Посреди широкой поляны, облитой луннымъ сіяніемъ, стоялъ могучій вѣковой дубъ.
Нѣсколько человѣкъ, сплетясь руками, едва могли бы охватить его мощный стволъ, а вѣтви дуба раскидывались густымъ шатромъ надъ поляной, гдѣ въ зеленомъ бархатѣ дерна прятались желтыя буквицы, розовые анемоны и дикіе красные гіацинты.
Другія деревья, обступавшія по обѣимъ сторонамъ поляны, казались небольшими сравнительно съ дубомъ-великаномъ, и по праву онъ могъ назваться царемъ всего лѣса.
И онъ словно чувствовалъ это, и былъ полонъ царственнаго величія.
У подножія его разстилался коверъ травы, теперь, ночью, весь серебристый и покрытый влажными жемчужинами росы; надъ нимъ съ темно-голубого неба сіялъ полный мѣсяцъ, и блестѣли, переливаясь, золотые, серебряные, изумрудные, сапфировые огни звѣздъ. А млечный путь казался такимъ же влажнымъ, серебристымъ и жемчужнымъ, какъ дымка росы, витавшая надъ землею. Откуда-то слышалась тихая, едва уловимая музыка; таинственно и нѣжно звенѣли струны, казалось, что это не обыкновенная музыка смертныхъ, написанная черными значками на бѣлой бумагѣ, но просто звуки лѣтней ночи, музыка сферъ, исходящая чудеснымъ образомъ отъ шелеста листьевъ, шопота вѣтра, журчанья серебряныхъ струй, щебетанья, трепетанья легкихъ крылышекъ.
И дѣйствительно, легкія крылышки порхали вокругъ стараго дуба; множество крошечныхъ эльфовъ толпилось и суетилось въ этотъ часъ полнолунія на заколдованной лужайкѣ.
Они въ дуплѣ могущественнаго дуба устраивали изъ моха и цвѣтовъ царское ложе своей повелительницѣ, прекрасной царицѣ эльфовъ — Титаніи.
Эльфъ-Паутинка соткалъ изъ тончайшихъ нитей паутины серебристую ткань для полога ея величеству. Эльфъ-Душистый Горошекъ обвивалъ ложе гирляндами своихъ бѣлыхъ, розовыхъ, блѣдно-лиловыхъ, похожихъ на мотыльки, цвѣтовъ. Эльфъ-Моль перетиралъ самыя жесткія цвѣточныя волокна въ тончайшую душистую пыль; словомъ, хлопотали и трудились всѣ, а нѣжная Титанія въ длинномъ розовомъ одѣяніи, съ кудрями, сотканными изъ лучей мѣсяца милостиво принимала заботы своихъ подданныхъ.
Наконецъ, все было готово.
Царица взошла на ложе, сложила крылья и приказала усыплять себя пѣсней.
Всѣ эльфы, живые цвѣты, изъ цвѣтовъ сдѣлавшіе себѣ наряды, легкимъ роемъ собрались вокругъ ложа Титаніи, кто — покачиваясь на вѣткѣ дуба, кто — пріютившись въ чашечкѣ цвѣтка, кто — протянувшись на широкомъ листѣ лопуха, — и полилась пѣсня:
Съ нашей пѣсней, Филомела,
Слей мелодію свою, —
Баю, баюшки баю!
Чтобъ ничто вредить не смѣло,
Чтобъ царица здѣсь спала,
Не страшась ни чаръ, ни зла.
Ночь прозрачна и тепла,
Тишина съ небесъ слетѣла,
О, царица, почивай!
Баю, баю, баю, бай!..
Прелестная златокудрая головка давно уже приняла выраженіе сладкаго покоя. Спустился серебряный пологъ, густою сѣткой сплелись гирлянды душистаго горошка, чтобы скрыть отдыхъ царицы отъ взора смертнаго.
Мѣсяцъ все ярче и ярче обливалъ голубоватымъ свѣтомъ поляну, а жемчужный опаловый туманъ поднимался все выше и выше и тянулся сіяющей дорогой прямо къ млечному пути и оттуда къ мѣсяцу. Эльфовъ тянуло и манило на эту дорогу, и, увидавъ, что царица уснула, они всѣ сразу вспорхнули, и ихъ толпа, какъ стая вспугнутыхъ птицъ, умчалась туда, къ лунной дорогѣ, «водить круги при мѣсяца сіяньи», что всегда было любимою забавой эльфовъ въ лунныя ночи.
Эльфы неслись воздушной гурьбой. Пэкъ, въ своей зеленой рубашечкѣ и красномъ колпачкѣ, впереди всѣхъ, — Пэкъ всегда былъ впереди всѣхъ, а Душистый Горошекъ старался отъ него не отставать, какъ вдругъ они сразу остановились, словно запнулись, и всѣ остальные за ними: они наткнулись на человѣческое существо.
Существо было скорѣе похоже на самаго крошечнаго эльфа: со спутанными кудрями и большими, темными глазами, оно сидѣло тихонько и съ восхищеніемъ и довѣріемъ смотрѣло на крылатую стаю, остановившуюся передъ нимъ.
— Что ты тутъ дѣлаешь? — спросилъ его Пэкъ.
Онъ хотѣлъ прибавить обращеніе, но не зналъ, сказать ли ему «мальчикъ» или «дѣвочка».
Крохотное существо было закутано въ какую-то вязаную фуоайку, на шеѣ у него красовался полинявшій платокъ, сползшій съ головы, а на ногахъ стоптанные сапоги. По одеждѣ, эльфъ не могъ рѣшить, кто передъ нимъ.
— Отца жду! — тихо и разсудительно отвѣтило крохотное существо блестящему эльфу.
— А кто твой отецъ?
— Благородный аѳинянинъ изъ свиты герцога Тезея! — безъ запинки и съ гордостью прозвучалъ отвѣтъ.
— А, да! Вотъ какъ! — колокольчикомъ зазвенѣлъ смѣхъ эльфовъ.
Теперь эльфы знали, съ кѣмъ они имѣютъ дѣло.
— Ну, твой отецъ еще скоро не придетъ, онъ теперь какъ разъ во дворцѣ у герцога! Пойдемъ съ нами!
Въ одну минуту мальчикъ былъ окруженъ, осмотрѣнъ, обласканъ толпой эльфовъ.
Душистый Горошекъ угощалъ его чѣмъ-то вкуснымъ, Пэкъ посадилъ къ себѣ на колѣни и цѣловалъ кудрявую головку.
— Сколько тебѣ лѣтъ?
— Пять лѣтъ. А вы эльфы?
— Мы эльфы!
— Я васъ давно знаю! Я часто здѣсь бываю и смотрю, какъ вы играете! Мнѣ тоже всегда такъ хотѣлось съ вами поиграть! Можно потрогать твои крылышки?
— Почему же ты не шелъ къ намъ?
— Отецъ мнѣ велѣлъ сидѣть смирно и ни за что къ вамъ не ходить.
— И ты слушался?
— Я его всегда слушаюсь.
— А маму?
— А мамы у меня нѣтъ. Она ушла отъ насъ.
— О, бѣдный крошка! — растрогались добросердечные эльфы, и опять посыпались ласки, нѣжности и поцѣлуи.
Но скоро имъ пришлось бѣжать на зовъ Титаніи, и маленькій человѣкъ опять остался одинъ.
Онъ усѣлся на прежнее мѣсто, откуда ему хорошо было видно все, что дѣлается, сидѣлъ смирно и счастливо улыбался. Ему еще казалось, что нѣжныя ручки треплютъ его по щекѣ, что онъ разсматриваетъ ихъ вѣнки и трогаетъ ихъ блестящія крылышки, что сбылось то, о чемъ онъ такъ долго мечталъ: онъ игралъ съ эльфами! Онъ и завтра и послѣзавтра придетъ сюда! онъ попроситъ ихъ покачать его на вѣткѣ, какъ они качаются, и научить его плясать, какъ они пляшутъ. Можетъ быть, и ему дадутъ вѣночекъ и крылышки. Вотъ-то чудно будетъ! Онъ станетъ летать и кружиться, и будетъ хорошенькимъ, наряднымъ и розовымъ, какъ они.
— Ты что, заснулъ?
Онъ быстро поднялъ головку.
— Нѣтъ, я не сплю!
Передъ нимъ стоялъ высокій, темноволосый человѣкъ съ усталымъ лицомъ.
— Я не спалъ, я игралъ съ эльфами!
— Вотъ какъ! — улыбнулся отецъ, и его лицо освѣтилось нѣжностью. — Ну, пойдемъ!
— Пойдемъ. Я и завтра буду съ ними играть. Посмотри, что. они мнѣ дали… Можно мнѣ завтра съ ними поиграть? Да? Скажи.
— Ну, нѣтъ, завтра больше не придется, — отвѣтилъ отецъ сурово, и глубокая складка легла между его бровей.
— Отчего?
— Завтра, братъ, не велѣно статистамъ приходить, снимаютъ пьесу съ репертуара. Теперь когда понадоблюсь, не знаю. Пока что, пойдемъ-ка по домамъ, пора тебѣ и спать!
— Я кушать хочу!
— Получишь… сегодня получишь, — горько усмѣхнулся отецъ. — Зайдемъ въ лавочку, куплю тебѣ колбасы, братецъ. Хочешь колбасы?
— Хочу, хочу!
Отецъ взялъ его на руки и заботливо поправилъ платокъ на головкѣ. Все стемнѣло. Хлопнула входная дверь, и ихъ обдало морознымъ, пронизывающимъ вѣтромъ. Отецъ поднялъ воротникъ рванаго пальто и крѣпче прижалъ къ себѣ ребенка. Сонъ въ лѣтнюю ночь кончился… началась правда холодной зимней ночи.