Современное искусство.
правитьВъ истекшемъ мѣсяцѣ на сценѣ Малаго театра были нѣсколько разъ даны Гамлетъ и Ричардъ III съ г. Ленскимъ въ заглавныхъ роляхъ. Трагедіи вообще и шекспировскія въ особенности уже давно не по силамъ нашимъ актерамъ. Но изъ этого нельзя выводить заключенія, что трагедій совсѣмъ не слѣдуетъ ставить на нашихъ сценахъ лишь потому, что послѣ Мочалова некому играть Гамлета и что наши трагики не могутъ соперничать съ Росси и Сальвини. На основаніи прежде сказаннаго нами (въ сентябрьской кн.) о культурномъ значеніи театра, мы считаемъ обязательною для казенной сцены постановку классическихъ произведеній; при этомъ, надо только умѣть распорядиться наличными силами и средствами театра. Конечно, никто не можетъ заставить трагика, или актера, воображающаго себя трагикомъ, чтобы онъ игралъ такъ, а не иначе; но можно и должно требовать отъ актера, изображающаго Гамлета или Ричарда, чтобы, въ мѣру силъ своихъ, онъ велъ роль отъ начала до конца ровно, обдуманно и осмысленно, не копируя заѣзжихъ знаменитостей. Какъ бы ни были хороши образцы, они достойны тщательнаго изученія, но отнюдь не должны служить оригиналами для подражанія, выходящаго всегда каррикатурнымъ. «Простота» игры Барная, напримѣръ, есть ничто иное какъ продуктъ превосходной выучки, привитой къ крупному природному таланту; и нельзя вдругъ, сразу вэять да и начать играть Барнаемъ, какъ это пытался дѣлать г. Ленскій. Трагическій актеръ, прежде всего, долженъ быть самимъ собою и изъ своего личнаго «я» выработать и создать изображаемое имъ лицо. Только при такомъ условіи можетъ получиться цѣльность и законченность воспроизводимаго образа. Достигается это очень сложною и трудною психическою работою, способность къ которой есть первый признакъ таланта. Изображеніе героевъ шекспировскихъ трагедій тѣмъ особенно трудно, что для этого недостаточно актеру правильно понять данную роль; при существованіи цѣлой литературы по этому предмету, это дѣло совсѣмъ не мудреное. Вся трудность задачи заключается въ томъ, что актеру необходимо отождествиться съ изображаемымъ лицомъ, «сжиться» съ нимъ, изъ своего собственнаго «я» выдѣлить характерныя черты, приданныя авторомъ данному герою, и выростить ихъ въ себѣ до такихъ размѣровъ, до какихъ позволяютъ силы самого актера. Слѣдовъ этой-то тяжелой предварительной работы мы и не замѣчаемъ въ исполненіи г. Ленскимъ ролей Гамлета и Ричарда III; восполнить же ея недостаточность нельзя ничѣмъ, всего же менѣе подражаніемъ кому бы то ни было. Что же касается игры «нутромъ», отъ которой сверху до низу и замиралъ, и трепеталъ весь театръ при исполненіи Гамлета Мочаловымъ, то для этого надо имѣть и «нутро» мочаловское, т.-е. быть геніальнымъ актеромъ. Въ данномъ случаѣ, впрочемъ, не одинъ г. Ленскій, а все, до послѣднихъ мелочей постановки, до статистовъ и ихъ костюмовъ включительно, не соотвѣтствовало ни достоинству первоклассной сцены, ни значенію разыгранныхъ трагедій. Къ слову о статистахъ: не можемъ не замѣтить, что, на нашъ взглядъ, лучше было бы выпускать на сцену только настоящихъ, театральныхъ, а не добровольцевъ любителей, хотя бы и обучающихся гдѣ-либо драматическому искусству, но не дисциплинированныхъ и не умѣющихъ держать себя на сценѣ.
Изъ новыхъ пьесъ, поставленныхъ въ октябрѣ мѣсяцѣ, заслуживаетъ вниманія четырехъ-актная комедія г. Вильде: Въ помѣстьи госпожи Поводаевой. Г. Вильде, старый, опытный актеръ, уже пробовавшій писать для театра не особенно удачно, впрочемъ, на этотъ разъ наглядно доказалъ своею новою комедіей, какъ немного нужно таланта искусному драматургу для того, чтобы пьеса его имѣла успѣхъ на сцейѣ. Для этого достаточно хорошо знать сцену и силы артистовъ, на которыхъ можетъ разсчитывать авторъ, и умѣть ловко придумать такія положенія, въ которыхъ каждый актеръ имѣлъ бы возможность въ нѣсколькихъ фразахъ блеснуть своимй дарованіями. Комедія г. Вильде написана съ разсчетомъ на игру г-жъ Медвѣдевой, Ѳедотовой, взявшей далеко не видную роль, и Ермоловой, согласившейся сыграть семнадцатилѣтнюю дѣвочку. По товариществу, наши уважаемыя артистки согласились выступить передъ публикой въ неподходящихъ для нихъ роляхъ и на своихъ плечахъ вынесли неправдоподобный анекдотъ въ лицахъ. Въ особенности г-жа Ермолова продѣлала настоящій tour de force, изобразивши наивную и своенравную дѣвчонку, едва вышедшую изъ короткаго платьица. Такія вещи дѣлаются только въ видѣ особеннаго одолженія для заслуженнаго товарища по сценѣ и не безъ нѣкотораго личнаго риска показаться смѣшною. Къ счастью, все обошлось благополучно и tour de force удался вполнѣ… на этотъ разъ.
Основная мысль комедіи г. Вильде состоитъ въ томъ, что мать для блага любимаго сына готова пожертвовать и счастьемъ окружающихъ ее и близкихъ ей людей, и собственною гордостью, способна доходить до неблаговидныхъ поступковъ и до униженій. Мысль эта не отличается новизной и оригинальностью; но при талантливой и умной ея разработкѣ она представляетъ собою богатый матеріалъ для драмы и для комедіи. Пусть же читатель посудитъ самъ, какъ воспользовался г. Вильде этою очень благодарною темой. Своенравная помѣщица Поводаева (г-жа Медвѣдева), старая барыня, вѣрная преданіямъ крѣпостнаго права, мечтающая о возстановленіи блеска своего рода, души не чаетъ въ сынѣ, Никанорѣ Павловичѣ (г. Горевъ), занимавшемъ видное мѣсто въ Петербургѣ.Вслѣдствіе какихъ-то «сокращеній», статскій совѣтникъ Новодаевъ лишился мѣста и пріѣхалъ къ матери выпросить три тысячи рублей, необходимыхъ для того, чтобы выждать на виду въ столицѣ обѣщаннаго ему назначенія. Денегъ у старой помѣщицы, по обыкновенію, въ наличности нѣтъ, и занять ихъ негдѣ; она давно занимаетъ по мелочамъ. Петербургскій чиновникъ и его жена, Надежда Николаевна (г-жа Никулина), въ отчаяніи. Но вотъ для нихъ блеснулъ лучъ надежды: къ Поводаевой пріѣзжаетъ только-что лишившаяся отца внучка Лиза (г-жа Ермолова). Она дочь старшаго не любимаго сына Пдводаевой, давно разставшагося съ родовымъ гнѣздомъ и разбогатѣвшаго на какомъ-то промышленномъ предпріятіи. У дѣвочки легко было бы отобрать нужныя Никанорушкѣ деньги; но предусмотрительный отецъ оставилъ завѣщаніе, которымъ обусловилъ право дочери распоряжаться капиталомъ выходомъ ея замужъ. По сосѣдству былъ подходящій женихъ, почти юноша и, притомъ, глуповатый, помѣщикъ Пыльницкій (г. Багровъ). Поводаева сама же его сосватала съ своею невѣсткою, Ольгою Степановною (г-жа Ѳедотова), вдовою ея третьяго сына. Все это выясняется въ первомъ актѣ. Во второмъ — бабушка Лизы, ея чиновный дядюшка и его жена рѣшаютъ разстроить свадьбу тридцатилѣтней вдовушки, влюбленной въ хорошенькаго жениха-мальчика, и какъ можно скорѣе повѣнчать его съ молоденькой Лизой, невыносимо скучающей въ усадьбѣ бабушки. Петербургская тетушка уговариваетъ Ливу, ради развлеченія, пококетничать съ юношей и тѣмъ немножко подразнить влюбленную вдову-тетку. Кокетство молоденькой дѣвушки возымѣло желанное дѣйствіе, и въ третьемъ актѣ, при помощи добрыхъ родственниковъ, Пыльницкій отказывается отъ женитьбы на Ольгѣ Степановнѣ и дѣлаетъ предложеніе Лизѣ. А она и не воображала заходить такъ далеко; она просто шутила, играла, не думая отбивать жениха у тетки. Дѣвушка наотрѣзъ отказываетъ и почти гонитъ отъ себя молодаго человѣка, который ей совсѣмъ не нравится. Между Лизой и Ольгой Степановной происходитъ объясненіе, настолько раздосадовавшее дѣвушку, что она на зло теткѣ хочетъ выйти непремѣнно замужъ за ея бывшаго жениха. Вся семья ликуетъ: Лиза обѣщаетъ дать три тысячи рублей, какъ только обвѣнчается. Въ эту минуту вбѣгаетъ экономка (г-жа Садовская) и объявляетъ, что Ольга Степановна утопилась въ прудѣ. Всеобщій ужасъ; Лиза внѣ себя отъ отчаянія, отказываетъ жениху и окончательно выгоняетъ его вонъ какъ разъ въ то время, когда преходятъ сказать, что Ольга Степановна не утопилась, а наняла у мужика подводу и уѣхала въ городъ. Четвертое дѣйствіе происходитъ въ домѣ купца Тетюшина (г. Грековъ)", опекуна Лизы и ея компаніона по фабрикѣ. Является Ольга Степановна и поступаетъ воспитательницею къ маленькой дочкѣ фабриканта. Слѣдомъ за нею пріѣзжаетѣ Лиза; ей тоже невыносима жизнь въ помѣстьи госпожи Поводаевой. Наконецъ, приходитъ и старуха Поводаева и выпрашиваетъ, при помощи внучки, три тысячи у Тетюшина. За кулисами раздается пѣсня фабричныхъ рабочихъ. Г-жа Ѳедотова обмѣнивается съ г-жею Ермоловой нѣкоторыми мыслями, весьма сомнительной правильности, о томъ, что будто бы на городской фабрикѣ купца Тетюшина лучше живется и отраднѣе, вольнѣе дышется, чѣмъ въ деревнѣ г-жи Поводаевой. Занавѣсъ падаетъ. Конецъ превосходно разыгранной безтолковщинѣ. Въ числѣ исполнителей, содѣйствовавшихъ успѣху пьесы, слѣдуетъ отмѣтить г. Макшеева, очень хорошо передавшаго роль втораго сына Поводаевой, простаго, мужиковатаго и добраго малаго, завѣдующаго хозяйствомъ матери, и гг. Правдина и Музиля, смѣшившихъ раекъ въ вводныхъ роляхъ, дальнихъ родственниковъ, вѣчно ссорящихся между собою и доходящихъ чуть не до драки. Въ декоративномъ отношеніи комедія г. Вильде обставлена превосходно. Въ особенности эффектны вечеръ, заря и смѣнившая ее лѣтняя ночь въ деревнѣ.
Вся комедія сшита, что называется, на живую нитку, и довольно грубо, къ тому же. Въ ней нѣтъ ни драматическихъ положеній, ни признака внутренняго разлада, душевной борьбы, которые составляютъ необходимую суть всякой драмы, хотя бы на афишѣ она называлась комедіей. Этотъ капитальный недостатокъ лишаетъ произведеніе г. Вильде всякаго смысла, и пьеса держится исключительно только неподражаемою игрою трехъ артистокъ. Публика апплодируртъ имъ, а не пьесѣ, которая при другомъ составѣ исполнителей не могла бы совсѣмъ идти. Если она дѣлаетъ полные сборы и твердо держится на репертуарѣ Малаго театра, такъ это, во-первыхъ, благодаря высоко художественному исполненію главныхъ ролей, какъ уже мы сказали, а во-вторыхъ, и потому, что, кромѣ Малаго театра, публикѣ опять дѣваться некуда. Вторая московская драматическая сцена Новаго театра Еорша съ каждою недѣлей все менѣе и менѣе оправдываетъ возлагавшіяся на нее ожиданія. Какъ это ни прискорбно и какъ бы ни было желательно поддержать частную антрепризу театральнаго дѣла, но мы вынуждены сказать, что на томъ ложномъ пути, на который переходитъ Новый театръ, онъ не въ состояніи удовлетворить развитому вкусу хотя нѣсколько требовательной части общества.
Единственною удовлетворительною новинкою театра Еорша была комедія г. Салова Степь матушка, передѣланная авторомъ изъ его же повѣсти Ольшанскій молодой баринъ. НаскЛіько г. Вильде, при полномъ отсутствія литературнаго таланта, но при отличномъ пониманіи условій сцены, смогъ скроить и сшить изъ обрывковъ мысли сценически удовлетворительную комедію, настолько же г. Садовъ, при несомнѣнномъ литературномъ талантѣ, неудовлетворительно справился съ такимъ сюжетомъ, въ которомъ былъ отличнѣйшій матеріалъ для хорошей драмы. Главный сценическій недостатокъ пьесы заключается въ ея растянутости, въ ни на что не нужныхъ разговорахъ, только замедляющихъ дѣйствіе, въ цѣлыхъ сценахъ, совершенно излишнихъ и скучныхъ. Такъ, со втораго же представленія была исключена сполна одна «картина», т.-е. цѣлый актъ, безъ малѣйшаго ущерба для полноты драмы, были сдѣланы и другія урѣзки. Отъ этого пьеса только выиграла, но не особенно много, такъ какъ далеко не все лишнее изъ нея выкинуто, да и самое распредѣленіе сценъ нельзя назвать удачнымъ. При всѣхъ этихъ недостаткахъ комедія г. Садова имѣетъ и очень крупныя достоинства, изъ которыхъ самое важное то, что она вполнѣ литературное произведеніе, мѣстами художественно обработанное и оставляющее глубокое впечатлѣніе. Характеры задуманы и очерчены правильно и ярко; драма развивается совершенно естественно, безъ натяжекъ, вытекая изъ характеровъ дѣйствующихъ лицъ и ихъ взаимныхъ положеній; комическій элементъ входитъ въ пьесу въ должной мѣрѣ, безъ шаржа, возбуждая то симпатичную улыбку, то добрый и честный смѣхъ надъ тѣмъ, «надъ чѣмъ смѣяться не грѣшно». Содержаніе комедіи г. Салова очень не сложное, — это тоже не маловажное ея достоинство; мы передадимъ его вкратцѣ и перейдемъ затѣмъ къ исполненію:
Въ с. Ольшанку пріѣхалъ «молодой баринъ» Борисъ Дмитріевичъ Кургановъ (г. Рощинъ-Инсаровъ). По дѣламъ своего отца онъ входитъ въ сношенія съ разжившимся мельникомъ, Обертышевымъ (г. Васильевъ-Гладковъ), женатымъ на молодой и красивой отставной любовницѣ богатаго барина, Агафьѣ Петровнѣ (г-жа Глама-Мещерская). Въ мельничиху влюбленъ учитель Любомудровъ (г. Солонинъ), за нею ухаживаетъ слегка, впрочемъ, становой приставъ Пантеоновъ (г. Волковъ-Семеновъ); а бойкая и кокетливая мельничиха влюбляется въ «молодаго Ольшанскаго, барина». Все это разъясняется въ первомъ актѣ, между длинными и де идущими къ дѣлу разговорами. Къ вечеру у Обертышева собираются гости: становой Пантеоновъ, желающій баллотироваться въ мировые судьи, и нѣкоторые изъ гласныхъ. Въ комнатахъ идетъ пиръ; а тѣмъ временемъ мельничиха объясняется въ любви съ молодымъ бариномъ, подъ соловьиныя трели. Объясненія кончаются поцѣлуями, на которыхъ и застаетъ влюбленныхъ учитель Любомудровъ. Дѣйствіе второе происходитъ въ домѣ Кургановыхъ. На деньги, вырученныя отъ продажи участка земли Обертышеву, Борисъ Кургановъ отстраиваетъ винокуренный заводъ. Молодой человѣкъ весь погруженъ въ хозяйственныя заботы. Старикъ Бургановъ, его отецъ, въ отлучкѣ; онъ поѣхалъ къ предводителю и вліятельнымъ гласнымъ подготовить сыну избраніе въ мировые судьи. Савельичъ (г. Борисовскій), старый, преданный слуга, въ большой тревогѣ по случаю долгаго отсутствія барина; а Борисъ волнуется тѣмъ, что не имѣетъ никакихъ извѣстій отъ мельничихи со времени заключительной сцены перваго акта. Изъ полученнаго отъ нея письма выясняется, что Любомудровъ обо всемъ донесъ ея мужу; но она съумѣла вывернуться и подвести такъ, что Обертышевъ засталъ, какъ учитель самъ объясняется въ любви его Агашѣ, и выгналъ учителя вонъ. Мельничиха зоветъ молодаго человѣка на свиданье въ лѣсъ. Пріѣзжаетъ старикъ, Дмитрій Ивановичъ Кургановъ (г. Киселевскій), и разсказываетъ, какъ его всѣ радушно принимали, какъ обѣщали, что его Борисъ будетъ непремѣнно выбранъ въ судьи. Пришедшій по дѣлу Обертышевъ пространно толкуетъ съ Борисомъ о своемъ планѣ забрать въ уѣздѣ всю винную торговлю въ свои руки и обезпечить процвѣтаніе Ольшанскаго винокуреннаго завода. Вертится тутъ же становой, рыскающій по уѣзду и подбирающій себѣ голоса къ предстоящимъ выборамъ. Все это довольно скучно, за исключеніемъ живой и милой сцены встрѣчи старикомъ Савельичемъ своего стараго барина, за которымъ онъ ухаживаетъ съ нѣжностью доброй няньки. Вторая картина этого акта, — свиданіе Бориса съ мельничихой въ лѣсу, — какъ мы уже сказали, исключена изъ пьесы за полнѣйшею ненадобностью.
Въ третьемъ актѣ та же эффектная декорація перваго акта, изображающая водяную мельницу. Во время разговора Агафьи Петровны съ Любомудровымъ слышны колокольчики: это возвращаются гласные съ земскихъ выборовъ, на которыхъ Обертышеву и Пантеонову удалось путемъ интригъ устроить забаллотировку Бориса Курганова и избраніе въ судьи услужливаго и на все сговорчиваго становаго пристава. Всѣ болѣе или менѣе выпивши или опохмѣлья послѣ избирательныхъ кутежей. Пьянство продолжается и у Обертышева. Борисъ Кургановъ приходитъ окончить денежные счеты съ хозяиномъ. Агафья Петровна пользуется случаемъ, чтобы исполнить давно задуманную затѣю — прокатиться мимо мужа на тройкѣ, обнявшись съ любимымъ человѣкомъ. Происходитъ путаная и крайне неудачная сцена катанья, конечно, за кулисами; о подробностяхъ зрители поставляются въ извѣстность отрывочными фразами лицъ, остающихся на сценѣ. Въ этомъ яснѣе всего сказалась неумѣлость г. Салова писать для театра. Болѣе опытный авторъ, если бы даже находилъ необходимымъ катанье съ объятіями, — по существу дѣла излишнее, — ввелъ бы его въ пьесу въ видѣ короткаго, но рѣзкаго объясненія между мужемъ и женою, какъ о фактѣ совершившемся. Какъ бы то ни было, Обертышевъ замѣчаетъ, наконецъ, что у него въ семьѣ не ладно, и рѣшаетъ принять самыя энергичныя мѣры къ тому, чтобы спровадить «молодаго барина».
Забаллотированіе сына такъ подѣйствовало на старика Курганова, что онъ слегъ въ постель и проболѣлъ довольно долго. Поправившись немного (въ четвертомъ актѣ), добрый и любящій отецъ соображаетъ, что не слѣдуетъ держать около себя молодаго человѣка, образованнаго и стремящагося къ довершенію своего образованія за границей, куда письмами зовутъ его товарищи. Тяжело старику разстаться съ единственнымъ сыномъ, утѣхою и радостью его послѣднихъ дней; но для блага сына онъ приноситъ въ жертву эгоистическія чувства и посылаетъ за Обертышевымъ, чтобы сдать ему въ аренду имѣніе и заводъ, только-что отстроенный Борисомъ. Сынъ сначала не соглашается исполнить желаніе старика. — Это лучшія сцены въ комедіи. — Любомудровъ обращаетъ вниманіе Бориса на присутствующаго тутъ же Обертышева и говоритъ: «Уѣзжай* те, уѣзжайте скорѣе, сейчасъ же. Посмотрите на Обертышева. На немъ лица нѣтъ..». Поймите, что надъ вашей головой виситъ страшная туча, и если останетесь, то неминуемо она разразится несчастьемъ". Борисъ соглашается уѣхать. Сцена между двумя стариками (Киселевскій и Борисовскій) высокодраматична, превосходно проведена артистами и глубоко трогаетъ за душу.
Декорація втораго отдѣленія четвертаго дѣйствія представляетъ эффектную картину ночнаго вида на рѣку и на далекое зарѣчье. Слѣва видѣнъ крутой обрывъ съ дубомъ на вершинѣ; справа пологій берегъ. По небу двигаются облака; полная луна то скрывается за ними, то проглядываетъ и отражается серебристой полосой въ водяной ряби. На сцену выходятъ, обнявшись, молодой Кургановъ и мельничиха. «Вотъ мое любимое мѣстечко», — говоритъ она и зоветъ Бориса посидѣть подъ дубомъ на обрывѣ. Совершается не лишенное комизма восхожденіе; г-жа Глама-Мещерская тащитъ г. Рощина наверхъ по покатымъ сходнямъ. Влюбленные садятся подъ дубъ и говорятъ о своихъ нѣжныхъ чувствахъ. Справа изъ-за кулисы появляется Обертышевъ и останавливается передъ обрывомъ; слѣва выходитъ Любомудровъ и прячется на поворотѣ тропинки, ведущей наверхъ къ дубу. Оскорбленный мужъ грозитъ распорядиться по-своему съ измѣнившей ему женой и съ ея возлюбленнымъ, разсказываетъ, какъ одинъ изъ мѣстныхъ обывателей, при такихъ же точно обстоятельствахъ, привязывалъ жену къ оглоблѣ, ѣздилъ по селу и цѣлую недѣлю истязалъ несчастную кнутомъ, а ея любовнику выбилъ всѣ зубы. Обертышевъ направляется къ обрыву. Его останавливаетъ Любомудровъ угрозою застрѣлить на мѣстѣ. Обращаясь къ Курганову, учитель убѣждаетъ его тотчасъ же уѣхать изъ Ольшанки. Агафья Петровна требуетъ, чтобы онъ увезъ ее съ собою, но, видя его нерѣшительность, прощается съ нимъ и бросается съ кручи въ рѣку.
Какъ видитъ читатель, изъ этого можно было сдѣлать очень хорошую драму. Г. же Саловъ не съумѣлъ этого и поступилъ правильно, назвавши свою пьесу комедіей, несмотря на то; что она кончается смертью героини. Во всей комедіи мы видимъ, собственно, одно только драматическое положеніе, въ смыслѣ душевной борьбы между двумя необходимыми рѣшеніями, — это борьба, происходящая въ старикѣ Кургановѣ между страстнымъ желаніемъ удержать сына при себѣ и сознаніемъ необходимости отпустить сына для его пользы, для его личнаго счастья. Въ развитіи же главной интриги нѣтъ мѣста ничему драматическому. Любовь мельничихи есть простой порывъ сердца молодой женщины, не любящей мужа и увлекающейся молодымъ заѣзжимъ красавцемъ. Въ этомъ чувствѣ нѣтъ ни серьезности, ни глубины, или, по крайней мѣрѣ, на сценѣ ихъ не видно въ передачѣ роли г-жею Гдамой-Мещерской. Со стороны Агафьи Петровны все обходится спокойно, безъ признаковъ внутренняго разлада и борьбы. Молоденькой дѣвочкой она любила барина, была его любовницей; когда баринъ женился, и она вышла замужъ за Обертышева, принеся ему въ приданое деньги, давшія имъ возможность начать торговлю и разбогатѣть. Въ этомъ она исправно помогала мужу, заигрывала по его указанію съ нужными ему людьми, съ тѣмъ, однако же, чтобы дальше «ни-ни»; она кокетничала и наряжалась, была какъ нельзя больше довольна собой, своимъ мужемъ и отлично сложившеюся жизнью. Измѣнила она мужу просто, легко, не задумываясь. О «молодомъ ольшанскомъ баринѣ», Вормсѣ Кургановѣ, и подавно не можетъ быть рѣчи, какъ о героѣ драмы; для этого онъ слишкомъ плохъ. Въ дѣйствительной жизни, быть можетъ, «молодые» заѣзжіе господа такъ именно и сходятся, и расходятся съ красивыми мельничихами и женами кабатчиковъ; только подобныя мимолетныя связи не даютъ достаточнаго матеріала для драмы, хотя бы и кончались онѣ самоубійствомъ. Къ тому же, слѣдуетъ добавить, что въ данномъ случаѣ г. Рощинъ-Инсаровъ и г-жа Глама-Мещерская не внесли въ исполненіе ролей ничего такого, что могло бы тронуть зрителя и придать живой, человѣческій образъ воспроизводимымъ ими лицамъ. Г. Рощинъ съ одинаково флегматическимъ видомъ слегка угнетенной невинности щелкаетъ на счетахъ и цѣлуется съ красавицей подъ трели соловья, выслушиваетъ рѣзкія выходки Любомудрова, скорбныя рыданія отца и послѣднее «прости» любимой женщины. Правда, и «любимая» женщина въ томъ видѣ, какъ ее изобразила г-жа Мещерская, не особенно располагаетъ къ воодушевленію. Она очень много суетится, выказываетъ большую развязность и даже размашистость, кричитъ и подбоченивается, смѣется дѣланною веселостью и хохочетъ неправдоподобно истерически; только во всемъ этомъ нѣтъ ни искры задушевности; все это до крайности искусственно и ничуть не художественно. Передъ нами была не пылкая, увлекающаяся до самозабвенія и всѣхъ увлекающая красавица, а разбитная, но совсѣмъ не симпатичная женщина. По все время у нея не вырвалось ни одной искренней ноты, которая нашла бы отзвукъ въ сердцѣ зрителя. И, конечно, Степь-матушка своимъ сравнительнымъ успѣхомъ всего менѣе обязана игрѣ г-жи Мещерской, г. Рощина я Волкова-Семенова, изображавшаго совсѣмъ по-провинціальному становаго пристава Пантеонова. Очень трудная задача выпала на долю г. Васильева-Гладкова, въ роли Обертышева вынужденнаго говорить очень много скучныхъ и не идущихъ къ дѣлу вещей, а самыя драматическія мѣста разыгрывать молча. Надо отдать справедливость г. Гладкову, онъ вышелъ Изъ этого мудренаго положенія съ большою честью, съумѣлъ длиннымъ разговорамъ, — про гнилую рыбу, про торговлю виномъ и про избитую исторію объ ученой свиньѣ, съѣденной какими-то «саврасами» изъ купцовъ, — придать такіе оттѣнки, которые въ значительной мѣрѣ выкупали пустоту содержанія и ненужность этихъ разсказовъ. Мѣстами онъ былъ типиченъ, вообще же провелъ всю роль умно и обдуманно, за исключеніемъ послѣдней сцены, вышедшей недостаточно сильною. Въ этой сценѣ, на нашъ взглядъ, сдѣлана крупная ошибка въ постановкѣ, путающая актеровъ и производящая плохое впечатлѣніе на публику. Мы думаемъ, что было бы лучше выпускать Любомудрова съ той же стороны, съ которой выходитъ Обертышевъ, а Бориса съ мельничихой сажать не подъ дубомъ, а на краю обрыва у тропинки, ближе къ зрителямъ (и къ суфлеру, скажемъ мы въ скобкахъ). Тогда Обертышеву не пришлось бы топтаться на мѣстѣ; у него было бы больше простора, и, бросаясь на Курганова, онъ могъ бы добѣжать до самаго подъема на кручу. Появленіе Любомудрова не имѣло бы вида выскакивающаго изъ-подъ земли deus ex machina французскихъ мелодрамъ. По естественному ходу вещей, слѣдя за Обертышевымъ, учитель долженъ былъ и придти за нимъ слѣдомъ, а не съ противуположной стороны, и г. Солонинъ избѣжалъ бы смѣшнаго положенія какого-то бандита, подкарауливающаго путешественника. Со словами: «Стой, не то убью какъ собаку!…» — г. Солонинъ могъ бы схватить г. Гладкова за руку и остаться у обрыва, откинувши противника на то мѣсто, гдѣ должна его застать катастрофа. Г. Рощинъ остался бы не наверху, гдѣ онъ легко могъ удержать мельничиху, а на тропинкѣ, и могъ бы побѣжать за мельничихой вплоть до дуба. Мы говоримъ это по адресу г. Аграмова, распорядившагося сценой на этотъ разъ совсѣмъ не обдуманно. О превосходной, артистической игрѣ гг. Киселевскаго и Борисовскаго мы уже говорили. Въ заключеніе намъ остается сказать, что г. Солонинъ вполнѣ заслуженно вызывалъ не разъ апплодисменты публики и немало помогъ успѣху пьесы.
Обо всемъ остальномъ, шедшемъ въ прошломъ мѣсяцѣ на сценѣ Новаго театра, мы могли бы совсѣмъ промолчать, такъ какъ все, вновь на ней поставленное, не имѣетъ почти никакого отношенія къ драматическому искусству ни по содержанію, ни по исполненію. Это рядъ «бенефисныхъ» новинокъ, появляющихся на сценѣ для сборовъ и быстро исчезающихъ изъ памяти публики и самихъ артистовъ, оставляя лишь кое-какой слѣдъ въ репортерскихъ отчетахъ ежедневныхъ газетъ. Такъ промелькнули на Коршевскомъ театрѣ: Сынъ вѣка, знаменитый своимъ фіаско на Александрипской сценѣ, Мертвый сильнѣе живаго гг. Викт. Александрова (Крылова) и Крюковскаго, Столичный гость г. Разсохина, безшабашный фарсъ, пригодный для ярмарочнаго балагана, Во снѣ, какъ на яву, комедія въ стихахъ г. Крона, заимствованная изъ комедіи графа Фредро-сына, и еще нѣсколько мелкихъ пьесъ. При самой отчаянной погонѣ за сборами этого слишкомъ много для одного мѣсяца, и, само собою разумѣется, тутъ уже не можетъ быть рѣчи о тщательности постановки и объ отдѣлкѣ ролей актерами. Въ результатѣ получилось то, чего и слѣдовало ожидать: для привлеченія большаго числа публики было понижено качество предлагаемаго товара, безъ пониженія цѣнъ, однако же; вслѣдствіе этого понизился и сортъ публики, но число ея не увеличилось. Оно и не можетъ увеличиться, а, напротивъ, склонно уменьшаться постоянно, такъ какъ Москва, все-таки, не провинціальный городъ, въ которомъ публикѣ, ищущей развлеченій, дѣваться некуда, кромѣ единственнаго театра съ мало-мальски сносною труппой, на все покладистой и готовой увеселять невзыскательную публику всѣми способами — до ловли на сценѣ куръ и поросятъ, пожалуй. Не то въ Москвѣ: здѣсь часть публики, посѣщающая драматическій театръ, стоитъ на болѣе высокомъ уровнѣ и имѣетъ свой опредѣленный minimum требованій, ниже котораго театръ не можетъ спускаться безнаказанно. Остальная же публика, приближающаяся своими вкусами къ провинціальной, расходится вся въ разбродъ: въ балетъ и оперетку, въ цирки и т. под. Привлечь московскую публику въ частный драматическій театръ можно только строго и упорно выдержанною конкурренціей съ Малымъ театромъ, разнообразя репертуаръ сообразно съ силами труппы, но отнюдь не понижая его до балаганныхъ фарсовъ, вызывающихъ дешевые апплодисменты райка. Силы у труппы г. Порша есть несомнѣнно; взятыя порознь, эти силы значительно ниже, чѣмъ на первоклассной русской сценѣ; что же касается женскаго персонала, то и сравненія никакого быть не можетъ. Но въ общемъ онѣ достаточны для обстановки подходящихъ пьесъ совершенно безукоризненнымъ ансамблемъ. Надо только умѣть разумно распорядиться тѣмъ, что имѣется въ наличности. По числу образованной и состоятельной публики и по запросу на драматическія представленія, существующему въ обществѣ, въ Москвѣ могли бы существовать два и даже три русскихъ театра. Понизивши свой тонъ ниже извѣстнаго уровня, театръ Еорша сдѣлалъ очень крупную и теперь довольно трудно поправимую ошибку, которая не замедлила отразиться на составѣ публики и на сборахъ. Дальнѣйшее веденіе дѣла въ томъ же направленіи станетъ, по всей вѣроятности, невозможнымъ, и театру Корша, а съ нимъ и прекрасно составленной, добросовѣстно работающей, труппѣ грозитъ полное фіаско. Это безконечно жалъ, но ничего другаго нельзя предвидѣть, когда на его сценѣ Сынъ вѣка смѣняется Столичнымъ гостемъ, а этотъ послѣдній стихотворными упражненіями t. Ярона на чужую тему, и довольно глупую, къ тому же растянутую на четыре акта съ пятью картинами.
Вся суть комедіи Во снѣ какъ на яву заключается въ томъ, что богатый помѣщикъ Гласкинъ (г. Градовъ-Соколовъ), пріѣхавшій въ Москву съ молоденькою женой Елизаветой Николаевной (г-жа Рыбчинская), пріискивая квартиру, попадаетъ къ опереточной пѣвицѣ Бреловой (г-жа Кудрина) и засыпаетъ въ креслѣ-качалкѣ за цвѣтами. Къ Бреловой поочередно являются: Дареній (г. Солонинъ), ея любовникъ, баронъ Бартель (г. Киселевскій), дипломатъ, добивающійся сдѣлаться ея любовникомъ, Брачевскій (г. Шмитгофъ), плохая каррикатура на свѣтскаго молодаго человѣка, стремящійся къ тому же, но готовый помириться и на горничной пѣвицы (г-жа Мартынова). Дѣло усложнено тѣмъ, что Дареній находится въ связи съ женою барона (г-жа Глама-Мещерская) и ухаживаетъ за женой Гласкина, уже готовой увлечься неотразимымъ сердцеѣдомъ. Гласкина будитъ пощечина, данная горничнѣй Брачевскому. Всѣ въ страхѣ, что Гласкинъ не спалъ, а только притворялся, все слышалъ и можетъ разболтать о похожденіяхъ дипломата и Дарскаго и о пощечинѣ, полученной Брачевскимъ. Всѣ пристаютъ къ нему съ разными намеками, которыхъ онъ не понимаетъ; впутываютъ его въ дуэль между Дарскимъ и Брачевскимъ въ качествѣ секунданта, отъ чего онъ приходитъ въ неописуемый ужасъ. Дуэль, однако же, не состоялась, — Брачевскій струсилъ, — и все кончается благополучно, какъ и подобаетъ въ водевилѣ, по недоразумѣнію возведенномъ на степень комедіи. Разученъ, срепетованъ и разыгранъ этотъ фарсъ очень хорошо; но, все-таки, это фарсъ, мѣстами смѣшной, въ общемъ же скучный и не совсѣмъ приличный. Лучше всѣхъ былъ г. Градовъ Соколовъ и типичнѣе всѣхъ; хороши были и гг. Киселевскій, Солонинъ и Мартынова. Къ сожалѣнію, изъ всѣхъ ихъ стараній ничего не вышло, всего же менѣе вышло что-либо похожее на картинку изъ великосвѣтской жизни. Въ первомъ актѣ, напримѣръ, выведенныя авторомъ grandes dames ѣдутъ съ компаніей молодыхъ людей кутить къ Яру или въ Стрѣльню… Впрочемъ, надо и то сказать, что сами эти дамы ничѣмъ не напоминаютъ свѣтскихъ женщинъ ни манерами, ни говоромъ, ни туалетами, въ особенности какъ разъ подходящими къ тону такихъ особъ, съ которыми ѣздятъ въ загородные рестораны-кабаки отставные гусарскіе ротмистры и «свѣтскіе» молодые люди, заушаемые горничными опереточныхъ пѣвицъ… На такомъ репертуарѣ можетъ существовать только странствующая труппа, играющая то въ Рязани, то въ Казани, то въ ярмарочномъ балаганѣ… И это совсѣмъ не къ лицу прекрасному составу артистовъ Новаго театра.