъ, пожавъ плечами. — Представь себѣ, что я смотрѣлъ на этого старика, на эту дѣвочку будто на своихъ, на близкихъ мнѣ людей. Смотрѣлъ внимательно, съ какимъ-то страннымъ чувствомъ захватывающаго интереса, будто ожидалъ и зналъ, что вотъ сейчасъ произойдетъ что-то важное, особенное… И вотъ еще: никто мнѣ этого не сказалъ, но я вдругъ самъ узналъ, что этотъ старикъ — твой прадѣдъ, князь Петръ Павловичъ Рамзаевъ…

— Такъ было и со мною! — вскричала я.

— Погоди! погоди! — остановилъ меня Юрій. — Вотъ что всего удивительнѣе: я читалъ, я зналъ его мысли…

— Какъ и я… Что-жъ онъ думалъ?

— Ахъ!.. онъ думалъ… Что онъ думалъ? — вдругъ разсердился Юрій и заходилъ, заметался нетерпѣливо по комнатѣ. — Я убѣжденъ, что это не что иное, какъ результатъ давишняго свиданія — съ тѣмъ полоумнымъ капитаномъ-морякомъ!.. Просто впечатлѣніе его росказней, басни о княгинѣ и княжнѣ Рамзаевыхъ!.. Объ американскомъ князѣ Петрѣ Павловичѣ… Какая глупость!

Онъ такъ разсердился, что даже прервалъ свою рѣчь, гнѣвно стукнувъ рукой по столику такъ, что всѣ бездѣлушки на немъ зазвенѣли.

— Ахъ, разумѣется!.. — поспѣшила я согласиться. — Кто жъ будетъ вѣрить снамъ?.. Тѣмъ не менѣе все это интересно своей оригинальностью, такъ почему жъ не разсказать?.. Кончай, прошу тебя. Что-жъ было дальше?.. Ты видѣлъ мысли старика… О чемъ же думалъ онъ?

— Ну да, я видѣлъ, что старикъ именно думаетъ о нихъ… То есть не о нихъ собственно, а о своемъ пропавшемъ сынѣ, — спокойнѣй заговорилъ Юрій, пройдясь нѣсколько разъ и съ улыбкой недоумѣнія вновь остановившись предо мною. — Онъ думалъ, что если князь Павелъ не погибъ, то онъ долженъ быть очень несчастенъ; что можетъ статься у него теперь семья; сынъ, родной его внукъ, князь Рамзаевъ, который нуждается, голодаетъ… И старикъ сокрушался, а я глядѣлъ на него и самъ мучился, сожалѣя его… Ей-Богу!.. Вѣдь приснится же исторія!.. Просто смѣшно!.. Я такъ понималъ его чувства, такъ раздѣлялъ его горе, будто самъ ихъ испытывалъ, съ нимъ заодно… Удивительная вещь эти сны!.. Откуда берется ихъ реальность?.. Вѣдь вотъ, слава Богу, проснулся, разсказываю тебѣ, сознаю же вполнѣ, что это вздорный сонъ, — а между тѣмъ старческое лицо это передо мною и мнѣ и теперь его жаль… Вѣдь вотъ глупость-то!

— Глупость, понятно! — умиротворяющимъ голосомъ отозвалась я. — Ну и что жъ дальше случилось?

Юрій Александровичъ отвѣчалъ не сразу. Онъ сначала походилъ, подумалъ; потомъ остановился среди комнаты, развелъ руками, и полу-сердито, полу-смѣшливо произнесъ:

— Тс-съ!.. Потѣха!

— Юрочка!.. Да разскажи же! — взмолилась я. — Что-жъ ты одинъ потѣшаешься!.. Говори же, что дальше-то было?

— Дальше-то самое удивительное и самое нелѣпое! — вскричалъ онъ. — Вообрази себѣ, что я вдругъ будто бы увидѣлъ у ногъ старика, подъ столомъ, какую-то скомканную бумажку и вдругъ понялъ, что въ ней — все!.. Понимаешь?.. Все самое важное и нужное для вразумленія и успокоенія этого старика, князя Рамзаева. Я не могъ отвести глазъ отъ этого смятаго комка бумаги… Я ясно видѣлъ, что въ немъ отвѣтъ на всѣ его недоумѣнія; что стоитъ ему наклониться, поднять, прочесть — конецъ недоразумѣніямъ, горю и страданіямъ его. И ты представить себѣ не можешь, душа моя, какъ я хотѣлъ ему сказать объ этомъ!.. Я усиливался закричать, указать ему, внушить ему мое знаніе, — но ничего не могъ… И представь себѣ, Hélène^[5]….

Юрій до того увлекся, что забывъ обычную сдержанность, склонился ко мнѣ, къ дивану, на которомъ я сидѣла, и крѣпко ухвативъ меня за плечо, потрясалъ одной рукою, размахивая другой, и продолжалъ:

— Вообрази себѣ только, какъ я обрадовался, когда эта маленькая дѣвчонка, эта правнучка его вѣроятно, вдругъ кубаремъ свалилась вотъ съ этого самаго дивана, нагнулась и подняла эту скомканную бумажку, это письмо его внука, князя Петра Рамзаева…

— И отдала ему? — вскричала я.

— Какое! Не отдала совсѣмъ, негодная дѣвчонка! А еще больше скомкала, подбросила, какъ мячикъ, поиграла и вдругъ, упавъ во весь ростъ на диванъ, вытянула руку и сунула его вотъ такъ — сюда!

И говоря это мужъ мой, для нагляднѣйшаго объясненія, съ маху засунулъ руку между глубокой спинкой и сидѣньемъ моей старой кушетки…

Чрезвычайно заинтересованная его разсказомъ, пораженная совпаденіемъ нашего двойного сна, я сгорала желаніемъ разсказать ему начало своего видѣнія и собралась вскочить и закричать: «А послушай теперь, что мнѣ привидѣлось»…

Но слова замерли у меня въ горлѣ.

Юрій медлилъ подняться, тяжело налегая на плечо мое, а лицо его приняло такое странное и страшное выраженіе, что я перепугалась.

— Что съ тобою, мой милый?.. Тебѣ дурно?! — закричала я, съ ужасомъ вглядываясь въ него.

Онъ молчалъ, да врядъ ли и слышалъ мой вопросъ, потрясенный неожиданнымъ впечатлѣніемъ. Но я немного успокоилась, чувствуя что онъ приподымается…

Онъ приподнялся и сталъ на ноги, но былъ очень блѣденъ и смотрѣлъ не на меня. Растерянный взглядъ его былъ устремленъ на его руку.

Слѣдуя за направленіемъ его глазъ, взглянула и я, и взглянувъ, громко вскрикнула, пораженная: въ рукѣ Юрія была измятая бумага, — комокъ слежавшагося, пожелтѣлаго какъ пергаментъ, стараго письма!..

Разсказывать ли далѣе?

Это было одно изъ писемъ покойнаго князя Петра Павловича, моего двоюроднаго дяди, къ своему престарѣлому дѣду.

Одно изъ многихъ писемъ, стараніями первой жены отца моего не дошедшее до своего назначенія… Бѣдная женщина, зорко оберегая интересы дѣтей своихъ, ихъ самихъ сберечь не умѣла!

Я убѣждена, что такъ удивительно привидѣвшаяся мнѣ съ мужемъ дѣвочка и была та самая старшая сестра моя, что умерла въ ранней молодости, сорокъ лѣтъ тому назадъ.

Чудесно найденное нами въ прадѣдовскомъ диванѣ письмо — вполнѣ возстановляло истину: въ немъ юноша Петръ Рамзаевъ извѣщалъ дѣда, что женится на дочери пастора Стивенса. Княгиня Рамзаева была та самая Екатерина Стивенсъ, а моя новая кузина Елена — меньшая и нынѣ единственная ея дочь…

Нечего и говорить о радости ихъ заступника, капитана Торбенко, которому мы поспѣшили въ тотъ же вечеръ сообщить нашъ двойной сонъ, удивительную находку и полную готовность возвратить наслѣдство прадѣда по принадлежности.

На слѣдующій, свѣтлый, праздничный день Рождества Христова мы телеграфировали госпожѣ Рамсей. Черезъ три мѣсяца княгиня Рамзаева съ дочерью Еленой уже были въ Россіи, нашими дорогими гостьями; а черезъ годъ мы искренно сошлись и полюбили другъ друга, какъ и подобаетъ добрымъ родственникамъ.

Прадѣдовскій диванъ у насъ въ большомъ уваженіи и почетѣ. Такъ какъ у меня нѣтъ дѣтей, то я завѣщаю его кузинѣ Еленѣ и надѣюсь, что не только она, но дѣти ея и внуки будутъ беречь и любить старика, который такъ вѣрно и честно сохранилъ имъ права ихъ и достояніе.

Примѣчанія

1. итал.
2. фр.
3. фр.
4. фр.
5. фр. Hélène — Елена. Прим. ред.