СОВРЕМЕННАЯ ХРОНИКА РОССІИ.
правитьНезавидно положеніе ежемѣсячнаго лѣтописца, обязаннаго сводить старые счеты и повторять зады, въ то время, когда вниманіе публики поглощено интересами минуты, кипящей самыми капитальными вопросами, самыми поразительными извѣстіями, когда жизнь и смерть, правда и ложь, доблесть и звѣрство, прогресъ и реакція, шлютъ ежедневно бюллетени о своихъ успѣхахъ и пораженіяхъ; когда не только общественное мнѣніе, но даже такія прочныя вещи, какъ международные союзы, мѣняются чуть ли не каждую недѣлю. Какъ схватить, въ такое время, общій колоритъ событій за цѣлый мѣсяцъ? Что сказать новаго о каждомъ событіи послѣ ежедневныхъ газетъ, успѣвающихъ тридцать разъ прокатиться по нимъ вдоль и поперегъ, прежде чѣмъ хроникёръ успѣетъ приняться за свое обозрѣніе съ грустнымъ сознаніемъ, что оно прочтется въ провинціи ровно черезъ мѣсяцъ, послѣ отдачи въ типографію? Говорить о прошломъ и забытомъ, когда кругомъ кипятъ новыя, свѣжія, духъ захватывающія извѣстія; говорить, зная напередъ, что слово твое дойдетъ до читателя уже послѣ того, какъ впечатлѣніе событія прожито и вопросъ рѣшенъ, говорить при такихъ условіяхъ о политикѣ — дѣло очень невеселое. Тридцать дней — періодъ слишкомъ длинный для того, чтобы удержать за хроникой интересъ современности и слишкомъ короткій для того, чтобы подвести итоги и составить отчетъ, на сколько выросло общество и улучшилось его положеніе. Для итоговъ нужны числа и мѣра, а какими числами вы опредѣлите, какою мѣрою измѣрите ростъ исторіи, которая еще дѣлается, которой элементы еще борются вокругъ васъ, сегодня побѣждая, завтра уступая препятствіямъ? Еслибы древо общественнаго развитія расло такъ же просто, какъ обыкновенное дерево, и измѣрялось аршинами и вершками, тогда обязанность обозрѣвателя была бы легка и пріятна. Но довольство, просвѣщеніе и всѣ другія отвлеченныя величины, которыми измѣряется общественный ростъ, не легко поддаются наблюденію, особенно тамъ, гдѣ эти величины еще создаются, еще неопредѣлены и слушать, нерѣдко, предметами ожесточеннаго спора между самыми передовыми людьми. Одинъ подъ именемъ свободы понимаетъ разгулъ страстей и произвола, другой — свободу собственнаго слова и дѣйствія при безмолвіи и бездѣйствіи другихъ; третій — привилегію богатыхъ и знатныхъ; четвертый — отсутствіе формальнаго закона и идиллическое согласіе коры и сердцевины общественнаго древа и т. д. То же съ просвѣщеніемъ, довольствомъ и другими благами. Одни видятъ просвѣщеніе въ латинской и греческой словесности, другіе — въ естественныхъ наукахъ, иные — въ обществовѣдѣніи и законовѣдѣніи, другіе — въ вѣдѣніи истинъ, провозглашенныхъ Луи-Бланомъ и Бюхнеромъ. Одни говорятъ: «Дайте народу нашему экономическій просторъ и довольство, обезпечьте ему хлѣбъ и работу, тогда просвѣщеніе и свобода придутъ къ намъ сами собою; голодному же и холодному человѣку некогда думать о свободѣ и просвѣщеніи.» — «Дайте прежде просвѣщеніе», говорятъ другіе: — тогда исчезнутъ пороки и бѣдность и явится довольство." — «Но что вы будьте дѣлать съ вашими экономическими и умственными благами, замѣчаютъ третьи: — если ваша свобода и ваша личность не будутъ ограждены закономъ, если вашъ хлѣбъ будетъ расхищаться, а ваше просвѣщеніе подавляться произволомъ людей болѣе сильныхъ, чѣмъ вы? Нѣтъ, дайте прежде свободу и оградите ее закономъ, тогда и просвѣщеніе, и богатство не замедлятъ явиться сами собою.» — «А что такое свобода? восклицаютъ четвертые: — что такое законъ? Только та свобода, которая успѣетъ войти въ обычай, и неугасимый огонь которой поддерживается аристократіей — этою чистою и безпорочною весталкою каждаго благоустроеннаго общества — только такая свобода обѣщаетъ быть прочною и обильною всякими благами. Итакъ, дайте намъ прежде всего хорошую аристократію, а остальное, то-есть просвѣщеніе, свобода, богатство при существующемъ у насъ согласіи между правительствомъ и народомъ, придетъ само собою.» — «Эхъ, какія у васъ цыганскія привычки, говорятъ пятые: — вамъ все дайте да дайте, а нѣтъ того, чтобъ самимъ похлопотать и потрудиться съ толкомъ! Дайте-ка прежде сами свободу и образованіе окружающимъ васъ, дайте вашимъ женамъ и дочерямъ самостоятельность, вашимъ бывшимъ крестьянамъ — школы и кредита, вашимъ подчиненнымъ — правду и нелицепріятный судъ, и вы пожнете съ лихвою все, что вокругъ себя посѣете: и образованіе, и общее довольство, и свобода сами принесутъ вамъ дары свои.»
При такой разноголосицѣ въ опредѣленіи самыхъ первыхъ потребностей, трудно было бы установить какую ни будь положительную норму для измѣренія успѣховъ нашего развитія, еслибъ не существовало на свѣтѣ отрицательныхъ величинъ, напримѣръ, бѣдности, невѣжества, рабства, насилія, еслибъ для сравненія не было предъ нами образцовъ прежняго быта, въ неудовлетворительности котораго почти всѣ согласны. Кажется, никто уже теперь не станетъ спорить, что крѣпостное право, откупная система, плети и клейма, тайное слѣдствіе и судъ, правительственная опека и административный произволъ, безмолвіе и слабость науки и литературы, не могутъ содѣйствовать общему благосостоянію. Слѣдовательно, нѣтъ никакого сомнѣнія, что съ устраненіемъ всѣхъ или, пока еще, нѣкоторыхъ изъ этихъ золъ, устранилось много препятствій къ нашему развитію; но вопросъ о томъ, двинулось ли оно впередъ и на сколько двинулось въ тотъ или другой періодъ, все-таки не можетъ быть рѣшенъ съ точностью посредствомъ перечисленія благодѣтельныхъ указовъ и реформъ. Общественное развитіе не измѣряется дѣятельностью одного правительства; на мѣсто одного устраненнаго зла общество можетъ выставить нѣсколько новыхъ, непредвидѣнныхъ золъ, и самый благодѣтельный указъ останется мертвою буквою, пока не найдетъ себѣ въ обществѣ добросовѣстной поддержки и усердныхъ исполнителей. Но еслибы общественное благосостояніе и могло измѣряться вполнѣ однѣми законодательными реформами, то все-таки нельзя начать этихъ измѣреній прежде, пока всѣ реформы и улучшенія, предпринятыя но всѣмъ вѣдомствамъ и министерствамъ, не приведены будутъ къ концу. Еслибы всѣ они какимъ нибудь чудомъ могли явиться одновременно съ отмѣною крѣпостнаго права, и разомъ смѣнили прежніе распорядки, тогда еще можно было бы вести рѣчь о какомъ нибудь правильномъ измѣреніи или сравненіи; но когда въ такомъ цѣльномъ организмѣ, какъ общественное устройство, одинъ членъ отдѣланъ уже заново, а другой еще остается въ первобытномъ состояніи, одна рука золотая, а другая желѣзная, одна система новая, другая старая, одна устраняющая произволъ помѣщиковъ, другая — сохраняющая произволъ чиновниковъ — то тутъ еще трудно разобрать, въ какой мѣрѣ новое добро осиливаетъ старое зло и не производитъ ли смѣшеніе ихъ какого нибудь сорнаго растенія, неблагопріятнаго для добрыхъ посѣвовъ. Если же взять во вниманіе, что такое же неравномѣрное распредѣленіе новыхъ началъ и стремленій ощущается и въ дѣятельности общественной; если вспомнить все разнообразіе взглядовъ и поступковъ при разрѣшеніи однихъ и тѣхъ же вопросовъ но крестьянскому дѣлу въ разныхъ губерніяхъ; если вспомнить, какъ противоположно относились и относятся до сихъ поръ мѣстныя общества и сословія къ мировымъ учрежденіямъ, школамъ, читальнямъ, къ проблескамъ гласности, законности и самостоятельности; если сообразить, что есть еще цѣлыя области, цѣлыя массы людей, до которыхъ не достигали и слухи объ умственномъ и нравственномъ движеніи, всколебавшемъ верхи нашего общества, что въ самомъ сердцѣ Россіи, въ первопрестольной Москвѣ, по свидѣтельству газетныхъ корреспондентовъ, уличная толпа смѣшивала въ своемъ понятіи слова: студентъ и полякъ; если принять во вниманіе, что на поверхности всего этого океана противорѣчіи и разнообразій не установилось еще одной путеводной точки, одного спасительнаго маяка, одной прочноустроенной и защищенной отъ непогодъ пристани, то можно составить понятіе о томъ, какъ трудно дѣлать промѣры въ глубинѣ этого океана. Гдѣ то желанное учрежденіе, тотъ нелицепріятный судъ, тѣ непоколебимые судьи, подъ защиту которыхъ можно было бы смѣло укрыться на пути странствованія но зыбкимъ волнамъ нашего прогреса? Пока этого нѣтъ, до тѣхъ поръ едва-ли можно будетъ пріискать вѣрное мѣрило для опредѣленія нашего общественнаго роста. Главнымъ мѣриломъ могъ бы служить судъ присяжныхъ, и но степени его самостоятельности можно бы судить о степени зрѣлости общества.
А общественное мнѣніе? спроситъ читатель: неужели и общественное мнѣніе, всюду признаваемое за самый лучшій барометръ развитія, не можетъ служить вѣрнымъ указателемъ нашего роста? Но гдѣ же наше общественное мнѣніе, гдѣ найти правильное, безошибочное опредѣленіе его? спросимъ мы въ свою очередь. Тамъ, гдѣ дѣйствительно оно составляетъ силу существенную и доступную измѣренію, тамъ эта сила обнаруживается безпрепятственно, льется многочисленными каналами и не исчерпывается одной журналистикой или какимъ нибудь однимъ учрежденіемъ, спеціально предназначеннымъ для его выраженія. У насъ же, недавно только, наше общественное мнѣніе прорвалось широкимъ потокомъ по поводу непріязненныхъ покушеній Европы, но все, что оно высказало по этому случаю, было давнымъ давно извѣстно каждому русскому и могло быть заранѣе предсказано всякимъ, кто только не былъ слѣпъ и глухъ къ преданіямъ и вѣрованіямъ; нашего народа. Въ такія минуты, какую мы переживаемъ теперь, русскій народъ всегда высказывалъ — въ 1012, въ 1812, 1803 году и, надѣемся, всегда будетъ высказывать одно и то же — готовность умереть за честь и неприкосновенность русской земли. Но всѣ эти доблестныя чувствованія, никогда неумиравшія въ русскомъ народѣ и, въ чрезвычайныхъ случаяхъ, всегда обнаруживавшіяся съ поразительною силою, не могутъ быть мѣриломъ гражданскаго преуспѣянія. Они свидѣтельствуютъ только о крѣпости нашего политическаго тѣла, бодрости нашего духа и способности къ политическому развитію. Къ сожалѣнію, взрывы этой доблести бываютъ мгновенны, и когда въ нихъ не оказывается нужды, мы, но справедливому замѣчанію г. Аксакова, «становимся очень туги на всякую гражданскую добродѣтель менѣе выспренняго достоинства и очень скупы на жертвы, невидимому мелкія и незаслуживающія названія жертвъ, но составляющія, тѣмъ не менѣе, въ общественной ежедневности, неизбѣжное условіе общественнаго развитія и преуспѣянія». Вотъ объ этихъ-то мелкихъ жертвахъ или, лучше сказать, гражданскихъ обязанностяхъ, по которымъ вѣрнѣе всего можно судить о степени гражданственности, мы какъ-то мало слышимъ, особенно въ послѣднее время. Быть можетъ, это объясняется необычайнымъ духовнымъ напряженіемъ, сосредоточившимся исключительно на одномъ вопросѣ, но это нисколько не служитъ утѣшеніемъ, если принять во вниманіе ту характеристическую особенность нашего общества, которая, по горько справедливымъ словамъ газеты «День», заключается въ томъ, что «патріотизмъ нашъ, выступающій впередъ, большею частью только при большихъ оказіяхъ, почти не въ силахъ побѣдитъ умственную и духовную лѣнь мгновенно овладѣвающую нами, какъ скоро не представляется нужды въ напряженіи силъ и нѣтъ болѣе пищи поднявшему насъ на ноги порыву одушевленія…» (№ 35).
Скудость данныхъ о состояніи нашей гражданственности выкупается, впрочемъ, обиліемъ умножающихся съ каждымъ днемъ фактовъ, но которымъ безошибочно можно судить о настроеніи нашего общества и объ истинныхъ чувствахъ русскаго народа, о которомъ такъ легкомысленно судили еще недавно нѣкоторые теоретики. Всеподданнѣйшіе адресы и письма, многочисленныя денежныя жертвованія крестьянъ, восторженныя встрѣчи Государя и Цесаревича-Наслѣдника, трогательныя доказательства безпредѣльной любви и твердой вѣры въ царя-освободителя, льются безъ конца отъ всѣхъ сословій, со всѣхъ концовъ Россіи. Какъ бы кто ни судилъ объ этомъ единодушномъ взрывѣ патріотизма, какія бы послѣдствія онъ ни повелъ за собою, несомнѣнно по крайней мѣрѣ то, что этотъ взрывъ очистилъ воздухъ отъ душныхъ недоразумѣній, отъ накопившихся ложныхъ взглядовъ съ одной стороны и пагубныхъ опасеній съ другой, и долженъ непремѣнно отрезвить всѣ тѣ головы, въ которыя набились нелѣпыя понятія о русскомъ народѣ, и которыя сколько нибудь способны къ отрезвленію. Отнынѣ не можетъ быть сомнѣнія въ томъ, куда должны быть направлены силы и дѣятельность людей, желающихъ съ пользою послужить русскому народу; отнынѣ не можетъ быть также сомнѣнія въ умѣньи этого народа цѣнить заботы и благія намѣренія правительства и пользоваться ими такъ, какъ приличествуетъ здравомыслящему и непоколебимо-вѣрному народу. Было бы странно, еслибъ этотъ урокъ пропалъ даромъ для нашихъ теоретиковъ; но было бы еще страннѣе, еслибъ онъ не послужилъ въ пользу всему нашему обществу и не способствовалъ дальнѣйшему «раскрытію нашихъ нравственныхъ и политическихъ силъ». Объ этомъ раскрытіи заговаривали въ послѣднее время «Московскія Вѣдомости». Если судить о степени нашего общаго сознанія по тому, что говорится въ нашихъ газетахъ, то въ пользѣ сказаннаго «раскрытія», кажется, нельзя болѣе сомнѣваться. Правда, никто еще не успѣлъ выяснить, въ чемъ должны заключаться подробности этихъ общихъ улучшеній, и сами «Моск. Вѣд.», послѣ статьи «Русск. Вѣст.», раскрывшей міру политическія и нравственныя силы этой газеты[1], не пояснили, какъ должно произойти подобное раскрытіе со стороны Россіи. Споръ идетъ о томъ, раньше или позже должно оно произойти. Замосковскій корреспондентъ «Дня» (№ 94), говоря объ общемъ нетерпѣливомъ ожиданіи земскихъ учрежденій и судебной реформы, выражается такъ: «Чѣмъ больше вслушиваюсь и замѣчаю, тѣмъ больше мнѣ становится ясно, что всякая поспѣшность въ мѣрахъ, клонящихся къ какому-либо политическому представительству, была бы рѣшительно вредна. Впрочемъ — прибавляетъ онъ — это мое личное мнѣніе.» Редакція «Дня», съ своей стороны заявляя увѣренность въ пользѣ «раскрытія силъ», сомнѣвается, однако, чтобъ оно могло произойти въ короткій срокъ, какъ того невидимому желаютъ «Московскія Вѣдомости». «Редакція этой послѣдней газеты — говоритъ г. Аксаковъ — подъ раскрытіемъ силъ разумѣетъ не то органическое развитіе общественной жизни, которое разумѣли мы, а такое раскрытіе нравственныхъ силъ, которое къ будущему лѣту можетъ быть совершенно готово». Но г. Аксаковъ забываетъ при этомъ, что «Московскія Вѣдомости» говорятъ не о нравственныхъ только, но и о политическихъ силахъ общества, которыя сами собой, органически, едва-ли когда нибудь раскроются. Всякая поспѣшность въ принятіи какихъ нибудь мѣръ, которыя предшествовали бы представительству мѣстному, была бы неудобна и могла бы повести къ разочарованіямъ и неудачамъ, весьма вреднымъ для общества. О возможности этихъ неудачъ можно сказать то, что сказано Ю. Ѳ. Самаринымъ по поводу мѣстнаго самоуправленія: «Эти неудачи — говоритъ онъ — могутъ произойти отъ двухъ причинъ. Можно опасаться, что недостанетъ терпѣнія выдержать и перенести неизбѣжныя на первыхъ порахъ колебанія И уклоненія, что проявленія вызываемой самостоятельности, можетъ быть нестройныя, приняты будутъ неблагосклонно. Есть мѣсто и для другаго рода сомнѣніи: глубоко ли, искренно ли въ самомъ обществѣ заявляемое имъ желаніе взять въ свои руки земское дѣло; не соблазняютъ ли его въ самоуправленіи, о которомъ такъ много говорилось въ послѣднее время, театральность, внѣшняя обстановка и красивыя формы публичной дѣятельности?» («День» № 35). Впрочемъ, объ этомъ послѣднемъ опасеніи можно говорить только по отношенію къ мѣстнымъ земскимъ учрежденіямъ, гдѣ требуется много людей самостоятельныхъ и преданныхъ общественнымъ интересамъ. Гораздо серьёзнѣе представляются намъ тѣ опасенія, которыя вытекаютъ изъ опыта другихъ странъ, свидѣтельствующаго, что тамъ, гдѣ нѣтъ еще мѣстнаго самоуправленія и независимаго суда, общее раскрытіе силъ является, по большей части, жалкою комедіей. Необходимо, чтобъ всякое раскрытіе раскрывало силы всесторонно, опираясь на правильную систему выборовъ, иначе оно можетъ только способствовать къ раскрытію эгоистическихъ желаній однихъ классовъ, закрывая всякій выходъ желаніямъ, интересамъ и силамъ другихъ классовъ общества. Годность же для насъ той или другой системы выборовъ можетъ быть опредѣлена не ранѣе, какъ но утвержденіи мѣстнаго самоуправленія. Такимъ образомъ, все убѣждаетъ насъ въ томъ, что слухи, упорно распространяемые иностранною прессою о какихъ-то важныхъ преобразованіяхъ, готовящихся на этихъ дняхъ для Россіи и Царства Польскаго, не могли ввести въ заблужденіе никого изъ русскихъ, хотя бы «Journal de St.-Pétersbourg» и не поспѣшилъ опровергнуть ихъ категорически двумя статьями, изъ которыхъ въ послѣдней сказано между прочимъ слѣдующее: «Нѣтъ никакого сомнѣнія, что въ присутствіи единодушнаго и добровольнаго порыва, соединившаго вокругъ трона всѣ силы націи, было бы легко поразить воображеніе массъ и, въ то же время, пріобрѣсти одобреніе общественнаго мнѣнія въ Европѣ одною изъ тѣхъ политическихъ импровизацій, блестящая внѣшность которыхъ дурно скрываетъ недостатокъ основательности и дѣйствительности. Правительство, сознающее свою отвѣтственность передъ Богомъ и передъ исторіей, не подается подобнымъ искушеніямъ. Оно не жертвуетъ будущимъ настоящему, серьёзными интересами страны быстропреходящей популярности. Императоръ Александръ ІІ-й посвятилъ себя счастію своихъ народовъ. Не необдуманнымъ примѣненіемъ отвлеченныхъ теорій можетъ быть достигнутъ этотъ результатъ, но разумнымъ изученіемъ желаній и потребностей народовъ, обдуманною оцѣнкою политическихъ, общественныхъ и историческихъ элементовъ, составляющихъ жизнь націи, и серьёзнымъ вниманіемъ къ принципамъ справедливости, порядка и законности, безъ которыхъ ничто прочное не можетъ быть построено. Послѣ уничтоженія крѣпостнаго права, послѣ финансовыхъ и судебныхъ реформъ, правительство занялось существеннымъ и основнымъ принципомъ, который долженъ служить точкою исхода для развитія гражданской и политической жизни во всей имперіи. Этотъ принципъ есть принципъ постепеннаго участія населеній въ управленіи мѣстными дѣлами, основанное на выборномъ началѣ». Тѣмъ не менѣе, иностранныя газеты, и послѣ перваго опроверженія «Journal de St.-Pétersbourg», продолжали еще толковать о близости важныхъ преобразованій въ Россіи, какъ о дѣлѣ достовѣрномъ. «Московскія Вѣдомости», подробно разбирая эти толки, выражаютъ особенное негодованіе по поводу того обстоятельства, что иностранцы смотрятъ на эти готовящіяся будто бы преобразованія, не какъ «на отвѣтъ на собственныя, настоятельныя потребности Россіи, а какъ на удовлетвореніе польскимъ притязаніямъ». Но можно смотрѣть и не такъ сурово на эти ошибочные и преждевременные толки иностранныхъ газетъ; можно, напротивъ, видѣть въ нихъ пріятное доказательство тому, что Европа вовсе не дурнаго мнѣнія о Россіи и считаетъ ее вполнѣ способною разрѣшить польскій вопросъ силами собственной своей цивилизація, безъ всякой посторонней помощи. Нельзя же полагать, чтобы кто нибудь изъ серьёзныхъ европейскихъ публицистовъ могъ повѣрить, что преобразованіе въ Россіи могло бы состояться вслѣдствіе однихъ лишь дипломатическихъ соображеній и ходатайства Пруссіи, безъ всякаго со стороны самой Россіи сознанія въ необходимости и пользѣ подобнаго преобразованія. Можно только сожалѣть, что примѣшивая сюда дипломатію, эти слухи скорѣе могутъ повредить и задержать, чѣмъ ускорить естественное теченіе событій, такъ-какъ, по всей вѣроятности, никто изъ русскихъ нерасположенъ быть чѣмъ нибудь обязанъ польскому мятежу. Даже «Московскія Вѣдомости», до сихъ поръ усердно пользовавшіяся этимъ мятежомъ для раскрытія своихъ политическихъ теорій и желаній, даже «Московскія Вѣдомости» отступаютъ передъ этой мыслью. Газета эта энергически отвергаетъ мнѣніе, будто бы желала, по выраженію г. Аксакова, пристегнуть Россію къ Польшѣ посредствомъ политическаго ихъ соединенія. «Когда мы, русскіе люди — говорите она — еще при самомъ началѣ иностраннаго вмѣшательства, говорили о политическомъ соединеніи Царства Польскаго съ имперіей, мы никакъ не разумѣли немедленнаго распространенія льготъ, возможныхъ въ Россіи, на Царство Польское, еще объятое мятежомъ или страдающее отъ его непосредственныхъ послѣдствій. Равенство можетъ быть между вѣрными подданными; равенства быть не можетъ между подданными вѣрными и мятежными, между краемъ спокойнымъ и преуспѣвающимъ, и краемъ метущимся и потрясеннымъ. Что хорошо для Россіи, то не можетъ быть теперь же хорошо для Польши, и лишь впослѣдствіи, когда польскій край успокоится, льготы, которыми будетъ пользоваться Россія, могутъ быть распространены, или лучше, онѣ не могутъ не быть распространены и на Царство Польское, состоящее подъ русскимъ скипетромъ». Для Польши, по мнѣнію «Московскихъ Вѣдомостей», необходима теперь только военная диктатура, которая должна продолжаться до тѣхъ поръ, пока волненіе не утихнетъ окончательно.
По поводу этого послѣдняго мнѣнія и энергическихъ нападеній со стороны «Московскихъ Вѣдомостей» на варшавскую администрацію, возникла, въ прошломъ мѣсяцѣ, весьма любопытная полемика между этой газетой съ одной стороны, и газетами: «День», «Голосъ» и «С.-Петербургскими Вѣдомостями» съ другой. Петербургскія газеты, оправдывая дѣйствія гражданскаго управленія въ Царствѣ Польскомъ, указывали на разность условій, въ которыя поставлена наша власть Въ этой странѣ, гдѣ все народонаселеніе состоитъ изъ поляковъ — и въ западныхъ губерніяхъ, гдѣ большинство населенія русское. Дѣло администратора, говорили онѣ — приспособляться къ существующимъ условіямъ, смотрѣть на послѣдствія своихъ мѣръ и прежде чѣмъ приступать къ рѣшительнымъ дѣйствіямъ, обсудить, можно ли ожидать отъ нихъ благопріятнаго результата. «Система, дѣйствующая въ западныхъ губерніяхъ — говоритъ „Голосъ“ — направлена къ поднятію русскаго элемента. Мы должны надѣяться, что эта цѣль будетъ» достигнута, и только тогда, когда это случится, будемъ имѣть право судить о послѣдствіяхъ системы, объ успѣхахъ ея, равно и о ея достоинствѣ. Наши восторги въ настоящемъ случаѣ были бы куплены только блестящимъ внѣшнимъ эфектомъ. Этимъ могутъ забавляться какіе нибудь политики англійскаго клуба, въ послѣобѣденные часы; но кто привыкъ смотрѣть наконецъ дѣла, для того этотъ желанный конецъ далекъ. Въ Царствѣ Польскомъ — продолжаетъ та же газета — предстояла болѣе трудная система дѣйствій. Въ западныхъ губерніяхъ легко распознать, кто виноватъ, кто невиненъ; въ Царствѣ Польскомъ это немного труднѣе. Система безусловной строгости, въ примѣненіи ея къ царству съ самаго начала, могла повести къ послѣдствіямъ, отъ которыхъ намъ трудно было бы освободиться въ теченіе многихъ лѣтъ. Государственнымъ людямъ, управлявшимъ Царствомъ Польскимъ въ послѣднее время, предстояло задать себѣ вопросъ: нужно ли сохранить царство для Россіи? Они, конечно, разрѣшили его въ смыслѣ утвердительномъ. Поступая въ этомъ смыслѣ, они не могли развить систему безграничной строгости — не изъ человѣколюбія только, но и по мудрому политическому разсчету. Эта система, въ послѣдствіяхъ своихъ, должна была бы повести къ такой упорной непріязненности, при которой удерживать за Россіей Царство Польское стало бы, можетъ быть, дѣломъ въ высшей степени труднымъ. Гражданское управленіе, дѣйствовавшее до сихъ поръ въ Царствѣ Польскомъ, можетъ поставить себѣ въ великую заслугу, что оно сдѣлало все для того, чтобы примирить огромное большинство польскаго народа съ русскою властью, чтобъ показать полякамъ русскую власть въ самомъ благопріятномъ видѣ, при самыхъ критическихъ условіяхъ, и такимъ способомъ проложить пути къ сближенію умѣренной и благоразумной части польскаго народа съ русскимъ правительствомъ и русскимъ народомъ" (№ 220).
Это мнѣніе, которое мы привели цѣликомъ, подчеркнувъ въ немъ главные мотивы, замѣчательно особенно въ томъ отношеніи, что почерпаетъ силу своихъ доводовъ въ тѣхъ же самыхъ фактахъ и цѣляхъ, на которые упираются «Московскія Вѣдомости». Извѣстно, что эта послѣдняя газета желаетъ сохранить за Россіей Царство Польское на вѣчныя времена, и считаетъ мятежъ дѣломъ одной партіи, или, лучше сказать, меньшинства націи, а вовсе не послѣдствіемъ упорной и неизсякаемой непріязни всего польскаго общества къ русскому владычеству. «Московскія Вѣдомости», подобно «Голосу», твердо увѣрены, что русское правительство, при помощи благоразумныхъ мѣръ, можетъ вполнѣ надѣяться нетолько на примиреніе въ будущемъ, но и на окончательное политическое сліяніе Польши съ Россіей въ нынѣшнюю минуту. Слѣдовательно, надежды и желанія этой газеты еще шире чѣмъ тѣ, которыя имѣлъ въ виду «Голосъ»; разница только въ томъ, что тѣ мѣры, которыя одна газета считаетъ мудрыми, другая признаетъ неудобными, и наоборотъ.
Газета. «День» смотритъ на дѣло совершенно иначе. Она вполнѣ согласна съ «Московскими Вѣдомостями» въ необходимости военной диктатуры да скорѣйшаго энергическаго подавленія возстанія въ Царствѣ Польскомъ, но желаетъ этого подавленія вовсе не да того, чтобы примирить съ Россіею и русскимъ народомъ умѣренныхъ поляковъ, которыхъ считаетъ больше всего вредными и менѣе другихъ доступными въ соглашенію съ русскими, а для того, чтобъ избавить Польщу отъ революціоннаго террора и выдвинуть впередъ новый элементъ, до сихъ поръ недѣйствовавшій въ польской исторіи — польскихъ крестьянъ, посредствомъ надѣленія ихъ землею и собственнымъ самоуправленіемъ. «Мы должны это сдѣлать — говоритъ „День“ — во имя человѣколюбія и историческаго призванія Россіи — страны, сильной простонародностью, самой демократической въ лучшемъ, не политическомъ, а общественномъ и нравственномъ значеніи этого слова». Что же касается до примиренія съ поляками, то «День» полагаетъ, что мы только тогда примиримся, когда разойдемся съ ними. «Мы убѣждены — говоритъ эта газета — что никакія великодушныя усилія, примирить Польшу съ ея положеніемъ, какъ нераздѣльной части Россійской Имперіи[2], не помогутъ дѣлу. Развѣ императора» Александръ І-й не удовлетворялъ всѣмъ условіямъ, предъявляемымъ теперь умѣренными поляками? Развѣ онъ но истинѣ не былъ первымъ изъ поляковъ[3] и не готовъ былъ дать Польшѣ и болѣе, какъ это положительно доказываютъ «Московскія Вѣдомости»? (№№ 185-й и 186-й) Что же вышло и къ чему привела эта примирительная политика императора Александра І-го?"
Не считая ни въ какомъ случаѣ возможнымъ тотчасъ же приступить къ -осуществленію своей мысли и стараясь разрѣшить польскій вопросъ собственно для общественнаго сознанія, г. Аксаковъ съ особенною силою налегаетъ на доказательство, что польскій мятежъ, вопреки увѣренію «Московскихъ Вѣдомостей», есть дѣло не одной какой-либо партіи, а всего польскаго общества. «Самые опасные для насъ враги — говоритъ онъ — не повстанцы, самая величайшая для насъ трудность не на полѣ битвы или въ лѣсу!… Нашъ врагъ — самый сильный и злой — все польское общество; трудность нашего положенія происходитъ не отъ появленія разбойничьихъ бандъ, а отъ всеобщей измѣны всей дѣйствующей и мыслящей части народа (разумѣя подъ измѣной самое сочувствіе польскому знамени) — отъ всеобщаго заговора, въ которомъ, за исключеніемъ крестьянъ, тайно или явно, по условію и соглашенію, или безъ всякаго соглашенія, участвуетъ вся страна. Тридцатилѣтняя система, водворенная вслѣдъ за взятіемъ Варшавы, не создала намъ никакой русской партіи между поляками, такой партіи, по крайней мѣрѣ, которая могла бы послужить намъ надежнымъ оплотомъ. Настоящее русское правительство, проникнутое этою истиной, сочло приличнымъ и своевременнымъ замѣнить прежнюю систему новою. Мы не станемъ входить въ подробное разбирательство системы Велёнольскаго; скажемъ только, что, невыгодная можетъ быть для Россіи, она доставляла полякамъ громадныя, сравнительно съ прежнимъ, преимущества, частію осуществленныя, частію торжественно возвѣщенныя въ будущемъ. Вслѣдъ за тѣмъ вспыхнулъ мятежъ, и тутъ-то обнаружилась вся важность нашего положенія или, лучше сказать, вся невѣрность офиціальной постановки польскаго вопроса.»
Во взглядѣ г. Аксакова на дѣйствія варшавскаго правительства очень ясно указаны точки, въ которыхъ газета День сходится и расходится какъ съ «Московскими Вѣдомостями», такъ и съ двумя петербургскими газетами, защищающими администрацію Царства Польскаго. Подобно «Московскимъ Вѣдомостямъ», г. Аксаковъ желаетъ рѣшительнаго подавленія мятежа и успокоенія Польши и, согласію съ собственными безчисленными показаніями «Москов. Вѣдомостей», считаетъ притязанія поляковъ неизлечимыми и далеко превышающими все, что можетъ дать имъ Россія; но, вопреки «Московскимъ Вѣдомостямъ», и вполнѣ согласно съ петербургскими газетами, онъ считаетъ неудобнымъ распространеніе на Царство Польское мѣръ, принятыхъ въ западныхъ губерніяхъ. Единственно правильнымъ рѣшеніемъ вопроса онъ считаетъ — какъ извѣстно нашимъ читателямъ изъ предъидущихъ Хроникъ — устраненіе насильственнаго соединенія нашего съ Польшею. Для этого онъ желалъ бы спросить весь польскій народъ, со включеніемъ крестьянъ, хотятъ ли они оставаться подъ владычествомъ Россіи, или нѣтъ. Если большинство голосовъ будетъ на нашей сторонѣ, то вопросъ разрѣшится окончательно; если же Польша не захочетъ оставаться съ нами, тогда намъ необходимо отказаться отъ нея, предоставивъ ее собственной ея печальной участи, то-есть неизбѣжному подпаденію подъ власть нѣмцевъ. Ясно, такимъ образомъ, что взглядъ г. Аксакова покоится на однѣхъ нравственныхъ основахъ, чуждыхъ тѣмъ, которыхъ держатся «Московскія Вѣдомости». Хотя г. Аксаковъ и убѣжденъ въ томъ, что ни одинъ полякъ, за исключеніемъ крестьянъ, неспособенъ примириться съ самыми справедливѣйшими предложеніями Россіи, но онъ желалъ бы сдѣлать формальную повѣрку польскихъ желаній, собственно для успокоенія русской совѣсти. Видно по всему, что онъ не надѣется на добровольный союзъ съ поляками, хотя съ другой стороны ему жаль было бы отдать славянъ, какъ бы плохи они ни были съ общеславянской точки зрѣнія, на съѣденіе нѣмцамъ; но во всякомъ случаѣ, политическое успокоеніе Польши онъ считаетъ необходимымъ для обрусѣнія западныхъ губерній. «Польша, какъ государство, для насъ нестрашна — говоритъ онъ: мы всегда одолѣемъ ея открытое войско; но Польша, какъ общество, какъ постоянный заговоръ, какъ вѣчный ядъ, отравляющій организмъ западныхъ губерній и просачивающійся во всѣ поры русскаго тѣла — для насъ гораздо страшнѣе съ своими невидимыми войсками ксёндзовъ, эмиссарові), фанатизированныхъ женщинъ и знаменитаго „Катихизиса“. Пусть же лучше Польша приметъ въ себя всѣ эти драгоцѣнные для нея, и опасные для насъ, соки.
Можно подсмѣиваться надъ непрактичностью государственныхъ соображеній г. Аксакова, можно считать его мечтателемъ, энтузіастомъ, чѣмъ хотите, но нельзя добросовѣстному русскому не порадоваться, что среди общаго увлеченія всего государства и всего народа чувствомъ справедливаго негодованія, можетъ у паса» раздаваться и уже раздается голосъ противорѣчія, способный умѣрить крайнія проявленія этого чувства. Можно спорить съ г. Аксаковымъ, но нельзя отказать ему въ любви, въ весьма горячей любви къ отечеству и къ правдѣ. Особенно несправедливо было бы это со стороны «Москов. Вѣдомостей», такъ много заимствовавшихъ въ послѣднее время у г. Аксакова[4]. Между тѣмъ эта газета, которую г. Аксаковъ, съ свойственною ему искренностію называетъ «несомнѣннымъ представителемъ большинства русскаго общества», возражая «Дню», прибѣгаетъ къ такимъ намекамъ и выраженіямъ, къ такимъ явнымъ извращеніямъ положеній и цѣлей противника, которыя всего менѣе приличны торжествующимъ и сильнымъ, каковыми всегда бываютъ представители большинства общества. «Московскія Вѣдомости» начинаютъ свое возраженіе слѣдующими словами: «Тайна польскаго возстанія — теперь не тайна для цѣлаго міра. Ни одинъ изъ серьёзныхъ политическихъ людей въ Европѣ не назоветъ теперь этого возстанія народнымъ возстаніемъ… Только нѣкоторыя закупленныя французскія газеты еще заработываютъ полученную имъ мзду и вяло повторяютъ избитыя фразы, которыхъ никто уже не читаетъ. Все, что только есть лучшаго, умнаго и дѣльнаго въ Европѣ, все, съ чѣмъ только можно считаться, понимаетъ всю безнадежность нынѣшняго польскаго возстанія, и относительно его сущности совершенно согласно съ сужденіемъ русскаго общества… Кто слѣдилъ за ходомъ польскихъ дѣлъ, со временъ намѣстничества князя Горчакова, тотъ не можетъ усомниться въ свойствахъ нынѣшняго возстанія. Никто уже въ этомъ и не сомнѣвается болѣе — никто, кромѣ русскихъ публицистовъ. Читатели помнятъ, какое зрѣлище представляла русская журналистика при началѣ польскаго возстанія, какія въ русскихъ газетахъ печатались статьи или какое странное слышалось въ нихъ молчаніе. Мы помнимъ это печальное время, когда нашъ голосъ раздавался одиноко и когда насъ упрекали въ кровожадности за то, что мы старались припомнить и русскимъ людямъ, и полякамъ, и напиравшей на насъ Европѣ, что есть на свѣтѣ страна, называемая Россіей, что есть на свѣтѣ живой народъ, называемый русскимъ — народъ, который, чтобы ни случилось, непремѣнно дастъ себя почувствовать. Онъ наконецъ и далъ себя почувствовать, и затѣмъ, въ скоромъ времени, измѣнилось зрѣлище, представляемое нашею журналистикою; нѣмотствующіе заговорили, и наши публицисты пошли писать патріотическія статьи… Никто до-сихъ-поръ не находилъ, что сказать въ защиту совершенно ошибочной, совершенно невозможной системы, которой мы держались въ Царствѣ Польскомъ. За то теперь, вдругъ, какъ-бы по манію волшебнаго жезла, три газеты въ одно время ополчились, прямо или косвенно, на защиту этой системы, и всѣ три устремили свое оружіе противъ насъ: Голосъ, С.-Петербургскія Вѣдомости и День.»
Начало, какъ видитъ читатель, очень скромное: намекается слегка, что теперь уже весь міръ согласенъ съ «Московскими Вѣдомостями», за исключеніемъ только явныхъ глупцовъ, съ которыми нельзя считаться, да закупленныхъ поляками французовъ; затѣмъ напоминается то прискорбное время, когда о польскомъ вопросѣ являлись разныя странныя статьи въ нашей журналистикѣ; напоминается заслуга «Московскихъ Вѣдомостей», которыя успѣли въ короткое время настроить литературу на патріотическій тонъ, и вслѣдъ затѣмъ выражается удивленіе, что три газеты разомъ позволили себѣ нарушить гармонію этого тона. Тутъ, какъ видно, вкрадывается маленькое противорѣчіе. Если прежнее молчаніе газетъ дѣйствительно было прискорбно для «Московскихъ Вѣдомостей», то имъ слѣдовало бы радоваться, что молчаніе это, наконецъ, нарушено и тѣмъ предоставляется возможность этой газетѣ окончательно побѣдить мнѣнія, считаемыя ею за ложныя и вредныя. Но она не радуется, а удивляется. Неужели она до-сихъ-поръ не понимаетъ, что есть люди, лично расположенные къ ней, которые, однако, не во всемъ согласны съ нѣкоторыми изъ ея мнѣній? Если она этого не знаетъ, то укажемъ ей на статьи г. Самарина и Ореста Миллера въ «Днѣ», изъ которыхъ видно, какъ смотрятъ безпристрастные люди на теорію силы и меча, проповѣдуемую нынѣшними «Московскими Вѣдомостями», вопреки тому, что проповѣдывалось прежнимъ «Русскимъ Вѣстникомъ»: «Никакія чувствованія, ни возвышенныя, ни низкія — говоритъ „Русскій Вѣстникъ“ — никакіе мотивы, управляющіе нравственною жизнью человѣка и опредѣляющіе образъ его дѣйствій, не могутъ рѣшить вопросъ о государственной области… Измѣнить предѣлы государственной области можно одною только силою — силою меча». «И это — восклицаетъ г. Миллеръ — говорятъ люди, съ такимъ жаромъ обличавшіе нашихъ юныхъ матеріалистовъ! Да что же, какъ не самый крайній практическій матеріализмъ заключается въ этомъ проповѣдываніи преобладающей силы меча? Послѣ теоретическаго ратованія за идеализмъ, вдругъ, такъ круто проговориться практическими статьями, стремящимися на вѣки вѣковъ удержать человѣчество подъ такимъ матеріальнымъ ярмомъ, какъ сила меча! Какъ же послѣ этого не предпочесть тѣхъ, которые, воображая себя исповѣдниками матеріализма во всей его послѣдовательности, на каждомъ шагу измѣняютъ самимъ себѣ гуманностью своихъ прекрасныхъ убѣжденій? Во сто кратъ лучше такое невольное служеніе нравственному началу, чѣмъ тѣ неискреннія сдѣлки, при которыхъ оно до небесъ превозносится въ одной области жизни и софистическимъ образомъ изгоняется изъ другой. Кто изъ-подъ владычества нравственнаго начала пытается выкрасть хотя бы одну изъ фибръ духовнаго организма человѣка, тотъ пусть уже не отваживается выдавать себя за поборника нравственности; тотъ противъ нихъ, кто хоть въ какомъ-нибудь случаѣ не за нихъ! Литераторъ, рѣшающійся отторгать у нравственности цѣлую область политическихъ отношеній, не имѣетъ права защищать противъ такъ-называемыхъ матеріалистовъ непоколебимость нравственнаго начала… Нельзя не уважать то чувство самосохраненія, то мастерское умѣнье постоять за себя и свои интересы, которыми такъ отличается народъ англійскій и такъ мало отличалось наше отечественное общество. Нельзя не одобрить также и старанія нашей печати овладѣть тою минутою, когда качества, подобныя упомянутымъ, наконецъ пробудились и въ нашемъ обществѣ. Но, овладѣвъ такою минутою, нельзя-же дѣлаться рабскимъ ея поддакивателемъ; должно, напротивъ, умѣть ее сдерживать отъ тѣхъ крайностей, съ которыми всегда бываетъ сопряжена реакція. Чувство самосохраненія, человѣчески понимаемое, состоитъ въ соблюденіи нетолько своихъ выгодъ, по и своего нравственнаго достоинства. Велики тѣ минуты, когда въ обществѣ пробуждается единогласное одушевленіе; но кто хочетъ, своимъ литературнымъ голосомъ, вѣрно послужить обществу, тотъ пусть блюдетъ, какъ зѣницу ока, нравственную чистоту этого одушевленія и не позволяетъ ему перерождаться въ безнравственность страсти.»
Въ этихъ прекрасныхъ строкахъ какъ нельзя лучше выражено то двойное чувство, какое пытаютъ къ «Московскимъ Вѣдомостямъ» люди, которые, съ одной стороны, признаютъ несомнѣнныя заслуги этой газеты, умѣвшей овладѣть минутою патріотическаго пробужденія — и, съ другой — съ прискорбіемъ усматриваютъ, что «Московскія Вѣдомости» иногда злоупотребляютъ своею властью надъ этой минутой. Пишущій эти строки самъ принадлежитъ къ числу такихъ людей и потому счелъ долгомъ воспользоваться статьей г. Миллера для объясненія собственника" своихъ чувствъ и отношеній къ означенной газетѣ. Эти чувства въ составителѣ этой хроники усложняются еще тѣмъ обстоятельствомъ, что онъ нѣкогда былъ очень-близокъ къ редакціи «Русскаго Вѣстника» и до сихъ норъ исполненъ самыхъ пріятныхъ воспоминаній о своихъ личныхъ отношеніяхъ къ ней. Принужденный, въ Хроникѣ этого журнала, очень часто порицать нѣкоторыя мнѣнія означенной редакціи, онъ желалъ бы, однако, выдѣлить себя изъ многочисленнаго сонма тѣхъ порицателей ея, которые имѣютъ личные счеты съ нею или кипятъ остатками того моднаго нѣкогда негодованія, которое обязательно было для всѣхъ любителей нигилизма. Составитель этой Хроники не имѣетъ никакихъ другихъ личныхъ счетовъ съ «Русскимъ Вѣстникомъ», кромѣ пріятныхъ; онъ не принадлежитъ также къ числу поклонниковъ нигилизма; слѣдовательно, несогласія его съ «Русскимъ Вѣстникомъ» и «Московскими Вѣдомостями» не имѣютъ ничего общаго съ недоброжелательствомъ, завистью или пристрастіемъ. Напротивъ, никто болѣе пишущаго эти строки не расположенъ толковать каждую статью «Московскихъ Вѣдомостей» въ самую лучшую для нихъ сторону, никто искреннѣе его не относится къ заслугамъ и достоинствамъ ея редакціи, всегда умѣвшей занять почетное мѣсто въ литературѣ; но именно эта высота занимаемаго ею мѣста, эти достоинства, дающія газетѣ власть и силу, побуждаютъ его но мѣрѣ силъ содѣйствовать «Отечественнымъ Запискамъ» въ преслѣдованіи тѣхъ мыслей и статей «Московскихъ Вѣдомостей», которыхъ несправедливость и неловкость кажутся опасными для прочныхъ успѣховъ нашего общественнаго развитія. Оговорившись такимъ образомъ, спѣшивъ возвратиться къ спору «Московскихъ Вѣдомостей» съ г. Аксаковымъ.
Мы замѣтили выше, что руководящимъ началомъ всѣхъ сужденій г. Аксакова по польскому вопросу служитъ нравственное чувство. Можно сомнѣваться въ томъ, что мѣры предлагаемыя имъ съ этою цѣлью, приведутъ къ успѣху; нельзя не видѣть всѣхъ слабыхъ сторонъ въ проектируемомъ г. Аксаковымъ опросѣ польскихъ желаній — опросѣ, который не въ состояніи убѣдить ни Европу, ни поляковъ, ни даже русское общество, что желанія эти будутъ высказаны свободно, правильно и выразятъ собою подлинное мнѣніе націи. Но нельзя также не признать, что этотъ проектъ послѣдовательно вытекаетъ изъ нравственныхъ воззрѣній, которыхъ держится газета «День» и которыя, при кажущейся ихъ непрактичности, нетолько не отвергаются наукою международнаго права, но признаются ею главнымъ двигателемъ современнаго развитія. Вотъ, напримѣръ, какъ выражается профессоръ Каченовскій — наиболѣе компетентный представитель этой науки въ Россіи — въ своемъ курсѣ международнаго права: «Европа, оставаясь вѣрною самой себѣ и своему прогресивному духу, видимо стремится къ новому, лучшему международному порядку. Признаніе народности, публичное заявленіе общихъ потребностей, широкое развитіе всѣхъ сношеній, ломка всѣхъ ненужныхъ, искусственныхъ и феодальныхъ преградъ стѣснительныхъ для всемірно-гражданской дѣятельности, служатъ ясными доказательствами ея обновленія. Переворотъ этотъ совершается силою событій, неотразимо и рѣшительно. Все то, чѣмъ въ старину поддерживалась заключенность государствъ, на что опиралась эгоистическая, противуобществеиная политика, уступаетъ мѣсто терпимости, свободѣ и гуманнымъ началамъ. Права человѣка признаются на всемъ пространствѣ образованнаго міра; дѣятельность его не встрѣчаетъ другихъ границъ, кромѣ тѣхъ, какія поставлены природою. Нельзя намъ (русскимъ) оставаться равнодушными къ этому направленію. Въ самомъ дѣлѣ, къ чему устремлены теперь наши домашніе, задушевные помыслы? Изъ-за чего мы тревожимся и хлопочемъ? Изъ-за чего дѣлаются всѣ наши порывы, увлеченія и даже ошибки? Изъ-за того, что намъ дорого достоинство, дорога личная самодѣятельность человѣка. Крѣпкіе сознаніемъ своего и чужаго права, не полагаясь на грубую силу, мы можемъ содѣйствовать побѣдамъ ума надъ невѣжествомъ и предразсудками дѣйствительной жизни. Пусть уваженіе къ истинѣ будетъ залогомъ нашего нравственнаго значенія въ ряду просвѣщенныхъ народовъ! Старая Россія была грозна своими штыками, новая — должна внушить къ себѣ уваженіе самообладаніемъ, готовностью на защиту своего достоинства, духомъ единства, терпимости и справедливости». Этими словами г. Каченовскій указываетъ на будущіе успѣхи международнаго нрава; настоящія же его свойства опредѣляетъ слѣдующими словами: «Въ основныхъ началахъ международнаго нрава обнаруживается дѣйствіе того нравственнаго закона, которому подчиняются всѣ союзы и учрежденія, который видимо торжествуетъ надъ произволомъ. Сильные земли („Московскія Вѣдомости“?) могутъ презирать этотъ законъ, но не имѣютъ надъ нимъ господства. Онъ стираетъ съ лица земли даже цѣлые народы, которые ему враждебны.» Кто имѣетъ въ виду этотъ законъ и ему подчиняетъ свои патріотическія чувства, того нельзя третировать какъ пустаго мечтателя, прилагающаго къ области государственныхъ интересовъ несвойственные будто бы этой области нравственные законы совѣсти. Г. Аксаковъ не уважаетъ западной науки, но въ этомъ случаѣ онъ можетъ побѣдоносно противоставить ее научнымъ положеніямъ «Московскихъ Вѣдомостей», увѣряющихъ, будто измѣнить государственныя границы можно только одною силою — силою меча. Если это положеніе «Московскихъ Вѣдомостей» опирается на тотъ аргументъ, что государственная область есть достояніе, купленное кровью предковъ и принадлежащее столько же грядущимъ, сколько и настоящимъ населеніямъ области, то вся сила этого аргумента падаетъ сама собою, какъ скоро становится очевиднымъ, что сохраняя для нашихъ потомковъ то или другое наслѣдіе предковъ во всей его цѣлости и неприкосновенности, мы сохраняемъ для нихъ только отрицательную величину, неимѣющую за собой никакого положительнаго достоинства. Обязанность наша въ отношеній потомковъ состоитъ не въ томъ только, чтобы сохранять, по и въ томъ, чтобы предохранять ихъ отъ тѣхъ золъ, которыя мы извѣдали собственнымъ опытомъ. Плохой тотъ семьянинъ, который, получивъ въ наслѣдство какую нибудь болѣзнь или какое нибудь имѣніе, истощающее его силы и средства, не позаботится избавить свое потомство отъ такого наслѣдія. Весь вопросъ, слѣдовательно, заключается въ томъ: дѣйствительно ли зло, причиняемое намъ Полыней, превышаетъ всѣ выгоды, которыя доставляетъ намъ обладаніе этой страной?*Съ разрѣшеніемъ этого вопроса самъ собою долженъ рѣшиться споръ г. Аксакова съ «Московскими Вѣдомостями», но для этого необходимо точное и добросовѣстное исчисленіе и взвѣшеніе всѣхъ аргументовъ спорящихъ сторонъ, всѣхъ выгодъ и невыгодъ, доставляемыхъ намъ политическимъ соединеніемъ съ Царствомъ Польскимъ. Попытаемся, въ краткихъ словахъ, сдѣлать это исчисленіе, въ видахъ содѣйствія общественному сознанію, такъ-какъ и мы, подобно г. Аксакову, убѣждены, что окончательное рѣшеніе польскаго вопроса воспослѣдуетъ не раньше того времени, когда русское общество отдастъ себѣ ясный отчетъ во всѣхъ противорѣчіяхъ этого труднаго и запутаннаго вопроса.
Начнемъ съ тѣхъ аргументовъ и данныхъ, которые говорятъ въ пользу соединенія Полыни съ Россіею. Несомнѣнно, что поляки — народъ неисправимый во многихъ отношеніяхъ. Вся исторія ихъ свидѣтельствуетъ объ ихъ политической безтактности и склонности къ вѣчнымъ раздорамъ и междоусобіямъ, о заносчивости ихъ притязаній, о ничѣмъ неискорененной въ нихъ надеждѣ возстановить свое прошлое политическое могущество и завладѣть всѣми областями, когда либо входившими въ составъ" бывшаго Польскаго Королевства. Всему міру извѣстно, что поляки смотрятъ только назадъ, а не впередъ, и живутъ одними только воспоминаніями и надеждами возвратить минувшее. А это минувшее постоянно было направлено противъ Россіи и ея могущества. Отсюда вытекаетъ необходимость для Россіи владѣть Польшею и предупреждать ея непріязненныя покушенія. Опытъ показалъ, что всѣ льготы, всѣ либеральныя уступки, дѣланныя полякамъ, постоянно обращались во вредъ Россіи. Конституція, дарованная Царству Польскому Александромъ І-мъ, повела къ революціи 1830-го года. Сами поляки сознаются въ томъ, что не желаніе политической и гражданской свободы, а желаніе возстановить прежнее политическое могущество, было причиною этой революціи. «Еслибы русскіе — замѣчаетъ польскій историкъ Мохнацкій — даже святѣйшимъ образомъ соблюдали конституціонное учрежденіе въ Царствѣ Польскомъ, то полное его развитіе привело бы еще скорѣе къ возстанію, чѣмъ его ограниченіе. Революція лежала въ основаніи самаго учрежденія царства, и русскіе государи не могли предотвратить ее ни пунктуальнымъ исполненіемъ конституціи, ни совершеннымъ ея уничтоженіемъ. Ни свобода, ни учрежденія, каково бы ни было ихъ достоинство, не въ силахъ усладить судьбу націи, которая нѣкогда была велика и могущественна, впослѣдствіи пришла въ упадокъ и затѣмъ желаетъ вновь возвыситься. Такая страна находится въ состояніи постоянныхъ инсурекцій, такой народъ живетъ однимъ возстаніемъ и въ немъ одномъ видитъ свое спасеніе».[5] Нынѣшнее повстаніе поляковъ какъ нельзя лучше доказываетъ эту истину. Оно задумано было гораздо раньше извѣстнаго рекрутскаго набора, послужившаго неизсякаемымъ источникомъ укоровъ и обвиненій со стороны европейскимъ кабинетовъ. Оно началось на другой день послѣ введенія либеральной системы Велёнольскаго въ управленіе царствомъ. Программа нынѣшнихъ повстанцевъ та же самая, что была въ 1812-мъ и 1830-мъ годахъ, та самая, что явилась на другой день раздѣла 1772-го года, не измѣняясь съ тѣхъ поръ ни единой буквой. Тѣ же притязанія на Западную Русь и Литву, тѣ же границы 1772-го года, тѣ же варѳоломеевскія ночи и звѣрскія убійства русскихъ солдатъ, тѣ же уланскіе отвороты, дѣлаемые на груды убиваемыхъ плѣнниковъ, тотъ же шляхетско-іезуитскій фанатизмъ, возбуждаемый ксендзами и женщинами, тѣ же косиньеры — все до малѣйшей подробности то же теперь, что бывало прежде, и что, по всей вѣроятности, не прекратится и впредь, до тѣхъ поръ, пока поляки будутъ имѣть хотя малѣйшую надежду на возстановленіе своего прежняго государства. Если есть что либо новое въ нынѣшнемъ возстаніи, то это — подземное революціонное правительство съ его неслыханнымъ терроромъ. Но эта новость, вообще неслыханная до сихъ поръ нетолько въ польской, но и во всей европейской исторіи, есть порожденіе системы, принятой со стороны законной администраціи Царства Польскаго. «Нынѣшній польскій мятежъ — говорятъ „Московскія Вѣдомости“ — нетолько не есть всеобщее народное возстаніе, но даже не есть дѣло какой либо партіи. Это просто возбужденіе разнообразныхъ элементовъ безпорядка, естественно происшедшихъ вслѣдствіе извѣстнаго образа дѣйствія власти. Въ началѣ число возбужденныхъ въ Польшѣреволюціонныхъ элементовъ было ничтожно; но чѣмъ болѣе длилась эта система, обратившая наконецъ на себя вниманіе цѣлой Европы, тѣмъ смѣлѣе, рѣшительнѣе и многочисленнѣе становились эти элементы» («Московскія Вѣдомости» № 188). Отсюда ясно, что нужно дѣлать съ Польшей какъ въ настоящую минуту, при подавленіи возстанія, такъ и по водвореніи порядка, когда наступитъ необходимость принять общія мѣры для окончательнаго искорененія въ ней безумныхъ притязаній. Диктатура для настоящей минуты и общіе законы для Россіи и Польши въ будущемъ — вотъ единственная система, еще неиспробованная нами, для рѣшенія польскаго вопроса. Всякая другая система несостоятельна уже потому, что всѣ онѣ были испробованы надъ Полыней и не привели ни къ какому успѣху.
Таковы главнѣйшіе аргументы, являющіеся противъ политической независимости Царства Польскаго. Если исключить противорѣчіе, вносимое въ нихъ замѣткой «Московскихъ Вѣдомостей» и заключающееся въ томъ, что нынѣшнее возстаніе въ одно и то же время разсматривается то какъ результатъ ошибочной системы управленія, то какъ давно задуманное произведеніе всѣхъ преданій польской исторіи — если исключить, говоримъ мы, это маленькое противорѣчіе, то почти всѣ остальные доводы остаются безспорными и для тѣхъ, кто, подобно г. Аксакову, выводитъ изъ нихъ совершенно противоположное заключеніе. Никто не оспориваетъ неизлечимую ненависть поляковъ къ Россіи; никто не сомнѣвается въ необходимости положить конецъ нескончаемымъ притязаніямъ ихъ на западно-русскія области. Спорятъ только о методѣ леченія, о достоинствѣ лекарствъ, способныхъ смягчить эту ненависть и искоренить эти притязанія.
Сторонники сліянія Польши съ Россіей Доказываютъ превосходство своего леченія опытомъ, произведеннымъ въ Австріи и Пруссіи. Ненависть поляковъ къ нѣмцамъ была столь же сильна, какъ и къ русскимъ, однакожъ эти чувства смягчились въ весьма короткое время. Нѣтъ сомнѣнія, что съ развитіемъ политической свободы въ этихъ государствахъ, исчезнутъ тамъ и послѣдніе остатки той польской ненависти и тѣхъ польскихъ стремленій, которыя поддерживаются существованіемъ автономіи Царства Польскаго и отношеніями поляковъ къ Россіи. Россію они считаютъ теперь единственнымъ своимъ врагомъ именно потому, что она одна еще не уничтожила польскихъ надеждъ посредствомъ совершеннаго сліянія царства съ Россіей. Сліяніе это было невозможно до сихъ поръ собственно потому, что система управленія была невѣрна. Еще на вѣнскомъ конгресѣ планъ возстановленія русской Польши съ національными учрежденіями считался многими государственными людьми ошибкою, которая должна послужить величайшимъ затрудненіемъ какъ для внутренней, такъ и для внѣшней политики Россіи. Лордъ Кэстльри, Поццо-ди-Борго, Нессельродъ, Штейнъ, Каподистрія были такого мнѣнія. Штейнъ тогда же выразился, «что за этимъ соединеніемъ, послѣ новыхъ потрясеній, послѣдуетъ или порабощеніе Польши, или ея отдѣленіе». Но опытъ показалъ, что порабощеніе ея, какъ и всякаго другаго народа, не ведетъ къ успѣху, и что поляки, ведя себя смирно, пока надъ ними тяготѣла диктатура, при первомъ послабленіи, тотчасъ возвращались къ своимъ мечтательнымъ притязаніямъ. Диктатура, полезная какъ временное средство, не годится для постоянной системы, ибо это противорѣчило бы либеральному направленію нынѣшней внутренней политики Россіи и отравляло бы всѣ попытки ея установить эту либеральность на прочныхъ основахъ и примирить съ собою поляковъ. Что же касается до отдѣленія Полыни, то не говоря уже о нравственномъ ущербѣ для Россіи, отдѣленіе Полыни нанесло бы ей много ущербовъ матеріальныхъ, какъ-то: потерю стратегической линіи на Вислѣ, удаленіе нашихъ границъ отъ Вѣны и Берлина и образованіе на нашей границѣ безпокойнаго сосѣда, который на другой же день, въ благодарность за наше великодушіе, начнетъ свои враждебныя дѣйствія, для уничтоженія которыхъ потребуются отъ насъ жертвы, въ десять разъ большія, чѣмъ тѣ, которыхъ достаточно теперь для подавленія возстанія. Большою неразсчетливостью было бы бросать сегодня ту самую укрѣпленную позицію, которую завтра же придется брать штурмомъ. Величайшею неосторожностью было бы также поощрять духъ сепаратизма. Но всѣ эти неудобства, ущербъ и опасности — ничто предъ тѣмъ препятствіемъ, которое ставятъ сами поляки проекту отдѣленія Царства Польскаго. Ни одинъ изъ поляковъ не желаетъ этого отдѣленія и считаетъ его оскорбленіемъ для своего патріотизма. Давай ему или всю старую Польшу, съ границами 1772-го года, или онъ не хочетъ ничего. Польша, въ предѣлахъ нынѣшняго Царства Польскаго, есть вещь немыслимая для революціоннаго поляка, и онъ придумалъ для нее даже особое, насмѣшливое названіе: котрссовка. Поляки до сихъ поръ не разстаются со своими притязаніями только потому, что привыкли смотрѣть на русскій народъ съ высокомѣріемъ, съ какимъ обыкновенно смотрятъ гости на того хозяина, который угощаетъ ихъ лучшими блюдами, а самъ довольствуется щами да кашей. Такъ привыкли смотрѣть на русскій народъ не одни поляки, но и самые преданнѣйшіе русскому престолу остзейцы, финляндцы, грузины и даже всевозможные колонисты. Да и не могли они до сихъ поръ проникнуться должнымъ уваженіемъ къ народу, который, будучи хозяиномъ своей земли, несмотря на неисчерпаемую любовь свою къ правительству, занималъ до сихъ поръ послѣднюю ступень на лѣстницѣ правъ и преимуществъ, которыми пользовались остальные подданные Россіи. Никто до сихъ поръ не слыхалъ его голоса, не видалъ его нравственныхъ силъ; не знаетъ его политическаго смысла, и потому всякій полагаетъ, что борьба съ Россіей есть собственно борьба съ русскимъ правительствомъ, и что русскій народъ здѣсь не при чемъ. Это обидное мнѣніе слышится постоянно во всѣхъ дипломатическихъ интригахъ противъ Россіи и высказывается даже въ подземныхъ листкахъ польскихъ революціонеровъ, увѣряющихъ русскихъ, что они борются за свою и нашу свободу. Необходимо положить конецъ этому заблужденію и раскрыть всему міру нравственныя и политическія силы русскаго народа. Только такимъ способомъ мы можемъ успѣшно подавить польскія притязанія, борясь съ ними открыто, съ помощью всѣхъ пробужденныхъ силъ общества. Что этотъ способъ — самый лучшій для разрѣшенія польскаго вопроса и наиболѣе обѣщаетъ успѣха, въ томъ могутъ быть порукою опыты другихъ странъ. Самостоятельное существованіе Полыни принадлежитъ къ числу утопій, отвергаемыхъ всѣми здравомыслящими политиками Европы. На самостоятельность имѣютъ право только тѣ націи, которыя выказали свою способность къ ней. Поляки, напротивъ, всею своею исторіей, доказали совершенное отсутствіе въ нихъ государственнаго смысла. Ихъ знаменитыя liberum veto и конфедераціи, погубившія республику, до сихъ поръ живы въ душѣ каждаго поляка и проявляютъ себя на каждомъ шагу. Ни одна изъ европейскихъ державъ, не исключая Наполеона III, не помышляетъ серьёзно о возстановленіи польской независимости. Они играютъ этою идеей и часто выставляютъ ее на «воемъ знамени вовсе не для выгодъ поляковъ, а для собственнаго преобладанія и для ослабленія Россіи. Намъ не слѣдуетъ поддаваться этимъ интригамъ и содѣйствовать ослабленію нашего отечества. „Отрекаются отъ себя только тѣ народы, которые сходятъ съ историческаго поприща. Поэтому, какъ народъ, мы не должны великодушничать. Я не налагая рукъ на себя, русскій народъ можетъ обнаруживать миролюбіе къ полякамъ только подъ тѣмъ условіемъ, чтобъ они совершенно отказались отъ своихъ притязаній на русскія земли“ („Моск. Вѣд.“). Это условіе, какъ сказано выше, недостижимо при отдѣльномъ и независимомъ существованіи Польши. Поэтому намъ слѣдуетъ выбросить изъ головы фальшиво либеральныя идеи о томъ, что всякій народъ имѣетъ право на независимость. Еслибъ это было справедливо, то нужно было бы передѣлывать карту всей Европы и раздробить каждое государство на нѣсколько частей. Англія должна была бы распасться на мелкіе кусочки, Швейцарія — на три государства, Австрія — совсѣмъ исчезнуть съ лица земли и т. д. Начало народности, разсматриваемое съ такой узкой точки зрѣнія, отвергается здравымъ смысломъ. Напротивъ, чѣмъ тѣснѣе сливаются различныя народности въ одно цѣлое, тѣмъ болѣе представляется залоговъ къ развитію человѣчества. Эту истину признаетъ даже Д.-Ст. Милль — одинъ изъ наиболѣе либеральныхъ мыслителей нашего времени. Впрочемъ, еслибъ даже принципъ народности и былъ непогрѣшимъ во всѣхъ отношеніяхъ, то онъ непримѣнимъ къ Польшѣ уже потому одному, что въ ней народныя желанія прямо противоположны стремленіямъ и утопіями» высшихъ классовъ. Польша, какъ нація, какъ сплошной народъ, неизвѣстна исторіи; шляхетская же Польша, со включеніемъ даже Польши «мойжешоваго вызнанья» и городскаго пролетаріата, не составляетъ и половины польскаго народа. Крестьяне, составляющіе главную массу населенія, преданы русскому правительству и ненавидятъ шляхту. Со стороны Россіи было бы несправедливо бросить этотъ несчастный народъ, только что начинавшій отдыхать подъ ея владычествомъ отъ длиннаго ряда терзаній. Такимъ образомъ, ни со стороны общихъ понятій о правахъ народностей, ни со стороны ближайшихъ, практическихъ интересовъ Россіи, независимость Польши не представляется дѣломъ осуществляемыми" и полезнымъ.
Вотъ, если не ошибаемся, наиболѣе солидные доводы противъ Польши и ея независимости. Никто не станетъ отрицать, что большая часть ихъ основана на фактахъ, никѣмъ еще серьёзно неопровергнутыхъ. Впрочемъ, русскіе противники этого мнѣнія и не думаютъ опровергать ихъ; напротивъ, собственные ихъ доводы опираются, по большей части, на тѣ же самые факты и направлены не столько въ пользу поляковъ, сколько въ огражденіе Россіи отъ неисправимыхъ польскихъ притязаній. Сторонники отдѣленія Польши не отрицаютъ доказанной исторіей неспособности поляковъ къ правильному государственному устройству, хотя нѣкоторые и полагаютъ, что эти доказательства относятся къ давно минувшему времени и не исключаютъ надежды на исправленіе поляковъ послѣ той продолжительной и тяжелой школы опыта, какую они прошли. Время возстаній, по своей исключительности, не можетъ быть принимаемо въ разсчетъ. Въ такія болѣзненныя минуты, революціонное правительство сочиняется на горячую руку и страсти слишкомъ возбуждены, чтобъ можно было прилагать къ этимъ моментамъ мѣрку обыкновеннаго времени; но, прй всемъ желаніи быть снисходительнымъ къ полякамъ, нельзя отвергать неисправимой наклонности ихъ къ междоусобіямъ, обнаруживающейся даже въ такіе моменты, когда общее увлеченіе, казалось бы, должно заглушить всѣ домашнія ихъ несогласія. За то способность къ увлеченію и жгучая стремительность къ независимости совершенно неоспоримы въ каждомъ образованномъ полякѣ. Вотъ эта-то стремительность и даетъ значеніе польскому вопросу, наводя, въ то же время, на мысль, что если поляки и дѣйствительно неспособны управляться собою, то еще менѣе способны быть хорошо управляемы другими. Они совершенно оправдываютъ вышеприведенныя слова Мохнацкаго, что поляки живутъ одними возстаніями и считаютъ промежуточное между ними время годнымъ только на приготовленіе новыхъ возстаніи. Такое отсутствіе способности примириться съ своимъ положеніемъ, такое отчаянное, ничѣмъ неукротимое стремленіе воротить прошлое, даетъ поводъ сомнѣваться въ возможности достигнуть мирнаго и успѣшнаго сліянія поляковъ съ Россіей, на которой они сосредоточиваютъ всю свою ненависть. Миролюбивыя отношенія ихъ къ Австріи и Пруссіи, быть можетъ, объясняются не столько довольствомъ тамошнихъ поляковъ своимъ положеніемъ, сколько увѣренностью ихъ, что главный врагъ ихъ — Россія, одолѣвъ которую, они легко справятся съ остальными двумя врагами. Такая увѣренность вкоренилась въ нихъ издавна. Русскій историкъ польскаго возстанія 1830-го года, г. Смитъ, въ новомъ сочиненіи своемъ: «Суворовъ и паденіе Польши», говоритъ слѣдующее: «Такъ-какъ Австрія и преимущественно Пруссія, подчинившая Польшу тяжкимъ мѣрамъ, всегда умѣли выдвигать Россію впередъ, а сами держались въ сторонѣ, то подъ конецъ на Россію стали смотрѣть какъ на единственную виновницу всѣхъ бѣдствій, разразившихся надъ Польшей. Въ этомъ мнѣніи утверждали народъ иногда черезъ-чуръ крутыя и повелительныя дѣйствія русскихъ посланниковъ, напримѣръ князя Репнина и Сальдерна, которые не умѣли облекать свои требованія въ мягкія формы, надменность иныхъ генераловъ, которые позволяли себѣ все въ отношеніи пресмыкавшихся предъ ними поляковъ и, наконецъ, тягости, всегда неразлучныя съ пребываніемъ иноземныхъ войскъ. Вся ненависть, все ожесточеніе націи обрушились на Россію. Нетолько раздѣлъ и униженіе Польши приписывали Россіи, но при всякомъ встрѣчавшемся препятствіи, при всякой неудачѣ какого-либо плана обвиняли Россію, и Россія же была, наконецъ, виновата въ томъ, что поляки не сдѣлались великою націей»[6]. Можно отыскать доказательства тому, что ненависть поляковъ къ Россіи гораздо старше воспоминаній о первомъ раздѣлѣ Польши, но во всякомъ случаѣ несомнѣнно, что она существуетъ въ такой сильной степени и питается такими сильными побужденіями, что надѣяться на скорое уничтоженіе этой ненависти и мирное сліяніе Полыни съ Россіей посредствомъ общихъ либеральныхъ учрежденій, было бы крайнимъ оптимизмомъ. Съ тѣхъ поръ, какъ умерли князь Паскевичъ и система, которой онъ былъ представителемъ — въ короткое время перемѣнилось шесть правителей въ Царствѣ Польскомъ и ни одинъ изъ нихъ не успѣлъ достигнуть примиренія съ поляками и успѣшнаго подавленія волненій. По всей вѣроятности, теперь удастся, наконецъ, потушить мятежъ посредствомъ энергическихъ мѣръ, уже возымѣвшихъ свое дѣйствіе и вызвавшихъ покушеніе на жизнь графа Берга; но наружное усмиреніе поляковъ ни сколько не даетъ права надѣяться на подавленіе тѣхъ чувствъ, которыя породили мятежъ и будутъ порождать его постоянно. Хотя возмущеніе начато одною крайнею партіею и въ первое мгновеніе не могло быть приписываемо всей націи, но въ настоящее время, кажется, никто уже не сомнѣвается, что всѣ поляки, за исключеніемъ крестьянъ, помогаютъ возстанію, и если есть между ними неодобряющіе дѣйствій подземнаго правительства, то нѣтъ ни одного, который бы не желалъ успѣха возстанію. Несмотря не терроръ подземнаго правительства, оно до сихъ поръ не открыто; ему повинуются польскіе чиновники, дворяне, горожане. Г. Аксаковъ называетъ нынѣшній мятежъ общимъ, народнымъ возстаніемъ. «Моск. Вѣдом.» замѣтили, что слово «народный» здѣсь не кстати потому, что собственно народъ, то-есть крестьяне не принимаютъ участія въ возстаніи и даже ненавидятъ повстанцевъ. Замѣчаніе это не очень серьёзно. Польскіе крестьяне ненавидятъ не польскую національность, не политическія стремленія Полыни, къ которымъ до сихъ норгь были непричастны, но помѣщиковъ и шляхту, отъ которыхъ такъ долго страдали. Существованіе сословнаго антагонизма не составляетъ еще доказательства распаденія національнаго духа; въ безднѣ, раздѣляющей польскихъ крестьянъ и шляхту на два берега, есть кое-какіе мосты и тонкія связи; общая религія, и вдобавокъ религія ультрамонтановъ, общее происхожденіе, общій языкъ, общія пѣсни, сказки, молитвы — все это способствуетъ тому, что польскій крестьянинъ, тотчасъ по выходѣ изъ бѣдственнаго положенія и безграмотности, становится такимъ же ярымъ патріотомъ, какъ и всѣ прочіе его соотечественники. Въ этомъ согласны всѣ, кто только пристально наблюдалъ польское общество; объ этомъ свидѣтельствуетъ и тотъ самый краковскій корреспондентъ «Times», на котораго ссылаются «Московскія Вѣдомости» въ отвѣтѣ своемъ г. Аксакову (№ 195); да и никто не можетъ сомнѣваться въ этомъ, зная какое сильное связующее начало заключаютъ въ себѣ тѣ элементы, которые въ общемъ итогѣ называются національностью. Если польскіе крестьяне непричастны преданіямъ польской исторіи, которая всегда была шляхетскою, то съ другой стороны у нихъ или вовсе нѣтъ никакихъ преданій, или нѣтъ такихъ, которыя были бы непольскими. Русской политикѣ можно смѣло опереться на польскихъ крестьянъ для подавленія нынѣшняго возстанія, но нельзя поручиться, что по уничтоженіи нынѣшняго бѣдственнаго положенія этого сословія, оно не заплатитъ намъ за наши благодѣянія измѣною. Но еслибъ крестьяне и оставались всегда на сторонѣ русскаго правительства, то все же разсчитывать на ихъ помощь можно только въ военное, а не въ мирное время, то-есть тогда, когда возстаніе уже вспыхнуло, а не тогда, когда оно подготовляется. Дворянство и чиновничество, то-есть все, что годно для управленія краемъ, глубоко ненавидятъ насъ. Замѣщать всѣ безъ исключенія мѣста русскими чиновниками во время мятежа и потомъ опять смѣнять ихъ впредь до новаго мятежа — дѣло весьма ненадежное; оставлять же ихъ постоянными блюстителями порядка въ Польшѣ, значитъ держать ее постоянно подъ тяжестью диктатуры, что совершенно несогласно съ пользами самой Россіи и притиворѣчило бы торжественно заявленнымъ цѣлямъ правительства — дать Польшѣ, послѣ ея усмиренія, административную автономію. Держать Польшу въ повиновеніи можно только съ помощью военнаго положенія, примѣненнаго во всей строгости; но такой порядокъ, въ качествѣ постояннаго, нормальнаго управленія, невозможенъ но многимъ обстоятельствамъ. Диктатура въ Польшѣ, необходимая теперь для подавленія мятежа, при продолжительномъ дѣйствіи ея, гораздо болѣе принесетъ вреда намъ, нежели полякамъ, и вдобавокъ ни на волосъ не примиритъ насъ съ ними. А что къ ней придется обращаться очень часто — въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія. Нельзя никакимъ образомъ надѣяться на расположеніе и способность поляковъ слиться съ Россіей подъ покровомъ общихъ, либеральныхъ учрежденіи, какъ это доказываютъ «Московскія Вѣдомости». Если поляки были недовольны конституціею 1815-го года, то едва-ли удовольствуются окончательною утратою автономіи Царства Польскаго.
«Если въ настоящее время — говоритъ г. Самаринъ — Польша не можетъ жить спокойно, когда на каждую ея косу приходится десять русскихъ штыковъ, то кто же поручится, что она смирится, когда на одинъ польскій голосъ будетъ насчитываться десять голосовъ русскихъ? Не то же ли это владычество числительности силы, только выразившейся въ другой формѣ, и потому не будемъ ли мы принуждены, такъ же, какъ и теперь, прибѣгать безпрестанно къ силѣ штыковъ, чтобы придать обязательность перевѣсу голоса?» («День» № 36). Но если намъ и удастся — въ чемъ нельзя сомнѣваться — успѣшно подавлять каждое движеніе поляковъ штыками и большинствомъ голосовъ, то сколько тайнаго, невидимаго зла, сколько отравы разольютъ вокругъ насъ, въ нѣдрахъ нашего общества какъ въ западныхъ губерніяхъ, такъ и въ самой Россіи, эти массы развращенныхъ людей? Присоединивъ къ себѣ Польшу, мы вогнали бы ее себѣ внутрь, отравились бы Польшей. Вотъ съ какимъ страшнымъ зломъ пришлось бы бороться возрожденію русскаго элемента въ нашихъ западныхъ и юго-западныхъ областяхъ; вотъ сквозь какой толстый общественный слой пришлось бы пробиваться въ нихъ новосозидаемой и новорождающейся русской общественности, если этому яду, этой общественной силѣ не дано будетъ исхода внѣ Россіи. Трудно вообще государству съ его внѣшними, матеріальными государственными средствами бороться съ внутренними, нравственными средствами общества: оружіе неравное — съ обществомъ должно бороться по преимуществу общество же. Для успѣшной борьбы съ Польшею нужно, чтобы, кромѣ настойчивыхъ усилій русскаго общества къ укрѣпленію русской общественной силы въ западномъ краѣ, прекращено было анормальное существованіе польскаго общества — чрезъ учрежденіе какого нибудь политическаго польскаго центра, который бы сосредоточилъ въ себѣ, въ видимомъ осязательномъ образѣ, невидимую польскую общественную стихію, и упразднилъ ея чрезмѣрное развитіе — развитіемъ чисто государственнымъ. Польша, какъ небольшое политическое цѣлое, при всемъ своемъ непомѣрномъ политическомъ честолюбіи, была бы несравненно слабѣе и потому менѣе опасна для такого могучаго государственнаго организма, какова Россія, нежели постоянная тайная отрава отъ разложившагося трупа польской государственности и незримыхъ, неуловимыхъ польскихъ общественныхъ силъ съ ихъ потаенными правленіями, комитетами и трибуналами" («День» № 32). Нѣтъ нужды въ томъ, что поляки сами не желаютъ самостоятельности конгрессовъ Польши, и упорно отказываются отъ всего, что можетъ дать имъ Россія; мы должны это сдѣлать для себя, а не для поляковъ — для очищенія русскаго общества отъ польской отравы, для освобожденія русской совѣсти отъ упрековъ въ насиліи, которое останется одинаково очевиднымъ и неотразимымъ фактомъ какъ при системѣ военнаго управленія Польшею, такъ и при либеральномъ подавленіи ея голоса большинствомъ русскихъ голосовъ.
Таковы, но большей части, возраженія людей, нераздѣляющихъ мнѣнія «Московскихъ Вѣдомостей», и другихъ сторонниковъ сліянія Польши съ Россіей. Мы сгруппировали мнѣнія обѣихъ сторонъ, невездѣ придерживаясь подлинныхъ выраженій двухъ московскихъ газетъ, поднявшихъ этотъ споръ, но стараясь припомнить все, что намъ удавалось читать въ нашихъ журналахъ. Надѣемся, что читатель не упрекнетъ насъ въ умышленномъ ослабленіи доводовъ той или другой стороны; если же мы дали больше мѣста мнѣніямъ противниковъ сліянія, то это потому, что они менѣе извѣстны и вообще принадлежатъ слабому меньшинству, тогда какъ убѣжденія «Московскихъ Вѣдомостей», благодаря успѣху этой газеты, слишкомъ хорошо извѣстны всѣмъ и раздѣляются въ настоящее время огромнымъ большинствомъ публики. Намъ пріятно, однако, замѣтить, что несмотря на видимую разницу обоихъ мнѣній, московскіе журнальные представители ихъ явили уже много доказательствъ, что они вовсе не такъ далеки отъ согласія, какъ это можно полагать съ перваго взгляда. «Московскія Вѣдомости» не разъ уже проговаривались, что при извѣстныхъ условіяхъ лучше совсѣмъ отказаться отъ Полыни, чѣмъ продолжать систему Велёпольскаго и предоставлять ей отдѣльныя учрежденія (№ 189). Въ другомъ мѣстѣ, та же газета говоритъ: «Вопросъ польскій, мы видимъ, не на радость Россіи, не въ пользу ей; мы видимъ, какія для нея трудности заключаются въ этомъ вопросѣ; мы видимъ, сколькихъ бѣдствій онъ былъ виною, и сколькихъ бѣдствій, быть можетъ, станетъ виною. Мы видимъ, что вопросомъ этимъ другія державы пользуются какъ готовымъ орудіемъ, чтобы въ разныхъ видахъ своихъ тревожить, обезсиливать и унижать наше отечество» (№ 196). Съ другой стороны и газета «День» согласилась съ «Московскими Вѣдомостями», что теперь не время говорить объ отдѣленіи Царства Польскаго. «Мы довольно положительно объявили — говоритъ она — что такое разрѣшеніе вопроса предстоитъ будущему, а въ настоящее время необходимо прежде всего, посредствомъ военной диктатуры, усмирить мятежъ, избавить страну отъ террора, надѣлить крестьянъ землею, крестьянскимъ самоуправленіемъ и вообще гражданскими правами. Многіе дѣлаютъ намъ упреки — продолжаетъ „День“ — что мы слишкомъ забѣгаемъ впередъ, что объ этомъ (то есть объ отдѣленіи Польши) говорить теперь несвоевременно. Въ этомъ упрекѣ есть, безспорно, значительная доля правды, въ чемъ мы и сознаемся открыто, хотя можемъ и съ своей стороны представить возраженія, нелишенныя основанія» (№ 36).
Такимъ образомъ, къ общему удовольствію, главные органы, разработывавшіе польскій вопросъ, почти во всемъ согласились, несмотря на горячую полемику ихъ между собою. Это тѣмъ болѣе пріятно видѣть, что каждый изъ нихъ принесъ огромныя и несомнѣнныя услуги обществу разъясненіемъ разныхъ сторонъ этого труднаго вопроса. «Дню» принадлежитъ честь открытія западныхъ губерній для русской политики; «Московск. Вѣдом.» — раскрытіе несостоятельности мѣръ, принятыхъ въ Царствѣ Польскомъ. «День» почти исключительно, со страстною любовью занимался западными и юго-западными губерніями, не обращая почти вниманія на то, что дѣлалось въ царствѣ; «Московскія Вѣдомости», напротивъ, долгое время не удостоивали вниманія западный край и страстно предались изученію Варшавы. Наконецъ взаимные труды ихъ столкнулись между собою, и факты, добытые каждою изъ газетъ, такъ сильно воздѣйствовали, что обѣ газеты помѣнялись ролями: «Московскія Вѣдомости» налегли на западныя губерніи, а «День» на варшавскую диктатуру. Иначе и быть не могло. Факты, представленные каждою изъ газетъ, такъ внушительны, что способны подѣйствовать на каждаго. Мы ограничимся краткимъ изложеніемъ нѣкоторыхъ, наиболѣе замѣчательныхъ изъ нихъ.
Корреспондентъ «Московскихъ Вѣдомостей» (№ 194), сообщенія котораго отличаются необыкновенною точностью и до-сихъ-поръ никѣмъ не опровергнуты, вотъ какъ изображаетъ состояніе варшавской полиціи еще въ очень недавнее время (письмо отъ 22-го августа): «Низшіе полицейскіе чины, отличавшіеся неуклонною дѣятельностію и усердіемъ къ службѣ, какъ будто нарочно обвинялись въ разныхъ порокахъ и притѣснялись. Такъ, напримѣръ, городовые унтер-офицеры Вишневскій и Раковскій вынуждены были, избѣгая гоненій со стороны своего начальства и угрозъ публики, перейти въ с.-петербургскую полицію. Вялый, схватившій Ярошинскаго, несмотря на его просьбы о перемѣщеніи въ казармы, оставленъ былъ въ частномъ домѣ, гдѣ и убитъ кинжаломъ, и убійцы не отысканы. Зденицкій, открывшій на Панской улицѣ въ Варшавѣ шайку въ 90 человѣкъ, получая за это угрозы отъ злоумышленниковъ, нѣсколько разъ просила у своего начальства защиты; но вмѣсто должнаго обезпеченія его жизни рѣшено было отправить его, противъ желанія, въ полкъ. Эта несправедливость довела его до такого отчаянія, что человѣкъ этотъ, отличавшійся положительно преданностію правительству, узнавъ какъ жестоко съ нимъ поступаютъ, бѣжалъ, какъ должно полагать, въ шайку. Въ то же время въ варшавской полиціи служили люди, почти явно выказывавшіе нерасположеніе къ правительству и пренебреженіе къ долгу службы, и такіе люди нерѣдко встрѣчали снисхожденіе и потворство. Одинъ полицейскій изъ поляковъ, слыша разговоръ русскихъ полицейскихъ нижнихъ чиновъ, изобличавшій ревность ихъ къ своимъ обязанностямъ, отозвался, что ежели они будутъ слишкомъ усердствовать, то ихъ повѣсятъ. Этотъ фактъ, но жалобѣ русскихъ, доказанъ слѣдствіемъ. Виновный, вмѣсто должнаго съ него взысканія, переведенъ въ с.-петербургскую полицію, по собственному желанію, когда онъ такого исхода вовсе и не ожидалъ. Бѣжали въ шайку: полицейскій офицеръ-поручикъ Равинскій, чиновникъ Голембевскій; Гансоровскій находился въ шайкѣ впродолженіе всего времени, получалъ болѣе двухъ мѣсяцевъ жалованье и только недавно исключенъ будто бы за просрочку отпуска, котораго ему никто не давалъ. Дозорцевъ полицейскихъ ушло 4, унтер-офицеровъ 10, солдатъ 47, итого 61 человѣкъ. Изъ пожарной команды, находящейся подъ полицейскою властію: солдатъ 102, челядниковъ 32, терминаторовъ 9, итого 143».
Въ той же газетѣ, въ № 197, сообщаются любопытныя свѣдѣнія объ отношеніяхъ всего польскаго духовенства къ законному и революціонному правительствамъ. «Во всѣхъ 8-ми епископствахъ Царства Польскаго изъ 3,300 лицъ духовнаго званія, не считая клериковъ и новиціатовъ, въ 1862-мъ году правительство наше могло указать только на 18 лицъ ему преданныхъ, но и въ томъ числѣ было нѣсколько такихъ лицъ, которые любили въ правительствѣ преимущественно право раздачи денегъ и отличій». Но теперь уже и этого нѣтъ, и все духовенство дѣйствуетъ необыкновенно согласно. Епископъ Куявско-Калишской епархіи, Маршевскій, который до 1863-го года былъ преданъ правительству и потерпѣлъ даже за это гоненія въ 1861-мъ году, нетолько присоединился теперь къ враждебнымъ демонстраціямъ прочаго духовенства, но еще въ отвѣтѣ своемъ военному начальству, съ особенною рѣзкостью объясняетъ причины наложенія всеобщаго траура въ его епархіи, по случаю ссылки варшавскаго архіепископа Фелинскаго въ Ярославль. Духовенство въ царствѣ издало особые сборники молитвъ, изъ которыхъ самою умѣренною можетъ считаться слѣдующая литія:
"Боже, буди милостивъ къ намъ грѣшнымъ — отпусти намъ!
"Боже, буди милостивъ къ намъ грѣшнымъ — услыши насъ!
"Отъ тирановъ нашихъ,
"Отъ измѣнниковъ края,
"Отъ шпіоновъ святаго дѣла,
«От7» невѣрія въ освобожденіе края,
"Отъ неразумной торопливости,
"Отъ сомнѣнія въ нашу будущность,
"Отъ партій, вредныхъ дѣлу освобожденія народа,
"Отъ выродковъ ойчизны,
«Отъ всякихъ бѣдствій.
Корреспонденція этого нумера „Московскихъ Вѣдомостей“ оканчивается образчиками проповѣдей, открыто произносимыхъ въ варшавскихъ костёлахъ. Вотъ эти образчики: въ костёлѣ Свентоянскомъ 27-го апрѣля (8-го мая) ксёндзъ сказалъ между прочимъ: „Сначала нашъ архіепископъ Фелинскій согрѣшилъ, держась стороны правительства; понынѣ совершенно преданъ народу, приготовился на мученическую смерть и готовъ погибнуть за родимую землю, вмѣстѣ съ своими соотечественниками.“
Въ костёлѣ ксендзовъ Паулиновъ, 13-го (25-го мая), была проповѣдь слѣдующаго содержанія: „Не теряйте духа и не слабѣйте въ силахъ — и врагъ нашъ скоро погибнетъ — я вамъ это пророчествую съ этой каѳедры. За его варварства, совершаемыя ежедневно на братьяхъ нашихъ, предаю анаѳемѣ… и московскій край, и всѣхъ тѣхъ, даже до двѣнадцатаго поколѣнія, которые держатъ сторону московскаго правительства и сочувствуютъ ему.“
Въ Свентоянскомъ костёлѣ, 19-го (31-го) мая, ксёндзъ предавалъ проклятію всѣхъ измѣнниковъ народному дѣлу и всѣхъ унижающихся предъ московскимъ правительствомъ. „Еслибъ не моя священническая риза — говорили, онъ — я собственными руками спровадилъ бы не одного съ этого свѣта. Польскій народъ умѣетъ выдержать характеръ: онъ не успокоится до тѣхъ поръ, пока не сброситъ съ себя ига, которое гнететъ его, пока не истребитъ до послѣдняго изъ своихъ единоземцевъ, которые поступками своими безчестятъ такое благородное поколѣніе.“
Проповѣдники — замѣчаютъ» Московскія Вѣдомости" — за это не были арестованы и до сихъ поръ продолжали говоритъ подобныя же проповѣди[7].
Въ доказательство того, какъ лживы увѣренія польскихъ ксендзовъ о русскомъ варварствѣ и до какой снисходительности простирался военный судъ надъ польскими преступниками, въ сравненіи съ судомъ надъ преступниками русскаго происхожденія, приводимъ слѣдующую выписку изъ № 188 «Московскихъ Вѣдомостей»:
«Въ іюлѣ мѣсяцѣ рѣшена участь многихъ революціонеровъ перваго времени возстанія. Мы назовемъ только тѣхъ, которые принимали важное участіе въ организаціи и были приговорены военнымъ судомъ къ повѣшенію. Изъ нихъ Рогинскій предводительствовалъ шайками въ Царствѣ Польскомъ и Литвѣ, участвовалъ въ рѣзнѣ въ ночь съ 10-го на 11-е января, убилъ чиновника Черкасова, и участвовалъ въ грабежѣ казенныхъ суммъ. Въ уваженіе его молодости, раскаянія и чистосердечнаго сознанія въ своихъ преступленіяхъ, смертный приговоръ замѣненъ ссылкой въ Сибирь въ каторжную работу въ рудникахъ, кажется, на 20 лѣтъ. Начальникъ штаба Рогинскаго, Голіянъ, отправленъ туда же на 12 лѣтъ. Начальникъ техническаго отдѣленія варшавско-вѣнской дороги Марчевскій былъ помощникомъ начальника города при Бобровскомъ, убитомъ на дуэли за границей; Марчевскій завѣдывалъ дѣлами бывшаго центральнаго комитета, хранилъ у себя и выдавалъ революціонныя бумаги, разсылалъ приказанія начальникамъ шаекъ, состоялъ въ сношеніяхъ съ заграничными комитетами, участвовалъ въ составленіи отчета Мѣрославскому и пр. Въ уваженіе къ чистосердечному сознанію его, вызванному предъявленною ему статьей закона, уменьшающей мѣру наказанія за сознаніе, а также вслѣдствіе его прошенія о помилованіи, смертная казнь измѣнена въ ссылку въ каторжную работу въ рудникахъ на 12 лѣтъ. Товарищу Шварца, типографщикъ Клоссовичъ, отпечаталъ въ своей типографіи 10 нумеровъ тайной газеты Рухъ, разсылалъ другіе возмутительные листки, упорно скрывалъ своихъ соучастниковъ, такъ что по прочтеніи ему смертнаго приговора, говорятъ, написалъ: „Пусть будетъ, что Богомъ назначено, а соучастниковъ не выдамъ“. Клоссовичъ отправленъ также въ ссылку въ рудники лѣтъ на 12. Варшавскій слесарь Газе за пораженіе кинжаломъ въ главномъ казначействѣ царства съ политическою цѣлію еврея Бантмана, сосланъ въ каторжную работу также лѣтъ на 12. Бантманъ въ настоящее время выздоровѣлъ. Отставной офицеръ гвардейскаго Волынскаго полка Соколовскій, за побѣга въ шайки и участіе въ сраженіи съ войсками, при чемъ былъ взятъ въ плѣнъ раненый, сосланъ въ каторжную работу на 6 лѣтъ. Ксёндзъ ордена миссіонеровъ, Древновскій, за пріобрѣтеніе фальшивыхъ паспортовъ для разъѣздовъ, какъ агентъ центральнаго комитета, и шляхтичъ Белёбицкій, за похищеніе паспорта и побѣгъ за границу также съ революціонною цѣлію, сосланы: первый — на поселеніе въ Сибирь, а второй — по молодости лѣтъ, на житье въ Вятскую губернію».
Вообще число всѣхъ мятежниковъ, казненныхъ смертью въ царствѣ, но сентябрь мѣсяцъ, было очень невелико. Конфискацій вовсе производимо не было. Никто, разумѣется, не станетъ нападать на варшавское правительство собственно за нерасположеніе къ смертной казни, никто не станетъ требовать кровавыхъ зрѣлищъ и конфискацій для удовлетворенія чувству мести, и сами «Москов. Вѣдом.» объясняютъ, что требуя строгаго примѣненія военнаго положенія въ царствѣ, онѣ разумѣютъ подъ этимъ подчиненіе гражданскихъ властей военнымъ начальникамъ, улучшеніе полиціи и замѣщеніе, гдѣ представлялась возможность, польскихъ чиновниковъ русскими[8]. Впрочемъ, характеръ управленія, на который такъ настойчиво баловались «Московскія Вѣдомости», значительно измѣнился послѣ покушенія на жизнь графа Берга. Въ тотъ же день приведено въ исполненіе распоряженіе — остававшееся до тѣхъ поръ безъ примѣненія — относительно уничтоженія или конфискаціи варшавскихъ домовъ, откуда производятся выстрѣлы. Домъ графа Замойскаго — того самаго Замойскаго, который высланъ по высочайшему повелѣнію заграницу за извѣстный адресъ польскаго дворянства — взятъ въ военное управленіе, за то, что изъ этого дома брошены были въ графа Берга орсиніевскія бомбы. Говорятъ, что это распоряженіе сдѣлало сильное впечатлѣніе на варшавскихъ жителей. Въ этомъ домѣ, или лучше сказать, въ двухъ соединенныхъ домахъ Замойскаго, было около 1000 человѣкъ жильцовъ, изъ коихъ всѣ, за исключеніемъ женщинъ и дѣтей, арестованы, а мебель, изъ двухъ верхнихъ этажей, откуда стрѣляли, снесена на площадь и тутъ же сожжена. Безъ сомнѣнія, это энергическое распоряженіе сильно подѣйствуетъ также на графа Замойскаго и его наслѣдниковъ. Слѣдствіе, назначенное по этому дѣлу, раскроетъ, вѣроятно, степень участія домовладѣльца въ этомъ гнусномъ преступленіи и тогда, кромѣ конфискаціи его имущества, онъ будетъ наказанъ всеобщимъ позоромъ.
Газета «Голосъ», сообщая извѣстіе объ этомъ покушеніи и неудовольствіи, возбужденномъ имъ въ варшавскомъ населеніи, выражаетъ надежду, что правительство воспользуется этимъ благопріятнымъ настроеніемъ Варшавы и привлечетъ на свою сторону умѣренныхъ поляковъ. «Трудности нашего положенія въ Польшѣ — говоритъ эта газета — хорошо извѣстны. Посреди этихъ трудностей, власть, дѣйствовавшая тамъ до сихъ поръ, избрала путь, предписываемый и человѣколюбіемъ, и самымъ вѣрнымъ политическимъ разсчетомъ». Въ подтвержденіе своихъ убѣжденій, «Голосъ» напечаталъ письмо одного изъ русскихъ офицеровъ, занимающихъ видное положеніе и близко знакомыхъ съ ходомъ дѣла въ Варшавѣ, который подтверждаетъ неудобства примѣненія къ Царству Польскому той самой системы, которая такъ успѣшно дѣйствовала въ Литвѣ.
Письмо русскаго офицера писано 18-го августа, то-есть до покушенія на жизнь графа Берга. Отозвались и «Московскія Вѣдомости» (№ 198) объ этомъ покушеніи и его послѣдствіяхъ: «Мятежники принялись за военныхъ, и начали съ начальника войскъ. Покушеніе, по счастью, не удалось. Но на русскихъ въ Варшавѣ оно не можетъ не произвести сильнѣйшаго впечатлѣнія; раздраженіе войскъ, и самыхъ начальствъ военныхъ, можетъ дойти до крайнихъ предѣловъ; жители Варшавы очень могутъ пожалѣть, что военное положеніе не соблюдалось тамъ до сихъ поръ во всей строгости. Гдѣ нуженъ строгій порядокъ и гдѣ вмѣсто того допускаются послабленія, тамъ неизбѣжны взрывы, которые обходятся тяжело, чѣмъ самый строгій, но все-таки правильный и законный порядокъ». Далѣе «Москов. Вѣдом.» слѣдующимъ образомъ разсказываютъ объ убійствѣ русскаго чиновника, мирзы Туганъ-Барановскаго, по проекту котораго состоялась очень ненавистная для мятежниковъ мѣра о наймѣ дворниковъ и запираніи воротъ въ варшавскихъ домахъ: «Барановскій принадлежалъ къ числу образованнѣйшихъ и преданнѣйшихъ правительству чиновниковъ; такихъ уже болѣе въ полицейскомъ управленіи едва-ли найдется. Въ убійствѣ Туганъ-Барановскаго болѣе всего виновато само его начальство. Какимъ образомъ погибъ Барановскій? Онъ то и дѣло просилъ у обер-полицеймейстера квартиры, просилъ какой бы то ни было квартиры въ казенномъ охраняемомъ зданіи, хотя онъ былъ женатъ и имѣлъ восемь-человѣкъ дѣтей. Но въ квартирѣ ему было рѣшительно отказано. Барановскій просилъ полицейской охраны; ему обѣщали дать эту охрану лишь по приведеніи въ дѣйствіе новаго положенія о полиціи. А между тѣмъ есть полицейскіе чиновники, которые получили большія квартиры въ зданіяхъ, занимаемыхъ „циркулами“. Барановскій узналъ, что ему угрожаютъ убійствомъ за проектъ, и видя себя оставленнымъ властью, просилъ возвратить ему обратно его рукопись — но она затерялась. 31-го августа Барановскій передъ своими друзьями выражалъ опасеніе, что подвергнется мести за проектъ. 1-го сентября, въ воскресенье, какой-то незнакомецъ предостерегалъ его, что своимъ проектомъ онъ подписалъ себѣ смертный приговоръ. Въ понедѣльникъ утромъ какой-то ремесленникъ бросился за нимъ въ чуланъ, но Барановскій захлопнулъ дверь и погрозилъ револьверомъ; незнакомецъ бѣжалъ. Барановскій отправился къ генералу Левшину (обер-полицеймейстеру) и снова просилъ о квартирѣ и о полиціантѣ для охраны. Но въ квартирѣ ему опять было отказано, а къ вечеру былъ къ нему присланъ одинъ изъ вновь назначенныхъ въ полицію солдатъ, человѣкъ неопытный и нерасторопный». Далѣе разсказывается, какъ въ 7 часовъ того же вечера произошло убійство Барановскаго полицейскимъ «дозорцею» Яросинскимъ, и какъ въ донесеніи объ этомъ происшествіи обер-полицеймейстера сказано, что убійство совершилъ «неизвѣстный человѣкъ, одѣтый въ полицейское платье», и что если это дѣйствительно былъ Яросинскій, то онъ «есть отставной» полицейскій служитель. Изъ всего этого и многихъ другихъ происшествій (число жертвъ изъ управленія варшавскаго обер-олицеймейстера уже простирается, вмѣстѣ съ Барановскимъ, до семи человѣкъ) «Москов. Вѣдом.» приходятъ къ заключенію, "что при обер-полицеймейстерѣ есть лица, знающія родъ занятій его чиновниковъ и передающія свои свѣдѣнія той разбойничьей шайкѣ, которая называется «жондъ народовый». Далѣе, въ той же передовой статьѣ (№ 198) сказано: «Съ отъѣздомъ великаго князя сошелъ со сцены и статс-секретарь совѣта управленія, Юліянъ Энохъ. Съ отъѣздомъ г. Эноха, личный составъ гражданскаго управленія, бывшій при маркизѣ Велёпольскомъ, совершенно измѣнился». Въ заключеніе, обращаясь къ предстоящей дѣятельности новыхъ лицъ варшавской администраціи, «Москов. Вѣд.», присовокупляютъ: «Военное положеніе даетъ имъ громадный средства, но чтобы употребить эти средства, не выходя изъ предѣловъ законности, для этого нужна неусыпная дѣятельность. Иногда бываетъ нужно показать грозные примѣры; но вѣрнѣе и полезнѣе дѣйствовать ровно и вмѣстѣ непреклонно, безъ вспышекъ и обыкновенно слѣдующаго за ними упадка силъ».
Мы назвали обѣ вышеприведенныя статьи «Голоса» и «Московск. Вѣдом.» исполненными благородныхъ чувствъ. Обѣ онѣ смѣлы и независимы, обѣ имѣютъ цѣлью возвышеніе достоинства русскаго правительства въ Польшѣ. Разница та, что одна газета желаетъ обратить преимущественное вниманіе публики на бѣдственную участь увлеченныхъ поляковъ и особенно несчастной молодёжи, тогда какъ другая желала бы оградить преимущественно участь русскихъ, дѣйствующихъ въ Польшѣ, и вообще лицъ, преданныхъ нашему правительству. Желанія обѣихъ газетъ, какъ видите, весьма человѣколюбивы; но одна укоряетъ за то, что военное положеніе до сихъ поръ (до покушенія на жизнь гр. Берга) не строго примѣнялось къ царству, а другая, напротивъ. Повидимому, разница эта такъ велика, что нѣтъ мѣста соглашенію двухъ подобныхъ мнѣній. Но это только повидимому. Стоитъ только обѣимъ газетамъ хоть на минуту выйти изъ круга спеціальныхъ цѣлей, заданныхъ себѣ каждою изъ нихъ — стоитъ только «Москов. Вѣд.» вникнуть въ положеніе поляковъ, а «Голосу» — въ положеніе русской администраціи и русской полиціи въ Польшѣ — и всѣ недоразумѣнія тотчасъ исчезнутъ. Стоитъ только вспомнить, что въ русскомъ сердцѣ, переполненномъ негодованіемъ къ «народному жонду», всегда найдется, однако, достаточно сочувствія ко всякимъ «несчастнымъ», найдется одинаковая любовь и къ порядку, и къ справедливости, стоитъ только обратиться одновременно ко всѣмъ этимъ человѣколюбивымъ чувствамъ, не исключая изъ нихъ ни одного — и вопросъ разъяснится немедленно ко всеобщему удовольствію. Нѣтъ сомнѣнія, что «Голосъ» не желаетъ бездѣйствія или послабленія власти — не желаетъ, чтобъ отъ этихъ послабленій или упущеній убиваемы были русскіе дѣятели въ Польшѣ; точно такъ же нельзя вывести заключенія, чтобъ «Москов. Вѣд.» желали однѣхъ только казней и жестокостей для поляковъ. Кажется, пора было бы всей нашей прессѣ согласиться въ чемъ нибудь одномъ, и побѣдить недоразумѣнія. Этого можно было бы достигнуть, еслибъ газеты наши перешли наконецъ отъ общихъ мѣстъ и намековъ къ практическимъ указаніямъ и изложили бы подробную программу дѣйствій, посредствомъ которой каждая изъ нихъ желала бы усмирить мятежъ и примирить поляковъ съ русскими. До сихъ поръ мы этой программы не видѣли ни со стороны тѣхъ, кто нападаетъ на варшавское гражданское управленіе, ни со стороны тѣхъ, кто его защищаетъ.
Совершенно другое представится намъ, когда мы обратимся къ управленію западными губерніями и къ полемикѣ, возбужденной въ нашей журналистикѣ дѣйствіями кіевской администраціи. Тутъ никакихъ недоразумѣній нѣтъ; тутъ заявлены сто обѣихъ сторонъ подробныя программы, которыя можно сличать и цѣнить безъ пристрастія. Сотрудникъ «Дня» — Ю. Ѳ. Самаринъ опредѣляетъ эти программы, въ томъ видѣ, какъ онѣ заявлены самой администраціей, слѣдующими словами: «Одна изъ нихъ гласитъ: въ западномъ краѣ борются два начала, русско-православное и латино-польское. Первое — коренное, второе — наносное. Интересъ россійскаго государства и русской земли связанъ съ торжествомъ перваго надъ вторымъ. Для достиженія этой цѣли, которой должно все подчиниться, мѣры предупредительнаго надзора и карательныя, направленныя противъ частныхъ лицъ, были бы совершенно недостаточны; нужны мѣры общія, законодательныя и административныя, нуженъ особенный, послѣдовательный образъ дѣйствій, сообразный съ особеннымъ положеніемъ края. Нужно: поднять народъ, обезпечить полную самостоятельность его хозяйственнаго быта; дать ему надежный и безпристрастный судъ въ спорахъ его съ помѣщиками, стѣснить права дворянъ въ замѣщеніи судебно-административныхъ должностей, назначить въ эти должности русскихъ и наконецъ отдать народное воспитаніе въ руки православнаго духовенства, какъ единственно надежнаго проводника русскаго и православнаго просвѣщенія, а не какой нибудь безцвѣтной и безсочной цивилизаціи, подъ которой всякій разумѣетъ что хочетъ.» Это — одна программа, говоритъ г. Самаринъ, а вотъ другая: «Правительство не знаетъ ни западнаго, ни восточнаго края, ни русскихъ, ни поляковъ, ни православныхъ, ни католиковъ; оно знаетъ только поданныхъ одного государя, помѣщиковъ, владѣющихъ землею, крестьянъ, сидящихъ на чужой землѣ и отбывающихъ повинность на помѣщиковъ, духовныхъ, молящихся за царя, какой бы церкви они ни служили, чиновниковъ, служащихъ царю; ко всѣмъ оно относится безразлично, съ одинаковымъ благоволеніемъ и безпристрастіемъ. Дѣйствуя въ видахъ общаго блага, оно не станетъ брататься съ народными страстями, но вооруженное закономъ, для всѣхъ равно обязательнымъ, будетъ охранять порядокъ и частные интересы, карая самоуправство, съ какой бы стороны оно ни шло.» «Въ настоящее время — продолжаетъ г. Самаринъ — первая система энергичнѣе и послѣдовательнѣе дѣйствуетъ на сѣверѣ, въ Вильнѣ; вторая, кажется, дѣйствуетъ на югѣ, въ Кіевѣ. Лѣтъ двадцать тому назадъ, было наоборотъ» («День» № 36).
Этотъ упрекъ въ бездѣйствіи и слабости кіевской администраціи появляется уже не впервые, а въ послѣднее время все энергичнѣе и чаще раздается въ московскихъ газетахъ (въ «Днѣ» и «Моск. Вѣд.»). Первоначально этотъ упрекъ выраженъ былъ мимоходомъ г. Кисловскимъ въ небольшой статейкѣ, напечатанной въ «Днѣ» о какомъ-то Шато-дё-Флёръ — новомъ загородномъ гуляньи, придуманномъ въ Кіевѣ въ подражаніе излеровскихъ и другихъ петербургскихъ гуляній, гдѣ такъ прославился своими канканами г. Фокинъ. За эту статейку г. Кисловскій привлеченъ былъ къ формальному запросу со стороны кіевскаго старшаго полицеймейстера, полковника Ивенсона. Независимо отъ того, въ «Кіевскомъ Телеграфѣ» и въ «Днѣ» появилась, въ опроверженіе упрека, брошеннаго г. Кисловскимъ, длинная статья Владиміра Юзефовича (котораго никакъ не слѣдуетъ смѣшивать съ извѣстнымъ предсѣдателей!; археографической коммиссіи въ Кіевѣ М. В. Юзефовичемъ, малороссомъ по происхожденію и славянофиломъ). Статья эта имѣетъ характеръ офиціозный и, по словамъ г. Кисловскаго, «дѣлаетъ непріятное впечатлѣніе — въ родѣ впечатлѣнія, производимаго видомъ пономаря, который, изогнувшись въ видѣ русской буквы глаголя, подноситъ дьякону кадило, да къ тому еще не съ ѳиміамомъ, а съ прогорѣлыми угольями, такъ что у самаго дьякона, если только онъ одаренъ чувствомъ обонянія, должна заболѣть голова отъ такого угару…» («День» № 34). Мы не приводимъ статьи г. Юзефовича, потому что она не объяснитъ намъ ничего новаго послѣ словъ г. Самарина, опредѣлившаго двѣ различныя системы правительственныхъ дѣйствій въ западныхъ губерніяхъ. Изъ словъ г. Юзефовича оказывается, что въ Кіевѣ держатся теперь второй системы — системы безразличія и индеферентизма, которую и защищаетъ авторъ. Въ отвѣтъ на увѣреніе г. Юзефовича въ совершенномъ безпристрастіи мѣстной администраціи, «День» указываетъ на слѣдующіе факты: въ Кіевской, Волынской и Подольской губерніяхъ, до сихъ поръ, мировые посредники, становые пристава и мелкіе чиновники, соприкасающіеся съ народомъ — поляки! Въ волынской палатѣ государственныхъ имуществъ всѣ до одного чиновники — поляки! Въ Кіевѣ существуетъ и до сихъ поръ не открытъ особый комитетъ національнаго жонда и издается тайный польскій журналъ «Валка» (Борьба). Къ этимъ обвиненіямъ, житомірскій корреспондентъ «Дня» (№ 35) прибавляетъ: «У насъ, то-есть на Волыни, всѣ отрасли управленія и суда буквально въ рукахъ поляковъ. Канцелярія губернатора и губернское управленіе преимущественно состоятъ изъ поляковъ, или, что еще хуже, изъ ополяченныхъ русскихъ. Секретныя бумаги, прежде чѣмъ поднесутъ ихъ къ подписи начальнику губерніи, уже дѣлаются извѣстными полякамъ. При обыскахъ у пановъ неоднократно находили копіи съ такихъ секретныхъ бумагъ. Управленіе государственныхъ имуществъ состоитъ изъ поляковъ; акцизное управленіе тоже польское; казенная палата преимущественно состоитъ изъ поляковъ и уѣздные казначеи — всѣ почти поляки; на почтѣ, въ приказѣ общественнаго призрѣнія, въ судебныхъ палатахъ и въ уѣздномъ судѣ тоже преобладаетъ польскій элементъ; вся врачебная управа состоитъ изъ поляковъ; всѣ мировые посредники поляки, всѣ уѣздные стряпчіе, за исключеніемъ двухъ — поляки, судебные слѣдователи на половину поляки. Въ житомірскомъ сиротскомъ домѣ начальница заведенія и надзирательницы — польки и самое заведеніе служитъ только къ тому, чтобы на русскія деньги русскихъ дѣвочекъ обращать въ полекъ. Велѣно было по вѣдомству государственныхъ имуществъ устроить фермы на казенныхъ земляхъ и отдать ихъ въ аренду желающимъ на долгіе сроки. Несмотря на просьбы государственныхъ крестьянъ, рѣдко кто изъ нихъ получилъ фермы, а большею частію онѣ розданы полякамъ[9]. Русскіе чиновники преслѣдуются здѣсь всѣми возможными способами, а въ случаѣ увольненія отъ должности, никогда вновь не получатъ мѣста. Полякъ же, уволенный, отъ должности, вездѣ найдетъ покровителей и защитниковъ».
Въ опроверженіе всѣхъ этихъ показаній явилось до сихъ поръ немного заявленій: одно — со стороны волынской палаты государственныхъ имуществъ, другое — со стороны управляющаго питейнымъ акцизомъ Волынской губерніи, г. Рукера. Оба представляютъ доказательства, что въ ихъ управленіи не всѣ чиновники поляки, а напротивъ есть много и русскихъ. Кромѣ того, «Кіевскій Телеграфъ» опровергнулъ извѣстіе объ издаваемой, будто бы, въ Кіевѣ, газетѣ «Валка», говоря, что подобной газеты никто др сихъ поръ невидаль и не слыхалъ о ней изъ жителей Кіева.
Мы были бы виновны предъ" читателемъ въ большомъ упущеніи, еслибъ обошли молчаніемъ брошюру профессоровъ кіевскаго университета, излагающую краткую исторію нынѣшняго «возстанія поляковъ въ Югозападной Россіи». Эта брошюра написана не въ опроверженіе статьи г. Юзефовича, но въ отвѣтъ заграничной прессѣ, хотя и г. Юзефовичъ нашелъ бы въ ней много поучительныхъ вещей, тѣмъ болѣе, что брошюра основана по большей части на офиціальныхъ свѣдѣніяхъ, переданныхъ господамъ профессорамъ по приказанію кіевскаго генерал-губернатора, H. Н. Анненкова 2-го. Мы не можемъ, разумѣется, извлечь изъ нея всѣ наиболѣе замѣчательныя мѣста, потому что въ такомъ случаѣ намъ пришлось бы перепечатать большую половину брошюры. Выписываемъ изъ нея только нѣсколько общихъ замѣчаній: «Не вина правительственной власти, и не вина крестьянъ — замѣчаютъ между прочимъ гг. профессоры — если польскіе помѣщики, которые выдавали себя за людей, непричастныхъ къ мятежу, сами не приняли никакого участія въ усмиреніи возстанія и тѣмъ возбуждали въ крестьянахъ справедливое негодованіе. Намъ извѣстно, что польскіе помѣщики положительно заявляли, что они не смѣютъ дѣйствовать противъ повстанцевъ, потому что послѣдніе разорили бы ихъ имѣнія, или даже исполнили бы надъ ними приговоръ революціоннаго комитета… Мы увидимъ далѣе, что они сохранили за собой возможность вредить Россіи и сѣять раздоръ между правительствомъ и крестьянскимъ населеніемъ… Факты единогласно свидѣтельствуютъ, что многіе помѣщики и даже мировые посредники настойчиво требуютъ отъ властей принужденія крестьянъ къ Исправленію повинностей, желая тѣмъ самымъ дать почувствовать народу, что мятежники давали ему землю и свободу, между тѣмъ, какъ правительство заставляетъ ихъ работать на помѣщика и требуетъ съ нихъ податей… По прекращеніи возстанія, эта анархическая тактика вступаетъ въ полную силу. Обстоятельства ей благопріятствуютъ. Изъ донесеній полиціи явствуетъ, что хотя крестьяне возвращаются къ своимъ занятіямъ, но отказы въ работѣ продолжаются». Далѣе, гг. профессоры дѣлаютъ слѣдующую выписку изъ частнаго письма какого-то лица, занимающаго немаловажный постъ въ томъ краѣ: «Приготовленіе средствъ къ мятежу, самый способъ нынѣшняго возстанія и весь ходъ дѣла положительно доказываютъ, что всѣ поляки здѣшняго края, безъ исключенія, нетолько сочувствуютъ вооруженному мятежу, но каждый изъ нихъ содѣйствуетъ большему его развитію. Помѣщики не щадятъ никакихъ пожертвованіи…» и т. д. Въ заключеніе, брошюра кіевскихъ профессоровъ представляетъ состояніе края послѣ мятежа, въ слѣдующихъ чертахъ: «Вооруженное сопротивленіе исчезло, но не исчезли слѣды этой скоропреходящей борьбы. Народная ненависть къ полякамъ пробудилась, крестьяне, во многихъ мѣстахъ отказываются за деньги работать на помѣщиковъ-поляковъ и просятъ о смѣнѣ поляковъ-управляющихъ; подчиненные не довѣряютъ полякамъ-начальникамъ, громче раздаются въ обществѣ голоса, требующіе удаленія поляковъ-чиновниковъ, подобно тому, какъ устранены русскіе отъ должностей въ Царствѣ Польскомъ, и нѣтъ сомнѣнія, что польскій элементъ въ Югозападной Россіи, оказавшійся численно слабымъ, держится въ западныхъ губерніяхъ одною силою правительства» (стр. 36, 47, 51, 54). «Московскія Вѣдомости», говоря объ этой брошюрѣ, заявляютъ, что и онѣ съ каждымъ днемъ получаютъ изъ югозападнаго края все болѣе и болѣе неутѣшительныя извѣстія о дѣйствіяхъ тамошней администраціи.
Въ виду всѣхъ этихъ фактовъ, г. Юзефовичъ вопрошаетъ своихъ противниковъ, чего бы имъ хотѣлось отъ кіевской администраціи? «Они, желали бы — говорить онъ — чтобъ дѣйствіями лицъ, которымъ довѣрено управленіе, руководилъ не законъ, а требованія массъ, основанныя почти всегда на произволѣ. Они желали бы видѣть въ судѣ орудіе кары, а не правосудія. Въ дѣйствіяхъ администраціи они желали бы найти возмездіе, равносильное варварствамъ, которымъ запятнало себя подземное правительство, забывая, что правительство, руководящееся законами, имѣющее правильную организацію, обладающее огромною матеріальною силою, никогда не должно унижаться до подражанія дѣйствіямъ учрежденія, основаннаго на терроризмѣ и насиліи. Они возмущаются тѣмъ, что правительство не сдѣлало изъ смертныхъ казней театральнаго зрѣлища, не желая видомъ крови еще болѣе раздражать уже и такъ слишкомъ раздраженные народные инстинкты. Они негодуютъ за то, что невинные не подвергаются такому же наказанію, какъ и виновные. Они желали бы, чтобы правительство, торжественнымъ актомъ, признавъ всѣхъ поляковъ преступниками, поставило hors de loi цѣлую національность…»
На эту тираду, горячо написанную, но еще горячѣе уклоняющуюся отъ прямаго отвѣта, Ю. Самаринъ замѣчаетъ очень хладнокровно: «Г. Юзефовичъ воображаетъ, то-есть прикидывается воображающимъ, что просятъ крови и крови. Напрасно! Всякій неодичалый человѣкъ содрогается при видѣ висѣлицы и плахи, и только, дѣлая надъ собой усиліе, сознаніемъ своимъ допускаетъ казнь какъ неизбѣжное бѣдствіе; но именно потому-то мы и не сочувствуемъ системѣ полумѣръ, которой вы держитесь, что полумѣры поддерживаютъ дерзкія надежды на успѣхъ, побуждаютъ къ политическимъ преступленіямъ, а преступленія ведутъ за собой казни. Мы ожидаемъ и просимъ не казней, а общихъ, широкихъ, законодательныхъ и административныхъ мѣръ, замѣщенія служебныхъ должностей русскими, удаленія мировыхъ посредниковъ изъ поляковъ и немедленнаго, обязательнаго выкупа»[10]. Г. Аксаковъ, въ отвѣтъ на статью г. Юзефовича, выражаетъ тѣ же желанія, но языкомъ болѣе горячимъ: «Задача мѣстной администраціи — говоритъ онъ — повести дѣло такъ, чтобъ ясно было и полякамъ и всему міру, что этотъ край принадлежитъ русской національности и вѣрѣ, чтобъ нелѣпыя притязанія поляковъ повыскочили у нихъ изъ головы, чтобъ лишить поляковъ всякаго преобладанія въ краѣ, чтобъ отнять у польской пропаганды всякую точку опоры, чтобы сдѣлать рѣшительно невозможными всякія попытки поляковъ къ возбужденію волненій на Украйнѣ. Призваніе русской администраціи въ такомъ дѣлѣ совершенно ясное, если только она русская; но если она пытается въ самый разгаръ борьбы, когда вопросъ еще не рѣшенъ и побѣда одержана не вполнѣ, относиться къ польской воюющей, враждующей съ нами національности съ одинаковымъ вниманіемъ какъ и къ русской — къ латинству съ такимъ же уваженіемъ, какъ и къ православію, то такая администрація — не русская и не понимаетъ своего значенія» («День» № 33). Въ заключеніе г. Аксаковъ упрекаетъ кіевскую администрацію за то, что она до сихъ поръ не конфисковала и не секвестровала ни одного имѣнія у помѣщиковъ, участвовавшихъ въ возстаніи, «тогда какъ не только законъ даетъ на это полное право, но и всѣ интересы Россіи заставляютъ желать, чтобъ поземельная собственность изъ польскихъ рукъ переходила въ русскія.»
«Московскія Вѣдомости», послѣ долгаго молчанія, подали наконецъ свой голосъ въ этомъ дѣлѣ. «Прискорбныя извѣстія, доходящія до насъ изъ кіевскаго генерал-губернаторства, такъ серьёзны — говоритъ эта газета — что не позволяютъ говорить ни о чемъ другомъ, кромѣ юго-западнаго края.» «Московскія Вѣдомости», посвятивъ этому краю нѣсколько передовыхъ статей, пошли въ своихъ требованіяхъ гораздо далѣе, чѣмъ гг. Аксаковъ и Самаринъ. Дѣло оказалось на столько серьёзнымъ, что нельзя уже было няньчиться съ любимою теоріею преобладанія высшихъ классовъ. «Московскія Вѣдомости», мужественно отбросивъ, на этотъ разъ, всѣ свои теоріи и мечты, заговорили такъ, какъ слѣдуетъ говорить каждому русскому. «Если цѣлые классы западнаго края сомнительны, если мы не хотимъ допустить, чтобъпринадлежность этого края къ Россіи оставалась предметомъ вопроса, если мы сознаемъ, что нашъ долгъ относительно Россіи не позволяетъ намъ допускать это, то мы обязаны сказать прямо и открыто, что существованіе этихъ классовъ въ томъ видѣ, какъ они существуютъ, теперь несовмѣстно съ интересомъ Россіи, Прибѣгать къ уверткамъ, маскировать истину, служить отечеству, притворяясь, что забываемъ о немъ, было бы нечестно. Не такъ давно одинъ русскій помѣщикъ купилъ имѣніе въ Виленской губерніи; его грозили убить при первомъ удобномъ случаѣ и заставили продать имѣніе поляку. У другаго русскаго помѣщика поляки почти вырвали имѣніе въ Волынской губерніи, и купилъ это имѣніе родовитый полякъ… Оставлять этотъ порядокъ какъ онъ есть — нельзя, не навлекая серьёзной опасности на русское государство. Необходимо противодѣйствовать ему. Эта необходимость есть вопіющая государственная необходимость. Подчиняясь ей, мы можемъ быть совершенно свободны отъ племенной ненависти или мести. Мы можемъ заботиться о томъ, чтобы дѣйствуя въ силу этой необходимости, всячески смягчать свои дѣйствія и щадить все, что только можетъ быть пощажено безъ вреда государству. Сплошное польское землевладѣніе есть главная язва западнаго края. Противъ этой язвы одно средство — по возможности разрѣдить польское землевладѣніе, увеличивъ число русскихъ помѣщиковъ въ этомъ краѣ. Такова должна быть открытая цѣль нашей внутренней политики, и мы должны всячески изыскивать средства для законнаго достиженія этой цѣли. Недавній мятежъ представляетъ къ тому случай, который не долженъ быть упущенъ. Наказанія за участіе въ мятежѣ, имѣющія характеръ кары, могутъ быть смягчаемы милосердіемъ, спѣшащимъ вложить въ ножны обнаженный мечъ; но еслибы мятежъ не имѣлъ своимъ послѣдствіемъ значительныхъ измѣненій въ землевладѣніи, то политическое положеніе края осталось бы то же самое, какое было прежде, и Россіи угрожали бы тѣ же самыя опасности, отъ которыхъ мы теперь только что успѣли — да и успѣли ли? — уйдти. Говоря такъ, мы не имѣемъ въ виду говорить въ пользу конфискацій. Хотя мы не можемъ придавать большаго значенія крикамъ иностранной журналистики, что конфискаціи будто бы несогласны съ духомъ нашего времени — эти крики доходятъ къ намъ изъ странъ, неотказывающихся отъ нрава прибѣгать къ конфискаціямъ въ случаѣ надобности — но мы не полагаемъ, чтобы намъ было необходимо прибѣгать къ конфискаціямъ въ обширныхъ размѣрахъ, и если нѣтъ необходимости, то весьма желательно, чтобы кара закона по возможности не касалась невиннаго потомства виновныхъ лицъ. Къ этому соображенію, основанному на юридической точкѣ зрѣнія, присоединяется еще экономическое соображеніе. Конфискаціи неизбѣжно ведутъ къ учрежденію ликвидаціонныхъ коммиссій, а управленіе имѣніями посредствомъ этихъ коммиссій крайне невыгодно для народнаго богатства. Сверхъ того, вслѣдствіе конфискацій увеличиваются лишь государственныя имущества, между тѣмъ какъ потребность западнаго края заключается не въ увеличеніи количества государственныхъ имуществъ, а въ усиленіи русскаго элемента между помѣщиками края. Государственныя имущества — плохая поддержка русской національности. Мало ли государственныхъ имуществъ въ западномъ краѣ — но не розданы ли тамъ полякамъ всѣ казенныя арендныя земли? Даже раздача конфискованныхъ имѣній посредствомъ пожалованія не приноситъ особенной пользы. Возбуждая враждебныя чувства въ сосѣднихъ помѣщикахъ, она не снабжаетъ края предпріимчивыми хозяевами, способными расширять свои владѣнія и свое вліяніе на мѣстныя дѣла. По всѣмъ этимъ соображеніямъ желательна не конфискація, а принудительная продажа имѣніи, принадлежащихъ лицамъ, замѣшаннымъ въ мятежѣ, и притомъ продажа исключительно русскимъ помѣщикамъ. Замѣна заслуженной конфискаціи принудительною продажей была бы актомъ милосердія, безвреднымъ для государства.»
Но такъ-какъ эта мѣра все-таки была недостаточна, то «Московскія Вѣдомости» совѣтуютъ подкрѣпить учрежденіемъ въ западномъ" краѣ патріотическаго земскаго банка для выдачи ссудъ исключительно русскимъ помѣщикамъ. Мы вполнѣ сочувствуемъ этимъ мыслямъ «Московскихъ Вѣдомостей» и считаемъ ихъ необходимымъ дополненіемъ и исправленіемъ того, что сказано г. Аксаковымъ.
Этимъ мы закончимъ отчетъ о положеніи русско-польскаго вопроса и переходимъ къ другимъ событіямъ минувшаго мѣсяца. Въ ряду ихъ первое мѣсто занимаетъ открытіе финляндскаго сейма, состоявшееся 6-го сентября. Событіе это, вполнѣ удовлетворяющее желаніямъ, одушевлявшимъ въ послѣднее время жителей Финляндіи, привѣтствуется почти всѣми нашими журналами съ радостью, хотя и не имѣетъ непосредственныхъ отношеній къ внутренней политикѣ нашего отечества. Оно весьма знаменательно для насъ и для всей Европы въ томъ отношеніи, что показываетъ мѣру тѣхъ преимуществъ и правъ, которыми могутъ пользоваться, подъ русскимъ скипетромъ, завоеванныя нами провинціи, когда онѣ ведутъ себя смирно. Финляндія испытала на себѣ все великодушіе и гостепріимство русскаго владычества, искони благосклоннаго къ покореннымъ ею иноземцамъ. Присоединенная къ Россіи въ 1809 году, по праву завоеванія, Финляндія тотчасъ получила отъ Александра I, въ даръ, старинную шведскую конституцію, подъ покровомъ которой она жила до-тѣхъ-поръ, въ качествѣ нераздѣльной части Швеціи. Такимъ образомъ, отдѣлившись отъ общихъ законовъ Швеціи и не присоединившись къ общимъ законамъ Россіи, эта маленькая провинція, никогда незнавшая политической самостоятельности, вдругъ получила автономію и сдѣлалась маленькимъ государствомъ, имѣющимъ свои отдѣльные законы, свое войско и финансы, своихъ консуловъ даже въ русскихъ портахъ." Мало того, они получила еще другой значительный подарокъ, увеличившій ея территорію — къ ней присоединена Выборгская и часть Петербургской губерніи. бывшія до того времени нераздѣльною частью Россіи, со временъ Петра I. И все это она получила не но праву побѣдителя, но но нраву побѣжденнаго! Вѣрьте послѣ этого «Московскимъ Вѣдомостямъ», что государственныя области пріобрѣтаются и измѣняются только мечомъ! Это маленькое государство, именуемое Великимъ Княжествомъ Финляндскимъ, примыкающее, своими границами (вслѣдствіе пріобрѣтенія Выборгской губерніи) почти къ самымъ предмѣстьямъ Петербурга, воспитано духомъ шведской цивилизаціи и заселено финскимъ племенемъ, раздѣленнымъ весьма рѣзко на двѣ половины. Одна изъ нихъ, верхняя, считаетъ роднымъ своимъ языкомъ языкъ шведскій, другая — состоящая изъ однихъ почти крестьянъ, предана неизмѣнно своему родному языку, который до послѣдняго времени былъ въ загонѣ и только недавно, благодаря вниманію государя къ желаніямъ народа, получилъ одинаковыя права съ шведскимъ. Хотя шведское населеніе Финляндіи составляетъ только одну десятую часть общаго числа жителей, но пользуясь правами образованія, богатства и шведской конституціи, оно стоитъ во главѣ финскаго народа и его политическихъ судебъ. Государственное представительство Финляндіи основано на старинномъ феодальномъ раздѣленіи сословій и состоитъ изъ четырехъ камеръ: 1) камеры рыцарей и дворянства, 2) камеры духовенства и ученаго сословія, 3) камеры горожанъ, и 4) камеры крестьянъ. Первыя три говорятъ по-шведски, а иногда по-французски и по-нѣмецки[11], послѣдняя — всегда по-фински. Число депутатовъ въ каждой камерѣ неравномѣрно; одна дворянская камера, по числу своихъ членовъ, равняется всѣ тремъ остальнымъ. Впрочемъ, этотъ недостатокъ значительно смягчается тѣмъ обстоятельствомъ, что хотя дворяне и пользуются почти поголовнымъ правомъ личнаго представительства, но каждая камера подаётъ голосъ отдѣльно и, при составленіи сеймоваго рѣшенія, каждое сословіе имѣетъ одинъ голосъ, сколько бы въ немъ ни было членовъ въ камерѣ. Впрочемъ, само собою разумѣется, что такое устройство, уравнивающее всѣ голоса камеръ, ни сколько не благопріятствуетъ дѣйствительному равенству правъ и правильному выраженію народныхъ желаній, такъ-какъ по числу камеръ, шведскихъ голосовъ всегда бываетъ три, а финскихъ — только одинъ. Финское племя, то-есть девять десятыхъ населенія Финляндіи, гораздо болѣе склонно къ сближенію съ русскимъ племенемъ, чѣмъ съ шведскимъ, и потому составляетъ весьма важный элементъ въ финляндской конституціи. Основные законы ея требуютъ согласія всѣхъ четырехъ камеръ, когда идетъ дѣло о самыхъ важныхъ политическихъ правахъ народа, какъ-то: объ измѣненіи конституціи, нравъ сословій, набора войска и наложенія новыхъ податей. Хотя во всѣхъ этихъ вопросахъ финское племя ничего не въ состояніи сдѣлать само, безъ соизволенія трехъ первыхъ камеръ, но за то и эти три камеры ничего не въ состояніи сдѣлать безъ согласія финновъ, то-есть крестьянъ. Во всѣхъ остальныхъ вопросахъ внутренняго благоустройства, для законности сеймоваго рѣшенія достаточно согласія трехъ камеръ, то-есть большинство трехъ голосовъ противъ одного. Въ тронной рѣчи, при открытіи сейма, сказано нѣсколько словъ о нѣкоторыхъ коренныхъ законахъ, несовмѣстныхъ съ положеніемъ дѣлъ, возникшихъ послѣ присоединенія княжества къ имперіи «Желая исправить эти недостатки — сказалъ Государь — я имѣю намѣреніе поручить составленіе проекта закона, который, заключая въ себѣ поясненія и дополненія къ этимъ постановленіямъ, предложенъ будетъ на разсмотрѣніе послѣдующаго сейма, который я предполагаю созвать чрезъ три года. Оставляя неприкосновеннымъ принципъ конституціонной монархіи, вошедшей въ нравы финляндскаго народа и запечатлѣвшій всѣ законы его и учрежденія, я желаю расширить въ этомъ проектѣ право, принадлежащее уже сейму — опредѣлять размѣръ и количество налоговъ, равно какъ и право предлагать проекты законовъ, которымъ пользовался сеймъ въ прежнее время, при чемъ я оставляю за собой иниціативу во всѣхъ тѣхъ вопросахъ, которые будутъ касаться измѣненій кореннаго закона.» Эти слова произвели глубоко-радостное впечатлѣніе на финляндцевъ. Представитель городскаго сословія, г. Ернъ, сказалъ корреспонденту «С.-Петербургскихъ Вѣдомостей», г. Барановскому: «Тронная рѣчь, удовлетворяя нашимъ самымъ задушевнымъ желаніямъ, далеко превзошла наши ожиданія, какъ ни много мы ожидали отъ благости Государя.» Въ самомъ дѣлѣ, легко вообразить впечатлѣніе финляндцевъ, когда они услышали изъ устъ Государя нетолько подтвержденіе дарованныхъ имъ нравъ, но и обѣщаніе расширить и улучшить ихъ. Объявленное въ тронной рѣчи намѣреніе Государя открыть будущій сеймъ черезъ три года, принадлежитъ также къ числу милостей, превышавшихъ ожиданія финляндцевъ, такъ-какъ срокъ для созванія сеймовъ не опредѣленъ шведской конституціей и зависитъ вполнѣ отъ верховной власти.
За исключеніемъ «Моск. Вѣд.», расположенныхъ въ настоящую минуту видѣть повсюду духъ сепаратизма и желающихъ примѣнить свою теорію сліянія нетолько къ Польшѣ, но и къ Финляндіи — всѣ остальныя газеты русскія выразили полное сочувствіе къ этому великому для Финляндіи событію. «Моск. Вѣд.», признавая испытанную честность Финляндіи (выраженіе тронной рѣчи), ея непритязательности и спокойный нравъ, находятъ, однако, отношенія ея къ Россіи ненормальными. Этотъ отзывъ встрѣтилъ энергическое опроверженіе въ Jfe 242 газеты «Голосъ», въ статьѣ неизвѣстнаго, подписывающагося псевдонимомъ «Старина». Останавливаясь надъ опасеніями «Моск. Вѣд.» на счетъ федеративнаго начала, г. Старина удивляется, откуда могли возникнуть эти опасенія. «Федерація — говоритъ онъ — всегда происходитъ и можетъ только происходить изъ сложенія частей въ одно цѣлое, а не изъ разложенія цѣлаго на части. Это — основной законъ образованія федерацій, другаго образованія онѣ имѣть не могутъ. Самые творцы нашихъ федеративныхъ проектовъ не вѣрятъ въ возможность ихъ исполненія, и тѣмъ менѣе слѣдуетъ публицистамъ, представителямъ русскаго общества, давать значеніе этимъ невиннымъ проектамъ. Вашимъ страхомъ развитія федеральнаго начала на Руси вы хотите показать, что не слѣдуетъ сохранять за финляндцами ихъ особенныя учрежденія, вы хотите сказать, что намъ слѣдуетъ совершить въ Финляндіи великую неправду. Съ Финляндіей у насъ нѣтъ федераціи. Съ нею насъ соединяетъ связь, которая въ государственномъ правѣ называется „личнымъ союзомъ“ — unio personalis[12]. У нея есть свои права, и эти права мы должны хранить честно и твердо. Вы говорите объ испытанной честности финляндскаго народа. Пусть же финляндскій народъ вѣритъ въ испытанную честность русскаго народа…»
Мы совершенно раздѣляемъ это благородное желаніе и очень рады, что финляндцы получили полную возможность убѣдиться въ исполненіи русскихъ обѣщаніи. Тронная рѣчь, какъ мы видѣли, нетолько подтверждаетъ все, что дано было Финляндіи Александромъ I, но еще выражаетъ намѣреніе расширить права ея представителей. Заключительныя слова тронной рѣчи привѣтствованы были русскими газетами съ особенною радостью и надеждами. Вотъ эти многознаменательныя слова, сказанныя русскимъ царемъ: «Вамъ, представители Великаго Княжества, предстоитъ доказать достоинствомъ, умѣренностью и спокойствіемъ при сужденіяхъ, что въ рукахъ народа мудраго, готоваго дѣйствовать заодно съ государемъ, съ практическимъ смысломъ для развитія своего благосостоянія, либеральныя учрежденія нетолько не опасны, но составляютъ залогъ порядка и благоденствія.»
Въ числѣ событій первостепенной важности, неотмѣченныхъ еще нашею «Хроникою», слѣдуетъ упомянуть о концессіи для устройства московско-севастопольской желѣзной дороги. Это событіе случилось тотчасъ послѣ того, какъ мы закончили Хронику предыдущаго мѣсяца, но, къ сожалѣнію, впечатлѣніе, имъ произведенное на общество, было очень скоро подавлено другими событіями, которымъ мы и должны были уступить первое мѣсто. О концессіи поговорили дня два-три, и потомъ совсѣмъ перестали. Быть можетъ, это произошло оттого, что сама по себѣ, какъ предварительное только условіе, она не представляетъ еще несомнѣннаго факта, осуществленія котораго слѣдуетъ ожидать непремѣнно. Хотя г. Вильямъ Гопъ, повѣренный четырехъ лондонскихъ торговыхъ домовъ, съ которыми заключена концессія, и внесъ въ государственный нашъ банкъ мильйонъ рублей залога, въ обезпеченіе того, что къ 25 іюля будущаго года составитъ непремѣнно компанію на акціяхъ для сооруженія означенной дороги, но въ самой концессіи (въ дополнит. ст. § 19) указанъ случай, при которомъ дѣло вовсе можетъ не состояться, и мы обязаны будемъ нетолько возвратить залогъ, но еще заплатить англичанамъ расходъ, который понесутъ они при осмотрѣ линіи и изысканіяхъ. Независимо отъ этого, внимательное изученіе концессіи приводитъ къ тому заключенію, что при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ, къ работамъ этой дороги будетъ приступлено не ранѣе 1865-го года, а вся она можетъ быть открыта не прежде 25-го апрѣля 1871-го года.
Кромѣ московско-севастопольской дороги, слухъ носится о желѣзной дорогѣ изъ Мемеля, чрезъ Либаву и Митаву до Риги, которую будто бы берутся построить англичане за 5 % гарантіи.
Наконецъ англичане же, Чуди фон-Устеръ и Комп., предъявили желаніе устроить въ Россіи банкъ. Въ «Биржевыхъ Вѣдомостяхъ» объявлено офиціальное извѣстіе, что со стороны правительства нашего нѣтъ препятствія на устройство этого банка, но въ числѣ условій, обязательныхъ для г. Чуди фон-Устера, поставлены такія, которыя легко могутъ охладить его желанія.
Во всякомъ случаѣ пріятно видѣть это мирное нашествіе англичанъ на нашу землю, обѣщающее вытѣснить нашествіе французовъ, которые не принесли намъ ничего, кромѣ разочарованій, какъ въ экономическихъ, такъ и въ политическихъ нашихъ разсчетахъ. Авось англичане внесутъ къ намъ болѣе прочные залоги для упроченія этихъ разсчетовъ! А до тѣхъ поръ нельзя неудивляться, что даже въ Финляндіи, въ ту минуту, когда она празднуетъ торжество законности, являются слѣдующія извѣстія: «Выборгскій надворный судъ приговорилъ одного почтамтскаго чиновника, вынувшаго изъ страховыхъ писемъ 1,600 рублей, къ повѣшенію» (Сѣвер. Пчела № 244, «Разныя извѣстія»).
- ↑ Статья, носящая заглавіе: «Что намъ дѣлать съ Польшей?»
- ↑ Курсивъ въ подлинникѣ.
- ↑ Это говорится по поводу письма какого-то поляка г. Маевскаго, принадлежащаго къ умѣренной партіи и предлагающаго покорить революцію слѣдующимъ образомъ: «Государь долженъ явиться первымъ изъ поляковъ, признать всѣ когда-либо существовавшія за нами права (?); вмѣсто угрозъ противъ ослушниковъ онъ долженъ явиться съ упрекомъ въ недостаточности польскаго патріотизма (??)…» и т. д.
- ↑ Вотъ эти заимствованія: взглядъ на европейскія конституціи, взглядъ на положеніе западныхъ губерній, въ которыхъ весь ключъ къ разрѣшенію польскаго вопроса; необходимость очищенія этихъ губерній отъ польскихъ помѣщиковъ; необходимость дать польскимъ крестьянамъ землю и отдѣльное самоуправленіе. Впрочемъ, подробное развитіе мнѣній по этому послѣднему вопросу обѣ газеты — «День» и «Московскія Вѣдомости» предъявили публикѣ въ одинъ и тотъ же день 31 августа. Но не слѣдуетъ забывать о томъ, что «День» давно и часто говорилъ о необходимости выдвинутъ крестьянскій элементъ въ Польшѣ, тогда какъ «Московскія Вѣдомости» заговорили объ этомъ въ первый разъ 28-го и 29-го августа, и — странное дѣло! заговорили собственно для того, чтобы поставить въ упрекъ «Дню» его равнодушіе къ польскимъ крестьянамъ.
- ↑ «Москов. Вѣд.» № 186.
- ↑ «Военный Сборникъ», № 9, стр. 107.
- ↑ Курсивъ въ подлинникѣ, см. № 197.
- ↑ Страннымъ намъ показалось только нападеніе этой газеты на варшавскую администрацію за то, что она допускаетъ подачу прошеній со стороны арестованныхъ и ихъ родственниковъ. «Московскія Вѣдомости» говорятъ, что канцеляріи только теряютъ драгоцѣнное время на такое пустое и вредное занятіе, какъ разсматриваніе подобныхъ прошеній. Онѣ находятъ это занятіе пустымъ разложеніемъ переписки, только напрасно утомляющимъ чиновниковъ, такъ-какъ и безъ этихъ прошеній, начальство освобождаетъ тѣхъ, кто по слѣдствію оказывается невиновнымъ, или лучше сказать виноватымъ не въ значительной мѣрѣ (sic). Но, вѣдь слѣдствіе производится безъ помощи защитниковъ обвиняемыхъ и прошенія ихъ замѣняютъ въ этомъ случаѣ защитниковъ и помогаютъ дѣлу безпристрастія. Неужели же весь интересъ правильнаго суда и слѣдствія заключается только въ томъ, чтобъ чиновники не утомлялись?
- ↑ Впрочемъ, этотъ фактъ повторился, какъ слышно, и въ другихъ мѣстахъ. Замѣчательно, что распоряженіе объ отдачѣ этихъ фермъ въ аренду состоялось, какъ говорятъ, уже во время начавшагося въ Польшѣ мятежа и имѣло повсюду послѣдствіемъ усиленіе землевладѣльческаго класса польскаго происхожденія.
- ↑ Послѣднее желаніе, какъ извѣстно, уже исполнено, вопреки убѣжденіямъ г. Юзефовича.
- ↑ Офиціальныя рѣчи, во время церемоніи открытія нынѣшняго сейма, произнесены были въ слѣдующемъ порядкѣ: первыя благодарственныя рѣчи, которыми испрашивалось высочайшее повелѣніе объ открытіи сейма, сказаны были предсѣдателемъ дворянскаго сословія — по-французски, архіепископомъ — по-французски, предсѣдателемъ городскаго сословія — по-нѣмецки. Вторыя благодарственныя рѣчи, въ отвѣтъ на тронную рѣчь государя, были произнесены: представителями дворянства и горожанъ по-шведски, архіепископомъ — по-французски. Одни только крестьяне, въ лицѣ своего представителя, изъясняли свои чувства предъ государемъ постоянно на своемъ языкѣ.
- ↑ Это несовсѣмъ такъ. Г. Лохвицкій, излагая конституцію Финляндіи, говоритъ: „Финляндія не есть страна, находящаяся въ личномъ соединеніи (то-есть только подъ властію одного монарха) съ Россіей, на основаніи европейскихъ трактатовъ, какъ Польша. Она по праву есть провинція, принадлежность Россіи, стоящая внѣ международнаго нрава“ („Обзоръ современныхъ конституцій“, стр. 229). Мы раздѣляемъ этотъ взглядъ г. Лохвицкаго, хотя это нисколько не мѣшаетъ намъ радоваться великодушію Россіи въ отношеніи къ Финляндіи.