I
В день весенний, голубой,
Они пришли на суд.
Данилёнок бледный был, прямой
И тоненький, как прут.
А Соколов сутулил плечи,
Всё опускал ресницы…
Такие разные эти лица!
Была случайной встреча?
Они вошли и сели рядом,
Строгие, без слов.
Не обменялись даже взглядом —
Данилёнок и Соколов.
И было видно, что их мучает,
Тревожит свет весны…
Их имена жестоким случаем
Навеки сплетены.
Их дело здесь, в тетради красной,
За номером девяностым.
А все несказанное, неясное,
Додумать ведь так просто!
II
Это ночью случилось, работала смена ночная.
Данилёнок, согнувшись, недвижно сидел под машиной.
Ночь была голубая, — это было в начале мая, —
Ночь короткой была, а казалась очень длинной…
Все устали… И это случилось нежданно:
Надавил Соколов бесшумный тонкий рычаг.
Колесо повернулось, и товарищ упал, крича…
Ремень зашипел, и машина рванула…
Нет, дальше нельзя говорить!
Дальше видеть не надо, —
Разве можно на кровь смотреть?
Ей от лишнего взгляда еще больнее краснеть.
III
Принесли. Уложили на чистую белую койку.
Повезли на колёсиках в белый и светлый зал.
Суетился служитель, тараторил с врачами бойко…
Здесь умирают? Ну, кто бы это сказал!
Сквозь стеклянные стены светило солнце ясно,
И казалось, лишь радость весеннего дня — настоящее…
А под маской из марли Данилёнок лежал безгласно,
Словно спящий.
Он проснулся лишь в синие сумерки,
Он проснулся безрукий.
Оглянулся, вздохнул: я не умер?
Застонал от внезапной муки.
Вдруг вся жизнь изломалась, и сердце стало
Как погашенная свеча.
Сестра, наклонясь, ничего не сказала,
Сам увидел, как плоско лежит одеяло
У правого плеча…
IV
Что он продумал в палате белой,
В палате чистой, как смерть?
В небо весеннее, в небо несмелое
Долго он будет глядеть?
Чего он ищет в глубинах смутных,
Где месяц новый тонок,
Он, безработный, он, бесприютный,
Безрукий Данилёнок?
Мысли о том, кто был палачом,
Усталым и случайным…
Мы их не узнаем, мы не поймём,
Они останутся тайной,
Тайной белой палаты,
Где постели страданьем смяты,
Где чёрные ширмы стоят,
Охраняя предсмертный взгляд,
И в бессонницу каждый устало
Проживает всю жизнь сначала.
V
Он вышел на волю полубольной,
Ему сказали: зовут.
В день весенний и голубой
Пришел Данилёнок на суд.
Он обвинённого просто встретил,
Руку левую подал устало.
Ярко играли лучи на паркете
Полупустого зала.
Там, у окошек, прыгали дети,
Капель немолчно стучала…
Светлое небо в окна глядело,
Всё было обыкновенно,
Сукна, зерцало, вопрос неизменный:
— Что сообщите по делу?
«Он меня не мог видеть», —
Первые слова Данилёнка.
«Он меня не мог видеть», —
Повторялось часто и звонко.
«Он меня не мог видеть,
Час поздний… темень под машиной…»
Это было оправданье, решённое заранее,
Страстное, спутанное, длинное.
Не говорилось об увечьи,
О том, что отнята рука.
Совсем, совсем не было речи,
Как будет жизнь теперь тяжка.
Судья не знал всей острой боли,
Душа судьи была легка.
Ведь записали в протоколе
Нестрашно: ранена рука.
Что было после, там, в палате,
Всё Данилёнок умолчал.
Скрыло плотное зимнее платье
То, чего здесь никто не знал…
Чтоб обвиненного оправдать,
Он так хорошо, так свято лгал!
VI
Стояли оба чинно рядом,
Когда судья встал,
В раздумии обвёл взглядом
Полупустой зал,
И в лица посмотрел им зорко,
Настойчиво, в упор,
И произнес скороговоркой
Желанный приговор.
Они стояли рядом, близко,
Не проронив ни слова.
Лишь опустились низко-низко
Ресницы Соколова.
Он громко вымолвить не смог:
«Спасибо, дорогой…»
И молча подписал листок
Дрожащею рукой.
Горело солнце, как алмаз,
Над светлой головой,
Когда перо в этот час
Юноша другой,
Не опуская светлых глаз,
Брал левою рукой.
Писцы следили удивленно
За неловким пером.
Судья придвинулся, смущённый,
Вздрогнул, как от грома,
И вдруг спросил, ещё не веря:
«Кисть? Один сустав?»
Судья заметил лишь теперь
Жуткий плоский рукав.
Калека с горечью нежданной
Ответил: «Вся рука».
И, словно заново израненный,
Побледнел слегка…
И, по-земному справедливый,
Померкнул приговор.
Как от внезапного укора,
Все опустили взор,
А сам судья так тоскливо
Вдруг оглядел палату…
Ужас был в словах правдивых:
«Никто не виноват».
Так же сияла цепь на шее
У правого судьи.
Так же за окнами в аллее
Летали воробьи,
Ломались льдинки, голубея,
И птицы щебетали…
И ни на миг в судебном зале
Не стало темнее!
