Сон бессарабского помещика (Дорошевич)/ДО
| Сонъ бессарабскаго помѣщика |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ II. Безвременье. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 3. |
«И снится чудный сонъ Татьянѣ»…Евгеній Онѣгинъ.
Снится бессарабскому помѣщику сонъ. Снится ему, будто его имѣніе на завтра назначено съ торговъ за неплатежъ процентовъ въ банкъ, — а онъ, помѣщикъ, сидитъ на террасѣ и читаетъ въ газетахъ передовую статью «О процвѣтаніи помѣщичьяго землевладѣнія въ Россіи», гдѣ говорится, что очень ужъ много льготъ и выгодъ предоставлено гг. помѣщикамъ. Тутъ же сидятъ жена, дѣти, гувернантка, двѣ бонны.
Жена разсчитываетъ:
— Завтра имѣнье съ молотка пойдетъ, — гувернантку и боннъ, конечно, отпустить придется. Сама въ гувернантки или, въ крайнемъ случаѣ, хоть въ бонны пойду. То же, слава Богу, кое-чему въ институтѣ училась! А дѣтей можно добрымъ людямъ раздать. Дѣвочекъ мои же портнихи возьмутъ: онѣ шустренькія, а Коленьку по столярной части можно пустить, — у него къ этому пристрастіе. Вотъ, слава Богу, всѣ и устроились!
И среди такихъ-то обстоятельствъ вдругъ слышитъ помѣщикъ: по дорогѣ колокольчикъ звенитъ, бубенцы заливаются.
— Кто бы это могъ быть?
И только что хотѣлъ помѣщикъ распорядиться, чтобы въ погребъ шли и на всякій случай винца нацѣдили, — какъ къ террасѣ подкатилъ щегольской дормезъ на четверкѣ, кучеръ на козлахъ бокомъ сидитъ, лихо такъ, — а изъ дормеза на террасу вышла свинья.
Самая обыкновенная свинья.
Хотя и идетъ на однѣхъ заднихъ ногахъ.
Жирная такая.
Ветчина у нея на ходу такъ и поворачивается, такъ и поворачивается, — слюнки текутъ даже, вотъ какая ветчина!
Вошла, поклонилась на манеръ Чичикова, — голову немножко на бокъ, но, впрочемъ, не безъ пріятности.
Хозяйкѣ къ ручкѣ подошла, дѣтишекъ мимоходомъ по головѣ копытцемъ потрепала.
Изумленному хозяину ножкой шаркнула и вдругъ человѣчьимъ голосомъ спрашиваетъ:
— Имѣю честь видѣть владѣльца селенія Прогорѣшты?
Хозяинъ все больше и больше диву дается, забылъ даже, кто передъ нимъ, самъ поклонился и отвѣтъ держитъ:
— Къ вашимъ услугамъ. Кого имѣю честь?
— Я — свинья!
И такъ это сказала безъ всякой конфузливости, а, напротивъ, съ большимъ достоинствомъ.
Помѣщика даже въ потъ бросило:
«Фу, ты, чѣмъ только нынче люди не гордятся! Ну, времена! Этого, однако, я даже въ Одессѣ не видывалъ».
— Что же вамъ собственно?
— А вотъ, — говоритъ, — сейчасъ все узнаете. Имѣнье ваше, скажите пожалуйста, въ банкѣ заложено?
— Да вы что жё, собственно? Разспросы ваши къ чему же? Вы, можетъ-быть, назначены, — или такъ, по статистикѣ только прохаживаетесь.
— И не назначена, — говоритъ, — и по статистикѣ не балуюсь. Потому что статистика, это — даже съ моей, свиной, точки зрѣнія — есть свинство! Ѣздить по прогорѣвшимъ помѣщикамъ и разспрашивать: «а здорово вы прогорѣли?»
— Гмъ… Зачѣмъ же въ такомъ случаѣ изволили пожаловать?
— Пожаловала я по своей доброй волѣ. А зачѣмъ — объ этомъ будетъ рѣчь впослѣдствіи. Теперь же, будьте добры, на вопросы отвѣчать: ваше имѣнье въ банкѣ заложено?
— И по двѣнадцати закладнымъ еще!
— Это отлично!
«Вотъ и поступки, — думаетъ помѣщикъ, — себѣ пріобрѣла губернскіе, а все-таки сразу видно, что свинья: у человѣка имѣніе заложено, перезаложено, а она радуется!»
— Да, — говоритъ, — это очень хорошо, что только по двѣнадцати. Съ банковской оно, положимъ, тринадцать закладныхъ составляетъ. Число не хорошее! Но бываютъ числа и похуже. Вонъ я тутъ, у вашего сосѣда, была, — такъ у него, не считая банковской, по семнадцати закладнымъ имѣніе забухано. И всѣ семнадцать онъ все «вторыми закладными зоветъ». У меня, говоритъ, — что жъ? Банку долженъ, да по вторымъ закладнымъ. Комики вы, господа! Ну, да это въ сторону. Когда же ваше имѣнье продавать будутъ?
— Не дальше, какъ завтра.
— И это превосходно. У вашего сосѣда вонъ вчера имѣнье продали. А тутъ время, значитъ, еще есть.
— Что же я, по-вашему, до завтрашняго дня сдѣлать успѣю? Если мамалыги хорошенько поѣсть, — такъ хорошій бессарабскій помѣщикъ за такое время даже выспаться-то, какъ слѣдуетъ, не успѣетъ. А вы говорите: «время есть»!
— Спасти можно.
— Да кто жъ бы это меня спасать пришелъ? Хотѣлъ бы я этого дурака видѣть!
— Я!
И копытомъ себя въ грудь стукнула.
— Я — свинья!
«Экъ, — думаетъ помѣщикъ, — ей это званіе какъ понравилось!»
Однако, спохватился и даже въ движеніяхъ суету обнаружилъ:
— Да вы, можетъ-быть, винца красненькаго или бѣленькаго съ дороги не пожелаете ли? Порастрясло васъ, — закусить, можетъ, чего? Я сейчасъ мамалыги велю сварить, брынзы дадутъ. Слава Богу, пока до завтра еще все это есть.
— Благодарствую, — говоритъ, — вина я не пью, потому что состою въ одесскомъ обществѣ трезвости, а мамалыги съ брынзой потомъ не откажусь, съѣмъ. А пока присядемъ, о дѣлѣ поговоримъ!
«Чортъ ее знаетъ, — думаетъ помѣщикъ, — въ первый разъ со свиньей о дѣлѣ говорить приходится».
Присѣли.
— Вы, можетъ-быть, не денегъ ли мнѣ предложить взаймы желаете? — вкрадчиво и издалека началъ помѣщикъ. — Такъ тринадцатую закладную можно хоть сейчасъ… на вашихъ же лошадяхъ и въ городъ… тутъ недалеко!
— Нѣтъ, — говоритъ, — не денегъ! Деньги что? Вздоръ — деньги!
И даже вздохнула, словно правильной жизни человѣкъ, поучающій другихъ безкорыстію.
— Деньги — тлѣнъ.
— Ну, нѣтъ! Этого не говорите. Деньги, это, сколько мнѣ помнится, штука не дурная. Оно, конечно, если съ философической точки зрѣнія — деньги, дѣйствительно, не что иное, какъ тлѣнъ, но тлѣнъ пріятный!
— Деньги — вздоръ! Я вамъ кое-что получше дамъ, чѣмъ деньги.
— Что жъ это такое, что получше денегъ?
— Поросятъ вамъ дамъ. Вотъ что, батенька!
Тутъ помѣщикъ даже со стула вскочилъ, какъ ужаленный.
— Да на кой же чортъ, позвольте васъ спросить, мнѣ ваши поросята дались? Съ кашей я ихъ, что ли, ѣсть буду?
Даже побагровѣлъ весь: такая насмѣшка! А свинья хоть бы что!
— На что вамъ, — говоритъ, — поросята, это я вамъ потомъ объясню. А теперь будьте добры отведите меня въ такое мѣсто, гдѣ бы я опороситься могла. Потому мнѣ время пришло. Я это въ одну минуту, — а потомъ опять за прерванный разговоръ примемся.
Помѣщикъ повелъ свинью на свою постель. Дѣйствительно, какъ говорила свинья, такъ и случилось: не успѣла свинья лечь, какъ двѣнадцать поросятъ появилось. Да какихъ поросятъ, одинъ къ одному, розовыхъ, румяныхъ, «пятачки», словно только что съ монетнаго двора вышли, — такъ и горятъ! Ну, прямо, каши поросята просятъ! Взглянешь, такъ и хочется крикнуть:
— Человѣкъ, сметаны и хрѣну!
— Не надо ли вамъ чего? — помѣщикъ заботливо спрашиваетъ.
За свиньей ужъ ухаживаетъ: этакое на домъ благополучіе видимо снизошло. Двѣнадцать! По числу закладныхъ какъ разъ. А сама — тринадцатая, какъ долгъ банку. Да жирная такая, здоровая, — совсѣмъ капитальный долгъ.
— Нѣтъ, — говоритъ, — ничего. Умыться только дайте. Мы, свиньи, чистоту любимъ.
«Не слыхалъ, — думаетъ помѣщикъ, — про такую вашу добродѣтель!»
Однако, изъ жениной уборной все, что полагается, далъ.
— Ну-съ, — свинья говоритъ, — теперь мы мамалыги поѣдимъ. Я, признаться, послѣ трудовъ проголодалась. А потомъ имѣнье осматривать поѣдемъ. А дѣтишки мои пусть пока съ вашими ребятишками поиграютъ, куда ихъ брать?
Закусили. Велѣлъ помѣщикъ свою коляску новую четверней и съ бубенчиками заложить, — и поѣхали.
— Это что у васъ? — спрашиваетъ свинья.
— Кукуруза.
— Долой! Гарбузами засѣйте, я гарбузы люблю. А это что такое?
— Пшеница.
— И пшеницу долой! Тоже подъ баштанъ пойдетъ!
Словомъ, все, что ни увидитъ, — все долой. Вездѣ однѣ тыквы велитъ сѣять.
Только одни виноградники позволила оставить.
— Это, — говоритъ, — пусть. И вамъ будетъ что пить и я, признаться, виноградныя выжимки страхъ какъ люблю! Ну, а теперь: камень у васъ есть?
— Чего другого, а камня у меня въ имѣньѣ сколько вамъ угодно. Хоть пирамиду строить.
— Ну и начинайте сегодня же сарай строить.
— Что жъ это, однако, будетъ? Для чего въ концѣ-концовъ сараи, когда и класть-то въ нихъ нечего?
— Что будетъ?
Свинья посмотрѣла на помѣщика сбоку, выдержала для важности здоровую паузу и медленно отчеканила:
— Свиной заводъ!
Тутъ помѣщикъ такъ себя со всего размаха во снѣ по лбу хлопнулъ, что даже на другой бокъ перевернулся.
«Какъ же это я раньше, простота я этакая, не додумался. Свинья — вотъ гдѣ спасеніе! Да и дѣло-то, главное, знакомое! Сколько со свиньями возиться приходилось. Поссессоры — свиньи, кредиторы — свиньи, да развѣ мало еще свиней и кромѣ арендаторовъ съ кредиторами. Ахъ, я простота, простота!»
И снится помѣщику чудный сонъ. Нѣтъ у него ни кукурузныхъ полей ни пшеничныхъ, — все одни баштаны, баштаны да сараи, сараи да баштаны. И хрюканье идетъ отъ его имѣнья такое, — въ Кишиневѣ слышно.
На всю Бессарабію его свиньи хрюкаютъ. Да что на Бессарабію, — на весь міръ.
Въ англійской какой-то иллюстраціи даже два портрета напечатано: его, помѣщика, и его свиньи. Такъ рядышкомъ и напечатаны, какъ это всегда бываетъ: авторъ и произведеніе.
Какія свиньи!
По восемнадцати пудовъ свинья!
А все ѣдятъ.
А положенный срокъ пройдетъ, — глядь двѣнадцать поросятъ на свѣтъ появилось.
И какіе старательные поросята! Еще и подрасти не успѣютъ, а ужъ и отъ нихъ поросята идутъ.
Веселыя свиньи! Шить любятъ.
Веселы свиньи, но веселѣе всѣхъ помѣщикъ. Ходитъ себѣ да пятачки считаетъ, — а пятачки-то на солнцѣ, какъ жаръ, горятъ. Прямо монетный дворъ какой-то. Безъ-устали все новые да новые пятачки чеканятся.
Эпидемія какая-то.
Пришлось даже мѣры противъ нея принимать.
Но свиньи даже и противъ принимаемыхъ мѣръ ничего не имѣютъ: такого хорошаго поведенія свиньи.
И снится помѣщику, что свиньи за хорошее поведеніе даже награды удостоились: за добропорядочность позволено имъ за границу ѣздить, — для дальнѣйшаго образованія — въ колбасы.
Снится ему, будто въ Бессарабіи расплодилось свиней столько, что даже телеграммы въ Румынію и въ Австрію полетѣли:
«Свиньями земля наша богата и обильна, а дѣвать ихъ некуда. Отворите границу и кушайте нашу ветчину на доброе здоровье».
И будто бы открыли границу.
Черезъ Унгени, черезъ Волочискъ, идутъ, ѣдутъ, все свиньи, свиньи, свиньи… Пассажирамъ даже мѣстъ нѣтъ. Свиньи въ третьемъ классѣ, во второмъ, даже въ первомъ.
И всѣ за границу.
Австрійскіе таможенные еле допрашивать успѣваютъ.
— Табаку и водки нѣтъ? Водки и табаку не имѣется?
А помѣщикъ смотритъ на мелькающіе мимо поѣзда и изъ «Ревизора» цитату, глядя на окна вагоновъ, съ удовольствіемъ вспоминаетъ:
— Ничего не вижу! Какія-то свиныя рыла вмѣсто лицъ.
И снится ему, что всѣ заграницы колбасой прямо объѣдаются.
А цѣны-то все растутъ и растутъ, и нѣтъ этому ни конца ни предѣла! Да что! На пшеницу и на ту даже цѣны поднялись, потому что бѣлый хлѣбъ на бутерброты началъ очень требоваться.
Нѣмцы — изобрѣтательный народъ! Надоѣло имъ просто колбасу ѣсть, такъ они даже затѣи начали выдумывать!
Liebenwurst[1] — выдумали!
Термометръ любви, изволите ли видѣть!
Сосиски для любящихъ сердецъ.
Мужъ начинаетъ ѣсть сосиску съ одного конца, а жена одновременно — съ другого.
Доѣдятъ, пока губы не встрѣтятся, — и поцѣлуются.
Для новобрачныхъ, конечно, мелкія сосиски. Имъ вновѣ-то это интересно. Для тѣхъ, кто годъ пожилъ, — такъ съ полфунта. Послѣ двухъ лѣтъ — фунтовая, а тамъ больше, больше, длиннѣе, длиннѣе, чтобы разъ въ годъ поцѣловаться, не больше.
И многимъ эта игра такъ понравилась, что свиньи еще больше въ цѣну вошли.
Сидитъ себѣ помѣщикъ и надъ нѣмецкими выдумками похохатываетъ:
— Дѣлать-то имъ нечего!
Вдругъ — телеграмма.
Отъ экономки самого Бисмарка.
«Вышлите срочно наложеннымъ двѣ свиньи самыхъ крупныхъ, юбилею нужны сосиски, Бисмаркъ желаетъ непремѣнно вашихъ свиней».
Тутъ ужъ помѣщикъ окончательно не выдержалъ, барыши сосчиталъ и прямо въ Одессу.
Остановился въ «Сѣверной», весь бельэтажъ занялъ, въ англійскій клубъ пошелъ, 10 тысячъ одесситамъ проигралъ:
— На-те! Долго ждали!
Въ ресторанъ явился, съ итальянкой познакомился, да не съ какой-нибудь, а съ такой, что съ голосомъ, и пѣть, дѣйствительно, можетъ, да какъ крикнетъ по этому случаю:
— Шампанскаго!!!
Да такъ крикнулъ помѣщикъ спросонья «шампанскаго», что даже жена, спавшая рядомъ, вскочила:
— Что это ты, душечка, такое выдумалъ? Имѣнье черезъ недѣлю съ молотка продаютъ, а ты вдругъ «шампанскаго», да еще ночью!
А помѣщикъ лежалъ съ выпученными глазами, молча, смотрѣлъ куда-то и думалъ, что ему дѣлать: кукурузу продолжать сѣять, или и впрямь лучше на все плюнуть и свиной заводъ завести?
Примѣчанія
править- ↑ нѣм. Liebenwurst — любимая колбаса.