(*) Авторъ письма сего, извѣстный по книгѣ: Духъ Христіанства, пишетъ своимъ собственнымъ слогомъ. Смѣлыя фразы не должны быть сочтены ошибками, Переводчика. Изд.
Теперь только я пріѣхалъ изъ Неаполя, откуда везу къ тебѣ, любезный другъ, изъ моего путешествія, на которой ты имѣешь всѣ права: нѣсколько листовъ лавроваго дерева, осѣняющаго Виргиліеву могилу. Давно уже надлежало мнѣ увѣдомить тебя о сей классической землѣ, созданной нарочно для того, чтобы занять умъ, твоему подобный; разныя причины до сихъ поръ меня отъ того удерживали. Не хочу оставить Римъ, не сказавъ тебѣ нѣсколько словъ о семъ знаменитомъ городѣ. Я обѣщался писать къ тебѣ на удачу, не думая о связи и слѣдствіяхъ; обѣщался бросать на бумагу мысли мои объ Италіи, точно такъ же, какъ нѣкогда сообщалъ тебѣ впечатлѣнія, которыя производили въ моемъ сердцѣ пустыни новаго міра. И такъ, безъ предисловія спѣшу дать тебѣ общее понятіе о внѣшностяхъ Рима, то есть, объ его поляхъ и развалинахъ..
Ты читалъ, любезной другъ, все, что писано было о семъ предметѣ; но не знаю, могли ли путешественники дать тебѣ точную идею о картинѣ Римскихъ окрестностей. Представь себѣ нѣчто подобное опустѣнію Тира и Вавилона, о которомъ упоминаетъ Священное Писаніе; представь глубокое молчаніе и уединеніе во всей противуположности съ шумомъ и множествомъ людей, которые нѣкогда здѣсь толпились. Кажется, и теперь еще раздается проклятіе Пророка: «въ одинъ день внезапно постигнутъ тебя два бѣдствія, безплодіе и вдовство[1].» Здѣсь и тамъ, въ мѣстахъ уединенныхъ, никѣмъ не посѣщаемыхъ, видны края дорогъ Римскихъ, видны слѣды высохшихъ зимнихъ потоковъ; они издали кажутся большими углаженными дорогами, a въ самомъ дѣлѣ суть опустѣвшіе рвы стремительныхъ волнъ, которыя протекли, подобно Римскому народу. Рѣдко встрѣчаете нѣсколько деревъ; за то вездѣ видите развалины водотоковъ и гробницъ, которыя кажутся лѣсомъ и деревами, свойственными землѣ, составленной изъ праха умершихъ и изъ развалинъ Имперій. Часто представлялись мнѣ на пространныхъ равнинахъ обильныя жатвы; я подходилъ къ нимъ и видѣлъ только засохшую траву, которою глаза твои обманывались. Подъ сею безплодною пажитью иногда открываете слѣды древняго земледѣлія. Нѣтъ птицъ, ни работниковъ, ни сельской дѣятельности, ни рычанія животныхъ; нѣтъ даже деревень, Едва примѣтно нѣсколько развалившихся жилищъ на обнаженныхъ поляхъ; окна и двери затворены; ни дымъ, ни шумъ, ни люди не выходятъ изъ нихъ. Существа живыя, почти дикія, почти обнаженныя, блѣдныя, ослабѣвшія отъ лихорадки, обитаютъ въ сихъ печальныхъ хижинахъ, подобно привидѣніямъ, охраняющимъ оставленные замки въ нашихъ Готическихъ Исторіяхъ. Кажется, что никакая нація не дерзнула заступить мѣсто владѣтелей міра на ихъ землѣ природной; кажется, что видите сіи поля въ томъ самомъ состояніи, въ которомъ оставила ихъ соха Цинцинатова, или послѣдній плугъ Римскій.
Среди сего мѣста опустѣвшаго возвышается и теперь еще приводитъ въ уныніе памятникъ, названный отъ народа Нероновою гробницею[2]. Здѣсь возносится великая тѣнь вѣчнаго града. Упадши съ вершины земнаго своего величія, онъ, кажется, захотѣлъ уединиться, захотѣлъ отдѣлиться отъ прочихъ градовъ земли, и подобно Царицъ, сверженной съ трона, великодушно сокрылъ нещастіе свое въ уединеніи.
Ты, можетъ быть, подумаешь, послѣ сего описанія, что нѣтъ ничего противнѣе Римскихъ окрестностей: весьма ошибешься; онѣ имѣютъ въ себѣ величіе непостижимое; каждой разъ, смотря на нихъ, хочется воскликнуть съ Виргиліемъ:
Salve, magna parens frugum, Saturnia tellus,
Magna virum (*)!
(*) Привѣтствую тебя, земля плодоносная, земля Сатурнова, мать мужей великихъ!
Естьли вы будете разсматривать ихъ въ качествѣ домостроителя, то уныніе обниметъ вашу душу; взирайте на нихъ какъ Артистъ, какъ Поэтъ, даже какъ Философъ — и вы, можетъ быть, не захотите, чтобы онѣ были въ другомъ видѣ. Взоръ на поле, покрытое жатвою, на отлогой виноградникъ, не произведетъ въ душѣ вашей столь сильнаго потрясенія, какъ взглядъ на сію землю не обновленную новымъ воздѣланіемъ, и которая, такъ сказать, осталась древнею, подобно развалинамъ, покрывающимъ ее.
Хотя Римъ внутри походитъ теперь на большую часть городовъ Европейскихъ; однакожъ онъ сохранилъ въ себѣ отличительный характеръ. Никакой другой городъ не представляетъ такого смѣшенія Зодчества съ развалинами, это высокаго Пантеона Агриппы до Готическихъ стѣнъ Велизарія, отъ монументовъ, привезенныхъ изъ Александріи, до купола, сооруженнаго Микель Анджеломъ. Красота Римскихъ женщинъ есть другая, черта отличительная: смотря на нихъ, кажется, видишь древнія статуи Юноны или Минервы, которыя, сошедъ съ пьедесталовъ, гуляютъ вокругъ своихъ храмовъ.
Судьба Тибра, омывающаго великій городъ сей и раздѣляющаго съ нимъ славу его, весьма необыкновенна, Онъ протекаетъ черезъ одинъ уголъ Рима. какъ будто бы его такъ совсѣмъ не было; никто не удостоиваетъ его своимъ взоромъ, никто не говоритъ о немъ, никто не пьетъ воды его; онъ прокрадывается между бѣдныхъ хижинъ, сокрывающихъ его, и спѣшитъ броситься въ море, стыдясь своего наименованія.
Въ одинъ прекрасной вечеръ прошедшаго Іюля мѣсяца, я сѣлъ на ступени жертвенника, принадлежащаго къ Колизею. Заходящее солнце изливало рѣки золота на всѣ, сія галереи, въ которыхъ нѣкогда толпились волны народа; въ то же время изъ глубины ложъ и переходовъ поднимались густыя тѣни, или ложились на землю широкими полосами. Изъ вершины несокрушимаго зданія, на правой сторонѣ между развалинами, я увидѣлъ садъ дворца Цесарей: тамъ возвышалось пальмовое дерево, которое, казалось, нарочно посажено для Живописцевъ и Поэтовъ. Вмѣсто радостныхъ воплей, которые въ семъ амфитеатрѣ издавали нѣкогда свирѣпые зрители, видя, какъ львы и барсы терзали Христіанъ, слышанъ былъ лай собакъ, принадлежащихъ уединенному стражу сихъ развалинъ. Лишь только солнце за горизонтъ спустилось, звонъ колокола отъ купола Св. Петра раздался подъ сводами Колизея. Сіе сообщеніе, произведенное благочестивыми звуками между двумя величайшими памятниками Рима языческаго и Рима Христіанскаго, живо потрясло мою душу. Сіе огромное зданіе временъ новѣйшихъ, думалъ я, падетъ подобно древнему, и монументы послѣдуютъ одинъ за другимъ, подобно людямъ, которые воздвигаютъ ихъ. Я вспомнилъ, что тѣ же самые Іудеи, которые во времена первыхъ плѣненій работали надъ построеніемъ зданій, въ Египтѣ и Вавилонѣ, въ эпоху послѣдняго ихъ разсѣянія сооружили сію необъятную грошу; что монументъ, подъ сводами котораго раздавался звонъ Христіанскаго колокола, воздвигнутъ Императоромъ языческимъ, предвозвѣщеннымъ устами Пророковъ для конечнаго разрушенія Іерусалима. Скажи, любезный другъ, не важны ли сіи предметы для разсужденія, къ которому подаютъ поводъ однѣ развалины? скажи, не стоитъ ли посѣщенія такой городъ, гдѣ на каждомъ шагѣ встрѣчаются явленія, производящія то же дѣйствіе?
До отъѣзда въ Неаполь? я провелъ одинъ нѣсколько дней въ Тиволи, и обозрѣлъ развалины въ мѣстахъ окрестныхъ, a особливо Виллы Адріановой. Тамъ развалившіеся своды вокругъ меня открывали виды полей Римскихъ. Кусты бузиновые наполняли опустѣвшія залы, въ которыхъ скрывались черные дрозды шпицы уединенныя. Высокіе кипарисы стояли на мѣстѣ прежнихъ столповъ гордыхъ, которые теперь лежатъ повержены въ сихъ чертогахъ смерти.
Тысяча идей смѣшанныхъ толпилась въ умѣ моемъ въ то время, когда я смотрѣлъ на сію сцену дикую и живописную. То удивлялся я Римскому величію, то гнушался имъ; поперемѣнно думалъ то о добродѣтеляхъ, то о порокахъ того обладателя міра, которой хотѣлъ садъ свой сдѣлать образомъ Имперіи. Я вспомнилъ о произшествіяхъ, случившихся при разрушеніи сего пышнаго города; видѣлъ, какъ преемникъ Адріана восхитилъ изъ него лучшія украшенія; видѣлъ варваровъ, проходящихъ чрезъ оной на подобіе бури; видѣлъ, какъ они останавливались въ немъ, и желая сохранить остатки сихъ памятниковъ, разрушенныхъ ими, основанія Греческія и Тосканскія вѣнчали зубцами Готическими; наконецъ, благочестивые Христіане, опять водворяя устройство въ мѣстахъ сихъ, насадили виноградъ и провели плугомъ бразды во храмѣ Стоиковъ и въ залахъ Академіи.
Я не могъ оставить Тиволи, не посѣтивъ дома Гораціева. Онъ стоялъ напротивъ Виллы Меценатовой. Въ немъ Поэтъ удовлетворялъ прихоти свои цвѣтами и виномъ, помня кратковременность жизни. Кажется, что пустыня его была не обширна, ибо она лежитъ на вершинѣ холма; но съ перваго взгляду можно замѣтишь, что мѣсто сіе, хотя невеликое, имѣло много выгодъ. Изъ саду, бывшаго передъ его домомъ, представляется картина необозримая: это настоящее жилище Стихотворца, которой малымъ довольствуется, и чего самъ не имѣетъ, получаетъ отъ щедроты Мецената.
Достойно примѣчанія, что Горацій, Виргилій, Тибуллъ, Титъ Ливій, умерли прежде Августа, которой имѣлъ судьбу Лудовика XIV: нашъ великій Государь пережилъ вѣкъ свой и легъ въ могилу, какъ-бы увѣрясь, что на землѣ ничего уже великаго не остается.
Вилла Эсте заняла меня болѣе, нежели всѣ прочія развалины Вилла Консульскихъ и Императорскихъ. Сей знаменитый домъ феррарскій имѣлъ рѣдкое щастіе: онъ воспѣтъ двумя величайшими Поэтами своего времени и двумя неподражаемыми Геніями новой Италіи. Но какая судьба постигла патроновъ и покровительствуемыхъ? Въ то самое время, когда пишу сіе, поколѣніе Эстовъ пресѣклось, Вилла его разрушилась, подобно чертогамъ Августова Министра. Это участь всѣхъ вещей и всѣхъ людей!
Я провелъ почти цѣлой день въ сей великолѣпной Виллѣ, не могъ надивиться перспективамъ, которыя представляются стоящему на высокихъ террасахъ. Трудно найти во всемъ пространствѣ міра картину, которая въ большее приводила бы изумленіе и раждала мысли возвышеннѣйшія. Не упоминаю о Римѣ, съ верхами и башнями, съ которыми ничто не можетъ сравниться: нѣтъ, говорю только о мѣстахъ обширныхъ и памятникахъ, въ нихъ содержащихся. Тамъ стоитъ домъ Мецената, пресытившагося всѣми благами земными и умершаго отъ слабости; Варусъ оставилъ сей прекрасной холмъ для того, чтобы пролить кровь свою въ болотахъ Германскихъ; Kacciй и Брутъ покинули сіи мѣста очаровательныя, для того, чтобы потрясти отечество. Здѣсь, подъ высокими соснами фраскатскими, Цицеронъ писалъ свои Тускуланскія сочиненія; здѣсь Адріанъ повелѣлъ протекать новому Пенею; въ сіи мѣста перенесъ онъ названія, красоты и напоминанія Темпейской долины. При семъ источникѣ Тольфатары плѣненная Царица Пальмирская скончала дни свои въ неизвѣстности. Здѣсь Царь Латинъ совѣтовался съ богомъ Фауномъ въ лѣсу Альбунейскомъ, здѣсь стоялъ храмъ Иракловъ, въ которомъ Сивилла издавала его провѣщанія, здѣсь горы старинныхъ Сабиновъ, равнины древняго Лаціума; земля Сатурна и Реи, колыбель златаго вѣка, воспѣтаго всѣми Стихотворцами.