СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.
правитьСвѣтозарный Фебъ внялъ нашимъ мольбамъ и укротилъ жестокость драматурговъ. Ножи и пистолеты покоятся въ бутафорскомъ шкафу на сценѣ никто смертоубійствъ не совершаетъ, никто отъ яда не корчится, и публика выходитъ изъ театра въ самомъ мирномъ настроена Мы говоримъ, разумѣется, о новыхъ пьесахъ, и насъ это тѣмъ болѣе радуетъ, что въ трехъ новыхъ пьесахъ совершенно отъ авторовъ зависѣло, по ихъ личному усмотрѣнію, разстрѣлять или инымъ образомъ прикончить героинь и героевъ. Господа драматурги ихъ пощадили, и прекрасно сдѣлали. Сколько намъ извѣстно, такъ же благодушно намѣреваются поступятъ и наши присяжные драматурги: іт. Боборыкинъ, Ѳедотовъ, Невѣжинъ, Немировичъ-Данченко, Ладыженскій; не знаемъ только, какъ распорядится г. Шпажинскій. Одинъ г. Буренинъ убьетъ до смерти Агриппину, этой впрочемъ, туда и дорога, ее намъ не жалко. Князь Сумбатовъ представятъ намъ даже самого царя Ивана Грознаго безъ кровопролитія; а въ тотъ, что царица Анастасія скончалась преждевременно, кн. Сумбатовъ не виноватъ, — на то была воля Божія. Мы не беремся рѣшить, въ чемъ кроется причина столь общаго благодушія авторовъ, и склонны думать, что сердцѣ ихъ умягчились подъ вліяніемъ необыкновеннаго благорастворенія воздуха нынѣшнимъ чудеснымъ лѣтомъ, оказавшимся не «каррикатурой южиныхъ зимъ», а нѣкоторымъ подобіемъ южной весны. Нельзя же предположить, въ самомъ дѣлѣ, будто столь опытные драматурги сразу и теперь только сообразили, что ихъ «убійственныя» драмы въ огромномъ большинствѣ случаевъ воспроизводили не настоящую жизнь, а лишь уголовщину или неистовства умопомѣшанныхъ. Конечно, изображать на сценѣ дѣйствительную жизнь во всей точности, съ такъ называемою документальною правдивостью, есть тоже дѣло неподходящее и всегда очень рискованное, а глявнымъ доказательствомъ справедливости нашего мнѣнія служатъ новыя комедіи: Сестры Саморуковы и Старая сказка. Мало ли не бываетъ въ жизни и какъ происходитъ въ дѣйствительности, никогда, однако же, не слѣдуетъ вытаскивать на сцену всякую житейскую дрянь и передѣлывать въ комедію всякіе «скверные анекдоты». «Ужь сколько разъ твердили міру», «да только все не впрокъ», что всякое литературное и сценическое произведеніе должно въ основѣ своей содержать идею, мысль, ясную, опредѣленную, честную, ведущую къ сознанію, что добро превосходнѣе зла. Дѣло совсѣмъ не въ томъ, чтобы добродѣтель непремѣнно торжествовала и была награждаема, а порокъ былъ бы наказанъ такъ же наглядно, какъ наказываютъ неблаговоспитанныхъ кошекъ. Объ этомъ мы уже не разъ говорили и не перестанемъ повторять, что задача всякаго художественнаго произведенія въ томъ заключается, чтобы авторъ удержалъ всѣ симпатіи публики на сторонѣ добра и правды и возбудилъ бы негодованіе противъ зла и несправедливости. Добрые могутъ страдать и хорошіе гибнуть, дурные могутъ торжествовать; въ дѣйствительной жизни нерѣдко бываетъ такъ, и въ нѣкоторыхъ случаяхъ было бы ни къ чему непригодною фальшью представлять дѣло въ извращенномъ видѣ, ради какихъ бы то ни было цѣлей. Да это ни къ чему бы и не привело, ибо фальшь и натяжки всегда скажутся и въ сознаніи публики отзовутся впечатлѣніями, неблагопріятными для предположенной цѣли. Но безусловно необходимо обратить все сочувствіе читателей или зрителей къ страдающимъ или гибнущимъ и сдѣлать самое видимое торжество зла непривлекательнымъ, возмутительнымъ, гадкимъ. Вся задача въ томъ, чтобы зритель, выходя изъ театра, сказалъ бы себѣ: «такъ страдать и даже гибнуть — хорошо, а такого дряннаго благополучія я никому не пожелаю». За то никуда не годится произведеніе, могущее въ комъ-нибудь вызвать обратныя чувства или оставить зрителя совершенно равнодушнымъ къ добру и злу, къ хорошимъ людямъ и къ дурнымъ.
Авторъ «драматическаго этюда» Сестры Саморуковы задался, несомнѣнно, доброю мыслью — показать дурныя послѣдствія развода и вторичнаго брака, по расторженіи перваго супружества. Для этого онъ взялъслѣдующую фабулу: старшая изъ двухъ сестеръ Саморуковыхъ, Елизавета Николаевна (г-жа Ермолова), была замужемъ за какимъ-то «колоссальнымъ чиновникомъ», очень скучнымъ господиномъ. На сценѣ онъ не появляется; разсказы же о немъ напомнили намъ почему-то мужа Анны Карениной. Подобно этой героинѣ романа, Елизавета Николаевна увлеклась офицеромъ Водоленскимъ (г. Южинъ), бросила мужа и единственнаго сына и произвела настоящій скандалъ въ «большомъ свѣтѣ». Товарищи по полку «заставили» Водоленскаго выхлопотать разводъ и жениться на опозоренной имъ женщинѣ. И она не только согласилась стать женою господина, котораго «заставляютъ» жениться, но, по его требованію, обѣщала, ему никогда не видаться съ единственнымъ сыномъ, совсѣмъ «забыть» объ его существованіи. Это сразу, съ начала перваго дѣйствія, отвращаетъ наши симпатіи отъ героини пьесы. Была она дурною женой, потомъ оказалась дрянною женщиной и негодною матерью, способною отречься отъ роднаго сына изъ-за любви къ дрянному гвардейцу или изъ желанія пообѣлить сколько можно свою репутацію, — намъ это, въ сущности, безразлично. Въ нашихъ глазахъ она и Водоленскій стоятъ другъ друга; мы знаемъ, что такой бракъ не можетъ быть счастливымъ; для насъ драма, если была таковая, покончена до начала пьесы, и авторъ показываетъ намъ лишь практическія послѣдствія той внутренней борьбы героини, въ которой дурныя побужденія одержали верхъ надъ добрыми. Все вышеизложенное разсказываетъ гостящій въ деревнѣ у Водоленскихъ Бирючевъ (г. Горевъ) родственницѣ Саморуковыхъ, вдовѣ Надменцевой (г-жа Яблочкина), и, вообще, все, составляющее сущность пьесы, намъ разсказываютъ. Изъ такихъ повѣствованій мы узнаемъ, что жена Водоленскаго сдержала только полови) обѣщанія, т.-е. не видится съ сыномъ, живущимъ у отца въ блзкомъ отъ нихъ сосѣдствѣ, но «забыть» сына не можетъ и украдкой отъ мужа смотритъ на его портретъ. Намъ разсказываютъ, что ея незамужняя сестра Мисси (г-жа Лешковская), тоже потихоньку отъ всѣхъ, видается съ первымъ мужемъ Елизаветы Николаевны, переписывается съ нимъ и узнаетъ, что ребенокъ опасно болѣнъ. Все это она скрываетъ даже отъ замужней сестры, и та, лишь благодаря случайности, узнаетъ о болѣзни сына. Сестры собираются ночью, крадучись, ѣхать къ больному и видятъ, какъ Водоленскій пробирается въ комнату баронессы Гюло (г-жа Уманецъ-Райская), какой-то авантюристки, гостящей у Водоленскихъ. На утро получается извѣстіе, что ребенокъ умеръ. Водоленская выгоняетъ изъ дому баронессу Гюло. Водоленскій уѣзжаетъ съ этою баронессой за гранту. Надменцева предлагаетъ покинутой женѣ искать утѣшенія въ какой-то особенной великосвѣтской религіи, очень похожей на сектантство, и куда-то увозитъ съ собою доведенную до отчаянія Елизавету Николаевну. Бирючевъ идетъ наверхъ по лѣстницѣ, останавливается на пятой или шестой ступенькѣ и оттуда дѣлаетъ предложеніе меньшей Саморуковой. Миссъ соглашается выйти за него замужъ, и на этомъ заканчивается «драматическій этюдъ». Для чего намъ все это показывали и разсказывали? Нао" нисколько не интересуетъ ни разсказанное прошлое этихъ людей, ни то. что съ ними произойдетъ въ будущемъ. Мы, къ тому же, глубоко убѣждены, что ничего ровно не произойдетъ. Водоленскій пожуируетъ въ чужихъ краяхъ съ баронессой; потокъ онъ ее бросить или она его, и каждый отправится жуировать дальше, — она съ другимъ франтомъ, онъ — съ другою франтессой, и оба будутъ жить припѣваючи. Ничего лучшаго они и не желаютъ. Стало быть, за все ихъ негодяйство они получаютъ исполненіе желаній, то-есть счастье въ той мѣрѣ, въ какой оно доступно ихъ сознанію. Икъ можно позавидовать, и насъ нисколько не удивитъ, если кто-нибудь, прослушавши такую исторію, скажетъ самъ себѣ втихонолку. «И пречудесное это дѣло. А то поди тутъ, бейся изъ за какихъ-то добродѣтелей. Только бока намнутъ. То ли дѣло — фьить! и — гуляй въ свои удовольствіе съ баронессами!» Несчастія Водоленской не возбуждаютъ въ насъ ни малѣйшаго сочувствія; мы остаемся непоколюбимо равнодушными даже къ горю матери о смерти единственнаго ребенка. И происходитъ это отъ того, что ея горе на нашихъ пазахъ смѣшивается и перепутывается съ огорченіемъ объ измѣнѣ дряннѣйшаго изъ людей. Любовь къ такому человѣку роняетъ въ нашемъ мнѣніи женщину; ея супружескія огорченія предоставляются намъ какими-то низменными и противными и настолько сливаются съ горемъ матери, что заслоняютъ его, такъ сказать, растворяютъ въ своей мелочности. Все это покрывается, съ одной стороны, заслуженностью несчастій, съ другой — увѣренностью въ томъ, что подъ вліяніемъ шутовки Надменцевой эта дама очень скоро успокоится и возблагодушествуетъ на лонѣ гранъ-монднаго пьетизма. къ тому же, выходитъ какъ-то такъ, что никто изъ зрителей не относится серьезно къ извѣстіямъ о болѣзни и о смерти ребенка; всѣмъ, кого мы ни спрашивали, представляется почему-то, что это «не взаправду, а нарочно». Безучастными остаемся мы и къ судьбѣ сосватавшихся на лѣстницѣ Бирючева и Мисси. Пусть себѣ женятся, намъ это все равно. Люди они, можетъ быть, недурные, только сѣроватые какіе-то, должно быть, деревянные, иначе не стали бы они такъ спокойно свататься въ то время, какъ здѣсь только что разрушилась семья, — какая она ни-на есть, — а тамъ, за нѣсколько верстъ, еще не успѣли положить на столъ трупъ несчастнаго ребенка. Нечего сказать, нашли удобную минуту обниматься и цѣловаться! На нихъ смотрѣть противно…
Дирекція щегольнула постановкой, первоклассные артисты приложили всѣ свои силы; но изъ ничего даже и они не могли ничего сдѣлать, и растолковывать о томъ, кто игралъ «такъ» и кто «не такъ», мы считаемъ совершенно лишнимъ. Величайшій артистъ не въ состояніи сдѣлать пустаго мѣста содержательнымъ, взволновать и растрогать публику неинтересующими ее разговорами и дѣяніями несимпатичныхъ ей людей.
Комедія г. Гнѣдича, Старая сказка, шла года три назадъ въ Петербургѣ, на сценѣ Александринскаго театра. Если сдѣлать изъ этой пьесы логическій выводъ и формулировать его простыми словами, то выйдетъ нѣчто неправдоподобное и возмутительное. Несложная фабула комедіи состоитъ вотъ въ чемъ: Нина Алексѣевна (г-жа Лешковская), жена Рахманова (г. Горевъ), «редактора большаго повременнаго изданія», сдѣлалась любовницей пріятеля мужа, доктора Алымова (г. Южинъ). Мы не говоримъ: влюбилась въ Алымова или полюбила Алымова, потому что этого изъ дѣла не явствуетъ и со стороны этой барыньки ничѣмъ не выражается. Она, повидимому, очень довольна своею судьбой и благодушнымъ мужемъ, не замѣчающимъ ничего въ теченіе цѣлаго полугода. Доктору Алымову — и тому, наконецъ, стали противными такія отношенія къ чужой женѣ, и онъ сообразилъ, наконецъ, насколько гадокъ такой «тройственный» союзъ. къ тому же, мужъ получилъ анонимное письмо, сообщающее ему объ измѣнѣ жены, и показалъ его пріятелю-доктору. Алымовъ постарался успокоить Рахманова, а, оставшись наединѣ съ его женой, предложилъ ей открыть все мужу и уговорить его на разводъ. Рахмановой это не нравится; она предпочитаетъ жить одновременно съ мужемъ и съ любовниковъ. Аллюи настоялъ, однако, на своемъ И сказалъ мужу правду. Мужъ понылъ нѣкоторое время, потомъ согласился на просьбу жены «пожить съ нею» еще до осени, а тогда уже передать ее въ исключительное владѣніе доктора. Объясненіе это происходитъ въ супружеской спальнѣ, передъ отходомъ ко сну. Согласившись жить еще нѣсколько мѣсяцевъ въ одномъ донѣ, Paxuновъ направляется къ двери. «Куда же ты?» --удивленно спрашиваетъ эта милая дама. — «Туда, къ себѣ въ кабинетъ. Усну на диванѣ…» — жалобно ноетъ Рахмановъ и уходитъ. Супружескій вопросъ Нины Александровны просто ошеломилъ васъ своею невѣроятностью. Въ первую минуту и подумали, что ослышались. Но нѣтъ, авторъ на самомъ дѣлѣ и безъ всякой надобности заставилъ свою героиню сказать и эту мерзость. Въ третьемъ дѣйствіи Рахманова, продолжая жить въ домѣ мужа и, быть можетъ, умиляться, что онъ предпочитаетъ неудобный диванъ покойному супружеской) ложу, усердно посѣщаетъ Алымова на его дачѣ, обсуждаетъ съ адвокатомъ подробности дѣла о разводѣ, поругивается съ любовникомъ, потомъ цѣлуется, потомъ… потомъ ложится съ нимъ на кушетку при отворенныхъ окнахъ и дверяхъ, въ которыя только что входили посторонніе люди пришли съ улицы. Что потомъ произошло — мы не видали. Режиссеръ распорядился опустить занавѣсъ. Въ послѣднемъ дѣйствіи Рахмановъ собирается уѣзжать за границу, предоставляя женѣ свободу выходить замужъ за Алымова. Она, какъ подобаетъ доброй супругѣ, заботливо снаряжаетъ мужа въ путь, укладываетъ его вещи въ чемоданъ. Ей жалко отпускать такого мужа къ чужедальнюю сторону; къ тому же, докторъ ей разонравился за лѣто, надоѣлъ, и она убѣдилась, очевидно, что докторъ Алымовъ будетъ менѣе покладистымъ сожителемъ, чѣмъ «редакторъ большаго повременнаго изданія» Поэтому доктора она прогоняетъ, редактора оставляетъ и въ его объятіяхъ вкушаетъ на диванѣ возвратъ семейнаго счастья, слегка нарушеннаго ея маленькою невѣрностью. Старая сказка на этомъ кончилась и, «какъ съ гуся вода», ни на комъ слѣдовъ не оставила. Преудивительная «сказка»'Что же, однако, хотѣлъ ею сказать и доказать авторъ? Одно изъ двухъ; либо онъ сказалъ не то, что хотѣлъ, — тогда это очень плохо, надо было сначала подумать и потомъ говорить; либо онъ сказалъ свою «сказку» обдумавши, — тогда это еще хуже, вышла гадость. Такъ или иначе, это все равно — «скверный анекдотъ», грязная исторія, возможная въ дѣйствительности, но непригодная для повѣствованія, а тѣмъ болѣе для сцены. Мы понимаемъ осмѣяннаго и опозореннаго Жоржа Дандена; только, вѣдь, Жоржъ Данденъ наказанъ за то, что залѣзъ «не въ свои сани» и жестоко чувствуетъ постигшую его кару, и никому «неповадно» лѣзть въ знать слѣдамъ Жоржа Дандена. А тутъ что же такое? «Редакторъ», наименіѣе, впрочемъ, виновный изъ троихъ, потерпѣлъ нѣкоторыя непріятности и а удобства; но онъ, по всей видимости, зла не помнитъ, за всякою малость" не гоняется и вполнѣ утѣшится, перебравшись съ дивана кабинета обратно въ показанное ему закономъ покойное мѣсто. Не брезгливъ этотъ «редакторъ», какъ разъ подъ пару своей супругѣ. Докторъ — тоже не изъ привередливыхъ — не замедлитъ утѣшиться, такъ какъ утѣшительница уже являлась къ нему на дачу въ лицѣ богатой дамы Крамской (г-жа Верещагина). Жена редактора и огорченій никакихъ не претерпѣла, кромѣ развѣ надоѣдливыхъ разговоровъ изъ-за такого пустяка, который изъ игривой «сказки» чуть не раздули въ семейную исторію, совершенно помимо ея желанія. Она такъ восхитительно провела полгода, что лучшаго и не желаетъ, и уже, конечно, впредь будетъ умнѣе, приметъ свои мѣры къ тому, чтобъ ея экскурсіи «на островъ Любви» не отрывали «редактора» ни отъ его литературныхъ занятій, ни отъ его супружескихъ обязанностей. Вотъ какую поучительную «сказку» написалъ г. Гнѣдичъ.
Кромѣ трехъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ, въ комедіи занимаютъ видныя мѣста Багряницына, мать Рахмановой (г жа Медвѣдева), полковникъ Штейнъ (г. Правдивъ), его жена (г-жа Никулина) и присяжный повѣренный Веретенниковъ (г. Ленскій). Всѣ эти лица ни капельки не возмущены поведеніемъ Рахмановой и съ замѣчательнымъ единомысліемъ находятъ, что для разлуки супруговъ нѣтъ достаточныхъ поводовъ, разъ жена прогнала любовника и ничего не имѣетъ противъ возстановленія полетѣвшаго «кувыркомъ» «семейнаго очага». Мамаша особенно неодобрительно отзывается о такихъ «легкомысленныхъ» и «негодныхъ» женахъ, которыя покидаютъ свои «очаги» и ѣдутъ учиться «какимъ-то» наукамъ, весьма презираемымъ всѣмъ этимъ обществомъ. Толи дѣло «очагъ»! Великое это дѣло — «очагъ»! А что около него погрѣется одинъ-другой пріятель мужа, такъ, вѣдь, отъ того «очага» не убудетъ… Намъ сдается, что это не «старая», а какая-то «новая сказка», сложенная ради охраненія «очаговъ», хотя бы и загаженныхъ, и ради демонстраціи того, какъ благополучно можно устроиться у подобнаго «очага». Всѣ симпатія автора на сторонѣ Багряницыной; она — Стародумъ пьесы, ея устами сама житейская мудрость глаголетъ, а глаголетъ она вотъ то самое, что мы только что передали, — своими словами, разумѣется. Поучительно, нечего сказать!
За to пятиактная комедія г. Чайковскаго Симфонія проникнута самою чистою моралью. Меня лично она растрогала до глубины души, воскресивши передо мною съ необычайною яркостью воспоминанія счастливаго, наивнаго дѣтства съ нравственными сентенціями въ прописяхъ, съ книжками Армана Беркена, съ дѣтскими театрами и комедійкани, которыя для насъ сочиняла гувернантка-швейцарка. Какъ хороши онѣ были, эти комедійки, какъ увлекательны! Въ одной изъ нихъ порочная дѣвочка Эленъ позвала добраго мальчика, сидѣвшаго за книжкой и прилежно учившаго урокъ, Базиля, потихоньку отъ старшихъ пробраться въ садъ и нарвать яблокъ. Хорошая дѣвочка, Милли, уговаривала Базиля не дѣлать этого. Но Базиль увлекся и, съ помощью Эленъ, полѣзъ черезъ заборъ. Милли огорчилась и ушла съ книжкой домой. Базиль уже былъ на заборѣ, какъ вдругъ залаяла собака садовника. Базиль испугался, свалился и разорвалъ курточку. Съ Эленъ онъ тотчасъ же поссорился; она упрекала его въ трусости и неловкости, онъ укорялъ ее въ томъ, что она чуть не сдѣлала его воромъ, и объявилъ, что никогда не станетъ съ ней играть за это. Эленъ разсердилась и сказала, что сама не хочетъ играть съ трусишкой, который ходить воровать яблоки и не умѣетъ черезъ заборы лазить безъ чужой помощи. Они чуть не подрались; но пришла Милли и помѣшала имъ. Эленъ ушла, назвавши ихъ глупыми. А добрая Милли посадила Базиля за книжку, стала чинить его курточку и утѣшила его, сказавши, что «mademoiselle» приготовила уже яблокъ и пастилы и дастъ имъ, какъ только онъ хорошо отвѣтитъ уроки. «Будемъ же скорѣй учить», — сказалъ обрадованный Базиль. — «Да, — отвѣтила добрая Милли, — и будемъ всегда прилежныя и честными. Mademoiselle дастъ намъ за это еще и варенья». Увлекши воспоминаніями дѣтства, мы разсказали сущность длинной комедіи г. Чуковскаго. Въ ней Вася Ладогинъ (г. Южинъ), молодой музыкантъ, пишетъ какую-то оперу. Онъ талантливый и скромный молодой человѣкъ, «подающій большія надежды» и уже выдвинувшійся впередъ своею симфоніей. Имъ увлекается знаменитая пѣвица Елена Протичъ (г-жа Ермолова). Онъ много старше Ладогина, что не мѣшаетъ молодому композитору влюбиться въ нее безъ ума. Она открываетъ передъ робкимъ юношей блестящія перспективы славы и богатства. Ладогинъ слѣпо идетъ за нею, но съ первыхъ же шаговъ начинаетъ чувствовать, что попалъ въ очень неудобное положеніе молодаго человѣка, состоящаго при знаменитой артисткѣ, и на противъ, умудренная опытомъ и потрепанная жизнью, не вѣритъ и возможность успѣха безъ громкой рекламы и пускается на всякія штуки для того, чтобы искусственно создать извѣстность наивному автору симфоніи. Ладогинъ, влюбленный и отуманенный надеждами, которыми обольщаетъ его, покинулъ мать и искренно любящую его молоденькую дѣвушку, Людмилу Соколову (г-жа Панова). Полтора года, проведенные имъ съ Еленой Протичъ въ погонѣ за успѣхами и славой, привели ихъ обоихъ къ горькимъ разочарованіямъ. Еленѣ надоѣло возиться «съ младенцемъ Васей»; она убѣдилась, что изъ этого «дикаря» никогда ничего не выйдетъ, и не знаетъ, какъ отъ него отдѣлаться. И она совершенно нрава тѣми способами, которые ей казались такими вѣрными и дѣйствительныя она только губила молодой талантъ. Уразумѣлъ это и «младенецъ» и рѣзко порвалъ свою связь съ женщиной, опротивѣвшей ему своимъ артистическимъ интригантствомъ. Разбитый нравственно и больной физически, онъ вернулся домой къ матери и Людмилѣ. Въ прежней тихой обстановкѣ онъ оплакалъ свои заблужденія, потомъ сѣлъ къ старенькому роялю и принялся дописывать оперу. Поученіе ясно, хотя не ново и дѣтски-наивно. Но это бы не бѣда: въ наше время погони за дешевыми успѣхами безъ разбора средствъ не лишнее, пожалуй, повторить нѣкоторыя истины изъ забытыхъ прописей. Слишкомъ уже много разводится у насъ не по лѣтамъ практическихъ «младенцевъ», готовыхъ вцѣпиться въ какую угодно грязную тряпку, лишь бы она вывезла ихъ хотя на одну ступеньку повыше на общественной лѣстницѣ съ наименьшею затратой труда съ ихъ стороны. Идеализмъ слабѣетъ или, — что немногимъ лучше, — отодвигается къ сторонкѣ, то укрываясь за «непротивленіе злу», то уходя въ дебри самосовершенствованія или мелочной копотни надъ идиллическою пустяковиной. А всякое пройдошество тѣмъ временемъ забираетъ силу, поднимаетъ голову, побѣдно гогочетъ и осмѣиваетъ идеалы. Поневолѣ приходится повторять азбучныя нравоученія и необходимымъ становится повторять и долбить старое хорошее, дабы не стерло его совсѣмъ съ лица земли новое дрянное. По для того, чтобы подобныя повторенія оказывали желаемое дѣйствіе, нужно, прежде всего, дѣлать ихъ въ художественной формѣ, обновляющей ихъ, и отнюдь не въ видѣ произведеній, способныхъ нагонять скуку и возбуждать улыбку своею наивностью. При всей симпатичности намѣреній г. Чайковскаго, его комедія грѣшитъ именно этою стороной: она скучна, какъ научно-сочиненная симфонія, длинна, какъ трактатъ нѣмецкаго ученаго филистера, и наивна, какъ дѣтская комедія швейцарской гувернантки. Въ ней слишкомъ много мѣста дано разсужденіямъ о музыкѣ, которыя немузыкантовъ интересовать не могутъ потому, что немузыкантамъ до нихъ дѣла нѣтъ, и не занимательны для музыкантовъ потому, что все это имъ давно извѣстно не хуже г. Чайковскаго. Въ его комедіи есть нѣсколько сценъ, не имѣющихъ прямаго отношенія къ ходу событій и только безъ нужды затягивающихъ дѣйствіе. Введенныя, комизма ради, фигуры старика Григорьева (г. Правдивъ), помощника присяжнаго повѣреннаго Розенфельда (г. Садовскій) и болтающаго по французски франта Ходыкова (г. Лошивскій) — шаблонны и каррикатурны, немного даже надоѣдливы тѣмъ, что повторяютъ постоянно одно и то же. Добрый меценатъ Ядринцевъ (г. Рыбаковъ), менторъ Телемака-Васи, безличенъ, какъ сама Минерва, переодѣтая въ сюртукъ богатаго купца. Къ тойу же, г. Рыбаковъ сдѣлалъ все, отъ него зависящее, чтобы провалить эту унылую роль. Сама Елена Протичъ представляется фигурою очень блѣдной и неопредѣленной, несмотря на превосходную и художественно отдѣланную въ деталяхъ игру г-жи Ермоловой. Герой комедіи — Ладогинъ — слишкомъ «мальчикъ», и волненія его такія ребячьи, что сочувствовать имъ можно лишь въ той мѣрѣ, въ какой мы сочувствуемъ юношѣ, потратившему время на удовольствія и осужденному за то на переэкзаменовку послѣ каникулъ. И поистинѣ нужны были героическія усилія такого талантливаго артиста, какъ г. Южинъ, для того, чтобы страданія «бѣднаго Васи» ни у кого не вызвали улыбки полусожалѣнія, полуснисхожденія. Удивительная искренность и задушевность даровитаго исполнителя сглаживаютъ нѣкоторыя натяжки въ четвертомъ актѣ и положительно спасаютъ убійственно скучный пятый актъ. Съ особеннымъ удовольствіемъ мы отмѣчаемъ успѣхи молодой артистки г-жи Пановой, очень хорошо исполнившей роль Людмилы Соколовой, юной подруги дѣтства Ладогина, родственная привязанность которой переходитъ, незамѣтно для нея самой, въ нѣжное чувство любви.
Въ первыхъ числахъ октября на театральныхъ афишахъ появилось нижеслѣдующее объявленіе отъ дирекціи Императорскихъ театровъ:
«Для сохраненія цѣльности впечатлѣнія драматическаго дѣйствія и для оставленія иллюзіи сцены ненарушенной, дирекція Императорскихъ театровъ покорнѣйше проситъ публику, во время хода сценическаго дѣйствія, при драматическихъ спектакляхъ, и апплодировать и до опущенія завѣса артистовъ не вызывать. Вмѣстѣ съ этимъ дирекція объявляетъ, что артистамъ безусловно воспрещены выходы на вызовы и поклоны на апплодисменты во время хода дѣйствія на сценѣ».
Нельзя не поблагодарить г. директора театровъ за это, давно желательное, распоряженіе. Помимо сохраненія цѣльности впечатлѣнія и иллюзіи, оно можетъ, по нашему мнѣнію, принести еще и другіе, не менѣе важные плоды. До сихъ поръ артисты, а ради нихъ и авторы очень дорогія «вызывными» мѣстечками, усиленно о нихъ хлопотали, одни при исполненіи ролей, другіе — при сочиненіи пьесъ. И нерѣдко случалось, что дѣлали они это въ ущербъ цѣльности роли, ровности игры и естественной! въ послѣдовательномъ развитіи дѣйствія. Съ отмѣною выходовъ во время хода дѣйствія прекратится погоня за разными актерскими и авторскими «штучками», разсчитанными исключительно на усердіе хлопальщиковъ. Распоряженіе дирекціи можетъ имѣть нѣкоторыя невыгодныя послѣдствія для исполнителей вторыхъ ролей, для молодыхъ артистовъ, о которыхъ публика, пожалуй, и забудетъ по окончаніи дѣйствія. Въ такихъ случаяхъ, на обязанности «первенствующихъ» и «старшихъ» — раздѣлить успѣхъ съ «меньшими» товарищами и выходить на вызовы вмѣстѣ съ ними. Мы думаемъ, впрочемъ, что въ залѣ всегда найдутся люди, которые съумѣютъ оцѣнить игру «меньшихъ» и не забудутъ выразить имъ одобренія. Хорошо бы сдѣлали частные театры, если бы послѣдовали доброму примѣру камины" сценъ.