СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.
правитьДва мѣсяца прошло съ начала театральнаго сезона, а погоня театровъ за зрителями уже пронесла плоды самые неудобоваримые и какъ разъ такіе, какихъ и слѣдовало ожидать. Надѣлали театровъ, не принимая въ разсчетъ ни наличности литературно-драматическихъ и артистическихъ силъ, ни даже числа обывателей, имѣющихъ досугъ и средства посѣщать театры. Наша драматическая литература послѣднихъ лѣтъ стояла такъ невысоко, что не въ силахъ была удовлетворить спроса двухъ сценъ. Правда, она дала нѣсколько, — очень немного, — пьесъ, дѣлавшихъ сборы, но не дала ни одного истинно-художественнаго произведенія, которое можно было бы поставить близко къ самымъ слабымъ пьесамъ Островскаго. Пьесы нынѣшняго репертуара держались и держатся на сценѣ, главнымъ образомъ, если не исключительно, игрою немногихъ артистовъ, а никакъ не своими внутренними достоинствами, никакъ не за свое содержаніе, почти совершенно лишенное всякаго общественнаго значенія. Провѣрить это и доказать не трудно: стоятъ на афишѣ имѣна извѣстныхъ артистовъ, и Малый театръ полонъ; нѣтъ этихъ именъ на афишѣ — въ театрѣ пустыня; съ знаменитостями пьеса дѣлала превосходные сборы, безъ знаменитостей — ее съ репертуара снимаютъ. Публика идетъ смотрѣть не пьесы, а игру знаменитостей, не обращая вниманія на то, что ихъ дорогія силы тратятся на пустяки. Совсѣмъ не тратить ихъ столь непроизводительно нельзя, конечно, такъ какъ нельзя пробавляться однѣми хорошими старыми пьесами; но и безъ толку трепать — тоже дѣло неподходящее, какъ, съ другой стороны, неподходящее дѣло обставлять хорошія пьесы несоотвѣтствующими силами, когда въ наличности имѣется ихъ непочатый запасъ въ лицѣ молодежи, жалующейся, не безъ основанія, что ей не даютъ хода. Почему не даютъ — мы не знаемъ, да намъ и дѣла нѣтъ до неизвѣстныхъ намъ причинъ, остающихся для публики «закулисными». Но мы знаемъ, напримѣръ, что Борись Годуновъ Пушкина шелъ на сценѣ Малаго театра съ г-жею Ермоловой-Кречетовой въ роли Марины Мнишекъ и съ г-жею Щепкиной въ роли царевича Ѳедора. Вдаваться въ оцѣнку талантовъ этихъ двухъ артистокъ мы не станемъ; московской публикѣ онѣ хорошо извѣстны, и публика, какъ мы слышали, не особенно рьяно стремилась въ этотъ вечеръ смотрѣть Бориса Годунова. Мы привели одинъ примѣръ, но могли бы указать и еще на замѣну М. Н. Ермоловой г-жею Ермоловою-Кречетовой въ Послѣдней волѣ и на нѣкоторыя другія пьесы, въ которыхъ можно было бы давать роли молодымъ артисткамъ съ пользою для нихъ и для самаго дѣла. Привлекать публику въ театръ можно не однѣми только новыми пьесами, но и обстановкою старыхъ пьесъ, — разумѣется, выдающихся, — новыми силами. Положимъ, Малый театръ существуетъ не на поспектакльные сборы, не имѣетъ надобности руководствоваться преимущественно денежными соображеніями, въ нѣкоторыхъ случаяхъ даже не долженъ ими руководствоваться. Но это служитъ только къ подкрѣпленію нашего мнѣнія о необходимости давать молодымъ артистамъ возможность развивать и выказывать свои сценическія дарованія. Казенный театръ не частная антреприза, которой нѣтъ дѣла до будущаго. Г. Коршъ, г-жи Абрамова и Горева и всѣ иные живутъ только настоящимъ, не зная, будутъ ли они антрепренерами въ слѣдующемъ году и убѣжденные лишь въ томъ, что — была бы сцена, а актеры будутъ. У этихъ сценъ нѣтъ ни прошедшаго, ни будущаго, а, слѣдовательно, нѣтъ и традицій, хранить которыя онѣ были бы обязаны. Не то нашъ Малый театръ и его труппа. Тутъ есть славное прошлое, ко многому обязывающія традиціи, есть и будущее, подготовить которое достойно традиціямъ есть нравственный долгъ дѣятелей настоящаго. Высшее управленіе театрально-артистическимъ дѣломъ отлично сознаетъ, это и не щадитъ ни уси. лій, ни матеріальныхъ средствъ для обезпеченія будущности первыхъ, образцовыхъ сценъ Россіи; оно привлекаетъ на службу лучшихъ учениковъ и ученицъ частныхъ драматическихъ школъ; не возлагая особенно большихъ упованій на эти школы, оно заводитъ свою собственную драматическую школу на очень широкихъ началахъ, охотно принимаетъ всякаго, успѣвшаго заявить свой талантъ на частныхъ сценахъ, даетъ, наконецъ, пенсіи заслуженнымъ артистамъ, выдающихся награждаетъ, сверхъ того, бенефисами. Большаго, полагаемъ, никто не вправѣ требовать отъ высшаго учрежденія, въ вѣдѣніи котораго состоятъ наши казенные театры. 11 это высшее учрежденіе можетъ требовать, а публика — настоятельно желать, чтобы исполнительные органы не только раздѣляли виды правящаго учрежденія на возможно большее развитіе театрально-драматическаго дѣла, но и способствовали бы всѣми зависящими отъ нихъ мѣрами его преуспѣянію въ настоящемъ и въ будущемъ. На самомъ дѣлѣ, къ чему послужитъ и школа съ прекрасною программой, и приглашенія на службу лучшихъ учениковъ, ученицъ, артистовъ и артистокъ, если выслужившіе пенсію будутъ играть мальчиковъ и дѣвочекъ, юношей и подростковъ въ то время, какъ молодежь обречена изображать народъ, гостей к всякихъ безсловесныхъ, въ которыхъ съ успѣхомъ и съ пользой для себя могутъ фигурировать воспитанники и воспитанницы театральнаго училища? Молодые актеры и актрисы жаждутъ играть, и не слѣдуетъ имъ отказывать въ этомъ, не должно заставлять ихъ изнывать «въ народѣ» и тѣмъ убивать въ нихъ энергію и способности. Мы знаемъ, что изъ актрисъ, принятыхъ годъ тому назадъ, нѣкоторыя совсѣмъ не появлялись на сценѣ, другія появлялись разъ, много два, лишь для того, чтобы сказать нѣсколько ничего незначащихъ словъ. А, между тѣмъ, весьма возможно и правдоподобно, что у нѣкоторыхъ изъ нихъ есть таланты, иначе не были бы онѣ лучшими ученицами той школы, гдѣ обучались, и не было бы основанія принимать ихъ на казенную сцену. Допустимъ, что первые выходы той или другой «новенькой» оказались бы не совсѣмъ удачными, и это еще ничего не значитъ и ничего не доказываетъ, такъ какъ не всѣ же актрисы начинали свою сценическую карьеру такъ, какъ начала ее Г. Н. Ѳедотова, а нѣкоторыя изъ давно служащихъ много лѣтъ упорно появляются въ очень отвѣтственныхъ роляхъ, безъ промаха убивая каждую, за которую берутся. Предположимъ, наконецъ, что та или другая начинающая актриса въ двухъ и трехъ роляхъ оказалась совершенною бездарностью, тогда и она сама, и управленіе театральное, и публика такъ ужь и будутъ знать, что такая-то для сцены не годится и подлежитъ отчисленію въ разрядъ безсловесныхъ. Тогда не будетъ ни жалобъ, ни нареканій на управленіе и на «старшихъ», — что «намъ, дескать, хода не даютъ». Теперь же такія жалобы представляются не безосновательными. Мы отлично знаемъ, что молодаго актера и начинающую актрису легко можно «провалить», — стоитъ дать неподходящую роль или выпустить новичка въ «провальной» обстановкѣ. Тутъ все дѣло въ томъ, что къ театральной молодежи, какъ и къ школьной, должно относиться искренно, правдиво и съ любовью; ее поддерживать необходимо, ободрять, вверхъ тянуть всевозможными средствами, даже «выучкою», тамъ, гдѣ это можно. Напрасно иногда большіе артисты и артистки смотрятъ на молодыя силы съ опасеніемъ, какъ бы молодежь ихъ не догнала и какъ бы ихъ мѣстъ не заняла. Напрасно такое опасеніе уже потому, что — все равно — наступитъ время, когда волей-неволей придется уступить свои мѣста молодымъ, и, притомъ, такимъ молодымъ, которые пробьются впередъ собственными силами. Что они пробьются, въ томъ сомнѣнія быть не можетъ, весь вопросъ въ томъ, многимъ ли удастся это. Чѣмъ меньшему числу это выпадаетъ на долю, тѣмъ хуже для сцены, для искусства и для тѣхъ, по чьей винѣ и нежеланію это сдѣлалось. А хуже большимъ артистамъ вотъ почему: сойдутъ они со сцены, и слѣда отъ нихъ не останется, новыя имена заставятъ забыть старыя, которыя могли бы жить неизмѣримо дольше, если бы съ ними были связаны новыя имена, подобно тому, какъ славное имя Г. Н. Ѳедотовой навсегда остается связаннымъ съ славнымъ именемъ И. В. Самарина. Быть знаменитостью въ свое время очень лестно; но еще болѣе привлекательно, должно быть, передать свое имя потомству въ качествѣ прославляемаго учителя знаменитостей. Во всякой профессіи имена учителей неразрывно связываются съ громкими именами учениковъ, — въ музыкѣ, въ живописи, въ ваяніи, и учителя благородно озабочены тѣмъ, чтобы ихъ искусство не погибло съ ними, а передавалось бы преемственно и развивалось бы все блестящѣе въ ихъ ученикахъ. Нѣтъ этого теперь только у насъ въ сценическомъ искусствѣ. Время самородковъ у насъ на исходѣ не потому, чтобы самородковъ не появлялось вновь, но потому, что самородки замѣтно перестаютъ удовлетворять возростающія требованія публики, не довольствующейся уже порывами непосредственности. Что толку для насъ въ томъ, что какой-нибудь неумѣлый пѣвецъ беретъ такую неправдоподобную ноту, отъ которой поперхнулся бы самъ покойный Тамберликъ? Такого пѣвца мы слушать не пойдемъ и въ оперу его не примутъ; первымъ дѣломъ отъ него потребуютъ умѣнья пѣть. Такого же же умѣнья владѣть голосомъ, лицомъ и жестомъ мы требуемъ и отъ драматическаго артиста, а дается это только выучкою даже очень большому прирожденному таланту. При отсутствіи таланта, разумѣется, никакая выучка не сдѣлаетъ человѣка крупнымъ артистомъ. Да не одними «крупными» существуетъ сцена и держится на извѣстной высотѣ драматическое искусство, не менѣе сложное, чѣмъ оркестровая музыка. Помимо исполненія первыхъ ролей выдающимися артистами, необходимъ еще ансамбль, который на всѣхъ нашихъ сценахъ, не исключая казенной, оставляетъ желать еще очень многаго. Настоящаго же ансамбля, — оркестроваго, — уже нѣтъ никакой возможности ничѣмъ достигнуть, кромѣ отличной выучки молодыхъ артистовъ не въ школѣ только, но и на сценѣ, — и не на выходныхъ роляхъ, а на серьезныхъ. Напомнимъ читателямъ, какъ этимъ именно отличнымъ ансамблемъ, превосходною выучкой брали мейнингенцы.
Исключительное господство первыхъ артистокъ и артистовъ сильно я далеко не благопріятно вліяетъ на самое драматическое творчество, часто превращаетъ его въ писательство по заказу. Авторы вынуждены пріурочивать извѣстныя роли, а, съ тѣмъ вмѣстѣ, иногда и все произведеніе къ средствамъ знаменитостей, безъ которыхъ невозможенъ успѣхъ пьесы на сценѣ. Вслѣдствіе этого, мы наблюдаемъ такое явленіе: пока наши знаменитости были молоды, пьесы сочинялись съ молодыми героинями и героями; проходятъ года, и въ пьесахъ получаютъ преобладаніе героини «бальзаковскаго» возраста и герои съ просѣдью. Пройдутъ еще года — и что же станется тогда со сценой Малаго театра, если теперь же не озаботиться очень дѣятельно будущностью труппы? У всѣхъ на глазахъ участь, постигшая комедію Много шума изъ ничего, когда Г. Н. Ѳедотова сочла нужнымъ отказаться отъ участія въ ней. А, вѣдь, это Шекспировская пьеса. Та же участь ждетъ цѣлый рядъ пьесъ, чуть не весь репертуаръ, когда г-жи Ѳедотова и Ермолова поставлены будутъ въ тяжелую, но неизбѣжную, необходимость послѣдовательно отказываться то отъ одной, то отъ другой роли, а вслѣдъ за ними вынуждены будутъ сдѣлать то же гг. Горевъ, Ленскій, и Южинъ. И теперь уже довольно странно видѣть г. Южина мальчикомъ въ юнкерскомъ мундирчикѣ въ драмѣ Волкъ и М. И. Ермолову въ роли дѣвочки-подростка въ Арказановыхъ. Проявилась на сценѣ г-жа Лешковская, артистка съ несомнѣннымъ талантомъ, размѣры котораго мы пока не беремся опредѣлить, главнымъ образомъ, потому, что это тоже до нѣкоторой степени самородокъ. Очень можетъ быть, что это — брилліантъ самой чистой воды, но далеко не достаточно отшлифованный выучкою, безъ которой, какъ мы сказали и настаиваемъ на томъ, нельзя теперь занять перваго мѣста на первой русской сценѣ. Г-жѣ Лешковской учиться надо, много работать. Захочетъ ли она учиться, увлеченная успѣхомъ? Хватитъ ли у нея силы и дарованія правильно работать надъ собою безъ добраго руководительства? И, наконецъ, дадутъ ли ей возможность работать правильно? Была у г-жи Лешковской прекрасная роль въ драмѣ г. Ѳедотова Шильонскій замокъ. Главную роль въ пьесѣ играла М. Н. Ермолова и пьеса давала хорошіе сборы. Послѣ двухъ-трехъ представленій роль г жи Ермоловой была передана, — мы не знаемъ почему и для чего, — г-жѣ Черновой Бларамбергъ. Замѣнить собою г-жу Ермолову въ такой роли какой бы то ни было артисткѣ въ высшей степени трудно… Пьеса продолжала давать хорошіе сборы. Тогда роли Боннивара, которую игралъ г. Левскій, и герцога, которую игралъ г. Южинъ, были переданы актерамъ, для этой роли неподходящимъ. Театръ опустѣлъ, пьесу перестали давать, и хорошо сдѣлали. Что же, однако, должны означать передачи этихъ капитальныхъ въ пьесѣ ролей? Чѣмъ это можетъ быть основательно мотивировано? Для публики, для. автора, для г-жъ Черновой-Бларамбергъ и Лешковской такія замѣны совсѣмъ не безразличны. Нѣтъ на свѣтѣ такой пьесы, которую нельзя бы было подобными замѣнами препроводить въ архивъ. Авторъ пишетъ пьесу въ разсчетѣ на извѣстныя силы, способныя дать сценическую жизнь его произведенію; г жи Лешковская и Чернова-Бларамбергъ полагаютъ много труда въ увѣренности, что трудъ не пропадетъ. И вдругъ, по «обстоятельствамъ, не зависящимъ» отъ автора и артистокъ, пропадаетъ цѣликомъ вся пьеса. Такія «независящія обстоятельства» отнюдь не могутъ дѣйствовать ободряющимъ образомъ на артистовъ, желающихъ работать надъ развитіемъ своихъ сценическихъ дарованій. А всѣ тѣ, кому дорого искусство, вправѣ настоятельно желать, чтобы «обстоятельства» такой категоріи не имѣли мѣста на первой русской сценѣ. Люди, истинно любящіе искусство и высоко цѣнящіе сцену Малаго театра, въ случаѣ повторенія подобныхъ казусовъ, могутъ усмотрѣть въ нихъ не простую случайность " ошибку, могутъ придти къ нѣкоторымъ заключеніямъ, неблагопріятнымъ для тѣхъ, чьими дѣйствіями обусловливаются такія непонятныя замѣны, однихъ артистовъ другими въ главныхъ роляхъ. Это, вѣдь, совсѣмъ не то, о чемъ мы говорили выше, указывая на необходимость «давать ходъ» молодымъ артистамъ; это — какъ разъ обратное тому, что желательно. Насъ могутъ спросить: что хе, однако, вамъ желательно и что нежелательно?
Вотъ что: желательно, чтобы, — не въ нынѣшній сезонъ, а въ будущій положилъ, — г-жа Лешковская сыграла роль Дездемоны, и нежелательно, чтобы при этомъ роль Отелло была отдана на изувеченіи. Желательно, чтобы молодыхъ артистокъ И артистовъ вводили, такъ сказать, въ репертуаръ, обставляя ихъ очень сильною поддержкой, и не губили бы у нихъ ролей отнятіемъ поддержки. Желательно, чтобы къ «молодымъ» относились съ любовью и благорасположенною осмотрительностью, и нежелательно, чтобы въ мірѣ художественнаго и прекраснаго имѣли какое-либо значеніе чувства совсѣмъ непрекрасныя…
Есть еще на нашей сценѣ очень молодая, очень симпатичная артистка, г-жа Панова, единственная изъ начинающихъ, въ которой видна хорошая выучка, до нѣкоторой степени заслоняющая пока природное, еще неокрѣпшее дарованіе, могущее, какъ намъ сдается, при благопріятныхъ условіяхъ, выроста въ крупную величину. Намъ говорили, что ея сценическимъ воспитаніемъ руководитъ г-жа Медвѣдева. Если это правда, то мы можемъ лишь порадоваться за г-жу Панову и выразить наше глубокое сочувствіе высоко-чтимой заслуженной артисткѣ, никогда въ жизни не измѣнявшей великимъ завѣтамъ искусства. До сихъ поръ мы видимъ, что г-жу Панову ведетъ добрая рука тѣмъ настоящимъ путемъ, которымъ слѣдовало бы вести всякаго начинающаго артиста. Будемъ надѣяться, что рука эта не оставить молодую артистку на произволъ неожиданныхъ случайностей, что эта рука достаточно сильна для того, чтобы оградить г-жу Панову отъ необходимости играть роль Софьи, когда окажется нужнымъ, надъ комедіей Грибоѣдова продѣлать такіе же эксперименты, какимъ подверглась драма Въ Шильонскомъ замкѣ. Затѣмъ, мы не можемъ указать ни на кого изъ молодыхъ артистокъ, какъ на подающихъ сколько-нибудь серьезныя надежды, — однѣхъ намъ еще не сочли нужнымъ показать, другія, которыхъ мы видѣли, успѣха не имѣли. На мужской половинѣ труппы дѣло обстоитъ совсѣмъ плохо; приходится ждать выпуска изъ театральнаго училища, а пока — только уповать.
Новыя пьесы сыплятся передъ московскою публикой въ изумительномъ обиліи, но достоинствами своими далеко не способствуютъ развитію драматическихъ талантовъ и часто ставятъ даже самыхъ опытныхъ артистовъ въ большое затрудненіе. Передъ зрителемъ, — невольникомъ, конечно, обреченнымъ обязательно смотрѣть всѣ новинки нынѣшняго репертуара, — онѣ мелькаютъ, какъ сочетанія цвѣтныхъ стеклушекъ въ калейдоскопѣ, и способны довести здороваго человѣка до нервнаго разстройства. Публика, идущая въ театръ для собственнаго удовольствія и ради отдыха отъ обычныхъ своихъ занятій, остается еще вѣрна Малому театру и замѣтно охладѣла къ частнымъ театрамъ. Туда ее уже не привлекаютъ ни новыя пьесы, ни роскошныя постановки, ни бенефисы по цѣнамъ «обыкновеннымъ». Не идетъ же публика, очень просто, потому, что таковой въ наличности не обрѣтается у насъ въ количествѣ, могущемъ ежедневно наполнять четыре драматическихъ театра. Мы думаемъ, что если бы всѣ московскіе театры сдѣлать даровыми, то къ концу первой же недѣли они оказались бы на половину пустыни. А тутъ приходится за свои деньги, и даже довольно большія, часовъ пять сряду смотрѣть убійственное пересыпаніе изъ пустаго въ порожнее, до котораго одни наши драматурги своимъ умомъ додумались, другіе — добрались посредствомъ заимствованія у людей или посредствомъ перевода вещей, для русской публики непригодныхъ. Весьма понятно, что каждый составитель новой пьесы, — сочинители почти совсѣмъ перевелись, — стремится показать свое издѣліе въ наилучшемъ видѣ, т.-е. на сценѣ Малаго театра; тамъ всякую пустяковину раздѣлаютъ такъ артистически, что многіе зрители подумаютъ, будто въ самомъ дѣлѣ авторъ смастерилъ что-то хорошее; туда публика ходитъ, а потому и процентное вознагражденіе автору даетъ куши, совершенно несоразмѣрные съ достоинствомъ произведенія. Поэтому Малый театръ стоитъ въ условіяхъ особенно благопріятныхъ для отбора себѣ лучшихъ пьесъ новѣйшаго изготовленія. Каковъ же долженъ быть уровень современнаго драматическаго творчества, если передъ этою образцовою сценой, стоящей въ исключительно благопріятномъ положеніи, «есть отъ чего въ отчаянье придти…»?
Въ октябрѣ мѣсяцѣ были поставлены въ Маломъ театрѣ двѣ новыхъ пьесы извѣстныхъ и опытныхъ драматурговъ: Разладъ, четырехъактная драма В. А. Крылова, и Водоворотъ, пятиактная драма И. В. Шпажинскаго. Названія громкія, эффектныя и многообѣщающія. Разладъ… Что за разладъ? Какой разладъ?… Въ нашемъ обществѣ, на самомъ дѣлѣ, кое-что серьезно разладилось: слово не ладитъ съ дѣломъ, мысль идетъ въ разладъ и съ словомъ, и съ дѣломъ; идеи — сами по себѣ, все остальное — само по себѣ; идеалы (тамъ, гдѣ они уцѣлѣли) — на одной сторонѣ, цѣли жизни — на другой, между ними — либо пропасть, либо разладъ, доходящій до «ножеваго рѣзанья». Между старшимъ, младшимъ и подрастающимъ поколѣніями — разладъ: кое-гдѣ мелькаетъ еще что-то, уцѣлѣвшее отъ эпохи сороковыхъ годовъ, тамъ свѣтятся остатки шестидесятыхъ, тутъ бродитъ нѣчто, поднятое въ восмидесятыхъ годахъ, а дальше уже чувствуется наступательное движеніе чего-то неизвѣстнаго, но несомнѣнно — иного и небывалаго, — чего-то, рожденнаго разладомъ и изъ начала въ самомъ себѣ носящаго разладъ, — разладъ между товарищами и сверстниками, между братьями и между сестрами. Г. Крыловъ хотѣлъ, повидимому, изобразить въ своей пьесѣ лишь разладъ въ тѣсной сферѣ семьи, ту рознь, которая существуетъ въ очень многихъ русскихъ семьяхъ и. по милости которой старшее поколѣніе страдаетъ отъ младшаго, младшее — отъ старшаго, и оба они нерѣдко дѣлаютъ другъ другу жизнь невыносимою. Такой сюжетъ, хотя и сведенный въ тѣсную домашнюю рамку, представляетъ, тѣмъ не менѣе, большой интересъ. Самъ по себѣ онъ не новъ, конечно, и не былъ новостью даже въ то время, когда Тургеневъ писалъ романъ Отцы и дѣти. Съ тѣхъ поръ положеніе не улучшилось. То обостряясь, то смягчаясь, подъ вліяніемъ разнообразныхъ причинъ, разладъ между родителями и дѣтьми сдѣлался нашимъ хроническимъ недугомъ. Отъ чего же происходитъ такой, чуть не повальный, недугъ? Гдѣ и въ чемъ коренятся его основныя причины? Вопросы эти въ высшей степени важны и не разъ поднимались въ нашей литературѣ, но всегда разрабатывались болѣе или менѣе односторонне, съ заранѣе обдуманнымъ намѣреніемъ взвалить всю вину или на отцовъ, или на дѣтей, не касаясь очень существеннаго въ дѣлѣ обстоятельства, а именно — того, что «отцы и дѣти» живутъ въ обществѣ, возлагающемъ на тѣхъ и другихъ обязательства, часто совершенно невыполнимыя безъ ущерба для обоюднаго довѣрія и уваженія. Ну, а тамъ, гдѣ нѣтъ довѣрія, не можетъ быть и уваженія; гдѣ нѣтъ обоюднаго уваженія, тамъ немыслимо согласіе, и въ этомъ одномъ уже заключаются безчисленные поводы къ розни, разладу и ненавистничеству. Вотъ въ какомъ направленіи должны быть, по нашему мнѣнію, предприняты изысканія тѣми, кто хочетъ представить настоящую картину семейнаго разлада и способствовать раскрытію истинныхъ его причинъ. Ничего подобнаго на ши драматурги знать не хотятъ; въ комедіяхъ они — анекдотисты, въ драмахъ — хроникеры разной уголовщины. Дальше частнаго случая они не идутъ, до обобщенія дотянуться не могутъ, да нерѣдко и въ выборѣ частныхъ случаевъ обнаруживаютъ чисто-французскую склонность къ курьезамъ и монстрамъ.
Въ Разладѣ г. Крылова изображена семья, находящаяся въ весьма исключительномъ положеніи. Она состоитъ изъ отца, Андрея Петровича Зарѣченскаго (г. Рыбакова), богатаго петербургскаго чиновника вдовца, изъ двоихъ дѣтей: сына Ѳедора (г. Южинъ), дочери Софьи (г-жа Уманецъ-Райская) и воспитанницы Вѣры Сердюковой (г-жа Лешковская), съ малыхъ лѣтъ живущей въ домѣ Зарѣченскихъ. Зарѣченскій-отецъ богатъ, но богатство это у него не наслѣдственное и не имъ нажито; онъ получилъ его по завѣщанію жены и въ разговорахъ съ дѣтьми признаетъ все состояніе принадлежащимъ, по праву, дѣтямъ, себя же считаетъ чѣмъ-то въ родѣ пожизненнаго владѣльца. Тутъ, съ перваго же раза, чувствуется натяжка и искусственность въ построеніи имущественныхъ отношеній между членами семьи Зарѣченскихъ. Дѣло усложняется рѣдкою случайностью, присутствіемъ въ домѣ воспитанницы, молодой, бѣдной дѣвушки, живущей на положеніи родной дочери, выросшей въ большой роскоши и не имѣющей никакихъ правъ на какую-либо долю въ состояніи своихъ благодѣтелей. Въ довершенію подбора случайностей, оба Зарѣченскіе, сынъ и отецъ, безъ ума влюблены въ одну и ту же дѣвушку, въ воспитанницу Вѣру. Прежде чѣмъ продолжать рѣчь о пьесѣ г. Крылова, я предложу читателямъ вопросы: 1) видѣли ли вы такую семью? 2) какъ вы полагаете, много ли найдется въ Россіи семей въ подобномъ положеніи? и 3) какое отношеніе къ вопросу о семейномъ разладѣ могутъ имѣть событія, разыгравшіяся при столь рѣдкостномъ стеченіи случайностей? Мы думаемъ, что, приблизительно, такое же отношеніе, какое имѣютъ рожденія женщинами троенъ къ вопросу о приростѣ населенія. Обычное теченіе довольно заурядной жизни въ домѣ Зарѣченскихъ нарушается не внутреннимъ разладомъ между отцомъ и дѣтьми, а опять-таки цѣлымъ рядомъ чисто случайныхъ обстоятельствъ, среди которыхъ первое мѣсто занимаетъ полученіе старикомъ Зарѣченскимъ должности губернатора. Въ изображенной авторомъ семьѣ мы не видимъ нравственныхъ причинъ разлада, обусловливаемыхъ различіемъ міровоззрѣній, убѣжденій и пониманія цѣлей жизни; тутъ нѣтъ и быть не можетъ розни изъ-за идеаловъ уже потому, что ни о какихъ идеалахъ нѣтъ и помина. Отецъ — благополучный чиновникъ, счастливъ тѣмъ, что добился помпадурства, и ничуть не возмущенъ средствами, которыми это сдѣлано. Сынъ — благополучный шалопай, который непремѣнно попадетъ въ свое время либо въ помпадуры, либо на скамью подсудимыхъ. Дочь — барышня, посвятившая все свое досужество на уловленіе въ мужья богатаго и глупаго шалопая Андросова (г. Гаринъ). Воспитанница Вѣра — такая же точно барышня и занимается тѣмъ же самымъ; только сортомъ она повыше, поумнѣе и честолюбивѣе, и жертвою ловитвы избираетъ своего воспитателя богача-помпадура. Нелады между названными сестрами происходятъ изъ за «жениха» Андросова, ухаживающаго за обѣими дѣвицами. Настоящій же разладъ начинается лишь съ той минуты, когда старикъ Зарѣченскій объявляетъ о своемъ рѣшеніи жениться на воспитанницѣ. Дочь требуетъ отъ отца выдѣла части состоянія своей матери; сынъ требуетъ, чтобы отецъ отказался отъ дѣвушки, на которой онъ самъ хочетъ жениться. Отецъ не соглашается ни имѣніе отдать, ни отказаться отъ прекрасной будущей помпадурши, которая даже мѣсто ему доставила своимъ ловкимъ кокетствомъ съ престарѣлымъ сановникомъ, барономъ Беренсомъ. Исторія кончается тѣмъ, что молодой Зарѣченскій пробирается ночью въ комнату Вѣры и застрѣливаетъ ее изъ пистолета. О томъ, что стрѣльба будетъ, публика оповѣщается спозаранку, уже въ первомъ актѣ, гдѣ Ѳедоръ, ни къ селу, ни къ городу, заявляетъ, что постоянно носитъ въ карманѣ револьверъ. А такъ какъ на афишѣ имѣется судебный слѣдователь, то можно догадаться, что молодой человѣкъ не себя будетъ разстрѣливать, а барышню. Тутъ опять, по милости цѣлаго ряда случайностей, подозрѣніе въ убійствѣ падаетъ на родную сестру Вѣры, Марью Александровну Сердюкову (г-жа Ѳедотова), добродѣтельную провинціальную дѣвицу, выпущенную съ ярлыкомъ сельской учительницы и неизвѣстно зачѣмъ выписанную Вѣрой въ Петербургъ. Въ послѣднемъ актѣ выясняется, конечно, что нужна эта особа совсѣмъ не Вѣрѣ, а г. Крылову, во-первыхъ, для «подозрѣнія», во-вторыхъ, для произнесенія обличительно-добродѣтельныхъ фразъ о превосходствѣ провинціальной нравственности передъ петербургскою. Смые да въ этой предикѣ не особенно много, но она кажется автору настолько забористой, что Ѳедоръ Зарѣченскій ею тронутъ и объявляетъ публично слѣдователю: «Убійца я!» Картина и занавѣсъ. И такъ, весь «сыръ-боръ горѣлъ» не изъ-за какой либо принципіальной и нравственной розни въ семьѣ Зарѣченскихъ, а изъ-за хорошенькой воспитанницы-кокетки. Не будь ея въ домѣ, ничего бы и не было; не влюбись въ нее на старости лѣтъ помпадуръ Зарѣченскій, опять ничего бы не было, и если бы въ нее влюбился одинъ изъ Зарѣченскихъ, тоже не было бы никакого «разлада». Всѣ устроились бы преблагополучно, каждый въ мѣру своей дрянности. И, наконецъ, если бы въ нѣкоторомъ царствѣ, въ нѣкоторомъ государствѣ не существовало совсѣмъ никакихъ поводовъ къ семейному разладу и о таковомъ помина бы никогда не было, если бы отцы и дѣти жили въ непрестанномъ согласіи и въ умилительномъ единомысліи, то, — при случайностяхъ, придуманныхъ г. Крыловымъ, — могла бы разыграться точно такая же драма. А, стало быть, къ вопросу о семейномъ разладѣ, какъ явленію общественному, драма г. Крылова не имѣетъ никакого отношенія. Она есть ничто иное, какъ воспроизведеніе въ лицахъ чрезвычайно рѣдкаго въ дѣйствительной жизни частнаго случая, приведшаго къ уголовщинѣ. Разсужденія добродѣтельной учительницы Марьи Сердюковой о высокой нравственности въ провинціи и о растлѣніи нравовъ въ Петербургѣ вызываютъ лишь улыбку у тѣхъ, кто знаетъ провинцію и деревню, гдѣ семейный разладъ, не сдерживаемый требованіями общественныхъ приличій, оказывается явленіемъ, неизмѣримо больше распространеннымъ и проявляющимся въ возмутительно-грубыхъ формахъ. Мы считаемъ личности старшей Сердюковой и Кузьмы Петровича Зарѣченскаго (г. Макшеевъ) совсѣмъ неудавшимися, невѣрно задуманными и слабо обработанными. Первая безъ ясно опредѣленной цѣли толчется на сценѣ и изрекаетъ болѣе чѣмъ странныя сентенціи, вродѣ того, что въ теперешнемъ семейномъ разладѣ виноваты люди «шестидесятыхъ годовъ», «разрушавшіе, по мнѣнію провинціальной учительницы, любовь, дружбу и вѣру въ Бога…» Кузьма Зарѣченскій, человѣкъ «шестидесятыхъ годовъ», изображенъ въ нѣсколько смѣхотворномъ видѣ, смахивающемъ на незлую каррикатуру.
Пьеса разыграна очень хорошо. Исключеніе приходится сдѣлать лишь относительно г. Гарина, впадающаго въ шаржъ при исполненіи роли милліонера Андросова. Г. Южинъ превосходно провелъ роль молодаго Зарѣченскаго, мастерски изобразилъ постепенное разростаніе страсти, доведшей его до убійства невѣсты отца. Г-жа Лешковская съумѣла сдѣлать живое лица изъ крайне трудной и неясной роли Вѣры Сердюковой; искренностью тона артистка умудрилась сгладить, а мѣстами и совершенно скрыть, неестественность нѣкоторыхъ положеній, въ которыя авторъ ставитъ свою героиню. Особенную опасность для исполнительницы представляетъ сцена втораго акта, гдѣ Вѣра доводить старика Зарѣченскаго до того, что онъ дѣлаетъ ей предложеніе. Тутъ каждое движеніе, малѣйшій оттѣнокъ голоса чрезвычайно важны и требуютъ очень большой тонкости. Сцену эту г-жа Лешковская провела безукоризненно. Она и г-жа Уманецъ Райская были настоящими героинями вечера.
Г. Шпажинскій далъ своей драмѣ названіе Водоворотъ. Положимъ, — «какое хочешь имя дай», — въ сущности, это все равно и дѣло не въ названіи. Но, все-таки, лучше было бы и съ содержаніемъ пьесъ болѣе сообразно, если бы пьеса г. Шпажинскаго называлась Разладъ, а пьеса г. Крылова называлась бы Водоворотъ. Мы говоримъ это отнюдь не шутя: въ драмѣ г. Крылова бѣдная деревенская дѣвочка, попавшая въ богатую обстановку высшаго бюрократическаго общества Петербурга, очутилась на самомъ дѣлѣ въ своего рода «водоворотѣ», который ее закружилъ, завертѣлъ и погубилъ. Въ драмѣ же г. Шпажинскаго нѣтъ никакого «водоворота», а есть настоящій, подлинный «разладъ». По дурной привычкѣ нашихъ драматурговъ, слишкомъ поддавшихся вліянію французской современной литературы, г. Шпажинскій представилъ намъ такой же исключительный и рѣдкостный случай, какъ и г. Крыловъ, и сдѣлалъ это совершенно напрасно; безъ курьеза дѣло обошлось бы много лучше, драма осталась бы драмой и зритель не былъ бы возмущенъ поступками той женщины, которую авторъ хотѣлъ выставить образцомъ семейныхъ добродѣтелей. Женщина эта, Нина Борисовна Крушевская (г-жа Ѳедотова) — любящая жена, нѣжная мать, заботливая хозяйка; въ трудныя минуты жизни она поддерживаетъ своего слабохарактернаго мужа (г. Горевъ); она умная, сердечная, милая женщина, — однимъ словомъ, идеалъ жены-семьянинки. Крушевскій вполнѣ цѣнитъ ея высокія достоинства, любитъ ее и глубоко уважаетъ. На бѣду, онъ встрѣчаетъ молодую, красивую вдову, Варвару Александровну Повѣтову (г-жа Ермолова), и влюбляется въ нее безъ ума — безъ памяти. Молодая вдова влюбляется въ него, возникаетъ довольно обычный и нерѣдкій въ жизни поводъ къ разладу въ семьѣ Крушевскихъ. Жена случайно узнаетъ о невѣрности мужа. Онъ ничего отрицать не можетъ, улика. налицо — портретъ Повѣтовой съ ея собственноручною надписью, удостовѣряющій ихъ отношенія. Нина Борисовна въ отчаяніи, но ей жаль мужа; она знаетъ, что безъ ея поддержки, безъ ея заботъ этотъ слабый человѣкъ неминуемо погибнетъ. И она соглашается въ глубинѣ своей любящей души затаить оскорбленіе и горе, остаться жить съ мужемъ, любящимъ другую женщину, ради его благополучія. Такимъ образомъ, до извѣстной степени устранено проявленіе разлада въ острой формѣ. Въ дѣйствительной жизни такъ бываетъ. Но, во-первыхъ, мы, зрители, предпочли бы, чтобы оскорбленная супруга рѣшилась на столь тяжелую жертву для блага дѣтей, а не для «удобствъ» тряпичнаго супруга; во вторыхъ, мы убѣждены, что, съ устраненіемъ острой формы, «разладъ» не можетъ прекратиться и долженъ получить характеръ хроническаго недуга, который неминуемо истерзаетъ обоихъ супруговъ. Въ этомъ-то именно и заключается мотивъ интимной драмы, доводящей людей до послѣднихъ крайностей, до такого состоянія, при которомъ дольше «такъ жить нельзя» и является необходимость «покончить»… Какъ покончить — это уже частный вопросъ и рѣшеніе его зависитъ отъ характеровъ дѣйствующихъ лицъ, отъ обстоятельствъ и, наконецъ, въ литературномъ произведеніи — отъ личнаго мнѣнія автора относительно возможныхъ выходовъ изъ невыносимаго положенія. Мы отнюдь не хотимъ сказать, что такая драма должна кончиться убійствомъ или самоубійствомъ, или непремѣнно какимъ-либо инымъ умираніемъ. Возможно то, другое и третье, возможны еще и другіе исходы семейной драмы: это, — повторяемъ, — дѣло авторовъ. Г. Шпажинскій предпочелъ не разрѣшать вопросъ, а усложнить. Въ его пьесѣ добродѣтельная супруга мало того что соглашается няньчиться съ дряннымъ мужемъ, она принимаетъ на себя еще очень странную роль покровительницы его амуровъ съ молодою вдовой; она пытается устроить какой-то «тройственный союзъ», долженствующій осчастливить ея Федю. Происходитъ нѣчто необыкновенно противное, чему и названія нельзя пріискать пристойнаго. Добродѣтельная жена дѣлается услужливою посредницей между мужемъ и его любовницей. Ерушевскій ссорится съ любовницей и рыдаетъ въ истерикахъ. Жена ублажаетъ его, это не дѣйствуетъ; тогда она ѣдетъ къ любовницѣ мужа и умоляетъ ее пожаловать къ ней въ домъ утѣшать Феденьку. И молодая вдова, повидимому, умная, образованная и недурная женщина, не отворачивается отъ такого… посредничества, а прославляетъ добродѣтели «образцовой» супруги. Вдова Повѣтова соглашается ѣхать утѣшать любовника. Да что же это такое? Это здѣсь всѣхъ хуже: мужъ, рыдающій въ объятіяхъ жены о томъ, что его прогнала любовница; жена, утѣшающая мужа тѣмъ способомъ, какимъ это дѣлаетъ Крушевская, или вдова, соглашающаяся утѣшать при такихъ условіяхъ? Хорошъ, нечего сказать, и другъ Крушевскихъ, докторъ Брусенцевъ (г. Рыбаковъ), который видитъ все это и продолжаетъ восхищаться добродѣтелями Нины Борисовны. И такъ, драма кончена, г. Шпажинскимъ найденъ и указанъ добродѣтельнымъ женамъ способъ выйти изъ тяжелаго положенія и сугубо осчастливить мужей, увлекающихся молодыми вдовами я дѣвицами. Все, что дальше слѣдуетъ, не имѣетъ уже никакого значенія, ибо представляетъ собою совершенно частный случай, являющійся результатомъ психическаго разстройства Феденьки Крушевскаго. На первый разъ онъ остался очень доволенъ и — долго ли, коротко ли — пречудесно утѣшался. Но душевная болѣзнь взяла свое: ему уже мало угодливости двухъ унижающихся передъ нимъ женщинъ, — онъ хочетъ, чтобы все общество, весь міръ разыгрывали въ его амурахъ такую же роль, какую взяла на себя его супруга. Съ вдовѣ Повѣтовой пріѣзжаютъ гости, онъ ихъ разгоняетъ потому, что вдова не должна никѣмъ заниматься, кромѣ его уныло-скучной особы. Свои отношенія къ вдовѣ онъ выставляетъ напоказъ всему свѣту, срамитъ ее гдѣ и какъ только можно срамить женщину, преслѣдуетъ ее всюду, за городомъ, на гуляньяхъ, на пикникахъ, публично дѣлаетъ возмутительныя сцены ревности. Дѣло доходитъ до того, что, въ предупрежденіе драки, докторъ объявляетъ его, при большомъ обществѣ, психически-больнымъ. Ерушевскій несомнѣнно спятилъ съ ума; его слѣдовало бы давно отправить въ психіатрическую лечебницу. Вотъ о чемъ надлежало позаботиться доброй женѣ и другу доктору. Вмѣсто того, Нина Борисовна опять пришла къ вдовѣ просить ее… просить… ну, о томъ же самомъ, о чемъ прежде просила. И вдова опятъ согласилась… Вся исторія кончается самоубійствомъ Крушевскаго въ квартирѣ вдовы.
Мы не разъ говорили, что убійства и самоубійства, изображаемыя въ драмахъ, могутъ быть лишь тогда допускаемы, когда авторомъ предварительно выяснено до полной очевидности и обставлено достаточными причинами такое душевное состояніе дѣйствующаго лица, которое неминуемо ведетъ къ роковой развязкѣ. При этомъ мы, разумѣется, имѣли въ виду здороваго человѣка, а не патологическій субъектъ, какимъ оказывается герой драмы г. Шпажинскаго. Что Крушевскій застрѣлился — это чистѣйшая случайность, результатъ минутнаго аффекта умопомѣшаннаго. Если бы Крушевскій застрѣлилъ вдову, это было бы одинаково правдоподобно и одинаково безумно, какъ его самоубійство, или какое-нибудь другое убійство, хотя бы, напримѣръ, того барина, который вступился за Повѣтову на пикникѣ въ то время, когда Крушевскій неистовствовалъ. Для иллюстраціи его помѣшательства это было бы, пожалуй, даже лучше. Только публикѣ-то что же за дѣло до сумасшедшихъ? Вся критика въ одинъ голосъ говоритъ и повторяетъ: не надо намъ патологіи на сценѣ, не надо намъ драматическихъ иллюстрацій клиническихъ случаевъ! И все напрасно, нѣкоторые драматурги упорно продолжаютъ давать намъ, вмѣсто изображенія «борьбы, тревоги, столкновеній личности съ обществомъ и его моралью», обращики психіатрической казуистики. Въ самой публикѣ уже замѣчается нѣкоторый протестъ противъ такого писательства, чему служитъ доказательствомъ, что драма г. Шпажинскаго «успѣха не имѣла», — какъ отозвались о ней всѣ газетные рецензенты. Отъ провала ее спасаетъ превосходная игра артистовъ, въ особенности г. Горева, неподражаемо исполняющаго роль Крушевскаго. Г-жи Медвѣдева, Ѳедотова, Ермолова совершенно отуманиваютъ зрителя своею чудною игрой. Умомъ чувствуешь всѣ недостатки пьесы, сознаешь, что нѣтъ тутъ никакой драмы, нѣтъ ничего трогательнаго, что тамъ и сямъ прорывается кое-что, по существу своему, очень смѣхотворное; а онѣ своею интерпретаціей то бьютъ васъ по нервамъ, то, настроивши ихъ въ извѣстномъ тонѣ, разыгрываютъ на нихъ поразительныя своею нѣжностью мелодіи, способныя самаго крѣпкаго человѣка довести до слезъ. И, все-таки, пьеса «успѣха не имѣла»…
Въ театрѣ г-жи Абрамовой, для бенефиса М. М. Глѣбовой, была дана четырехъактная драма А. И. Пальма Грѣшница, опять-таки уголовно-патологическаго содержанія. Написана она лѣтъ пять или шесть тому назадъ, была напечатана въ Русскомъ Богатствѣ, — если намъ не измѣняетъ память, — и въ Москвѣ не была играна. Въ основѣ пьесы лежитъ, — какъ говорили въ свое время, — истинное событіе: убійство въ Петербургѣ одного ростовщика-дисконтера молодымъ человѣкомъ, находившимся въ близкихъ отношеніяхъ къ его женѣ. Молодая женщина была заподозрѣна въ соучастіи и пособничествѣ убійцѣ, но судомъ она оправдана, получила, на основаніи духовнаго завѣщанія, большое состояніе, накопленное мужемъ, а убійца приговоренъ къ каторгѣ. Пьеса начинается съ момента оправданія вдовы Алчеева (г-жа Глѣбова). Родные и знакомые отшатнулись отъ нея, оправдательный вердиктъ не могъ вполнѣ обѣлить ее въ глазахъ общества. Влюбленный въ Алчееву графъ Столыгинъ (г. Киселевскій) уговариваетъ ее ѣхать въ ссылку за несчастнымъ, доведеннымъ любовью къ ней до преступленія. Но молодая женщина «жить» хочетъ, въ вихрѣ жизни забыть все, перенесенное ею въ супружествѣ съ нелюбимымъ, черствымъ мужемъ, — все, выстраданное въ продолженіе процесса. Она уѣзжаетъ въ чужіе края съ своимъ домашнимъ врачомъ, Шифманомъ (г. Рощинъ-Инсаровъ). Никакія развлеченія не дали ей, однако, успокоенія и забвенія; заграницей она стосковалась по родинѣ и вернулась подъ именемъ Петровской, ея дѣвичьей фамиліей. Въ Кисловодскѣ Петровская нашла, наконецъ, то, что одно могло скрасить ея жизнь: она полюбила молодаго козачьяго офицера Замовьева (г. Соловцовъ), жениха Дунечки Хопровой (г-жа Лачинова), дочери козачьяго полковника. Замовьевъ влюбился въ красавицу-вдову и рѣзко отказался отъ невѣсты на пикникѣ, на который явилась Ллчеева. Пріѣхавшій въ Кисловодскъ графъ Столыгинъ тутъ же публично разсказалъ всю ея исторію и въ глаза высказалъ ей горькую правду. Алчеева бросилась было къ Замовьеву; тотъ оттолкнулъ ее, какъ обманщицу и интригантку. Еще разъ все общество отшатнулось отъ «грѣшницы». При ней остался врачъ Шифманъ и, воспользовавшись нервнымъ потрясеніемъ своей паціентки, женился на ней. Въ послѣднемъ актѣ Алчеева совершенно растроена; мужъ-врачъ исподоволь моритъ ее. Являются графъ Столыгинъ и родные Алчеевой, начавшіе дѣло о незаконности брака Шифмана съ женщиной, находившейся въ умственно-ненормальномъ состояніи. Докладываютъ о пріѣздѣ судебнаго слѣдователя. Яркое воспоминаніе о прежнемъ процессѣ приводить тихую больную въ такой ужасъ, что она теряетъ послѣднюю искру сознанія и сходитъ окончательно съ ума. Пьеса кажется намъ нѣсколько устарѣлою и, кромѣ того, въ ней есть длинноты и повторенія, замедляющія дѣйствіе. Въ ней необходимо сдѣлать кое-какія сокращенія. Разыграна она была прекрасно и съ достаточнымъ ансамблемъ. Г. Рощинъ-Инсаровъ былъ очень хорошъ въ роли Шифмана, проходимца-врача, осторожно и ловко подбирающагося къ карману капризной, нервной барыни. Въ этой роли, чуть-чуть увлекшись, можно было сдѣлать мелодраматическаго злодѣя или гаденькаго мерзавца. Въ исполненіи г. Рощина-Инсарова это живое лицо, ночи заурядный человѣкъ и тѣмъ самымъ — типическій обращикъ извѣстнаго сорта домашнихъ врачей, опутывающихъ богатыхъ баловницъ, отъ бездѣлья няньчающихся съ своими нервами и, всего чаще, съ воображаемыми недугами. Г-жа Глѣбова въ первыхъ двухъ актахъ недостаточно оттѣнила ту дѣйствительную нервность, тотъ тревожный элементъ въ психическомъ состояніи Алчеевой, которые заставляютъ ее бѣжать въ погоню за неопредѣлимымъ для нея самой, но страстно желаемымъ душевнымъ равновѣсіемъ, нарушеннымъ страшною катастрофой. За то въ концѣ третьяго акта высокоталантливая артистка мастерски передаетъ состояніе женщины въ моментъ полнаго нравственнаго крушенія. Въ четвертомъ актѣ, при видѣ жалкой приниженности, потери воли, способности къ сопротивленію и какъ бы утраты собственной личности, — отъ игры г-жи Глѣбовой становится за человѣка страшно: «до чего созданье Божье довели…» Переходъ отъ тихаго помѣшательства къ совершенному безумію охватываетъ зрителя настоящимъ ужасомъ.
С. Н. Терпигоревъ — писатель, извѣстный подъ именемъ Сергѣя Атавы больше, чѣмъ подъ своей настоящей фамиліей, — выступилъ на поприще драматурга съ двухъактною комедіей «въ деревнѣ» Maman, поставленной на сценѣ театра г-жи Абрамовой. Сюжетъ пьесы таковъ: у молодыхъ супруговъ Тарбѣевыхъ (г. Рощинъ-Инсаровъ и г-жа Синельникова) гоститъ maman-теща, княгиня Кильдякова (гжа Медвѣдева), старая барыня, неперестающая вздыхать о блаженныхъ временахъ крѣпостнаго права и злиться на новые порядки, на мужиковъ и на прислугу за то, что они теперь вольные. Въ отсутствіе зятя она вмѣшивается въ его хозяйство и все перепутываетъ. Вернувшійся Тарбѣевъ вѣжливо проситъ тещу не распоряжаться въ его имѣніи. Происходить непріятная сцена съ тещею и съ женой, упреки, неистовыя слова со стороны дамъ, истерики, — настоящій кавардакъ, отъ котораго Тарбѣевъ теряетъ голову. Пріѣзжаетъ дядя Тарбѣева, Кашинскій (г. Киселевскій), и совѣтуетъ племяннику не входить съ тещей въ пререканія, а взвалить на нее все хозяйство, для вида, конечно, довести старуху до того, чтобы она «надорвалась». Во второмъ актѣ старая барыня изнемогаетъ подъ гнетомъ непривычнаго для нея дѣла и упрашиваетъ, чтобы ее отпустили къ другой дочери. Этимъ вся исторія и кончается. По существу, «комедія въ деревнѣ» — довольно забавный пустякъ, и отмѣчаемъ мы ее лишь потому, что это первый дебютъ очень талантливаго писателя въ качествѣ драматурга.
Въ бенефисъ г. Киселевскаго шла трехъактная комедія Золотая рыбка, передѣланная изъ разсказа И. А. Салова самимъ авторомъ при сотрудничествѣ И. Г. Ге. Эта крайне незамысловатая, но пресмѣшная вещица, повидимому, понравилась публикѣ, почти совершенно отвыкшей, благодаря современнымъ драматургамъ, отъ простаго и добраго смѣха въ театрѣ. Точно въ жизни-то недостаточно горькаго, что намъ и въ видѣ «развлеченія» постоянно преподносятъ человѣческія страданія, хотя, по большей части, плохо сочиненныя, но, тѣмъ не менѣе, нагоняющія мрачное расположеніе духа. На самомъ дѣлѣ публика рада-радешенька, когда ей дадутъ хоть немного, хоть надъ пустяками весело посмѣяться, душу отвести отъ стоновъ и выстрѣловъ, отъ скрежета зубовнаго и разрѣшенія жизненныхъ вопросовъ «съ участіемъ присяжныхъ засѣдателей». Къ такой-то категоріи пьесъ, способныхъ дать отдыхъ постоянно взбудораженнымъ нервамъ, принадлежитъ комедія г. Гнѣдича Перекати-поле, поставленная въ театрѣ г. Горевой и очень недурно разыгранная передъ пустою залой. Въ одной изъ московскихъ газетъ мы прочли, что на первомъ представленіи этой пьесы было платныхъ посѣтителей одиннадцать человѣкъ! Сколько было всѣхъ зрителей, мы не считали, но намъ показалось, что ихъ было отъ полутораста до двухсотъ, быть можетъ. Стало быть, эти были впущены безплатно и, стало быть, большаго числа не нашлось охотниковъ идти въ театръ и даромъ… Сдѣлать изъ этого надлежащій выводъ предоставляемъ антрепренерамъ театровъ.
Перечислить всѣ, просыпавшіяся передъ нами за этотъ мѣсяцъ, пьесы мы рѣшительно не можемъ и вынуждены ограничиваться лишь тѣми, которыя почему либо обращаютъ на себя вниманіе публики или печати. Къ числу такихъ принадлежитъ драма г-жи Домашевской Мечты и жизнь. Содержаніе ея таково: за молодую дѣвушку сватается женихъ, она его любитъ, собирается за него замужъ, вопреки желанію матери, одѣвается уже ѣхать къ вѣнцу; но тутъ мать признается дочери въ томъ, что женихъ былъ ея любовникомъ. Съ дочерью дѣлается обморокъ, потомъ нервная горячка. Дѣвушка, однако, выздоравливаетъ и примиряетъ отца съ матерью. Тѣмъ дѣло и кончается. Въ печати, настороженной многими «заимствованіями» безъ обозначенія этого на афишахъ, — что подходитъ очень близко къ плагіату, — былъ произведенъ «розыскъ», приведшій къ обвиненію г-жи Домашевской въ плагіатѣ. Основательности обвиненія мы не провѣряли, главнымъ образомъ, потому, что такой сюжетъ, несомнѣнно, «заимствованъ» изъ французской литературы, а никакъ не изъ русской жизни, и обработанъ онъ г-жею Домашевской на французскій ладъ, съ трескучими французскими эффектами, нисколько не подходящими къ нашей дѣйствительности и къ вкусамъ русской публики. Такихъ пьесъ не слѣдовало бы ни завиствовать, ни сочинять, ни передѣлывать, какъ не слѣдуетъ переносить на русскую сцену комедій вродѣ La petite marquise, передѣланной гг. Tapновскимъ и Матернъ въ Тромодита. Тутъ дѣло идетъ о разводѣ между супругами и, притомъ, съ такими подробностями, относящимися къ устройству поводовъ для развода, при наличности которыхъ дѣла въ судахъ разбираются «при закрытыхъ дверяхъ». Хорошо бы сдѣлали наши драматурга, если бы воздержались отъ доклада подобныхъ дѣлъ публикѣ, да еще in extenso, при открытомъ занавѣсѣ.