Современное искусство.
правитьВъ истекшею ноябрѣ мѣсяцѣ на Маломъ театрѣ поставлено двѣ новыхъ крупныхъ пьесы, крупныхъ по размѣрамъ, но не по содержанію: Княгиня Курагина, пятиактная драма И. В. Шпажинскаго, и Съ бою, комедія въ четырехъ дѣйствіяхъ И. Д. Боборыкина. На афишѣ о представленіи драмы г. Шпажинскаго значится, что дѣйствіе относится въ восьмидесятымъ годамъ прошлаго вѣка и что для этой пьесы изготовлены «новыя декораціи 2-го, 3-го и 4-го дѣйствій» г. Гельцеромъ. Декораціи дѣйствительно новыя и очень хорошія; костюмы тоже новые и тоже превосходные. Говорятъ, что и мебель пріобрѣтена новая; говорятъ, что постановка пьесы стоила отъ пяти до семи тысячъ рублей. Судя по роскоши постановки, этимъ слухамъ можно повѣрить, и крупныя цифры никого не удивятъ. Удивительно одно, какъ на плохую пьесу затрачиваются такія большія деньги. На первый разъ публика, конечно, заинтересовалась драмой изъ жизни прошедшаго столѣтія, столь обильнаго всякими авантюрами и удивительными превращеніями, по волѣ «случая», пѣвчихъ, солдатъ и сержантовъ изъ мелкопомѣстныхъ дворянъ и иныхъ бѣдняковъ въ свѣтлѣйшихъ князей и графовъ, обладателей неисчислимыхъ богатствъ. Публика, естественно, ждала, что въ драмѣ изъ жизни XVIII вѣка ей и покажутъ XVIII вѣкъ съ его характерными особенностями, отличающими это почти сказочное время отъ предшествовавшаго и послѣдующаго столѣтій. Ничего подобнаго авторъ намъ не показалъ. Какъ разъ то же самое, что имъ изображено въ драмѣ, могло происходить и ранѣе «восьмидесятыхъ годовъ прошлаго вѣка», и позднѣе, даже много позднѣе, вплоть до восьмидесятыхъ годовъ, въ которыхъ мы съ вами, читатель, тянемъ болѣе или менѣе скучную жизненную канитель. Если изъять изъ драмы одну не совсѣмъ благопристойную сцену, переодѣть актеровъ въ современные костюмы да замѣнить нѣсколько изуродованныхъ словъ обыкновенными русскими словами, то сущность дѣла отъ того не измѣнится и драма г. Шпажинскаго ничего не потеряетъ, кронѣ париковъ и костюмовъ. Правда, если принять эти аксессуары, тогда въ ней ничего не останется и смотрѣть ее никто не пойдетъ, да и сана она едва ли бы пошла на сценѣ. Безъ всякихъ изъятій, только съ перемѣною костюмовъ и съ малымъ измѣненіемъ языка, все изображенное авторомъ могло быть отнесено къ текущему столѣтію вплоть до шестидесятыхъ годовъ, т.-е. до уничтоженія крѣпостнаго права. За все это время, т.-е. до 60-хъ годовъ и, пожалуй, до нашихъ дней, княгиня Курагина (г-жа Ермолова), племянница князя Трубчевскаго (г. Южинъ), могла быть выдана замужъ за князя Курагина (г. Рыбаковъ) безъ любви съ той и другой стороны, по фамильнымъ разсчетамъ. Князь Курагинъ живетъ въ одномъ домѣ съ женою, но каждый изъ супруговъ пребываетъ на своей половинѣ, и нѣтъ имъ никакого дѣла другъ до друга. Князь кушаетъ, — онъ не гастрономъ, а просто — объѣдало, пьянствуетъ, безобразничаетъ, травитъ поповъ собаками, развлекается шутами, дурами и крѣпостнымъ красавицами. Княгиня скучаетъ, выѣзжаетъ и влюбляется въ флигель-адъютанта графа Аракчина (г. Горевъ). Аракчинъ — сердцеѣдъ и тоже влюбленъ въ княгиню Курагину. А ея вѣчно пьяный супругъ влюбляется тѣмъ временемъ въ дочь экономки, «барской барыни», какъ тогда говорили, въ бойкую, хитрую Грушеньку (г-жа Никулина). Барская барыня (г-жа Мерѣдева) разсчитываетъ поживиться на счетъ барина, подставивши ему Грушеньку въ метрессы. Но хитрая дѣвушка не хочетъ ограничиться ненадежною ролью барской фаворитки; она мѣтитъ выше, норовитъ попасть въ княгини. И вотъ она настроиваетъ обезумѣвшаго отъ любви и вина князя противъ жены, ведетъ дѣло такъ, что князь требуетъ развода, ссылаясь на измѣну княгини и ея почти открытую связь съ графомъ Аракчинымъ. Разводъ состоялся по суду, на основаніи теперешнихъ законовъ о разводѣ, т.-е. съ обвиненіемъ одной стороны въ невѣрности; въ данномъ случаѣ виновною и опозоренною оказалась княгиня Курагина. Она переѣзжаетъ на житье въ домъ дяди, князя Трубчевскаго (г. Южинъ). Все общество отъ нея отвертывается, — это въ «восьмидесятыхъ годахъ прошлаго вѣка», — и единственное утѣшеніе находитъ въ любви своего графа Аракчина. А тотъ уже успѣлъ охладѣть къ разводной барынѣ, влюбился въ ея пріятельницу, княжну Голицынскую (г-жа Порошина), и женится на ней. Княгиня уѣзжаетъ въ деревню, занимается благотворительностью и собирается идти въ монастырь. Графъ Аракчинъ отправился съ молодою женой тоже въ деревню. Дорогой у нихъ сломался экипажъ, и супруги нечаянно попадаютъ въ садъ княгини Курагиной, не зная, въ чью усадьбу проводятъ ихъ слуги княгини. Аракчинъ не догадался спросятъ у нихъ, въ чей домъ они его ведутъ… Очень правдоподобно! Молодая графиня идетъ прогуляться по саду, и графъ лицомъ къ лицу сталкивается съ несчастною, покинутою имъ женщиной. Княгиня убѣждаетъ его забыть все старое, любить жену и постараться сдѣлать ее счастливой. Вернувшаяся съ прогулки графиня продѣлываетъ маленькую сцену ревности. Затѣмъ молодые супруги благополучно отбываютъ въ дальнѣйшій путь. А княгиня… собирается идти въ монастырь. Такова фабула пьесы. Передавая ее, мы пропускали нѣкоторыя вводныя сцены, напримѣръ: игру въ фанты и минуетъ въ первомъ дѣйствіи; сцену съ Матрешкой, «дурой Курагина» (г-жа Садовская), — во второмъ; съ Татьяной (г-жа Панова), «крѣпостною дѣвкой кн. Трубчевскаго», красавицей, купленной старымъ бариномъ для своего крѣпостнаго гарема, и т. под. Про эту послѣднюю сцену мы и говорили выше, какъ про излишнюю и не совсѣмъ пристойную. Столь же непристойною считаемъ мы и сцену во второмъ актѣ, гдѣ кн. Бурагинъ заводитъ Грушеньку въ свой кабинетъ, изъ котораго она вырывается силой… Безъ этихъ «излишествъ», выражаясь деликатно, можно было легко обойтись, безъ ущерба для пьесы, и, по нашему мнѣнію, обойтись слѣдовало. Обличеніе крѣпостныхъ поряровъ мы считаемъ дѣломъ порядочно запоздалымъ, а обличеніе въ такой формѣ на сценѣ находимъ неудобнымъ. Для характеристики нравовъ изображеннаго въ драмѣ времени, отношеніе общества къ княгинѣ Курагиной, разведенной съ мужемъ, много существеннѣе подробностей крѣпостнаго быта. А именно въ этомъ-то мы и видимъ важную погрѣшность въ пьесѣ г. Шпажинскаго. Въ ней Курагина представлена всѣми покинутою, изгнанною изъ общества; объ ней даже говорить считается неприличнымъ. Мы же изъ несомнѣнныхъ, " документальныхъ источниковъ знаемъ совершенно обратное объ обществѣ того времени. И вотъ доказательство: въ 1779 г. баронесса Екатерина Петровна Строганова, урожденная княжна Трубецкая, супруга Александра Сергѣевича Строганова, покинула Петербургъ вмѣстѣ съ Ив. Ник. Корсаковымъ (Римскимъ-Корсаковымъ), «случайнымъ» человѣкомъ при императрицѣ Екатеринѣ II, и переѣхала въ Москву, «не скрывая передъ свѣтомъ своей незаконной связи». Тутъ она «со всею подобающею роскошью для Строгановской фамиліи принимала аристократическую публику, вовсе не скрывая своихъ отношеній къ Корсакову». (Русск. Старина, мартъ 1887 г., стр. 596—509, статья Я. М. Колмакова: Домъ и фамилія гр. Строгановыхъ). Героиня драмы г. Шпажинскаго приходитъ въ ужасъ и негодованіе отъ того, что ея дядя, кн. Трубчевскій, приказываетъ «выдрать» лакея. Это по меньшей степени странно. Откуда могла взяться у княгини Бурагиной такая нѣжность чувствъ и впечатлительность, когда въ изображаемое время «драли» такихъ княгинь, какъ героиня пьесы, урожденная Трубчевская? А что ихъ пороли, тому доказательствомъ служитъ приведенная нами статья г. Колмакова. Въ ней мы читаемъ: «Влюбленные (т.-е. бар. Строганова, урожденная княжна Трубецкая, и Корсаковъ), какъ говорили, были подвергнуты наказанію…» «Разсказы объ очищеніи влюбленныхъ наказаніемъ мы… слышали отъ нѣкоторыхъ лицъ Строгановской фамиліи»… «Впрочемъ, тѣлесное наказаніе, безъ особаго стѣсненія, практиковалось во второй половинѣ XVIII вѣка почасту. Въ особенности этому подвергались барыни, не умѣвшія держать языкъ за зубами»… «Въ то время подобныя истязанія не безчестили истязуемыхъ»… Въ тайной канцелярія Степана Ивановича Шешковскаго, умершаго въ 1794 г., преисправно сѣкли титулованныхъ и не титулованныхъ барынь, женъ вельможъ, а дѣвицъ, фрейлинъ двора императрицы сѣкли, и тоже очень больно, въ самомъ дворцѣ. Въ пьесѣ г. Шпажинскаго нѣтъ и драмы въ общепринятомъ смыслѣ этого слова. Княгиня Курагина страдаетъ, правда, отъ легкомыслія своего возлюбленнаго; только страданія этого рода никого изъ зрителей не трогаютъ, несмотря на превосходное исполненіе роли г-жею Ермоловой. Г. Горевъ довольно безцвѣтно сыгралъ роль гр. Аракчина. Г. Рыбаковъ былъ хорошъ въ роли кн. Курагина; особенно хе удачною вышла у него сцена съ княгиней въ третьемъ актѣ, гдѣ онъ является съ напускныхъ видомъ оскорбленнаго мужа и на каждомъ шагу сбивается съ грознаго тона, обнаруживаетъ всю добродушную безхарактерность русскаго самодура. Лучше же всѣхъ былъ г. Южинъ въ роли старика кн. Трубчевскаго, важнаго барина, поклонника Вольтера и Дидро, съ чистоазіатскими инстинктами. Въ исполненіи г. Южина этотъ князь является настоящимъ тономъ, хотя сама по себѣ роль даетъ къ тому далеко не богатый матеріалъ. Мы въ первый разъ видимъ г. Южина въ характерной роли старика и въ первый разъ пришли въ восторгъ отъ его игры, совершенно безукоризненной въ непривычной для него роли. Начиная а грима и кончая самымъ ничтожнымъ движеніемъ, все было обдуманно; каждое слово, каждый жестъ были именно таковы, что иными они какъ будто и быть не могли. Г. Южинъ взялъ эту роль, повидимому, ишь случайно и только потому, что онъ одинъ изъ всей труппы владѣетъ французскимъ языкомъ настолько хорошо, насколько это требуется пьесой. Очень было бы желательно, чтобы г. Южинъ не ограничился этимъ первымъ опытомъ. Весьма возможно и вѣроятно, что въ этомъ несомнѣнно даровитомъ артистѣ мы будемъ имѣть современенъ превосходнаго исполнителя на такія роли, которыхъ теперь играть некому. Но для этого необходимо, чтобы г. Южинъ созналъ свое истинное призваніе, на которомъ его талантъ разовьется и выкажется во всей силѣ, чего онъ, по нашему мнѣнію, никогда не достигнетъ, если будетъ толочься на одномъ мѣстѣ въ своихъ теперешнихъ роляхъ. Въ общемъ, какъ въ пьесѣ, такъ и въ исполненіи ея, мы не видали настоящаго «екатерининскаго вѣка». Всѣ артисты, за исключеніемъ гг. Южина и Рыбакова, имѣли видъ «святочныхъ ряженыхъ». Заканчивая отзывъ о пьесѣ г. Шпакивскаго, мы считаемъ необходимымъ отмѣтить исполненіе г-жею Пановой роди Татьяны, красавицы-дѣвушки, купленной княземъ Трубчевскимъ. Роль крошечная, но сыграна она была восхитительно.
Комедія П. Д. Боборыкина: Съ бою! переноситъ насъ въ современный, но весьма своеобразный міръ Рогожской Таганки, въ этотъ особливый міръ «за-яузскій», гдѣ вѣрованія и обычаи «древляго благочестія» уживаются со всѣми современными новшествами. Уживаются они, главнымъ образомъ, лишь съ внѣшностью теперешняго жизненнаго строя, и тѣмъ интереснѣе взглянуть на правдивую картину удивительной смѣси французскаго съ безпоповскимъ, или съ бѣглопоповскимъ. Мы не знаемъ, насколько вѣрна картина, представленная г. Боборыкинымъ, но намъ она кажется во многомъ правдоподобною, хотя я доведенною въ нѣкоторыхъ чертахъ до каррикатурности. Сюжетъ комедіи весьма несложный: Буриистрова (г-жа Ермолова), купчиха, дѣвушка, владѣтельница милліоннаго состоянія, влюблена въ графа Голубицкаго (г. Южинъ), писателя-стихотворца, не находящаго издателя для своихъ произведеній. На доставшемся ему послѣ отца родовомъ имѣніи столько долговъ, что, за продажею имѣній, молодому поэту не останется ни рубля. Бурмистрова предлагаетъ графу издать на свой счетъ его стихотворенія; онъ отказывается и, вообще, отклоняетъ всѣ попытки богатой купчихи такъ или иначе оказать ему помощь деньгами. Въ ея особѣ и къ ея милліонамъ графъ оказывается совершенно равнодушнымъ. Это, однако же, не мѣшаетъ зрителю до конца пьесы относиться къ этому господину очень недовѣрчиво, заподозривать, что онъ, все-таки, прохвостъ и не прочь попользоваться ея капиталами. Бурмистрова окружена своими «за-яузскими»; тутъ и Ермидовна (г-жа Медвѣдева), сваха и повѣренная всѣхъ семейныхъ и сердечныхъ тайнъ этого кружка, и Рыбушкина (г-жа Никулина), родственница и пріятельница Бурмистровой, молодая, богатая купчиха, взявшая себѣ «съ бою» въ мужья красавца-прикащика изъ моднаго магазина, и Ублюдцевъ, «книжникъ» (г. Охотинъ), Синицына (г-жа Потѣхина), учительница, старая, злая дѣвица, Безмѣновъ, «антикварщикъ» (г. Музиль). Ермидовна сватаетъ Бурмистровой разныхъ жениховъ. Та слышать не хочетъ ни о какомъ замужствѣ, и Ермиловна, и Рыбушкина предостерегаютъ ее противъ графа, говорятъ: «Смотри, доведетъ онъ тебя до градуса!…» —
Рыбушкина это на себѣ испытала; красавецъ-прикащикъ «довелъ ее до градуса», женился, обираетъ деньги, кутитъ и пропадаетъ изъ дому по нѣскольку мѣсяцевъ. Бурмистрова и сама сознаетъ, что можетъ дойти «до градуса», и, все-таки, уѣзжаетъ въ Петербургъ слѣдомъ за графомъ. Въ Петербургѣ (2-е дѣйствіе) она живетъ на дачѣ Рыбушкиной. Тутъ проходить рядъ сценъ, не лишенныхъ комизма, въ особенности благодари игрѣ г-жъ Никулиной, Медвѣдевой и г. Рыбакова. Нѣкоторыя сценки представляются намъ рѣзкими и слегка, чуть-чуть, неприличными; въ общемъ же онѣ проходятъ живо, хотя и не имѣютъ необходимой связи съ основнымъ ходомъ комедіи. Между прочимъ, тутъ выясняется, что Бурмистрова рѣшилась пожить въ Петербургѣ, имѣть «салонъ», принимать ученыхъ, литераторовъ, художниковъ, посмотрѣть, какъ люди живутъ не «за Яузой», и у нихъ набраться образованія и свѣтскости, и все это ради того, чтобы у нея бывалъ графъ, чтобы онъ йогъ себя показать и, — почемъ знать? — полюбить ее. Въ третьемъ дѣйствіи «салонъ» богатой купчихи полонъ гостями: Фуркасовъ, портретистъ (г. Ленскій), Широплетовъ, рецензентъ (г. Садовскій), гвардеецъ (г. Дубровинъ), Штрудель, гипнотизеръ (г. Горевъ), Травина, свѣтская дама (г-жа Уманецъ-Райская) и др. И опять передъ зрителемъ проходитъ рядъ сценъ, вызывающихъ смѣхъ. По существу же оказывается, что графъ ухаживаетъ за свѣтскою дамой, Травиной, которая проситъ у Бурмистровой денегъ взаймы. Ей деньги нужны для развода съ мужемъ. Бурмистрова въ деньгахъ отказываетъ: «Я, — говоритъ она, — въ займы не даю… векселя» не занимаюсь. Обратитесь къ ростовщикамъ…" Во всѣхъ петербургскихъ гостяхъ своихъ она разочаровалась и прогоняетъ ихъ вонъ, графа тоже, пригрозивши ему векселями его отца, которые она всѣ скупки при помощи Ермиловны. Послѣднее дѣйствіе опять въ Москвѣ, за Яузой, у Бурмистровой. Она больна, нервничаетъ, воюетъ въ домѣ, всѣми помыкаетъ, и всѣ за нею ухаживаютъ. Мелкій книготорговецъ, Семенъ Ублюдцевъ, сообщаетъ, что графъ заходилъ къ нему въ лавочку, спрашивалъ про Бурмистрову, обѣщался пріѣхать. Повязки летятъ съ головы влюбленной дѣвушки; она быстро переодѣвается я встрѣчаетъ графа. За петербургскую сцену она проситъ у него прощеніе и на мировую отдаетъ векселя. Молодой человѣкъ не беретъ ихъ. Тогда Бурмистрова разрываетъ документы. Графъ пораженъ этимъ, не знаетъ, какъ поступить при такомъ неожиданномъ казусѣ, наконецъ, говоритъ, что такой истинно дружескій поступокъ даетъ ему возможность свободно заниматься литературой, но что онъ, все-таки, считаетъ себя должникомъ Бурмистровой и уплатитъ ей долгъ, разсрочивши его на десять лѣтъ, въ чемъ и выдастъ ей нотаріальный документъ. На прощанье графъ увѣряетъ молодую дѣвушку въ своей вѣчной я неизмѣнной дружбѣ. Бурмистрова приходитъ въ совершенное неистовство. «Вотъ, — кричитъ она, — когда онъ довелъ меня до градуса!… Я ему и векселя разорвала, а онъ меня угощаетъ своею дружбой!… Ермиловна! маршъ, вези жениха, нищаго офицера. Нищій, по крайней мѣрѣ, будетъ въ повиновеніи, пикнуть не посмѣетъ, что захочу съ нимъ, то и сдѣлаю». Мы приводимъ слова эти на память, конечно, сохраняя только смыслъ рѣчи. Ермиловна старается успокоить вышедшую изъ себя купчиху, уговариваетъ ее повременить, не выходить замужъ за «церковнаго». «Да, это такъ… не надо, — соглашается та. — Лучше вотъ что: Сенька не церковный… пусть онъ и будетъ моимъ мужемъ. Зови Сеньку!… Этотъ будетъ чувствовать мои благодѣянія». Призванный Семенъ Ублюдцевъ сначала ушамъ своимъ не вѣритъ, потомъ падаетъ на колѣни и клянется быть вѣрнымъ рабомъ своей супруги «по гробъ жизни». На томъ дѣло и кончается совсѣмъ неожиданно для зрителей.
Вся суть комедіи состоитъ въ непрестанно! погонѣ купеческой богатой дѣвицы Бурмистровой за графомъ Голубицкимъ и богатой купчихи Рыбушвиной за красавцемъ, котораго она хотя въ мужья и заполучила, но удержать при себѣ никакъ не можетъ. Фигуры обѣихъ купчихъ довольно характерны, особливо фигура Бурмистровой, которая, къ тому же, и оригинальна, нова на нашей сценѣ. Бурмистрова и Рыбушкина двоюродныя сестры и большія пріятельницы; первая поумнѣе, вторая попроще; но обѣ онѣ — одного дерева вѣтви. Для обѣихъ деньги, ихъ богатство — все. Въ деньгахъ сила, говорятъ онѣ и вѣрятъ въ этотъ «за-яузскій» афоризмъ непоколебимо. Мало того, что онѣ вѣрятъ во всемогущество своихъ толстыхъ кармановъ, онѣ относятся къ своимъ рублямъ совершенно по-особливому, по-«за-яузски», — любовно считаютъ рубли и гроши. Въ глубинѣ души обѣ молодыя женщины — самые чистопробные кулаки въ юбкахъ. Рыбушкина влюблена «до послѣдняго градуса» въ мужа, но не даетъ ему ни копѣйки больше «положеннаго». Она поитъ его шампанскимъ, откармливаетъ ананасами, ревнуетъ его въ горничной и сама же наряжаетъ эту горничную, чтобы удержать его при себѣ; но по части рублей — крѣпко. Рыбушкина груба и первобытна, и запросы ея отъ жизни до крайности несложны. Бурмистрова, точь-въ-точь такая же по натурѣ, точно такъ же относится къ деньгамъ, однако, начинаетъ уже понимать, что не все можно сдѣлать деньгами на-прямикъ; она ни на минуту не сомнѣвается въ томъ, что можетъ купить себѣ какого ей вздумается мужа; но уже сознаетъ, что покупка покупкѣ рознь. Ей даже претитъ упрощенный способъ, которымъ ея сестрица пріобрѣла себѣ красавца изъ пассажа. Бурмистрова видитъ, что есть иная какая то жизнь, которою живетъ другой кругъ людей, что тамъ, въ кругѣ графа Голубицкаго, все складывается въ иныя формы, чѣмъ у нихъ за Яузой. Только дальше формъ она разобрать ничего не можетъ, сущность отъ нея ускользаетъ, остается для нея недоступной. Ей не по силамъ уяснить себѣ смыслъ и значеніе культуры, съ которою она сталкивается въ лицѣ графа, петербургскихъ литераторовъ, художниковъ и свѣтскихъ людей. Своимъ простымъ здравымъ смысломъ она быстро подмѣчаетъ всѣ дурныя стороны этихъ культурныхъ людей и, съ обычною прямолинейностью людей некультурныхъ, ничто же сумняшеся, заключаетъ о негодности самой культуры. Да и для людей чужаго ей круга она представляется далеко не ясною. Одни считаютъ ее самородкомъ, готовы, пожалуй, увлекаться ея оригинальностью, не умѣя разобрать, что вся ея оригинальная самобытность есть ничто иное, какъ результатъ некультурности, продуктъ особливаго склада жизни, упорно держащагося московской старины допетровскаго времени. Другіе смотрятъ на обладательницу милліоновъ съ едва скрываемымъ презрѣніемъ. Для этихъ она — смѣшна и только; а деньгами ея они попользоваться, все-таки, были бы очень рады. И Бурмистрова видитъ это, и платитъ имъ еще большимъ презрѣніемъ, такъ какъ сознаетъ себя лучше ихъ и выше, на что имѣетъ даже нѣкоторое основаніе: она ничѣмъ отъ нихъ не желаетъ поживиться, а сама можетъ вотъ сейчасъ выкинуть имъ кушъ, и они станутъ передъ нею молчать. Она съ своими милліонами — сила и потому можетъ всѣхъ, не имѣющихъ такой силы, третировать какъ ей угодно. Все это въ совершенствѣ выражено игрою М. Н. Ермоловой. Въ ея передачѣ Бурмистрова является живымъ, почти типическимъ лицомъ. Очень тонкими, но блестящими чертами отмѣчаетъ высокоталантливая артистка хорошія, добрыя начала, таящіяся въ глубинѣ этой русской натуры, изуродованной дикою обстановкой, грубою средой. Но эти хорошія черты не дѣлаютъ героиню симпатичною. Рядомъ съ добрыми началами въ ней удивительнымъ образомъ уживаются вѣками выработанные инстинкты деспотизма, дѣловитости, изворотливости и самодурства, — той татаро-московщины, по милости которой наше купечество до сихъ поръ не знаетъ другихъ торговыхъ пріемовъ, кромѣ практиковавшихся при Иванѣ Грозномъ, ни другихъ нравственныхъ правилъ и семейныхъ отношеній, кромѣ преподанныхъ Домостроемъ. Въ комедіи П. Д. Боборыкина изображено столкновеніе двухъ обособленныхъ круговъ, вѣрнѣе сказать — классовъ русскаго состоятельнаго общества и вѣрно отмѣчено основаніе существующей между ними розни даже тогда, когда сословныя раздѣленія почта совершенно исчезли. Въ этомъ достоинство комедіи, и должно быть поставлено въ заслугу автору, что онъ не побоялся послѣ А. Н. Островскаго выступить съ комедіей изъ купеческаго быта. Не меньшую заслугу составляетъ и то, что г. Боборыкинъ первый поставилъ въ своей комедія лицомъ къ лицу эти два столь несходные между собою круга, и поставилъ ихъ именно такъ, какъ это происходитъ въ дѣйствительной жизни. Само собою разумѣется, что авторъ только затронулъ интересную сторону современной русской жизни, такъ сказать, намѣтилъ только вопросъ, подлежащій литературной и литературно-сценической разработкѣ. Вотъ почему мы сочли своимъ долгомъ остановиться на комедіи г. Боборыкина и особенно отмѣтить ея достоинства. Что же касается ея недостатковъ, то и таковыхъ мы видимъ въ ней не жало. Первымъ и основнымъ для сценическаго произведенія мы считаемъ то, что комедія, несмотря на прекрасное и дружное исполненіе ея лучшими артистами нашей труппы, идетъ, все-таки, вяло, въ чемъ никакъ нельзя повинить артистовъ. Затѣмъ мы находимъ неудачною фигуру графа Толубицкаго. Что онъ такое? Дѣйствительно ли такой прохвостъ, какимъ кажется? Тогда отчего же онъ не женится на купчихѣ съ милліонами? Если же онъ не прохвостъ, то зачѣмъ же онъ такимъ кажется? И въ этомъ опять таки отнюдь нельзя винить г. Южина. Такая неопредѣленность представляется намъ большимъ промахомъ, такъ какъ ею оправдывается презрѣніе за-Яувы къ культурѣ и ея представителямъ. А въ противовѣсъ этому авторъ не представилъ ни одного лица, которое доказало бы неосновательность за-яузскаго взгляда на культуру и ея результаты. Выходитъ такъ, что Рогожская съ Таганкой какъ будто и правы. И такого вывода нисколько не опровергаетъ впечатлѣніе, производимое петербургскою компаніей, толкущеюся въ «салонѣ» богатой московской купчихи. Въ этомъ «салонѣ» лучшимъ человѣкомъ оказывается, все-таки, хозяйка, при всей ея дикости, при всемъ самодурствѣ, нелишенномъ сознанія собственнаго достоинства. Если авторъ хотѣлъ сразу «обличить» и тѣхъ, и другихъ, то онъ сдѣлалъ крупную ошибку; если же онъ не хотѣлъ выставлять графа, художника и другихъ такими, какими они кажутся зрителямъ, тогда очевиденъ авторскій промахъ. Мы думаемъ, что такого промаха П. Д. Боборыкинъ не могъ сдѣлать, — для этого онъ достаточно опытный писатель, — стало быть, онъ сдѣлалъ вышеуказанную ошибку, отъ которой не легко уберечься при большой даже опытности, если авторъ погонится за «реальною правдой». Графъ Голубицкій въ пьесѣ г. Боборыкина изображенъ такимъ человѣкомъ, какихъ мы часто встрѣчаемъ въ обществѣ, — человѣкомъ легковѣснымъ. У него не хватаетъ характера на то, чтобы быть вполнѣ порядочнымъ человѣкомъ, и недостаетъ смѣлости сдѣлаться настоящимъ прохвостомъ. Пока его векселя были въ рукахъ богатой купчихи, графъ бывалъ у нея и не разочаровывалъ ее въ возможности стать его женою. По настоянію Ермиловны, онъ уже готовъ и жениться на Бурмистровой. А какъ только купчиха «дошла до градуса» и векселя изорвала, такъ аристократъ-писатель почувствовалъ себя свободнымъ человѣкомъ и откланялся, увѣряя ее въ неизмѣнной дружбѣ и готовности расплатиться съ долгомъ «по-маленьку». О Бурмистрова вправѣ обозвать его нехорошими словами, а съ нимъ вмѣстѣ все культурное общество, которое она видѣла лишь съ его дурныхъ сторонъ. Конецъ комедіи намъ рѣшительно не нравится. Въ минуту раздраженія Бурмистрова могла посылать Ермиловну за женихомъ-офицеромъ, могла, въ своемъ «градусѣ», позвать даже Семена и объявить Ермиловнѣ, что беретъ его въ мужья. Но увидавши эту рожу, она должна была опомниться, сорвать на немъ свою досаду и объявить, что возметъ себѣ «съ бою» и, во что бы ни стало, купятъ въ мужья князя, если не удалось заполучить графа, и уже на этомъ князѣ и на всемъ обществѣ важныхъ баръ вымоститъ накипѣвшую въ ней злобу… Такъ или иначе кончилась бы пьесы, но, во всякомъ случаѣ, ее не слѣдовало кончать замужствомъ Бурмистровой съ какимъ-то Сенькой-книжникомъ съ Толкучки.
Въ залахъ общества любителей художествъ, на Малой Дмитровѣ, выставлено нѣсколько новыхъ картинъ, изъ которыхъ наибольшее вниманіе публики привлекаетъ Пушкинъ на берегу Чернаго моря. Картина написана совмѣстно двумя крупнѣйшими русскими художниками: гг. Айвазовскимъ и Рѣпинымъ. Первый, съ обычнымъ, издавна прославленнымъ мастерствомъ, изобразилъ море и небо, задернутое тучами; второй написалъ фигуру Пушкина, прощающагося съ Чернымъ моремъ. Отъ картины, произведенія такихъ выдающихся талантовъ, ожидали очень многаго. Ожиданія не оправдались, и картина не производитъ ровно никакого впечатлѣнія. Отнимите отъ нея имя Пушкина, забудьте, что на ней изображенъ великій русскій поэтъ, и передъ вами окажется какой-то господинъ, съ всклокоченными вѣтромъ волосами, неизвѣстно кому махающій шляпой, съ небольшой каменной скалы, выдавшейся въ море. Такъ ли прощался Пушкинъ съ Чернымъ моремъ? Можетъ быть, такъ, спорить нельзя: никакихъ на сей предметъ документовъ или преданій мы не имѣемъ.
А, можетъ быть, и совсѣмъ не такъ, и даже весьма вѣроятно, что съ моремъ Пушкинъ не раскланивался и на вѣтеръ стиховъ не декламировалъ, какъ о томъ можно предположить по открытому рту поэта на картинѣ. Съ большимъ правдоподобіемъ, зная характеръ Пушкина и обстоятельства, при которыхъ онъ покидалъ русскій югъ, можно думать, что поэтъ пришелъ взглянуть въ послѣдній разъ на море, присѣлъ на скалу и задумался… задумался о пережитомъ и перечувствованномъ тутъ на югѣ, который онъ такъ любилъ, — задумался о томъ, что ждетъ его тамъ, на дальнемъ, непривѣтливомъ сѣверѣ. По нашему мнѣнію, эту картину слѣдуетъ отнести къ неудачнымъ, хотя и превосходно написаннымъ протзведеніямъ русскаго искусства.
Г. Куинджи выставилъ еще одну Ночь на Днѣпрѣ, почти ничѣмъ не отличающуюся отъ его другихъ «ночей» на той же рѣкѣ и немногимъ отличающуюся отъ Ночи въ Керчи, выставленной въ другой залѣ г. Дагоріо. Тутъ же имѣется другая картина г. Лагоріо: Эльборусъ, и картина г. Сверчкова: Струнка волка. Объ остальныхъ картинахъ и картинкахъ не стоитъ даже упоминать. Перечисленныя же нами представляютъ собою варіанты и повторенія много разъ видѣннаго: и «ночи», и горы Кавказа, и охотники такъ приглядѣлись, такъ все это заурядно, свидѣтельствуетъ о такой неподвижности рисующихъ ихъ художниковъ, что невольно навязывается вопросъ: что такое эти картины и картинка — произведенія искусства, или издѣлія ремесла? Въ чемъ, собственно, состоитъ различіе между искусствомъ и ремесломъ? Конечно, не въ способахъ исполненія, не въ пріемахъ, — для того и другаго они одинаковы. Различіе заключается въ творчествѣ: искусство создаетъ, ремесло воспроизводитъ уже разъ созданное. Лучшее или худшее воспроизведеніе, хотя бы образцовое, не измѣняетъ дѣла и не можетъ измѣнить основнаго положенія, не въ состояніи превратить ремесленнаго издѣлія въ произведеніе искусства. На этотъ разъ мы не видали на выставкѣ ни малѣйшаго проявленія творчества и покинули залы общества любителей художествъ съ чувствомъ глубокой печали…