[Иван Франко]
Сожжение упырей въ с. Нагуевичахъ въ 1831 г.
правитьИсточник текста: [Киевская старина. — 1890. — Т. 29. — № 4. — С. 101-120.]
I.
правитьРазсказы объ упыряхъ, помѣщенные на страницахъ «Киевской Старины» освѣжили въ моей памяти множество разсказовъ, слышанныхъ мной еще въ дѣтствѣ объ ужасномъ событии, которое случилось въ моемъ родномъ селѣ Нагуевичахъ, дрогобичскаго вѣзда въ Галиции, въ памятномъ 1831 году. Разсказы эти, которые когда то производили потрясающее дѣйствие на мое дѣтское воображение и заставляли меня при всякомъ малѣйшемъ шорохѣ вскрикивать и даже падать въ обморокъ, живутъ и к сихъ поръ, какъ это читатель увидитъ изъ помѣщаемыхъ нижет записокъ г-жи Ольги Франко, писанныхъ лѣтомъ 1889 г. Дѣло касается сожжения нѣсколькихъ человѣкъ, заподозрѣнныхъ обществом въ томъ, что они упыри и были причиной свирѣпствовавшей въ то время холеры.
Вѣра въ упырей въ нашемъ Подгорьѣ к сихъ поръ очень живая и распространена. По народному повѣрью упыри и упырицы бываютъ двоякаго рода: «родыми» и «пороблени». Родимые считаются болѣе опасными; кто и какъ превращаетъ обыкновенныхъ людей въ упырей — мнѣ не удалось узнать. Примѣты, по которымъ узнаютъ упырей, весьма разнообразны. Обыкновенно в нихъ лицо красное и глаза чрезвычайно яркие и блестящие — это оттого, что они сосутъ чужую кровь.
Г-жа О. Франко записала отъ Марии Гаврылыковой слѣдующую любопытную примѣту: «Упырь якъ спыть, то все на ряды, пидъ викномъ, но не такъ, якъ други люде. Винъ все, лягае /102/ председателем к дверям, а ногами к образивъ — по тимъ его и пизнаты можно. Якъ бы кто въ сны неревернувъ его такъ, что председателя положывъ бы туды, где булы ноги, а ноги — туды, где была голова, то винъ уже не встанет зъ лавы, а будет такъ лежаты, хоть бы и мисяць, покы его зновъ не обернуты такъ, якъ в передъ лежавъ. Упыръ может и въ худобыну обернутыся. То разъ в ясеныцкого (Ясеныця Сольная — село, сосѣднее съ Нагуевичами) попа был слуга — пекъ бы ий — упырыця и какую-то соби злисть пиймыла на пастуха, и не имела якъ к него прыступыты. Ажъ разъ тот пастухъ гонит скот, ажъ бачыть какая-то безрогая двигает на него, крычить и все наганяеся, щобъ укусыты. Винъ на неи крычыть — ба, не помагае. Винъ еи прогонюе — ба, двигает безрогая тай двигает. Тогди винъ якъ ухопывъ бучекъ, якъ начнет тоту безрогую быты, такъ бывъ, такъ бывъ, что тота ледво ногы поволокла, тай исчезнувшая где-то межы плотамы. Прыходыть винъ вечеромъ к дому, дывыться к пекарни, а служныця лежыть на ряды, председателем к порогу, и такая збыта, таки сынци по пидъ очыма, по рукахъ, по ногахъ, что не дай Господы. — „Ага! — погадавъ винъ соби. — Отъ какая ты! Ожидай же!“ — Тай не много мыслячи, взявъ, тай обернувъ еи председателем к образивъ, а потимъ пишовъ к попу тай говорит: „Егомость, что-то наша Марыска слабая, побыта такая, тай не встае.“ Пишовъ пипъ к пекарни — правда е. Зачинае винъ термосыты еи, будыты — где тамъ, ани суды Боже! Следовательно лежала такъ цилый день не встаючы покы тот слуга не обернувъ еи зновъ такъ, якъ сразу лежала, — тогди она збудылася».
Упыри могутъ вредить людямъ и скоту не только по смерти, но и при жизни. Ночью они могутъ улетать въ отдаленныя мѣста, конечно, не тѣломъ, но душей, и дѣлать тамъ пакости, тѣло же ихъ остается на мѣв.ѣ со всѣмы признаками жизни, и потому упырей называютъ тоже «дводушныками», т. е. людьми, имѣющими двѣ души. Вредятъ они не всегда по своей собственной волѣ но по указаниямъ или по крайней мѣрѣ съ соизволения своихъ старшинъ — «старшихъ упыривъ». Самые старшие упыри въ нашей окрестности были, по народному преданию, въ с. Бусовищи самборскаго округа. Лѣтъ 15 назадъ я записалъ /103/ отъ моей покойной матери слѣдующий разсказъ о самомъ старшемъ упырѣ изъ Бусовищъ: «Повыдают, что оттутъ на Медвижи (село, смежное съ Нагуевичами) заслабъ бувъ разъ человикъ — першый богачъ в сели. Крычыть, тай крычыть; вьеся зъ боли, а что его болыть — не может сказаты. Что воны его к дохторивъ, к ворожбытивъ возылы; что людей перепытувалы, что эму совет давалы, которую кто радывъ — ничего не помагае. Ажъ дали нараявъ кто-то: „идить, говорит, к Бусовыщъ, до того и того хозяина, в него е слипый отец, якъ вамъ тот не поможет, то уже нихто не поможет“. А в того богача два сыны булы, парни уже доросли. Заразъ запряглы, поихалы. Прыизджають к хаты. „Слава Исусу Хрысту!“ А тот слипый изъ-за пеки: „Ага, справывъ васъ мой ворогъ тяжкый ко мне! Ну, ну, прыгадаю я эму тоту прыслугу“. Ты ажъ одебелилы, дывляться, а винъ сыдыть на пеки, слипый, сывый, а на лыци такой червоный, якъ катъ. Зачалы воны к него: „Будьте ласкавы, папочке, змылуйтеся! мы вамъ уже…“ Но где тоби, тот имъ и говорыты не дае. „Идить соби видъ меня, я не хочу черезъ васъ в биду впадаты! Вы гадаете, что я все могу а то е и сылнийши видъ меня, а зъ тымъ, что к вашему таты вчепывся уже разъ мавъ прыгоду, бачыте, и очы черезъ него стратывъ, а теперъ, якъ другый разъ зъ нымъ задерусь, то вероятно знаю, что смерть моя будет“. Ты бидни хлопци не знают уже, что робыты, а дали думают: „все равно, нагонит то нагонит“. Зачалы его еще дужше просыты; пообицялы пару воливъ, котри соби захочет выбраты. Прышовъ и сынъ того слипого, такожъ за нымы слово промовывъ: „Ну, ну, татуню, не перечтеся! Вы, говорит, дадите эму совет“. По троха, по троха, как-то того слипого упросылы. „Йидьте жъ, говорит, теперь соби к дому, а на нови мисяце прыизджайте“. Хорошо, прыихалы на нови мисяце, прогостылыся тамъ к ночы, а пидъ ничъ слипый зибрався, на фиру тай идуть. „Везить же меня, говорит, на граныцю вашего села, до того а того кинця!“ А тот копець совсем совсем видъ дорога, на толоци, пидъ самымъ лисомъ. Прыихалы к кинця — питьма. хоть глаз выймы — сталы. Мой слипый скочывѣ зъ телеги, якъ парень, тай бухъ пластомъ на землю. „Стойте жъ вы тутъ, говорит, а якъ крыкну на васъ, то прыходить ко мне. /104/ А рыскали (заступы) маете зъ собой?“ — „Маемо“. Прытулывъ винъ лыце к земли, нюхъ-нюхъ, якъ тот песъ, тай полизъ дали. Лизъ, лизъ, нюхавъ, нюхавъ, ажъ дали крыкнувъ: „Сюда!“ Хлопци прыбиглы зъ лихтарнямы. „Копайте тутъ!“ Взялы копаты а тот слипый, якъ песъ, обоими рукамы землю розграбуе и ажъ зубамы скрежечет. Где-то такъ зъ за годыну докопалыся к костищам. „Ага, вот винъ!“ крыкнувъ слипый, тай якъ начнет надъ тымы кистьмы что-то шептаты, якъ начнет крычаты, нибы сварытыся, то парубкы имело зо страху не повмыралы. Такъ крычавъ ажъ к восходу солнца. „Ну, говорит к парубкивъ, теперъ засыпте яму назадъ, уже винъ никому шкодыты не будет, но и я никому бильше не помогу. Везить меня к дому“. Завезлы его — к трохъ днивъ винъ и померъ. А папы своего засталы дома здорового. Сынъ того слипого зъ Бусовыщъ прыйшовъ и что найлипшу пару воливъ узявъ».
Всего легче узнать упыря послѣ смерти. Когда его «нарядят на ряды», онъ лежитъ точно живой, съ краской на лицѣ не смыкая глазъ, хотя ихъ в него закрываютъ по нѣсколько разъ и даже прикладываютъ «галаганами» т. е. большими мѣдными монетами. Мнѣ разсказывали, что старый дьякъ нагуевский Варенычка, читая однажды псалтырь при такомъ покойникѣ ночью, когда никого не было въ избѣ кромѣ него и трупа, увидѣлъ, какъ покойникъ началъ медленно шевелить рукой, комкать и стягивать полотно, которымъ былъ накрытъ, и, наконецъ, поднимать председателя. Но Варенычка не оробѣлъ и, грозно прикрикнувъ на него: «а не будешъ ты тыхо лежат, поганыне!» ударилъ его псалтырью по головѣ послѣ чего покойникъ улегся и болѣе не вставалъ. Иногда в такого покойника въ самый день похоронъ, черезъ два дня послѣ смерти, начинаетъ изъ носа и устъ идти запекшаяся, черная кровь. Такихъ покойниковъ въ прежнее время не погребали на освященномъ кладбищѣ а погребали «на граныцѣ» вмѣв.ѣ съ самоубийцами. Упырь очень не любитъ лежатъ въ освященной землѣ и поэтому, когда его несутъ на кладбище, дѣлаетъ разныя пакости. Обыкновенно въ то время бываетъ буря, вѣтеръ, слякоть или мятель; вѣтеръ ломаетъ древка церковныхъ хоругвей, носильщики, несущие гробъ /105/ на «марахъ», внезапно заболѣваютъ или падаютъ, такъ что гробъ падаетъ въ грязь, и даже случается, что крышка сваливаегся и покойникъ выпадаетъ тоже въ грязь. О такомъ покойникѣ говорятъ: «Отъ, поганынъ, танцюе по смерти!» Въ могилѣ упырь лежитъ точно живой, а ночью выходитъ и «потынае людей или скот». Что собственно значитъ это «потынанне», съ точностью опредѣлить не могу. Бойки прилегающихъ къ Нагуевичамъ самборскаго и турчаскаго округовъ различаютъ нѣсколько видовъ «потынання»: «отколет лекше, отколет тяжше, а отколет и смертельно». Въ Нагуевичахъ объ этихъ различияхъ я не слыхалъ. Изъ нѣкоторыхъ разсказовъ можно догадываться, что упыри высасываютъ кровь у людей, но самое слово «потынаты» или «втынаты», которымъ обозначаютъ зловредное дѣйствие упырей, равно какъ и то обстоятельство, что ихъ въ 1831 г. да и послѣ могли считать виновниками холеры, заставляеть догадываться, что народъ, кромѣ высасывания крови, приписываетъ упырямъ еще какое то дѣйствие, болѣе внезапное, какое нибудь поражение сердца или друтое повреждение внутреннихъ органовъ.
Въ одной корреспонденции изъ с. Завадки турчанскаго округа (Червоная Русь, 1890 № 28), гдѣ разеказывалось о дѣйствияхъ мѣстнаго «ворожбыта» Левицкаго, приведены были указываемыя этимъ ворожбитомъ слѣдующия лѣчебныя средства противъ «потынання» упырей: когда «Взявъ лекше», слѣдуетъ взять земли съ могилы упыря, развести ее водой, умыть больного и дать эму напиться этой воды; если «Втявъ тяжше», нужно разрыть могилу, наскубть изъ трупа волосъ и подкурить ими больного; когда же «втявъ смертельно» необходимо повернут упыря въ гроба, оскубть в него всѣ волосы и кромѣ того изрубить трупъ въ куски. Въ корреспонденции далѣе разсказано было о профанации мертвеца, произведенной по этому рецепту и о начатомъ по этому поводу судебномъ слѣдствии. Подобныхъ случаевъ профанации мертвецовъ ежегодно случается по нѣскольку въ разныхъ округахъ Галиции — неоспоримое доказательство того, что вѣра въ упырей сильно распространена и живучая среди галицко-русскаго населения. /106/
О ночномъ хождении упырей въ Нагуевичахъ существуетъ множество разсказовъ, и рѣдко вы встрѣтите мужика постарше, который бы ни раза не видалъ на своемъ вѣку какого нибудь «ходящаго» покойника. Чтобы предохранить себя отъ посѣщений упыря, жильцы тот хаты, въ которую онъ «впронадытся», должны осыпать свое хозяйство «святовечирнымъ хруставцемъ»; т. е. макомъ самосѣйкой, который въ сочельникъ лежалъ на столѣ гдѣ жали. Черезъ кругъ этого «хруставця» упырь не посмѣетъ переступит и будетъ нѣсколько ночей съ ужаснымъ воемъ и стономъ ходит кругомъ да около, пока совсѣмъ не уйдетъ.
Чтобы сдѣлать упыря совершенно безвреднымъ, нужно разрыть его могилу, открыть гробъ, отрубить мертвецу председателя и положить ее в него между ногъ, тѣло же повернут грудью внизъ и прибить къ землѣ осиновымъ коломъ. Мнѣ разсказывали, что въ Нагуевичахъ когда то разрыли могилу такого упыря и, открывши гробъ, нашли мертвеца, который лежалъ на боку, подперши председателя рукой, и курилъ трубку. Обыкновенно вырытый трупъ упыря оказывается неразложившимся, съ отросшими волосами и ногтями.
Что упыри могутъ вредить не только людямъ, но и скоту, въ этомъ, кромѣ нижеслѣдующаго разсказа, убѣждаетъ насъ один мѣсто изъ пастырскаго послания буковинскаго православнаго епископа Даниила отъ декабря 1790 г. 1), направленнаго противъ вѣрования въ упырей.
1) Извлечено мной изъ рукописной книги куррендъ деканата днѣпрянскаго 1786—1796 гг., принадлежащей ректору черновицкаго университета проф. Э. Калужняцкому.
Вотъ что пишетъ благочестивый епископъ по этому поводу: «Съ великимъ жалобѣниемъ уразумѣли яко обрѣтаются между вами таковии люде безумнии и слабии въ вѣрѣ христианской, а лучше всего совсѣмъ отвращенни отъ праваго ума и истины, котории своимъ невѣжествомъ дерзаютъ разсуждать и говорит, яко тѣлеса нѣкоторыхъ людей мертвыхъ имѣютъ силу умертвят скоты ваши, которимъ тѣлесамъ и имя выдумали, си есть назвали ихъ „видмы“ или „опирѣ“, о чемъ /107/ мы весма трепещемъ, что к таковаго падения вѣры и познания истини созрели християне нашея (sic вм. наши) и еще во упрамствѣ пребиваютъ и истиннаго научения священного писания не послушаютъ, но внимаютъ баснямъ и стезямъ развратительнымъ». Слѣдуетъ поучение в о тѣлѣ человѣческомъ, какъ Божьемъ создании, послѣ чего говорится далѣе: «По смерти человѣка душа идетъ во дворы опредѣленния отъ Бога, и тѣло положше въ землю безъ нечувственно остаетъ такожде к воскресения мертвыхъ, то потомъ какъ утерпляютъ скоты ваша? Какъ не срамно? Какъ смѣютъ таковии говорит и оставатися въ своемъ дурачествѣ сиесть разсуждать, яко мертвии суть видмы или просто рещи опирѣ и въ нощи исходятъ отъ гробовъ и умертвляютъ скоты вашия».
II
правитьУжасная эпидемія — холера, которая постигла всю Европу въ 1831 и 1832 гг., не преминула навѣстить и Галицию. По правительственнымъ исчислениямъ холера въ это время появилась въ 3608 мѣстностяхъ, съ населениемъ въ 3,143,235 чел., изъ которыхъ заболѣло 255,774, а умерло 96,081. Мѣстностей, которыхъ не коснулась эпидемія, было 2807 съ 1,307,940 жителями. По этимъ же исчислениямъ самый больший процентъ заболѣвшихъ холерой былъ въ округахъ стрыйскомъ и самборскомъ, гдѣ заболѣло 12 % всѣхъ жителей, между тѣмъ какъ число заболѣвшихъ во всей Галнции составляло 6 % всѣхъ жителей. Процентъ смертности былъ еще болѣе значительный: во всей Галиции среднимъ числомъ на 100 заболѣвшихъ холерой умирало 38, во Львовѣ 52, въ округѣ тарновскомъ 46, въ стрыйскомъ и самборскомъ, кажется, тоже не менѣе 40 1).
1) См. Gazeta Lwowska, 1848, 18 октября № 123. /108/
Неудивительно поэтому, что такое страшное быѣдствие, постигшее нашъ народъ, должно было глубоко потрясти все его моральное существо и моментально пробудит къ жизни разныя темныя силы, дремлющия, но не исчезнувшия въ глубинѣ души народной. Суевѣрный страхъ передъ упырями безспорно принадлежалъ къ такимъ темнымъ силамъ, и вотъ въ самый разгаръ эдидеміи страхъ этотъ доводитъ народъ к ужасной расправы — сожжения нѣсколькихъ человѣкъ.
Объ этомъ фактѣ мы встрѣтылы въ печати только один упоминание, находящееся въ запискахъ иеромонаха Илии-Эмилиана Коссака, василианина, напечатанныхъ въ «Словѣ» 1880 г., № 106. И. Э. Коссакъ происходилъ изъ мѣщанской семьи города Дрогобыча, отстоящаго верстъ на 10 отъ Нагуевичъ, и лѣтомъ 1831 г. возвращался изъ Вѣны, гдѣ только что кончилъ курсъ богословия. Вотъ его разсказъ, въ которомъ я позволилъ себѣ только исправить языкъ. «Выѣзжая изъ Нагуевичъ, большаго казеннаго села, я увидѣлъ большое пожарище, покрытое пепломъ. Желая узнать причину этого необыкновеннаго явления, я спросилъ человѣка, отворявшаго мнѣ ворота вблизи его хаты, что значитъ такое громадное пожарище среди села на выгонѣ. На это онъ совершенно хладнокровно отвѣтилъ мнѣ:
— Туткы упыривъ палылы.
— Якихъ упыривъ? спрашиваю.
— А что людей пидтыналы.
— Колы?
— А въ холеру.
Услышавъ это, я еще разъ взглянулъ на пожарище. Морозъ подралъ в меня по кожѣ но не показывая вида, говорю эму далѣе:
— Что вы, человиче говорите? То ли может буты?
— А таки было.
— И якъ вы моглы пизнаты, кто упыръ?
— А бувъ тутъ в сели, — разсказываетъ съ наивнымъ суевѣриемъ человѣкъ, — такый парень; тот ходывъ видъ хаты к хаты и по волосам на грудяхъ пизнававъ упыривъ. Тыхъ заразъ бралы и тутъ на пастивныку терновымъ огнемъ палылы. /109/
Дальнейшее я разспрашивалъ, не запрещалъ имъ ли кто нибудь этого богомерзкаго дѣла, старшина или священникъ?
— И ни, — отвѣчалъ мужикъ, — пипъ самъ померъ на холеру (это былъ о. Витошинский), а вийтъ хоть бы бувъ и хотивъ забороныты, то общество было бы не послушала.
— А тымъ, что пидпалювалы, — спрашиваю, — ничего за то не было?
— И якъ бы не было? Заразъ зъихала зъ Самбора комисия, и килькадесять хлопивъ забрала к криминалу, божъ то не мало людей и то добрыхъ господаривъ, на стосахъ попалылы.
Поблагодаривъ его за пропускъ, я пустился дальнейшее въ путь, размышляя съ неизреченнымъ ужасомъ о томъ, что я узналъ. Въ ближайшемъ селѣ — Ясеницѣ Сольной, я опять разспрашивалъ встрѣчнаго человѣка о томъ, что слышно, не сожигали и ли нихъ упырей.
— А якъ же, — отвѣтилъ тотъ, — палылы, и тилько не в насъ, а по другыхъ селахъ, отъ въ Нагуевичахъ, Тустановичахъ и иншыхъ.
Между прочимъ узналъ я отъ него, что мужики изъ Нагуевичъ хотѣеще ли сжечъ и „наистаршего упыря“, о которомъ мъ разсказывалъ мальчикъ, что „винъ очень червоный и живет въ Дрогобычи въ манастыри“, но никакъ не могли его захватит.
Погруженный въ печальныя мысли о несчастномъ суевѣрии народа, я уже поздно ночью приѣхалъ въ Дрогобычъ и направился ночевать въ василианский монастырь. Монастырская дверь была еще не закрыта и я засталъ о. ректора Качановскаго еще занятымъ вечернею молитвой. Онъ искренно обрадовался мнѣ и принялъ меня очень радушно, какъ своего прежняго ученика изъ „нѣмецкихъ“ школъ. Я немедленно разсказалъ эму обо всем видѣнное и слышанное по пути, и онъ со слезами на глазахъ подтвердилъ мнѣ что все это, къ сожалѣнию, дѣйствительная правда, и что этимъ „найстаршимъ упыремъ“ былъ не кто другой, какъ онъ самъ, и что онъ, зная навѣрно на какую смерть осудила его темнота мужиковъ, долгое время не могъ ни на шагъ выйти изъ в.ѣнъ монастыря». /110/
Разсказъ этотъ, несмотря на кажущуюся его обстоятельность и на нѣкоторыя цѣнныя подробности, касательно нагуевичскаго погрома не совсѣмъ вѣренъ. Нужно замѣтить, что покойный Коссакъ писалъ его почти 20 лѣтъ спустя послѣ самаго события и включилъ его въ составленную имъ «Лѣтопись Креховскаго монастыря» во время своего игуменства въ этомъ монастырѣ. О самомъ погромѣ уже въ 1831 г. онъ зналъ только по наслышкѣ а то, что онъ говоритъ о видѣнномъ будто бы имъ пожарищѣ «среди села на выгонѣ» мы должны считать не болѣе какъ дешевой декорацией. Утверждаю положительно, что если И. Э. Коссакъ въ 1831 г. ѣхалъ черезъ Нагуевичи такъ, какъ онъ разсказываетъ, т. е. «краевой дорогой» изъ Перемышля въ Дрогобычъ, да такъ, что изъ Нагуевичъ поѣхалъ въ Ясеницу, то пожарища гдѣ жгли упырей, онъ отъ громадскихъ воротъ или вообще ни откуда не могъ видѣтъ. Пожарище это дѣйствительно находилось на выгонѣ прозываемомъ «Селомъ», но совершенно пустомъ и расположенномъ не среди села, а за селомъ, между тѣмъ какъ дорога въ Ясеницу поворачиваетъ на югъ, не кѣзжая по крайней мѣрѣ полверсты к конца селу. Это бы еще, конечно, ничего не значило, но важнѣе слѣдующее обстоятельство. Упырей жгли въ одномъ углу выгона, прозываемомъ «Базарыще», лежащемъ на легкой покатости довольно широкаго холма; дорога въ Ясеницу тянется тоже по покатости этого холма, но съ противоположной стороны, такъ что, оѣзжая этой дорогой, «Базарыща» ни откуда видѣть нельзя. Что И. Э. Коссакъ собственными не глазами видѣлъ «Базарыща», въ томъ убѣждаетъ меня еще и то, что онъ говоритъ о «кострахъ», между тѣмъ какъ въ данномъ случаѣ только объ одномъ кострѣ и можетъ быть рѣчь. Въ чемъ еще не полонъ его разсказъ читатель увидитъ изъ нижеслѣдующаго разсказа, записаннаго г-жей Ольгой Франко изъ устъ очевидцевъ ужаснаго происшествия, стариковъ Артыма Лялюка и кузнеца Сеня (Семена) Буцяка, разсказа пополненнаго кое-гдѣ моими собственными воспоминаниями и записками.
Вотъ сводный разсказъ Сеня Буцяка: /111/
«То якь была, най сия пречъ говорит, холера, то першый умеръ пипъ на тоту слабисть. Но люде еще не зналы, что то за слабисть, тай поховалы его на цвынтари. Гей, такъ где-то за тыждень якъ зачнут мерты люде! То сразу мерло по пятеро, шестеро, а дали по десять, по двадцятеро, а доходыло до того, что и по пятьдесятъ умерцивъ на день въ сели было. Страхъ такый на людей упавъ, что не суды Боже! Церковь замкнулы, безъ попа и безъ дьяка прячут — обкопалы оттутъ на Базарыщи мисце тай тамъ закапывают, и по два, по тры или и по бильше въ одну яму кладут.
Слушайте жъ что сия за прыгода стала! Где-то тамъ въ горишнимъ конци села бавылы сия диты, якъ то звычайно диты, говорят меже собой о тимъ самимъ, что и стари. А еденъ парень семилитокъ, Гаврыло назывався, говорит к ныхъ:
— А знаете, видъ чего ты люде мрут?
— Ну, видъ чего? — диты пытають.
— Видъ упыривъ. То воны людей потынають.
— Ба, а ты видкы то знаешъ?
— Потому что я и самъ упыръ. Я самъ своего папе и маму потявъ. И знаете, ничыя мни кровъ не была такая сладкая, якъ ихъ.
Розбиглыся диты по хатахъ, повыдают один татови, второе мамы, что Гаврыло такъ и такъ говорыть. Заразъ люде к Гаврыла.
— Правду ты, хлопче, кажешъ?
— Правду.
— А мигъ бы ты пизнаты, кто упыръ?
— Могу.
— Ну, хорошо, памятай же, завтра будешъ пизнаваты.
На другый день была недиля. Въ церкви было набоженство — что другый тыждень правывъ пипъ зъ сусидного села. Зибралася все общество — и третой части въ церкви не помистылося, пидъ церковью стоялы, покы пипъ не скинчывъ видправы и не поихавъ к дому.
Понимаю якъ ныни, въ тимъ роци очень жъ то грыбы булы вродылы, то такъ уродылы, что бывало выйдешъ за въ лисъ, тай заразъ наберешъ мишокъ грыбивъ. Следовательно жъ тои недили я /112/ пасъ в лисы скот. Гоним на полудне к дому, кождый пастухъ михъ грыбивъ неса, самыхъ шапочекъ, — ажъ дывымося, иде старый Бурянныкъ, человикъ такый бувъ, оттутъ жывъ недалеко церквы, иде зъ лиса, такожъ грыбы несет. Прыходымо въ село, а тамъ присяжни, десятныки бигають по меже хаты, всихъ к церквы клычуть, старое и малое заразъ мае йты. Что-то тамъ будут голосыты — говорят. Дывымося, а Бурянныкъ якъ нисъ мишокъ зъ грыбамы, такъ и пустывъ его середъ дорогы, а самь ставъ блидый, якъ стина.
— Что вамъ, диду? пытаю его.
— Ой, сыноньку, — говорит, — слышу, что смерть моя будет.
— Пекъ, пекъ, оссына! говорю, — что вы за смерть загадуете? Отъ ходимъ к церквы, почуемо, что тамъ будут голосыты.
Бурянныкъ тилько рукой махнувъ тай пишовъ ни живый, ни вмерлый. Позаганялы мы скот тай соби побиглы. Дывымось, а круг церквы на цвинтари всихъ людей поставылы рядамы, оденъ узявъ на рукы того хлопца — Гаврыла — тай носыть его попередъ ты ряды.
— Пизнавай, говорят, котри упыри.
— Оттой упырь, оттой упырь, оттой упырь, — говорит Гаврыло. Симохъ человикивъ показавъ. И нашего Бурянныка такожъ. Заразъ ихъ узялы на бикъ. Обийшлы вси ряды — бильше не есть.
— А по чимъ же ихъ пизнаты, что воны упыри? пытають люде Гаврыла.
— По тимъ пизнаты, что кождый мае сыривцеве полотно перевязане по пидъ колино.
Заразъ кинулыся к ныхъ, зревидувалы, — акуратъ такъ е, в кождого сыре полотно по пидъ колино перевязане. Заразъ ихъ звязалы, стражу к ныхъ приставылы.
— А не есть бильше упыривъ? — пытають еще Гаврыла.
— Е еще, но не к людям, а к коням, к худобы, к овцам.
— Ну, — говорят люде, — к тыхъ намъ безразлично. А отсимъ что маемо робыты?
— Ничего вы имъ не зробыте, — говорит Гаврыло, — докы жыви, то все вамъ будут шкодыты. /113/
Зачалы люде радыты, что ту зробыты зъ тымы упырямы, и врадылы ихъ спалыты на обогни. А Гаврыло говорит:
— Ничего имъ вашъ огонь не зашкодыть. Тилько терновый и яливцевый огонь может имъ допечы, а иншый ни.
А ну заразъ наказалы, кто тамъ бувъ, уси имеют иты на Базарыще и кождый мае несты хоть одну терныну. Где какое тернье было въ плотахъ, в корчахъ — все повытягалы и повыдомлювалы — кучу наклалы такую, якъ дом. Привелы упыривъ.
— Прызнавайтеся! — говорят — чы вы людей потынаете?
— Ни, — говорят ты, — люде добры, имейте Бога въ серци, мы ничего не вынни.
Взялы воны насампередъ Вольчака, — першый богачъ бувъ, в горишнимъ конци села, скувалы эму рукы и ногы зализнымы путамы, что коней спутывают, прысылылы к ныхъ ланцюхъ довгый, тай бухъ его въ терновый огонь, а два хлопы тянут ланцюхомъ черезъ огныще на другый бикъ. Перебигъ винъ разъ, говорят зновъ эму :
— Признавайся!
— Люде добры, пустит меня, — говорит Вольчакъ — я упырь, но я не сюда принадлежу.
— А куды жъ ты належышъ? — пытають.
— Мени прызначено к Фульштына 1), — говорит винъ.
— А кто жъ тебя тамъ прызначывъ?
— Нашъ старшый. Но его ту нет, винъ далеко.
— Где винъ?
— В Дрогобычи.
Зновъ зачавъ просытыся, щобы его пустылы, уже бувъ очень обпеченый, но воны не слухалы.
— Ты — говорят — тамъ потынаешъ, а твои кумпаны в насъ потынають, а намъ все одна бида. Такъ волышъ ты згынуты, колы тамтыхъ не можем достаты въ свои рукы.
1) Фульштынъ или Фельштынъ — небольшой городокъ въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Самбора, а отъ Нагуевичъ верстахъ въ 40.
И пхнулы его другый разъ в огонь, и зновъ ланцюхомъ тянут. Винъ бигъ, щобы чымъ борше выхопытыся на другый бикъ, но на середыни огню зашпотався тай упавъ в саму грань. /114/ Бильше уже не мигъ встаты. Такъ его за ланцюхъ перетяглы черезъ огонь ажъ к краю, а потому еще разъ, и видложылы на бикъ лишъ дрибку жывого. Следовательно что вы на то скажете? Казалось, что все тило перегорило, ничего не было выдно, лышъ одну рану, а выходывся, выдужавъ, еще потому бильше якъ симъ литъ прожывъ!.
Разковалы Вольчака, взялыся ко второму упыря, — Ступакомъ прозывався. Тот, якъ тилько его пхнулы въ огонь, такъ и впавъ, и такымъ его перетяглы на другый бикъ огныща, — уже бувъ небожчикъ. Тогды воны к третего, Панька Саляка. Винъ бувъ лишъ в подягазци 1), безъ гунны, потому что была велыка жара. Скынулы зъ него подягачку и верглы на огонь — она заразъ займылася.
— Прызнавайся, — говорят, — чы ты удырь, чы ни?
— Ни люде добры, не упырь.
Знялы зъ него чеботы, рубашку и такожъ пометалы въ огонь, говорят и зновъ эму:
— Прызнайся, потому что и ты такъ будешъ гориты, якъ твое шматье.
— Люде добры, — говорит винъ, — Богъ мою душу выдыть! я не упырь! А хотите, щобымъ горивъ, то най вамъ и такъ будет!.
Пидыймывъ рувы к небу, тай самъ кынувся въ огонь, лыцемъ в саму грань, такъ что видъ раза тило на немъ збиглося. А потому еще самъ на другый бикъ обернулся. Перетяглы его черезъ огонь и бильше уже не тягалы, такъ и положылы круг тамтыхъ двохъ.
Взялыся к четвертому, Ныколы Саляка, бачъ братъ бувъ Панькови. Перевелы его разъ босого черезъ огонь, а винъ тогды говорит:
— Бойтесь Бога, громадо, не печить меня! я упырь, но я такъ сделаю, что бильше нихто въ сели не будет слабуваты.
А бувъ тамъ Левицкый, шляхтычъ зъ Горы 2), на его фудаменти потому Гайгель засивъ, а теперъ шляхтычъ Дыдынскый сыдыть. То тот Левицкый говорит:
— Хорошо, у меня теперъ дочка хора. Пиды и зробы такъ, щобы была здорова, то ничего тоби не будет.
1) Подягачкой называютъ старую свиту, покрытую сверху быѣлымъ полотномъ.
2) Горой называется небольшая (9 хатъ) слобода или приселокъ Нагуевичъ. /115/
— Хорошо, — говорит Салякъ.
Взялы его пидъ пахы, килька хлопивъ вокруг него, тай повелы его пастивныкомъ. А винъ наразъ якъ не вырвався видъ ныхъ, якъ не зачнет втикаты, оттуды Тростовачкой к Родычева 2). Люде за нымъ, оденъ навить на коня скочывъ — тамъ где-то коны паслыся — но где потому край! А винъ бижыть, а ту зъ опеченыхъ нигъ мясо кусныкамы рвеся, ажъ вышше него ты кусныкы летят, кровю слиды значыть, — а таки добигъ к Родычева и спрятался. Якъ винъ тамъ, бидный, ратувався в тот день, Богъ его знае. Пообывавъ соби раны якымысь лопухамы, потому уже и жынка к него навидувалася, и мы, пастухы, эму исты носылы… Но что-то за дви недили не смивъ к селу показуватыся, все по лисы ходывъ. А потому вернулся к дому, выгоився и жывъ где-то к недавна.
Якъ Салякъ утикъ, заразъ люде к Бурянныка взялыся, спеклы его и что двохъ не понимаю уже, якъ называлыся, потому что то, выдыте, не ныни сия действовало. Кождого по тры разы перетяглы черезъ огонь, а потому поклалы оттутъ на Базарыщу. Вольчака жинка заразъ взяла к дому, давала эму совет. А ты остальная лежалы тамъ что-то по дви добы, и все лышъ стыналы и пыщалы. Жинкы носылы имъ зъ дома молоко, и залывалы ихъ, такъ якъ дитей, ажъ покы не померлы. Потимъ ихъ на тимъ самимъ мисци и позакопувалы, где котрый умеръ».
2) Название лѣса.
Воспоминания Артыма Лялюка объ этомъ ужасномъ происшествии менѣе овражки и пластичны, но онъ разсказываетъ, что нѣкоторые изъ обожженныхъ упырей промучились еще болѣе двухъ недѣль, прежде чѣмъ умереть. О Гаврилѣ который былъ причиной всего случившагося, Артымъ говоритъ, что тотъ послѣ этого происшествия жилъ еще долгое время, женился и имѣлъ дѣтей, изъ которыхъ одна дѣушки во время холеры 1873 г. на нѣкоторое время опять была героиней дня, о чемъ я и разскажу, какъ очевидецъ, въ концѣ настоящей замѣтки.
О сожигании упырей въ другихъ селахъ в меня нѣтъ никакихъ извѣстой, кромѣ Ясеницы Сольной, о которой я въ /116/ 1880 г. записалъ слѣдующий разсказъ изъ устъ крестьянина Павла Кульчицкаго, который хотя не былъ очевидцемъ происшествия, но слышалъ разсказы о немъ отъ стариковъ.
"То въ первую холеру, якъ зачалы люде очень мерты, слышат ясенычане, что въ Нагуевичахъ объявывся такый хлопецъ, что упыривъ пизнае. Поихалы, прывезлы его, склыкалы общество — пизнавай! Что-то винъ пять чы шисть пизнавъ: «то, говорит, упыри!» Заразъ ихъ повязалы, розложылы терновый огонь, такую кучу наклалы, яхъ дом. Ты люде кленуть духъ-тило, что воны невинни, божатся, плачут.
— А по щожъ вы, сяки-таки, сыривцеве полотно пидъ колиномъ носыте? — пытають ихъ.
— И мы, на жадни чары, — говорят ты, — намъ такъ казалы люде, что кто будет носыты сыре полотно пидъ колиномъ, того сия слабисть не чепыть.
А тот парень говорыть:
— Не вирьте имъ! Воны то носят на знакъ, щобы ихъ чужосильни упыри пизналы.
А тогди, говорят, велыкий страхъ ударывъ бувъ на людей. Всиляка дрянь по селахъ волочилась. Небижыкъ папа оповидавъ мени: «Собственно, говорит, булы жныва. Жинка зъ дитьмы пишла въ полет к роботы, а я самъ бувъ дома, мавъ зварыты обидъ и вынесты имъ, тай еще хлибъ спечы. Еще я хлиба не сажавъ в пичъ, а тилько пидпалку 1) за грань кынувъ, ажъ слышу, что-то пидъ викномъ шкробоче. Вращаюсь, а то величезный билый песъ в викно зазырае. Я весь застывъ, и хоть день бувъ, пидъ полудне солнце стояло, а слышу, что мени волосье на головы въ гору иде. Николы я въ сели такого пса не выдивъ. А винъ стоить, и все въ викно зазырае, дали вступывся и почавъ к дверям шкроботаты. Взявъ я, отворывъ двери, винъ увийшовъ к хаты — ну такый вамъ, якъ лошакъ за велыкий, лышъ очыма блыскае. Оглянулся по дома, а дали оперся переднимы лапамы на прыпичекъ просто огню, нибы гритыся хочет, а все на тоту пидпалку позырае.
1) „Пидпалка“ — коржъ изъ кислаго тѣста.
Вынявъ я пидпалку зъ печы, розломывъ ее /117/ на четверо, поставывъ на викно, что бы выстыла, а тот песъ все за ней очыма пасет. Выстыла пидпалка, взявъ я одну четвертыну, кынувъ эму, винъ лышъ разъ хавкнувъ — иззивъ; кынувъ я эму вторую — ззивъ, кынувъ третью — ззивъ, кынувъ четвертую — винъ уже тои не ивъ, а тилько взявъ в нысокъ тай к дверям — пишовъ. И такъ мени тогди как-то легко стадо на души, якъ колы бымъся на свигь народывъ. Следовательно давъ Богъ, въ нашей дома нихто на тоту слабисть не вмеръ, а ни хорувавъ».
Следовательно не слухалы люде, что ты упыри говорылы, а взялы одного тай кынулы въ огонь — тамъ винъ и душу давъ. Хотилы уже ко второму братыся, ажъ ту пипъ надийшовъ. Старый Чайковский в насъ тогди попомъ бувъ — не пипъ, а отец в общества. Очень вси его любылы. Прыбигъ, и к людям:
— Что вы робыте? Но чы маете вы Бога въ серци?
Заразъ тыхъ порозтручувавъ, что упыривъ стереглы, упыривъ самыхъ порозвязувавъ: «тыкайте!» — говорит. Люде почалы к него ставытыся, а винъ рукы розхрестывъ:
— Нате мя! — говорит. — Хотите палыты, то насампередъ меня сожжет!
Мусылы люде розыйтыся, лышъ тот оденъ погыбъ".
Но возвратимся опять къ разсказу Сеня Буцяка. На вопросъ, умирали еще люди ли и послѣ сожжения упырей, онъ отвѣчалъ:
«Еще и якъ умыралы. Килька денъ потому было по 45, по 50 мерцивъ в сели. Но потому как-то пересталы. А за килька днивъ прыихала зъ Самбора комысия, арештувалы вийта и всихъ тыхъ, что давалы прывидъ, тай повезлы ихъ к Самбора. Следовательно что-то долго ихъ не было. Казалы, что имеют ихъ усихъ тратыты, но прыихавъ бискупъ зъ Перемышля тай такъ имъ выробывъ что ихъ позасужувалы на 12 недиль».
О судѣ надъ виновными въ этомъ дѣлѣ в меня есть еще слѣдующий разсказъ, слышанный мной отъ нѣсколькихъ нагуевицкихъ стариковъ:
«Зъ раза хотилы ихъ судыты на смерть, но кто-то имъ порадывъ, щобы сказалы передъ судомъ, что то не воны перевши такое наказание выгадалы, но что за давнихъ часивъ все такый судъ /118/ бувавъ. Зачалы паны шукаты въ давнихъ паперахъ, то ли правда? Шукалы, шукалы — не моглы найты. Ажъ дали дойшлы к такыхъ старыхъ паперивъ, что уже зовсимъ булы збутнилы, такъ что якъ узяты карту въ пальци, то она и розлиталася, то мусылы карту за картой ножемъ перевертаты. И въ тыхъ паперахъ вычыталы, что справди за давнихъ часивъ такъ судылы. И то имъ помогло».
Артымъ Лялюкъ разсказываетъ о томъ господинѣ который посовѣтовалъ мужикамъ сослаться на древней обычай сожигания колдуновъ, слѣдующий сказочный эпизодъ, вѣроятно приплетенный сюда совсѣмъ не кстати изъ какой нибудь бродячей новеллы.
«А якъ позабыралы тыхъ людей к Самбора, то ихъ роды (родня) верглыся туды-сюды за адукатамы, щобы ихъ боронылы. Денег зложылы что-то очень велыку сумму, но жаденъ адукатъ не хотивъ имъ ничего порадыты. Ажъ дали допыталыся к какому-то старому человичка.
— Что, — говорит, — люде добры, я бы вамъ порадывъ, но то очень опасная ричъ. Мусыте мени заплатыты и купыты хорошего коня, потому что я должен прочь утикаты зъ Самбора.
Зложылы воны эму грошы, купылы коня. Взявъ винъ его и казавъ пидкуваты навыворотъ, такъ щобы пидковы булы грыфамы напередъ, а шпонамы назадъ. Тогди говорит тымъ людямъ:
— Идите жъ теперъ в суд и скажить панамъ, най поищут в старыхъ паперахъ, якъ то давно упыривъ судылы.
Пишлы воны в суд тай сказалы. А тамъ заразъ к ныхъ:
— А кто васъ на тото нарадывъ?
— Тот и тот, — говорят.
Но уже ихъ тамъ далыне не слухалы, тилько пислалы за тымъ человикомъ, щобы его зловыты. Но тот уже бувъ далеко. То воны на вси дорогы повысылалы гинцивъ на коняхъ, щобы его зловыты. А то была осинь, слиды по болоти выдно. Но что, слиды все к миста ведут, а зъ миста не есть. Такъ воны и вернулыся, а тымъ людямъ его совет очень велыко помогла».
Послѣдний разсказъ ярче всего показываетъ, что фактъ сожжения упырей въ 1831 г. глубоко затронулъ фантазию народную, которая не приминула сгруппировать вокругъ него разныя /119/ сказочныя подробности. Сколько такихъ подробностей есть и въ вышеприведенныхъ разсказахъ Буцяка и другихъ это возможно будетъ оцѣнить только тогда, когда будутъ приведены въ извѣстность подлинные акты судебнаго разбирательства по этому дѣлу.
Я окончу эти замѣтки разсказомъ о послѣдней холерѣ 1873 года. Лѣто этого года я провелъ среди мужиковъ въ тѣхъ же самыхъ Нагуевичахъ, Холера свирѣпствовала въ селѣ двѣ или три недѣли; съ раза умирало по нѣскольку человѣкъ, но было два или три дня такихъ, когда умирало по 15 — 18 человѣкъ. Въ самый разгаръ эпидеміи случилось слѣдующее. Дѣушки-сирота, по имени Зоска, кажется дочь или какая то ближайшая родственница Гавриила, извѣстнаго изъ предыдущихъ разсказовъ, вдругъ какъ будто сошла съ ума. Оная сбросила съ себя все платье и въ одной рубашкѣ пошлая бродит по полямъ. Пора была горячая, жнецы работали въ полѣ при уборкѣ рожь. Наталкиваясь на людей, Зоска начинала ломать руки надъ головой и отчаяннымъ голосомъ кричат:
— Ай-ай-ай! Ай-ай-ай!
Особенно вечеромъ крикъ этотъ, какъ будто отъ нестерпимой боли, раздавался далеко и наполнялъ все село ужасомъ. Нѣсколько вечеровъ сряду я слышалъ этотъ крикъ, но Зоски самой не видалъ. Въ село оная заходила только ночью; свѣтъ, падавший изъ оконъ, манилъ ее къ себѣ и оная, подкравшись неслышно, становилась подъ окномъ и, прижавъ къ стеклу свое блѣдное, даже позеленѣвшее лицо, смотрѣла въ избу. Не нужно добавят, что это ужасное лицо, смотрящее сквозь окно въ такую пору, наводило ужасъ на тѣхъ, кто былъ въ избѣ и въ нѣсколькихъ случаяхъ въ такихъ избахъ люди заболѣвалы холерой или даже умирали. Иногда, бродя по полямъ, Зоска наталкивалась на верхнее платье, юбки и платки, которые оставляли возлѣ сноповъ жницы, работавшия на солнечномъ припекѣ. Оная надѣвала на себя эти вещи и начинала съ визгомъ плясать въ нихъ по полю; въ одномъ или двухъ случаяхъ женщины, которымъ принадлежали вещи, тутъ же на мѣв.ѣ заболѣхолерой ли, а одна, кажется, умершая прежде чѣмъ ее принесли въ /120/ село. Неудивительно послѣ этого, что Зоска стала пугаломъ всей деревни. Всѣ увѣряли, что оная «упырыця», что оная «потынае», а нѣкоторые даже начали поговаривать шопотомъ о томъ, что не худо бы ее схватить и проучит такъ же, какъ учили ихъ отцы упырей на «терновимъ обогни». Къ счастью, Зоска черезъ нѣсколько дней пошлая бродит по другимъ селамъ, ее видѣвъ ли Медвежѣ Бронницѣ Мокрянахъ, Ступницѣ и повсюду ея ужасный вой производилъ потрясающее впечатлѣние. Какъ и чѣмъ оная кормилась все это время, я не знаю, потому что въ людския жилища оная совсѣмъ не входила; разсказывали, что оная иногда забирала и поѣдала пищу, какую эгей удавалось найти въ полѣ в жнецовъ. Когда и какъ оная возвратилась домой — я тоже не знаю. Когда эпидемія уже приходила къ концу, я заболѣлъ и пролежалъ нѣсколько недѣль безъ памяти. Послѣ моего выздоровления, мнѣ сказали, что Зоска уже дома и работаетъ по прежнему, здоровая и, что всего интереснѣе, о томъ, что дѣлалось съ ею во время холеры, ничего не помиитъ. Такъ ли это — я не могу утверждать положительно, потому что съ ней самой никогда не говорилъ. Но оная живая и к сихъ поръ.
[Мирон [Франко И.] Сожжение упырей в с. Нагуевичах в 1831 г. // Киевская старина. — 1890. — Т. 29. — № 4. — С. 101-120.]
Сканирование и обработка: Максим, «История Украины» (http://litopys.kiev.ua/)
27.VIII.2006