СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.
правитьСправедливо говорятъ, что мы, русскія люди, ни въ чемъ мѣры не знаемъ: на музыку накинемся, такъ чужой человѣкъ подумаетъ, будто музыкальнѣе насъ нѣтъ народа въ свѣтѣ; театрами увлечемся, такъ надѣлаемъ ихъ столько, что потомъ самимъ смѣшно станетъ. Въ нынѣшнемъ году насъ на театры позвало, и вотъ въ Москвѣ, кромѣ казенныхъ Большаго и Малаго, объявились театры: г. Корша, г-жъ: Горевой и Абрамовой, бывшій «Скоморохъ», г. Парадиза, театръ въ домѣ Мошнина, театръ общества искусства и литературы въ д. Гипцбурга на Тверской, театръ въ д. Нѣмчинова, постоянная сцена въ Нѣмецкомъ клубѣ, — итого одиннадцать театровъ. И дѣлается это совершенно серьезно, можно сказать даже основательно, съ разсчетомъ на долгою и блестящую будущность, что доказывается числомъ школъ сценическаго искусства, открывшихся въ прошедшемъ и въ нынѣшнемъ годахъ. На первое мѣсто опять-таки поставимъ казенныя школы: Императорское театральное училище. Императорская консерваторія, музыкально-драматическое училище филармоническаго общества подъ дирекціей г. Шостаковскаго, такая же школа общества искусства и литературы подъ дирекціей г. Коммиссаржевскаго, такая же — г-жи Леоновой, потомъ г. Ѳедотова, драматическіе классы г. Невѣжина, классы балетныхъ и иныхъ танцевъ г-жи Гейтенъ, — итого восемь школъ, изъ коихъ семь съ чисто-драматическими классами. Мало этого, до сихъ поръ были въ Москвѣ двѣ крохотныя газетки: Театръ и жизнь и Вѣстникъ, пробавлявшіяся печатаніемъ театральныхъ программъ съ сокращеннымъ изложеніемъ содержанія пьесъ. Съ началомъ нынѣшняго сезона народилось еще два толстыхъ «музыкально-театральныхъ» журнала — одинъ, издаваемый г. Куманинымъ, другой — г. Разсохинымъ. Вотъ какова наша матушка Москва! Звали ее древле «бѣлокаменною», не назовутъ ли ее вновѣ «музыкально-драматическою»? Правда, нѣкоторые мрачно настроенные обыватели вопрошаютъ зловѣще: которыя изъ драматическихъ и музыкально-драматическихъ антрепризъ сценическаго и школьнаго дѣла обречены на погибель? Мы считаемъ такіе вопросы не только печальными, но и праздными, ибо знаемъ, что ничто не вѣчно подъ луною и что «наша жизнь коротка». Такъ это въ назиданіе публики и прописано на одномъ изъ одиннадцати театральныхъ занавѣсовъ на латинскомъ языкѣ: «Vita brevis, ars longa». Вспоминаемъ мы эту сентенцію и въ томъ находимъ себѣ утѣшеніе, — если та или другая антреприза и покончитъ свое существованіе, мы скажемъ: «геquiescat», и пойдемъ въ другой театръ съ душою, успокоенною тѣмъ, что «ars longa» и не погибнетъ искусство отъ крушенія одной изъ антрепризъ. Мы не знаемъ и не беремся рѣшать, должна ли непремѣнно которая-нибудь изъ нихъ погибнуть. А вотъ это мы знаемъ, что, несмотря на ихъ многочисленность, самой-то нужной и нѣтъ между ними, — нѣтъ дешеваго, общедоступнаго народнаго театра. Нѣкоторымъ восполненіемъ этого пробѣла являются праздничные спектакли по удешевленнымъ цѣнамъ. Чисто-«народнаго» репертуара у насъ пока нѣтъ, и создать его трудно, если не совсѣмъ невозможно. Мы думаемъ, что объ этомъ не слѣдуетъ даже особенно хлопотать, что надо только сдѣлать театры доступными для народа и тогда репертуаръ создастся самъ собою. Изъ существующаго репертуара можно выбрать многое, подходящее для народнаго театра; нежелательно, однако же, чтобы дирекціи театровъ подлаживались и подыгрывались подъ вкусы, и необходимо, чтобы дирекціи никогда не упускали изъ вида воспитательнаго значенія сцены и помнили бы, что далеко не одно новое хорошо и пригодно въ этомъ случаѣ.
Обиліе театровъ вызвало и небывалое у насъ множество новыхъ пьесъ и новыхъ драматурговъ. Спросъ создалъ предложеніе и оживилъ «производство», къ сожалѣнію, лишь въ количественномъ отношеніи и, повидимому, не безъ ущерба для качества предлагаемаго «товара», а равно и для самого искусства. Въ борьбѣ за существованіе, увлекаемые конкурренціей, театры вынуждены напрягать всѣ усилія въ заманиванію публики, и полагаютъ они, не безъ основанія, что ничѣмъ нельзя такъ зазвать посѣтителей, какъ новинками. И вотъ театры г. Корша и г-жъ Горевой и Абрамовой взялись «отжаривать» каждый еженедѣльно по одной новой пьесѣ, не задумываясь надъ вопросомъ, чѣмъ они угощаютъ публику, — какою авторскою и актерскою стряпней. Да имъ, въ сущности, задумываться и некогда, и не надъ чѣмъ, приходится на перебой хватать что подъ руку попало и взапуски другъ передъ другомъ ставить пьесы наскоро, какъ попало. Едва мѣсяцъ прошелъ съ начала театральнаго сезона, какъ результаты уже обнаружились весьма печальные во многихъ отношеніяхъ, а будущее обѣщаетъ еще горшіе плоды антрепренерской конкурренціи. За новыми пьесами и за драматургами остановки, конечно, не будетъ; въ этомъ мы уже успѣли убѣдиться; къ тому же, всѣмъ давно извѣстно, что «война родитъ героевъ», а иногда — такъ даже и героинь. Въ той «веселой войнѣ», которая теперь началась у насъ между частными театрами, уже успѣли заявить себя двѣ дамы, г-жа Назарьева и г-жа Мердеръ, писавшая романы и повѣсти подъ псевдонимомъ «Н. Северинъ». Объ ихъ драматическихъ произведеніяхъ наша рѣчь будетъ впереди, а пока попытаемся опредѣлить, съ какими девизами к съ какими средствами выступаютъ соперники на свою «веселую войну». Нѣкій великій полководецъ сказалъ, что «для войны нужны, во-первыхъ, деньги, во-вторыхъ, деньги, и, въ-третьихъ, деньги». Театральная «веселая война» требуетъ, разумѣется, тоже денегъ, и очень большихъ денегъ. Ко мы не станемъ касаться этой стороны дѣла: если идутъ люди воевать, не будучи ничѣмъ къ тому вынужденными, стало быть, денегъ у нихъ много — дѣвать некуда; мы говоримъ объ иныхъ средствахъ — объ артистическихъ а художественныхъ силахъ.
Г. Коршъ выступаетъ на борьбу достаточно умудренный опытомъ предшествовавшихъ годовъ и съ сознаніемъ права громко повторить слова, написанныя на занавѣсѣ его театра: «faciant meliora potentes!» Никакихъ программъ г. Коршъ не обнародовалъ и будущаго репертуара не опубликовывалъ. Но публика знаетъ г. Корша, и г. Коршъ знаетъ свою публику. У его театра есть своя публика, которая его ни на кого и ни на что не промѣняетъ. Такое обособленіе публики едва ли можетъ содѣйствовать преуспѣянію драматическаго искусства, за то служитъ надежнымъ ручательствомъ за прочность дѣла, которое, къ тому же, и ведется очень умѣло. У г. Корша отличный режиссеръ, извѣстный москвичамъ г. Аграновъ; серьезныя потери, которыя испытала труппа съ уходомъ гг. Давыдова, Киселевскаго и нѣкоторыхъ другихъ артистовъ, не могли быть пополнены всецѣло; но за то труппа сдѣлала и очень солидныя пріобрѣтенія въ лицѣ г-жъ Журавлевой и Потоцкой, гг. Медвѣдева и Людвигова. Г-жа Журавлева пользуется заслуженною извѣстностью на провинціальныхъ сценахъ; г-жа Потоцкая, молодая, только что начинающая артистка изъ класса г. Правдива (въ школѣ г. Шостаковскаго), очень симпатична и подаетъ большія надежды. Къ слову, нашъ ей добрый совѣтъ: не увлекаться дешевыми успѣхами и не гоняться за аплодисментами, вызываемыми актерскими «штучками», къ чему имѣютъ замѣтную и весьма неодобрительную склонность нѣкоторыя изъ ея товарищей-артистокъ. Г. Медвѣдевъ — опытный и талантливый артистъ, довольно долго служившій на петербургской Императорской сценѣ. Г. Людвиговъ пользовался успѣхомъ въ провинціи и имѣетъ всѣ данныя на то, чтобы занять видное мѣсто и на столичной сценѣ. Г-жи: Глама-Мещерская, Красовская, Мартынова, Кошева, Кудрина и гг. Вязовскій, Градовъ-Соколовъ, Солонинъ, Шмитгофъ — настолько старые знакомцы московской публики, что говорить о ихъ значеніи въ труппѣ г. Корша было бы совершенно излишнимъ.
По старшинству существованія, слѣдующее за театромъ г. Корша мѣсто принадлежитъ театру Е. П. Горевой, помѣщающемся въ домѣ Ліанозова. Сама г-жа Горева извѣстна московской публикѣ по тѣмъ спектаклямъ, которые она давала заѣздами въ Москву съ случайно набранною труппой. Г-жа Горева играла тогда лишь свой репертуаръ, т.-е. себя показывала въ главныхъ роляхъ, подобно Рашель, Ристори и Сарѣ Бернаръ; остальная труппа состояла при ней только Для обстановки. Этимъ, впрочемъ, и ограничивалось сходство г-жи Горевой съ Рашель, Ристори и Сарой Бернаръ. Принимаясь за настоящую театральную антрепризу, г-жа Горева рѣшила, повидимому, вопросъ о репертуарѣ совершенно обратно тому, какъ рѣшаетъ его г. Коршъ и всякій другой обыкновенный антрепренеръ. Всѣ полагаютъ, будто надо играть лишь такія пьесы, которыя по силамъ данной труппѣ; а г-жа Горева находитъ, что нѣтъ никакого основанія сообразоваться съ силами артистовъ и что слѣдуетъ давать пьесы, ничуть не стѣсняясь такими мелочами. Открывая постоянный драматическій театръ, она заявила, что репертуаръ ея сцены будетъ, по преимуществу, «классическій», и въ теченіе сентября мѣсяца уже поставила драму Шиллера Донъ-Карлосъ, инфантъ испанскій, и комедію Мольера Мизантропъ. Г-жа Горева не одна, впрочемъ, держится вышеприведеннаго мнѣнія о независимости репертуара отъ состава труппы. Очевидно, его вполнѣ раздѣляетъ П. Д. Боборыкинъ, завѣдывавшій въ ея театрѣ «репертуарною і художественною частью». Того же мнѣніе держатся и нѣкоторые театральные критики московскихъ газетъ. Весьма желательно, конечно, ознакомить русское общество съ лучшими произведеніями литературы и искусства чужихъ странъ; но не менѣе желательно, чтобы ознакомленіе совершалось при посредствѣ хорошихъ репродукцій, будь то въ переводахъ, въ копіяхъ съ картинъ или въ сценическихъ представленіяхъ. И совсѣмъ нежелательно, по нашему мнѣнію, знакомить публику съ европейскими классика" посредствомъ воспроизведенія ихъ твореній въ формахъ, не соотвѣтствующихъ значенію и достоинству оригиналовъ. Можно, конечно, спорить о томъ, что лучше — полное незнакомство съ образцовымъ произведеніемъ или невѣрное о немъ понятіе, полученное по неудовлетворительной его репродукціи. Мы думаемъ, что лучше не имѣть никакого понятія о Рафаэлѣ, чѣмъ составить себѣ представленіе о его картинахъ по хромолитографіямъ, олеографіямъ или даже по тѣмъ копіямъ, которыя малюютъ масляный красками ремесленники-мазилки въ итальянскихъ музеяхъ. Для ознакомленія съ произведеніями великихъ художниковъ могутъ служить только гравюры знаменитыхъ мастеровъ и фотографіи. Знакомство съ произведенія" славныхъ драматурговъ должно ограничиваться чтеніемъ ихъ въ хорошихъ переводахъ тѣми, кому недоступны подлинники, до тѣхъ поръ, пока не найдется одного или нѣсколькихъ артистовъ, достаточно сильныхъ талантомъ, чтобы надлежащимъ образомъ воспроизвести одну или нѣсколько первенствующихъ ролей. Такъ поступали Рашель и Ристори, Ольриджъ, Мочаловъ, Каратыгинъ, такъ поступаютъ. Росси, Поссартъ, Барнай; то же самое пытаются сдѣлать Г. Н. Ѳедотова, М. Н. Ермолова, А. П. Ленскій, когда берутся за Шекспира и Шиллера. Но, вѣдь, это все очень большіе таланты, и воспроизводятъ они одну какую-нибудь роль. Публика такъ знаетъ, и идетъ смотрѣть не драму или трагедію, а извѣстнаго артиста или рртистку въ такой то роли. Въ труппѣ же Е. И. Горевой крупныхъ талантовъ пока не объявляется и нѣтъ даже сколько-нибудь извѣстныхъ артистовъ, кромѣ развѣ г. Петипа, игравшаго нѣкоторое время на сценѣ 4". Корша, но не особенно нравившаяся московской публикѣ. Какова бы, впрочемъ, ни была труппа, мы, все-таки, думаемъ, что нельзя давать Донъ-Карлоса, инфанта испанскаго, безъ актеровъ на роли Донъ-Карлоса и маркиза Позы, безъ принцессы Эболи, безъ короля и королевы, безъ Доминго и даже безъ герцога Альбы, какъ это дѣлается въ театрѣ г-жи Горевой.
Москвичамъ совершенно неизвѣстно имя М. М. Абрамовой, открывшей третій частный драматическій театръ въ д. Бронникова, на Театральной площади; но за то въ ея труппѣ участвуютъ хорошо извѣстные нашей публикѣ и очень ею цѣнимые артисты: г-жи Глѣбова и Рыбчинская, гг. Киселевскій, Рощинъ Инсаровъ, Соловцовъ и перешедшій съ петербургской казенной сцены г. Зубовъ, превосходный комикъ. Режиссеромъ состоитъ весьма опытный въ этомъ дѣлѣ Н/ Н. Соловцовъ. Въ газетной рекламѣ объ открытіи театра г-жа Абрамова объявила, что будетъ давать еженедѣльно пьесы Островскаго, ставить новыя пьесы оригинальныя и переводныя; о классическихъ произведеніяхъ она умолчала, и прекрасно сдѣлала. Такимъ образомъ, репертуаръ этого новаго театра будетъ, повидимому, близко подходить къ репертуару театра г. Корша, и г-жа Абрамова будетъ сражаться съ г. Коршемъ равнымъ оружіемъ. Кто побѣдитъ?… Впрочемъ, отъ всей души желаемъ, чтобы не побѣдилъ ни тотъ, ни другая. Пусть каждый дѣлаетъ свое дѣло, по мѣрѣ своихъ силъ, лишь бы оба они не заносились въ недоступныя для нихъ «классическія» выси, въ особенности же не спускались бы въ такія низины, откуда выбраться будетъ неизмѣримо труднѣе, чѣмъ попасть, при усердной конкурренціи, при усиленной погонѣ за новыми пьесами и за публикой.
Первыя новинки насъ далеко не восхитили. Въ театрѣ г. Корша шла 22 сентября въ первый разъ четырехъ-актная комедія Н. Северина (Н. И. Мердеръ), — такъ на афишѣ значится, — Насѣдка. Пьеса, надо отдать ей справедливость, прескучная. Дѣло тутъ вотъ въ чемъ: въ домѣ богатаго барина, Панова (г. Людвиговъ), молодаго вдовца съ двумя малолѣтними дѣтьми, которыхъ въ первомъ актѣ показываютъ на сценѣ, живетъ дѣвушка Катерина Марковна (г-жа Журавлева). Она въ тайнѣ питаетъ нѣжныя чувства къ Панову и замѣнила собою сиротамъ мать, не безъ надежды стать ихъ мачихой. Надежда не осуществляется, и Пановъ женится на хорошенькой, но пустой барышнѣ Лизѣ (г-жа Кошева), а «тетю Катю» проситъ остаться на прежнемъ положеніи «насѣдки» при дѣтяхъ. Конецъ перваго акта. Во второмъ дѣйствіи молодая жена Панова скучаетъ однообразіемъ деревенской жизни и отъ скуки кокетничаетъ съ гимназистомъ Митей (г. Шмиттофъ), болтающимся безъ дѣла въ качествѣ приживальщика въ усадьбѣ Панова. «Насѣдка» тетя Катя и старая дѣвица Марья Петровна, тоже приживалка (г-жа Кудрина), усердно охраняютъ «семейный очагъ» Панова, караулятъ Лизу и Митю, не даютъ имъ остаться наединѣ. Но Лиза прокрадывается я, въ отсутствіе мужа, уѣзжаетъ кататься съ гимназистомъ. Тетя Катя и Мары Петровна въ ужасѣ, не совсѣмъ понятномъ для зрителя; но полагать надо, что пожилыя дѣвицы знаютъ, что дѣлаютъ, и имѣютъ поводы приходить въ ужасъ. Пановъ вернулся, жены нѣтъ дожа; онъ разсердился. Жена вернулась, расплакалась; они помирились, расцѣловались, мужъ посадилъ Лизу къ себѣ на колѣни, потомъ повелъ вонъ со сцены. Занавѣсъ опустили. Третье дѣйствіе: ночь, садъ, гимназистъ сочиняетъ глупые стихи я сообщаетъ зрителямъ, что во время катанья онъ съ Лизой цѣловался. Мы плохо атому вѣримъ, — хвалится, должно быть, этотъ глупышъ. Но приходитъ Лиза въ бѣдой юбкѣ и ночной кофтѣ и удостовѣряетъ, что глупышъ не вралъ, — цѣлуется съ нимъ самымъ убѣдительнымъ образомъ на садовой скамейкѣ. Входитъ мужъ. Лиза проскальзываетъ въ кусты, гимназистъ убѣгаетъ, Пановъ — за нимъ. Лиза вызываетъ тетю Катю, признается въ своей «шалости», — хороша шалость! — и проситъ Катю спасти ее, сказать Панову, что это она, тетя Катя, цѣловалась тутъ съ Митькой. Такимъ способомъ спасать тетя Катя не согласна и, оставшись одна, разсуждаетъ, что этимъ ничего и нельзя достигнуть: Пановъ никогда не повѣритъ, будто она, тетя Катя, станетъ по ночамъ цѣловаться съ дряннымъ мальчишкой. Входитъ Пановъ и объясняетъ, что гонялся за негодяемъ Митькой, заподозривши его въ кражѣ персиковъ. Ничего иного ему и въ голову не приходило. Вдругъ онъ видитъ тетю Катю въ ночномъ туалетѣ съ распущенными волосами и начинаетъ хохотать, совсѣмъ по-дурацки. Не дожидаясь никакихъ объясненій и не давая Катѣ сказать ни слова, онъ рѣшаетъ, что тетя Катя съ Митькой… ха-ха-ха!… и кончаетъ тѣмъ, что выгоняетъ изъ дому стараго, вѣрнаго друга. Хорошъ гусь этотъ Пановъ! Въ четвертомъ дѣйствіи, Катя, больная отъ нервнаго потрясенія, живетъ на какомъ-то хуторѣ съ Марьей Петровной. Пріѣзжаетъ сосѣдъ Пѣтуховъ (г. Медвѣдевъ), пожилой вдовецъ, имѣющій тоже двоихъ дѣтей, и приглашаетъ Катю къ себѣ въ «насѣдки», причемъ, кстати ужь, предлагаетъ ей и свою руку. Катя въ нерѣшимости. Вбѣгаетъ Марья Петровна и сообщаетъ, что къ нимъ въ кухню явился гимназистъ Митя, избитый Пановымъ. Черезъ минуту Марья Петровна прибѣгаетъ опять объявить, что пришла Лиза, скрывающаяся отъ мужа изъ опасенія, какъ бы онъ и ее не поколотилъ за то, что засталъ ее цѣлующеюся съ Митей. Еще немного погодя приходитъ и Пановъ изливать передъ тетей Катей свое отчаянье по поводу того, ч что его жена цѣлуется съ Митькой… Тутъ ужь ему не до смѣха. Тетя Катя говоритъ, что это ничего, что Лиза цѣловалась такъ только, по молодости лѣтъ, и приводитъ Лизу. Пановъ убѣждается доводами Кати, заключаетъ жену въ объятія и проситъ Катю забрать его дѣтей къ себѣ въ «гнѣздо»; о томъ же проситъ ее и Пѣтуховъ. Катя соглашается взять оба выводка; она вполнѣ счастлива, ибо она «насѣдка».
Пьеса кончена, и зритель остается въ недоумѣніи, для чего написана и изображена эта неправдоподобная исторія? Неужели для того, чтобы показать, какъ глупо сдѣлалъ помѣщикъ Пановъ, женившись на легкомысленной Лизѣ и не оцѣнивши такого сокровища, какъ положительная и добродѣтельная «насѣдка» Катя? Но какое же намъ дѣло до того, на комъ женился какой-то глупый помѣщикъ и на комъ могъ онъ жениться, но не соблаговолилъ этого сдѣлать? Изъ этого, вѣдь, ровно ничего дурнаго не вышло: добродѣтельная Катя очень довольна своею судьбой; глупый Пановъ счастливъ тѣмъ, что его глупая Лиза не убѣжала съ глупымъ гимназистомъ, а опять цѣлуется съ нимъ, своимъ законнымъ супругомъ, и будетъ опять сидѣть у него на колѣняхъ, какъ только они останутся вдвоемъ; глупая Лиза въ восторгѣ отъ того, что ее не поколотили, что несносныхъ «старыхъ дѣвъ» она сбыла вонъ изъ дому, вмѣстѣ съ чужими ребятишками, что некому будетъ за нею подсматривать и мѣшать ей цѣловаться съ кѣмъ захочется потихоньку отъ мужа, — цѣловаться же она непремѣнно будетъ, — въ этомъ никто не сомнѣвается; глупый сосѣдъ Пѣтуховъ доволенъ тѣмъ, что сбылъ своихъ малолѣтковъ въ гнѣздо чужой «насѣдки»; всѣхъ довольнѣе, конечно, глупый Митька, такъ какъ Пѣтуховъ отправляетъ его на свой счетъ въ университетъ, по просьбѣ Кати; глупая приживалка Марья Петровна довольна тѣмъ, что всѣ довольны, что все отлично устроилось. Чего же лучше? Всѣмъ хорошо, и все это такъ прекрасно устроилось потому только, что Лиза потихоньку цѣловалась съ гимназистомъ. Найди она себѣ цѣловальщика поумнѣе и посерьезнѣе, изъ этого могъ бы выйти преплачевный скандалъ: серьезный цѣловальщикъ не позволилъ бы мужу стегать себя хлыстомъ, а могъ бы серьезно сказать: «Къ вашимъ услугамъ, г. Пановъ, часъ, мѣсто и все прочее». Если бы Лиза совсѣмъ ни съ кѣмъ не цѣловалась, она, во-первыхъ, лишила бы себя большаго удовольствія; во-вторыхъ, пасынковъ на чужія руки не свалила бы, дѣтей Пѣтухова къ «насѣдкѣ» не пристроила бы, Митьку въ университетъ не отправила бы, съ тетей Катей денно и нощно ругалась бы, мужа съ нею ссорила бы… Однимъ словомъ, всѣмъ было бы прескверно, если бы Лиза не цѣловалась съ гимназистомъ, а, слѣдовательно, прекрасно она сдѣлала, что съ нимъ цѣловалась, ибо сіе послужило на пользу общественную и даже государственную, такъ какъ изъ шалопая Митьки выйдетъ, быть можетъ, современемъ порядочный человѣкъ и дѣти Панова и Пѣтухова получатъ доброе воспитаніе у хорошей «насѣдки». Вотъ какія плодотворныя мысли оставляетъ въ умахъ зрителей комедія г-жи Мердеръ, передѣланная «изъ повѣсти г. Михайлова, носящей то же названіе — Насѣдка. О таковой передѣлкѣ на афишѣ не заявлено, и передъ публикой пьеса сошла за оригинальное произведеніе г-жи Мердеръ.
Пьеса поставлена очень хорошо, и артисты сдѣлали, съ своей стороны, все, что можно было сдѣлать изъ такой плохой вещи, даже немного больше того, что слѣдуетъ дѣлать въ подобныхъ случаяхъ. Въ особенности старалась г-жа Кудрина, но, къ сожалѣнію, не соблюла надлежащей мѣры и переиграла, увлекшись апплодисментами и вызовами за такія „штучки“, которыя граничатъ съ шутовствомъ. Артисты прибѣгаютъ иногда къ шаржу ради спасенія дрянныхъ пьесъ; но дѣлать этого, все-таки, никогда не слѣдуетъ и ни съ какими цѣлями. Нельзя унижать искусство и достоинство артиста на потѣху праздной, невѣжественной толпы, гогочущей, хлопающей и вызывающей актера, съумѣвшаго грубою выходкой угодить ея низменнымъ инстинктамъ. Уважающій себя артистъ долженъ всегда помнить, что онъ служитель искусства, а не публики, и, въ особенности, не слуга и потѣшникъ извѣстной ея части; истинный артистъ долженъ играть, а не подыгрываться подъ вкусы того большинства, которое не понимаетъ различія между комизмомъ и шутовствомъ. Мы говоримъ эти горькія слова не по адресу г-жи Кудриной, лишь немного переигравшей въ роли Марьи Петровны. Мы говоримъ ихъ, обращаясь ко всѣмъ артистамъ, гоняющимся за дешевымъ и непрочнымъ успѣхомъ, и не къ однимъ только артистамъ, ибо артисты способны переигрывать, сами увлекшись ролью; мы, въ особенности, обращаемся къ режиссерамъ, обязаннымъ сдерживать излишній пылъ увлекающихся артистовъ; мы обращаемся къ тѣмъ антрепренерамъ, которые ради сборовъ не стѣсняются иногда превращать театры въ балаганы, и, наконецъ, мы говоримъ это авторамъ, ставящимъ артистовъ слишкомъ часто въ невозможность избѣжать шаржа, такъ какъ шаржъ, — комическій или драматическій, все равно, — составляетъ основную сущность самой роли.
Театръ г-жи Горевой открылся Грозою Островскаго, изуродованною во всѣхъ отношеніяхъ. Не знаешь, право, съ чего начать! Начнемъ съ самой грозы, — блеснула молнія, да такъ и застыла блестящимъ зигзагомъ на декораціи минутъ на пять. Вышло довольно смѣшно. Явился Кулигинъ, показываетъ Борису декорацію и патетически расхваливаетъ видъ; а на декораціи изображенъ унылый-преунылый пустырь. И это смѣшно. Идутъ по этому пустырю обыватели и обывательницы; ничего себѣ, всѣ люди, какъ люди, — одѣты чисто, по городски. Вдругъ являются двѣ ряженыхъ, Катерина и Варвара Кабанова, въ костюмахъ XVII вѣка, скопированныхъ съ картины Маковскаго Свадебный пиръ, за ними Кабаниха, загримированная вѣдьмой, съ ней — Тихонъ въ шутовскомъ цилиндрѣ, несомнѣнно, пришпиленномъ къ парику, иначе онъ свалился бы при малѣйшемъ движеніи. Вышло очень смѣшно… Заговорила Варвара (г-жа Славина), — оказалось еще смѣшнѣе: она заговорила не по-русски, а какимъ-то вето бѣлорусскимъ, не то южно-русскимъ говоромъ съ невѣроятнѣйшимъ акцентомъ. Продѣлали актеры свиданіе въ третьемъ дѣйствіи и въ заключеніе пустились плясать — г-жа Славина на горкѣ, а г. Рутковскій, изображавшій Кудряша, — на авансценѣ, да въ присядку… Это вышло уже не смѣшно, а еще того хуже. Г. Варравинъ, въ роли Бориса, поражалъ своею автоматичною безстрастностью и всѣхъ привелъ въ крайнее удивленіе, какъ это могла влюбиться Катерина въ такого непривлекательнаго человѣка? Г-жа Свободина-Барышова очень недурно провела сцену признанія; во вся роль Катерины ей рѣшительно не удалась. Слова мы слышали мѣщанскія, а сказаны они были тономъ барышни; слышать-то мы слышимъ, что говоритъ г-жа Свободина-Барышова, только это насъ ни мало потрогаетъ, искренности нѣтъ, простоты нѣтъ, и никому ни капельки отъ ея разговоровъ не жутко, никому не „страшно за человѣка“. Г. Каменскій сдѣлалъ изъ Тихона чуть-чуть только не дурачка, тогда какъ Тихонъ совсѣмъ не глупъ, а только покоренъ матери.
Донъ-Карлосъ, инфантъ испанскій, пришелся, конечно, не по силамъ труппѣ г-жи Горевой. Тутъ даже и не смѣшно уже, было, а жалко смотрѣть на актеровъ и актрисъ, волею злаго рока переряженныхъ въ испанскихъ грантовъ, въ инфанта, короля, королеву, принцессу, въ герцога Альбу, въ маркиза Позу, въ монаховъ и въ пажей… Въ составѣ этой труппы есть, несомнѣнно, очень хорошіе артисты и весьма достойные люди, за что же ихъ рядить… въ испанцевъ? Конечно, тутъ ужь ровно не причемъ артисты, и говорить намъ объ игрѣ ихъ не приходится, — не по своей же, въ самомъ дѣлѣ, охотѣ они „раздѣлывали въ лоскъ“ драму Шиллера. Всѣ отлично понимаютъ, что не они „испанствуютъ“, — „испанитъ“ ихъ нужда, и рядятъ ихъ, и переряживаютъ въ неподходящіе костюмы контракты, штрафы, неустойки. Эхъ, нужда, нужда актерская! Ея-то публикѣ не видно, публикѣ нѣтъ дѣла до нея, и зрители хохочутъ отъ души надъ тѣмъ, какъ иногда „испанцы“ изъ кожи лѣзутъ вонъ… А спросить бы этихъ грандовъ и грандессъ, монаховъ и пажей, имъ-то каково на потѣху выходить изъ-за прихоти или изъ-за разсчета антрепренера? Сказать по правдѣ, всѣхъ больше жалко намъ „пажей“. Съ балетныхъ, оперныхъ и опереточныхъ примѣровъ завелся у насъ престранный обычай въ пажи рядить непремѣнно женщинъ. Въ опереткахъ и въ балетахъ продѣлывается это для цѣлей особливыхъ, не имѣющихъ ничего общаго съ драматическимъ искусствомъ. Въ операхъ это дѣлается по необходимости, обусловливаемой извѣстною партіей, недоступной голосовымъ средствамъ мужчинъ, не принадлежащихъ къ папскому хору въ Римѣ. Но мы рѣшительно не понимаемъ, чѣмъ можетъ быть объяснено и оправдано сохраненіе на драматическихъ сценахъ нелѣпаго и уродливаго обычая наряжать пажами женщинъ, и иногда даже очень полныхъ женщинъ. При постоянно развивающейся, похвальной заботѣ дирекцій о наибольшей естественности, правдивости и исторической вѣрности постановки пьесъ, болѣе чѣмъ странно видѣть ряженныхъ въ пажи актрисъ.
Въ Мизантропѣ у г-жи Горевой очень хороши костюмы и парики, а Мольеровскаго Мизантропа мы, все-таки, не видали. Альцестъ, въ исполненіи г. Петипа, былъ крикуномъ и воителемъ, а не мизантропомъ. Селимена („г-жа Св.-Барыіи.“, — какъ престранно напечатано на афишѣ) прекрасно читала стихи, но живаго образа увлекательной и легкомысленной женщины не создала. Г-жа Петипа, въ роли Эліанты, стихи говорила „прозой“, что звучало совершеннымъ диссонансомъ, и была красивою севрскою куколкой больше, чѣмъ нѣжною и сердечною дѣвушкой. Интересный типъ великосвѣтской ханжи, Арсинои, совсѣмъ не удался г-жѣ Бѣльской. Всѣхъ ближе къ замыслу Мольера подошелъ, по нашему мнѣнію, г. Варшавскій-Долипъ. Въ общемъ, отъ знаменитой комедіи Мольера, переданной прекрасными стихами В. Курочкина, публика претерпѣла скуку изрядную и отнюдь не по винѣ исполнителей, а просто потому, что все это намъ совершенно чуждо, слишкомъ далеко отъ насъ и можетъ представлять лишь интересъ исторически-литературный.
Первою крупною новинкой изъ оригинальныхъ пьесъ въ театрѣ г-жи Горевой шла драма въ 4 дѣйст. и въ 5 картинахъ К. В. Назарьевой, Тревожное счастье. Мы назвали эту пьесу „оригинальною“ потому только, что она не переведена съ иностраннаго языка, а представляетъ собою передѣлку изъ повѣсти, о чемъ, впрочемъ, не заявлено на афишѣ. Тѣмъ не менѣе, сомнѣнія быть не можетъ въ томъ, что весь сюжетъ драмы и нѣкоторыя сцены цѣликомъ, чуть не слово-въ-слово, списаны съ романа того же автора и подъ тѣмъ же заглавіемъ, напечатаннаго во 2, 3 и 4 книжкахъ журнала Наблюдатель за 1884 г. Заимствованія авторами сюжетовъ, хотя бы и изъ своихъ же собственныхъ повѣстей, слѣдовало бы, по нашему мнѣнію, непремѣнно оговаривать въ афишахъ и объявленіяхъ, и безусловно необходимо дѣлать это въ тѣхъ случаяхъ, когда произошло заимствованіе изъ чужаго произведенія. При этомъ очень желательно бы было имѣть и указанія, откуда именно заимствованъ сюжетъ пьесы, дабы отклонить всякіе поводы къ недоразумѣніямъ и пререканіямъ. До представленія драмы г-жи Назарьевой мы не читали ея романа Тревожное счастье, а, между тѣмъ, сюжеіъ пьесы намъ показался необыкновенно знакомымъ, — настолько знакомымъ, что мы далеко до окончанія пьесы знали уже всѣ подробности развязки. Мы стали припоминать и припомнили, что нѣсколько лѣтъ тому назадъ читали нижеслѣдующую исторію: жила-была крестьянка Катерина. Отъ невыносимаго распутства и тиранства мужа она бѣжала съ паспортомъ вдовой солдатки, носившей тоже имя Катерины. Послѣ нѣкоторыхъ странствованій она попала въ какой-то городъ и нанялась тамъ служительницей въ больницу. Смотритель изъ отставныхъ унтеръ-офицеровъ полюбилъ скромную и добрую работницу, она его тоже полюбила, и они повѣнчались. На бѣду счастливыхъ супруговъ, въ больницу попалъ захворавшій въ дорогѣ мужикъ, односелецъ Катерины. Оправившись отъ болѣзни, онъ узналъ Катерину, сталъ дѣлать какія-то вымогательства, подъ угрозою доноса, наконецъ, за что то разозлился и на самомъ дѣлѣ заявилъ полиціи, что Катерина бѣглая и двумужница. Явилась полиція. Катерина, по первому слову, призналась во всемъ. Ее посадили въ острогъ, судили, на судѣ выяснилось, что вѣнчалась она со вторымъ мужемъ въ то время, когда ея первый мужъ умеръ уже на родинѣ. Катерину оправдали и супруги зажили опять пресчастливо. Таковъ небольшой Очеркъ изъ народной жизни П. А. Захаровича, напечатанный подъ названіемъ Съ чужимъ паспортомъ въ Газетѣ Гатцука въ 1883 г., въ №№ 31 и 32. Слово-въ-слово такова же фабула драмы г-жи Назарьевой Тревожное счастье, только дѣйствіе происходитъ не въ крестьянской средѣ, а въ „сюртучной“ и въ Петербургѣ. Разница между разсказомъ г. Захаровича и драмой г-жи Назарьевой заключается еще въ томъ, что Катеринѣ даетъ чужой паспортъ какая-то добрая сосѣдка, а героиня драмы обмѣниваетъ свой паспортъ на паспортъ случайной спутницы, скоропостижно умершей, точь-въ-точь какъ въ романѣ г. Ахшарумова Чужое имя. Катерина г. Захаровича выходитъ вторично замужъ во „вдовьему“ паспорту; героиня романа и драмы г-жи Назарьевой вступаетъ во второй бракъ по паспорту „дѣвицы“, и ея второй мужъ не подозрѣваетъ нѣкотораго несоотвѣтствія между документомъ и его предъявительницей. Если бы онъ заподозрилъ что-либо, служащее не къ авантажу дѣвушки, вышедшей за него замужъ, дѣло приняло бы совсѣмъ другой оборотъ. Стало быть, героиня г-жи Назарьевой обманула втораго мужа не въ томъ только, что назвалась чужимъ именемъ, но и еще кое-въ-чемъ. Г. Захаревичъ поступилъ предусмотрительнѣе г-жи Назарьевой, снабдивши свою Катерину вдовьимъ паспортомъ. Да и вообще все разсказанное г. Захаровичемъ весьма возможно въ крестьянскомъ быту; отъ очерка Съ чужимъ паспортомъ вѣетъ правдой, такъ и кажется, что въ основѣ его лежитъ быль. Въ романѣ и въ драмѣ г-жи Назарьевой чувствуется на каждомъ шагу фальшь, неловкая выдумка и натяжка. Героиня убѣжала отъ злаго деспота-мужа, а въ рукахъ ея оказывается „видъ на жительство“, которымъ она обмѣнивается съ умершею спутницей. Откуда же у нея взялся этотъ „видъ“? Крестьянка Катерина, ушедши верстъ за 300 въ чужую губернію, можетъ воображать, что зашла за тридевять земель, гдѣ ее никто не отыщетъ и не узнаетъ, и на самомъ дѣлѣ такъ это и можетъ случиться. Жена состоятельнаго помѣщика, убѣжавши отъ мужа, едва ли можетъ разсчитывать прожить всю жизнь „инкогнито“ въ Петербургѣ; для этого ей дѣйствительно надо удрать въ какое-нибудь тридесятое царство или забиться въ такую глушь, до которой хоть сто лѣтъ скачи — не доскачешь. А замужняя дѣвица г-жи Назарьевой не думаетъ скрываться: она на курсы ходитъ, — на курсы, гдѣ собираются женщины и дѣвушки изъ всѣхъ закоулковъ Россіи; по окончаніи курсовъ, она опять-таки не прячется, а ищетъ мѣста, поступаетъ учитеньницей въ богатый домъ, гдѣ живутъ открыто; съ новымъ мужемъ она путешествуетъ за границей, гдѣ толчется народъ со всѣхъ концовъ нашего отечества. Всякій скажетъ: да, вѣдь, эта дама, должно быть, объ двухъ головахъ, — всякій удивится, какъ это она такъ долго по свѣту гуляла безнаказанно. Попавшись въ руки шантажисту, она мужа систематически обворовываетъ… Ее въ острогъ сажаютъ, мужъ, богатый фабрикантъ, сидитъ, сложа руки, не наводитъ никакихъ справокъ, которыя сразу разрѣшили бы и устранили „юридическій“ вопросъ о двумужничествѣ. Слѣдователь, съ своей стороны, не находитъ нужнымъ ни собрать справки о побѣгѣ отъ перваго мужа, о подмѣнѣ паспорта, ни допросить этого перваго мужа. Поступи слѣдователь такъ, какъ онъ обязанъ поступить по закону, все дѣло разъяснилось бы очень скоро и совершенно измѣнились бы поводы къ преданію суду. Оправданная, благодаря счастливой случайности, героиня кидается въ объятія мужа, обманутый „во всѣхъ статьяхъ“ мужъ радостно принимаетъ выпущенную изъ острога жену. Умилительная картина! Больничный унтеръ г. Захаревича могъ такъ поступить, и Катерина тоже, и счастье ихъ могло возстановиться. Они люди простые и отношенія ихъ не усложнялись въ такой мѣрѣ, какъ взаимныя отношенія героевъ драмы. Впрочемъ, что же еще распространяться объ этомъ! И безъ того достаточно ясно, что вся эта исторія — сплошная нелѣпость и несодѣянность. Изображенный въ ней совершенно исключительный и неправдоподобный случай никакого вопроса не возбуждаетъ, не разъясняетъ и не рѣшаетъ, и ровно ничего не доказываетъ.! Пьеса была разыграна не дурно.
„Новый драматическій театръ“ М. М. Абрамовой открылся 8 сентября старою, превосходною комедіей Островскаго На всякаго мудреца довольно простоты; на второмъ представленіи шла его же комедія Бѣшеныя деньги. Г-жа Абрамова совсѣмъ новичекъ въ театральномъ дѣлѣ; но далеко не новичекъ режиссеръ труппы г. Соловцовъ, не новички и первенствующіе въ ней артисты. Съ первыхъ же представленій на этой сценѣ установился совершенно особливый тонъ, ясно свидѣтельствующій о присутствія тугъ силы, которая даетъ единство и гармонію, необходимыя условія дружнаго исполненія сложной сценической задачи. Эта связующая и вдохновляющая труппу сила исходитъ не изъ режиссерскаго только кабинета и не изъ директорскаго, хотя режиссеръ и директоръ суть, несомнѣно, главные дѣятели въ созданіи такой силы. Но возникаетъ она и живетъ на сценѣ вѣрою артистовъ въ дѣло, увѣренностью въ себѣ, въ товарищахъ и въ людяхъ, стоящихъ во главѣ дѣла. Если труппа съумѣетъ удержать, укрѣпить и еще возвысить усвоенный ею на первыхъ порахъ тонъ достоинства и уваженія къ искусству, безъ заигрываній съ публикой, тогда мы скажемъ, что не напрасны были привѣтствія, которыми московская публика встрѣтила открытіе „новаго драматическаго театра“ г-жи Абрамовой. Въ первой изъ вышеназванныхъ комедій мы, съ особеннымъ удовольствіемъ, отмѣтимъ превосходное исполненіе г. Рощинымъ-Инсаровымъ роли Глумова. Жаль, что въ комедіи Бѣшеныя деньги роль Глумова была поручена другому актеру, г. Самойлову Мичурину. Въ обѣихъ комедіяхъ — одинъ и тотъ же Глумовъ, недаромъ авторъ оставилъ ему тѣ же имя я отчество; въ Бѣшеныхъ деньгахъ изображенъ дальнѣйшій ходъ временъ „новѣйшихъ мудреца“ въ погонѣ за положеніемъ и состояніемъ. И роль эту долженъ играть тотъ же актеръ и съ тѣмъ же гримомъ. Г. Рощинъ-Инсаровъ замѣтно развиваетъ свой талантъ, обѣщающій въ недалекомъ будущемъ очень, очень многое, если только г. Рощинъ не увлечется успѣхомъ и не измѣнитъ тону, о которомъ мы только что говорили. Г. Киселевскій былъ очень хорошъ въ роли генерала и еще лучше, неподражаемъ въ роли Телятева, въ Бѣшеныхъ деньгахъ. Г. Зубовъ въ роляхъ Кучумова и дяди Глумова сразу привлекъ къ себѣ всѣ симпатіи московской публики. Говорить подробно объ исполненіи двухъ комедій Островскаго, какъ бы мы желали, намъ препятствуетъ недостатокъ мѣста.
19 сентября была поставлена въ первый разъ трехъактная комедія А. Ф. Ѳедотова Итоги прошлаго, фабула которой заимствована, какъ это значится на афишѣ. Фабула заключается въ нижеслѣдующемъ: докторъ Петровъ (г. Чарскій) лѣтъ пятнадцать живетъ съ Екатериною Ивановной (г-жа Агранова), которую всѣ считаютъ его законною женой, въ чемъ не сомнѣваются я ихъ двое дѣтей, гимназистъ Вася (г. Синельниковъ), кончающій курсъ, и гимназистка Соня (г. Лола), живая, милая дѣвочка. Но Петровъ не вѣнчанъ съ Екатериною Ивановной. Этого не подозрѣваетъ даже другъ Петрова, архитекторъ Кирѣевъ (г. Гусевъ), старый холостякъ и добрякъ. Къ этому архитектору, у котораго на дачѣ живутъ Петровы, пріѣзжаетъ старинный знакомый Кирѣева, Турскій (г. Киселевскій), постоянно живущій въ Ташкентѣ. Гймназисту Васѣ предстоитъ получить дипломъ, а, стало быть, и узнать изъ него о незаконности своего рожденія. Чтобы отклонить отъ юноши столь ужасное открытіе, Петровъ хочетъ жениться на матери Васи и этимъ способомъ узаконить дѣтей. Петровъ давно бы это сдѣлалъ, въ то время, когда у нихъ родилась дочь; но тутъ-то открылось, что у Екатерины Ивановны еще до знакомства съ Петровымъ былъ сынъ, этотъ самый Вася. Докторъ взялъ Васю, воспиталъ его какъ роднаго сына, только о законномъ бракѣ съ тѣхъ поръ уже и помина не было. Появленіе на сценѣ Турскаго подсказываетъ зрителю, что онъ-то и есть настоящій отецъ Васи и что изъ-за этого юноши долженъ произойти конфликтъ между двумя отцами. Конфликтъ, дѣйствительно, происходитъ и кончается въ пользу Петрова отказомъ Турскаго отъ какихъ бы ни было притязаній на Васю. Турскій удаляется обратно въ Ташкентъ оплакивать свое холостое сиротство; Петровъ ѣдетъ вѣнчаться, чтобы узаконить дѣтей, и дѣлаетъ это, все-таки, потихоньку отъ нихъ. Мысль пьесы такая: не тотъ отецъ дѣтямъ, кто далъ имъ жизнь, а тотъ, кто вложилъ въ нихъ сознаніе духовной жизни, — тотъ, чьи они дѣти по духу. Это такъ и очень хорошо; пьеса же г. Ѳедотова совсѣмъ не хороша. На юридическую въ ней ошибку было уже указано газетами: узаконеніе дѣтей посредствомъ брака родителей допускается французскими законами, а по русскимъ законамъ, напротивъ, такой бракъ является почти непреодолимымъ препятствіемъ къ узаконенію дѣтей. Заимствованіе сдѣлано г. Ѳедотовымъ слишкомъ точно, и, вслѣдствіе этого, вся пьеса оказывается невѣрно построенною, — построенною на очевидномъ недоразумѣніи. Заимствуя мысль и основу фабулы, слѣдовало передѣлать пьесу по-настоящему на русскіе нравы и обычаи. Разыграна пьеса прекрасно, въ особенности хороша была г-жа Глѣбова, взявшая на себя вводную роль вдовы Стромиловой, тоскующей о томъ, что у нея нѣтъ дѣтей. Г. Чарскій съ большимъ чувствомъ и тактомъ провелъ трудную роль доктора. Пьеса успѣха не имѣла потому, главнымъ образомъ, что на зрителей она производитъ впечатлѣніе чего-то совершенно ненужнаго, а такое впечатлѣніе, неминуемо, родитъ равнодушіе и скуку, какими бы хорошими словами ни пытался растрогать насъ авторъ.
29 сентября объявился новый драматургъ, Н. О. Ракшанинъ, съ пятиактною драмой На встрѣчу счастья, но драматургу этому не посчастливилось. Превосходное исполненіе не спасло пьесы и ея автора. Актеровъ вызывали много и апплодировали имъ дружно; когда же появился на сценѣ авторъ, то неодобреніе нѣкоторой части публики выразилось въ слишкомъ рѣзкой, по нашему мнѣнію, формѣ. Вообще, не слѣдовало бы „автора“ выходить на вызовы, если таковые не совсѣмъ дружны и противъ нихъ слышатся шипящіе протесты.
Малый театръ началъ серію своихъ новинокъ „пьесой изъ народной жизни“ Владиміра Александрова Въ селѣ Знаменскомъ. По образцу французскихъ драматурговъ, авторъ назвалъ свои сцены изъ деревенскаго быта „пьесой“; противъ этого ничего возразить нельзя, такъ какъ произведеніе г. Александрова — не драма и не комедія, а слово „пьеса“, ничего и бою не опредѣляетъ, какъ не опредѣляетъ собою ничего заглавіе и содержаніе этой „пьесы“. На самомъ дѣлѣ, мало ли что происходило въ селѣ Знаменскомъ, мало ли что можетъ тамъ произойти такого, изъ чего умѣлый человѣкъ найдетъ возможнымъ сдѣлать драму или комедію; а сюжетовъ для „пьесъ“ такъ и совсѣмъ не оберешься, особливо въ большихъ базарныхъ селахъ, стоитъ только поближе познакомиться… — вы думаете читатель, съ народнымъ бытомъ? Нѣтъ, это не особенно нужно, — для это то необходимо познакомиться съ мѣстнымъ становымъ или съ исправна комъ, всего же лучше — съ судебнымъ слѣдователемъ, сойтись съ кѣмъ нибудь изъ нихъ настолько, чтобы добраться до ихъ шкафовъ съ „дѣлами“. Исполнить это не мудрено. А разъ добрался до такого кладезя „народной“ жизни, изъ него и почерпай… Въ мѣсяцъ изъ любаго такого кладезя можно начерпать сюжетовъ на всю свою предбудущую драматургію. Повидимому, г. Александровъ такъ и поступилъ, и зачерпнулъ на первый разъ „дѣло о сокрытіи Григорьемъ Субботинымъ приводнаго кремня, украденнаго у купца Жиркова“. Это-то самое дѣло г. Александровъ раздѣлалъ въ четыре акта и преподнесъ публикѣ въ видѣ „пьесы“. Въ дѣйствительности, у „молодаго купца“ Жиркова (г. Рыбаковъ) никто ремня не воровалъ, а ухаживаетъ „молодой купецъ“ за крестьянскою дѣвушкой Матрешей (г-жа Ермолова); ухаживаетъ онъ, главнымъ образомъ, черезъ посредничество „молодой вдовы, солдатки“ Марьи (г-жа Никулина), и при содѣйствіи волостная писаря (г. Садовскій). Дѣвушка на ухаживанія молодаго купца и на уговоры молодой солдатки не сдается; она невѣста Григорья (г. Горевъ), служащаго на заводѣ машинистомъ. Они любятъ другъ друга. Солдатка Марья любитъ того же Григорья, а потому, для устраненія соперницы, усердной» могаетъ ухаживанію за Матрешей Жиркова. Всѣхъ лицъ, участвующихъ и пьесѣ, не перечтешь, — ихъ тьма тьмущая, въ глазахъ даже рябить отъ нихъ; между ними вертится и занимаетъ видное мѣсто пьяный кузней Рябушкинъ (г. Правдинъ). Такъ вотъ, купецъ, солдатка и писарь сговариваются подложить въ ригу Григорья машинный ремень и обвинить жениха Матреши въ сокрытіи краденаго. Григорья посадятъ въ острогъ и тогда имъ легче будетъ управиться съ несговорчивою дѣвушкой. Такъ это все и дѣлается: Григорья сажаютъ въ волостную арестантскую до пріѣзда слѣдователя; солдатка заманиваетъ Матрешу къ купцу. Увидавши обманъ, Матреша хочетъ бѣжать, — дверь заперта. На выручку дѣвушки влѣзаетъ въ окно пьяный кузнецъ; въ дверь врывается убѣжавшій изъ арестантской Григорій и жестоко укоряетъ невѣсту въ измѣнѣ, грозитъ изувѣчить струсившаго купца. Прибѣгаютъ рабочіе, вяжутъ Григорья и водворяютъ обратно въ арестантскую. Пріѣзжаетъ слѣдователь и производитъ слѣдствіе въ волостномъ правленіи. Рѣшено Григорья отправить въ острогъ. Бабы и дѣвки начинаютъ уже выть по несчастномъ Григорьѣ. Вдругъ солдатка Марья требуетъ отъ купца, чтобы онъ простилъ Гришу, прекратилъ бы дѣло. Купецъ отвѣчаетъ, что это уже не въ его власти. Тогда Марья заявляетъ слѣдователю, что ремень она подложила по наущенію и уговору Жиркова и писаря. Слѣдователь отпускаетъ Григорья на поруки и приказываетъ засадить купца и писаря. Добродѣтель торжествуетъ, порокъ ввергнутъ въ кутузку, всѣ обнимаются, ликуютъ, собираются идти въ кабакъ и достойно отпраздновать торжество добродѣтели. Декораціи восхитительны своею правдивостью; костюмы похожи на настоящіе мужичьи; крестьянскія слова и цѣлыя фразы записаны авторомъ весьма тщательно и точно; за кулисами и на сценѣ играютъ на гармоникѣ совсѣмъ по-деревенски; г-жа Владимірова «горланитъ» пѣсню, какъ подобаетъ крестьянской дѣвкѣ; декораторскаго и режиссерскаго старанія положено много; вся постановка сдѣлана образцово… Пьеса же вышла, все-таки, не изъ «народной жизни», не крестьянская, а — «пейзанская». Казалось бы, все — такъ, анъ нѣтъ, не такъ. Надо полагать, что мало списать, срисовать и сфотографировать, мало найти въ шкафу «кладезь» деревенской уголовщины для того, чтобы писать пьесы изъ народнаго быта. Для этого необходимо проникнуть въ глубину тѣхъ источниковъ, которыми питаются подобные «кладези»; необходимо усвоить себѣ не внѣшность деревенскаго быта, а тотъ духъ, которымъ живетъ народъ; необходимо самому жить тою же жизнью и отъ того же духа, умомъ и сердцемъ слиться съ народомъ и тогда только браться изображать народъ. Русскій народъ нельзя ни узнать, ни понять, если не чувствуешь душою, всѣмъ существомъ своимъ такъ именно, какъ чувствуетъ народъ всѣ радости и всѣ невзгоды жизни. Такого-то чувства и нѣтъ у г. Александрова. А потому, несмотря на «документальность» пьесы, публика остается невозмутимо-холодною передъ этою «ременною» драмой. Никого она не трогаетъ за душу; отъ нея вѣетъ этнографическимъ и канцелярскимъ холодомъ, который сказывается даже въ игрѣ нашихъ первоклассныхъ артистовъ Малаго театра, необычайно чуткихъ ко всему, что настоящее и что поддѣльное, какою бы внѣшностью это ни было прикрыто. Что же, однако, хотѣлъ сказать и доказать г. Александровъ своею «пьесой»? Какую «злобу» деревенской жизни раскрылъ авторъ передъ обществомъ? Что фабрика развращаетъ деревню? Да, развращаетъ; но, во-первыхъ, это совсѣмъ не ново; во-вторыхъ, пьеса г. Александрова этого не показываетъ и не доказываетъ. Невѣста Григорья, Матреша, избѣжала развращающаго вліянія фабрики и не поддается на всѣ ухаживанія и обольщенія молодаго, богатаго купца фабриканта. Молодая дѣвка Устя (г-жа Владимірова), невѣста Матрешина брата, очень бойкая, даже слишкомъ бойкая въ исполненіи г-жи Владиміровой, ни въ чемъ дурномъ не замѣчена. На Григорья фабрика не оказала пагубнаго вліянія: онъ — машинистъ «безъ страха и упрека»; Антонъ, женихъ Усти, прекраснѣйшій малый; старшина и урядникъ — очень хорошіе люди; кузнецъ Бабушкинъ пьяница, но добрый и честный мужикъ; старухи, мать Матреши и мать Григорья, ругаются между собою, но обѣ — препочтенныя бабы. Солдатка Марья представляетъ изъ себя деревенскую «dame aux camélias», — на то она солдатка; и фабрика тутъ не причемъ… Гдѣ же «развращающее» вліяніе фабрики? А, вѣдь, оно существуетъ въ дѣйствительности я губитъ деревню, только чѣмъ и какъ, — вотъ этого-то не понялъ г. Александровъ; за деревьями онъ лѣса не разсмотрѣлъ и намъ показалъ совсѣмъ обратное тому, что хотѣлъ показать. Что же касается уголовщины, происшедшей въ селѣ Знаменскомъ, то она не имѣетъ никакого отношенія къ фабрикѣ и ея вліянію на деревню и свидѣтельствуетъ лишь о томъ, Что изъ обильнаго «кладезя» можно вытащить случайно попавшій туда ремень. Въ настоящей жизни фабрика есть страшная сила, а фабрикантъ-владѣлецъ того «купона», который все купилъ и все купитъ, которому все покорно, передъ которымъ всѣ утрачиваютъ свое человѣческое достоинство и никто не смѣетъ ни голоса поднять, ни головы. Въ пьесѣ же г. Александрова «молодой купецъ» Жирковъ такъ плохъ, что его всѣ походя ругаютъ, не только доблестный машинистъ Григорій, но даже пьяный кузнецъ Рябушкинъ, и не только ругаютъ, но бьютъ, — бьютъ дѣвки на улицѣ, добродѣтельная Матрена даетъ ему пощечину при всемъ честномъ народѣ, парни обѣщаютъ ему ребра переломать; его собственный прикащикъ угрозою вынуждаетъ его дать корову; пьяный кузнецъ к Григорій врываются въ домъ къ фабриканту и если не бьютъ Жиркова, то лишь потому, что слишкомъ много болтаютъ обличительныхъ словъ… Гдѣ же сила фабрики, фабриканта и его «купона»? Стало быть, нѣтъ такой силы, — тогда и толковать объ этомъ не стоило. А въ дѣйствительности-то она существуетъ; только г. Александровъ изъ-за маленькой уголовщины не видалъ большаго чудовища, давящаго деревню. Обращаясь къ отдѣльнымъ лицамъ пьесы, мы видимъ, что всѣ они сдѣланы по давнымъ-давно знакомымъ рецептамъ на добродѣтель и на злокозненность, на купца и на пропойцу, помощью коего торжествуетъ добродѣтель. Ни въ одномъ изъ дѣйствующихъ лицъ пьесы не мелькаетъ ни проблеска оригинальности, ни черточки типичности…
Начало сезона, столь обильное новыми пьесами, какъ видитъ читатель, не можетъ быть названо утѣшительнымъ. Посмотримъ, что-то дастъ намъ октябрь мѣсяцъ.