Н. Страховъ. Изъ исторіи литературнаго нигилизма. 1861—1865.
С.-Петербургъ. Типографія брат. Пантелеевыхъ. Верейская ул., № 16. 1890.
Эпоха, 1865, Февраль.
правитьЭкономическая свобода
Заграничныя вѣсти
Экономическая свобода.
правитьСпоръ объ общинномъ землевладѣніи, этотъ нескончаемый споръ опять возобновился въ послѣднее время. Два раза «Московскія Вѣдомости» возставали противъ общины и два раза были побѣдоносно опровергнуты «Днемъ» (см. №№ 5 и 7).
Интересны здѣсь нѣкоторыя ссылки на общія начала, ссылки ясно обличающія, что эти начала приняты нами на вѣру и служатъ для насъ какимъ-то внѣшнимъ авторитетомъ, отъ котораго мы не въ силахъ отступить. Именно: Московскія Вѣдомости" ссылаются на начало экономической свободы; онѣ до сихъ поръ еще не подозрѣваютъ возможности усумниться въ справедливости этаго начала, признаваемаго западною наукою политической экономіи.
Свобода — превосходное дѣло, если только она понимается не въ одномъ чисто-отрицательномъ значеніи, въ которомъ принимаетъ ее; напримѣръ, политическая экономія. Какъ отрицательное понятіе, какъ отрицаніе вся; вой нормы, всякаго порядка, всякаго опредѣлившагося склада — свобода не можетъ быть защищаема никакимъ разумнымъ человѣкомъ. Весьма странно, что тѣ самые люди, которые отвергаютъ всякую мысль о подобной свободѣ въ сферахъ юридическихъ, нравственныхъ, религіозныхъ и т. д., находятъ, однако же, полную возможность проповѣдовать эту самую свободу въ одной изъ сферъ человѣческой жизни, именно — въ сферѣ экономической Во всякой другой области жизни, никто не осмѣлиться пожелать разрушенія всякихъ связей, всякаго строя; вездѣ отношенія людей, установленныя закономъ, обычаемъ, историческою жизнью или нравственнымъ складомъ общества, считаются предметомъ достойнымъ уваженія, и, если иногда и не одобряются, то отнюдь не въ самомъ принципѣ, т. е. не какъ законы, обычаи и связи, а только какъ дурные законы, дурные обычаи и связи. Только въ экономическомъ быту всякое строеніе и всякій правильный складъ отвергаются по самому принципу; политическая экономія находитъ, что всякая установившаяся форма здѣсь вредна, что она стѣсняетъ дѣйствіе экономическихъ, силъ.
Стѣсняетъ! Но если мы будемъ понимать свободу отрицательно, то окажется, что все насъ стѣсняетъ. Всякое учрежденіе, всякая организація, всякое правило и опредѣленіе уже будутъ стѣсненіемъ для этого рода свободы. Въ такомъ случаѣ и здравый смыслъ есть уже стѣсненіе, — какъ однажды было замѣчено въ «Русскомъ Вѣстникѣ». Почему же во всѣхъ другихъ областяхъ жизни такое стѣсненіе считается и неизбѣжнымъ, и благодѣтельнымъ, а въ одной только экономической области оказывается зломъ? Вездѣ, во всѣхъ другихъ случаяхъ, людямъ позволительно и даже необходимо становиться въ правильныя, мирныя, имѣющія опредѣленный складъ отношенія; въ экономической же сферѣ этого не допускается; тутъ всѣ отношенія должны быть враждебныя, недовѣрчивыя, все должно имѣть характеръ борьбы; каждый долженъ всѣхъ бояться, всѣхъ остерегаться; только тогда будто бы и пойдетъ хорошо дѣло.
Борьба, конечно, великое дѣло; въ борьбѣ растутъ и развиваются силы, не только силы экономичеекія, но и всякія другія. Слѣдуетъ ли, однако же, отсюда, что общій хаосъ и общая борьба есть наилучшее состояніе человѣческаго рода? Война никогда не бываетъ цѣлью; цѣлью можетъ быть только миръ.
И такъ, свобода, развивающаяся въ общей борьбѣ, ни въ чемъ не должна быть признаваема нормальнымъ и окончательнымъ состояніемъ. Свобода только тѣмъ и дорога, что на ней, на свободѣ, можетъ спокойно сложиться и созрѣть всякая форма жизни, вызываемая внутреннею потребностію. Въ этомъ смыслѣ, кажется, и слѣдовало бы понимать свободу и желать свободы. T. е. ее слѣдуетъ понимать не такъ нетерпимость ко всякой связи; и ко всякому строю, а именно какъ терпимость ко всякой нараждающейся или уже установившейся формѣ; жизни. Всякая форма жизни, всякій складъ ея и строй должны быть терпимы; противъ всякой формы жизни дозволяется вооружаться только въ томъ случаѣ, если; она сама нетерпима, если она насильственно подчиняетъ! себѣ людей, если растетъ и развивается не своею силою, а при помощи внѣшней силы.
Если такъ понимать свободу, то съ точки зрѣнія свободы ничего нельзя будетъ сказать противъ общиннаго владѣнія; законъ не требуетъ его непремѣннаго сохраненія тамъ, гдѣ оно есть, и не налагаетъ его тамъ, гдѣ его нѣтъ. Удержится ли оно, въ какой мѣрѣ удержится и въ какой мѣрѣ разрушится — это зависитъ отъ самихъ людей, которые въ немъ участвуютъ: они свободны сохранить эту форму или разрушить ее.
«Московскія Вѣдомости» приводятъ по этому случаю одно замѣчательное доказательство въ пользу своей мысли и одно замѣчательное возраженіе противъ мысли противниковъ. Доказательство состоитъ въ томъ, что лица, участвующія въ общественномъ владѣніи, очевидно, лишены нѣкоторыхъ правъ на предметъ владѣнія, и что. слѣдовательно, разрушеніе общины значитъ то же, что дарованіе правъ, превращеніе правъ неполныхъ въ права полныя.
Совершенно справедливо. Дѣйствительно члены общины уступаютъ часть своего права цѣлому, т. е. общинѣ. Но, спрашивается, что же тутъ противнаго свободѣ? Не всякій ли человѣкъ отказывается отъ нѣкоторыхъ своихъ правъ, какъ скоро принимаетъ на себя извѣстныя обязательства? Не всякій ли ограничиваетъ свою свободу, какъ скоро ставитъ себя въ опредѣленныя отношенія къ другимъ людямъ? Взаимное ограниченіе правъ есть единственная возможность для существованія между людьми правильныхъ отношеній и опредѣленныхъ связей. Если кто добровольно и сознательно служитъ какому нибудь интересу, подчиняется идеѣ какого нибудь цѣлаго, то его никогда не упрекаютъ тѣмъ, что онъ лишилъ себя полноты своихъ правъ, что онъ отказался отъ своего нрава — ничему не подчиняться, кромѣ себя, и никакому интересу не служить, кромѣ своего собственнаго. Отчего же въ экономической сферѣ дѣло это имѣетъ другой видъ, и требуется какъ возможно больше разобщенія, обрываніе всякихъ связей, всякаго подчиненія, всякаго служенія?
Возраженіе, которое дѣлаютъ «Московскія Вѣдомости», также весьма много способствуетъ къ разъясненію дѣла въ его настоящемъ смыслѣ. Возраженіе это состоитъ въ томъ, что, хотя крестьянинъ внѣ общины дѣйствительно подвергается большей опасности, чѣмъ въ общинѣ, но вѣдь и вообще, чѣмъ больше человѣкъ имѣетъ правъ, тѣмъ больше онъ можетъ злоупотреблять этими правами и дѣлать себѣ зло; слѣдовательно, опасность связана со всякимъ правомъ, и кто хочетъ ея избѣгнуть, тотъ долженъ отказаться отъ всякаго права. Опять — совершенно справедливо. Всякій, кто отказываетя отъ путей опасныхъ, вредныхъ, ложныхъ, отказывается отъ нѣкотораго права, ибо онъ имѣетъ полное право ходить и по ложнымъ, опаснымъ и вреднымъ путямъ. Спрашивается только, что же дурнаго въ такомъ отказѣ? Не всякое ли дѣло идетъ лучше, если люди, участвующіе въ немъ, отказываются отъ злоупотребленія этимъ дѣломъ? Если кто выбираетъ себѣ опредѣленную дорогу, опредѣленный образъ дѣйствій, то онъ вмѣстѣ съ тѣмъ, разумѣется, отказывается отъ всякихъ другихъ дорогъ и всякаго другаго образа дѣйствій. Иначе это и быть не можетъ. Вообще, невозможно дорожить правомъ, если понимать право въ чисто-отрицательномъ смыслѣ, т. е. какъ право блуждать по всевозможнымъ путямъ и предаваться всевозможнымъ злоупотребленіямъ и опасностямъ. Право дорого только въ томъ случаѣ, если оно будетъ право на нормальное, здравое, внушаемое правильною потребностію проявленіе жизни.
И такъ, съ точки зрѣнія общихъ началъ, съ точки зрѣнія свободы и права нельзя ничего сказать противъ общиннаго владѣнія. Противъ него возможны возраженія только съ частныхъ точекъ зрѣнія. Извѣстный строй и складъ, какъ въ экономической, такъ и во всякой другой области, можетъ быть дуренъ, невыгоденъ или вреденъ. Такъ точно и въ общинномъ землевладѣніи могу А быть дурныя стороны и недостатки. Но говоря о нихъ, нужно прежде всего помнить, что свобода и право на сторонѣ этого рода владѣнія, что, слѣдовательно, противъ него можно дѣйствовать только убѣжденіемъ, примѣромъ, распространеніемъ правильныхъ понятій; законодательное же разрушеніе общиннаго владѣнія было бы явнымъ нарушеніемъ свободы и права.
Заграничныя вѣсти.
правитьПомѣстивъ въ прошломъ мѣсяцѣ замѣтку по крестьянскому дѣлу, полагаю нужнымъ привести здѣсь выписки изъ передовой статьи «Московскихъ Вѣдомостей», имѣющей отношеніе къ тому же предмету. Статья, надписанная эМосвва 27 января", начинается такъ:
«Будущій историкъ нашего времени, посреди разныхъ, характеризующихъ его явленій, съ изумленіемъ остановится передъ тою неслыханною игрой, которую ведутъ теперь ловкіе люди передъ публикой, нисколько не стѣсняясь и даже пользуясь ея присутствіемъ. Историка поразитъ та неутомимость и увѣренность, съ которыми эти люди ведутъ свою игру, и онъ будетъ съ напряженнымъ интересомъ разыскивать, кого же и какими путями хотѣли обмануть эти искусные люди. Повѣсть о томъ, какъ Яго опутывалъ своими сѣтями великодушнаго и довѣрчиваго Отелло, исполнена глубокаго интереса; во сколько же кратъ интересъ долженъ быть сильнѣе, когда дѣло идетъ не о вымыслѣ, не о потаенной темной интригѣ, въ которой замѣшана участь одного или нѣсколькихъ лицъ, а о мистификаціи, имѣющей предметомъ своимъ дѣла цѣлой страны и нагло передергивающей свои карты передъ глазами цѣлаго міра! Мистификація, о которой мы говоримъ, имѣетъ своимъ предметомъ русскія дѣла и расчетъ игроковъ основанъ на особыхъ обстоятельствахъ, характеризующихъ въ настоящее время русскія дѣла. Публичность есть у насъ элементъ только что народившійся; она имѣется у насъ лишь на столько, чтобы давать чувствовать свое отсутствіе. У насъ бываютъ лишь нѣкоторые проблески публичности, но солнце публичности еще не всходило. Вотъ этому-то состоянію неполной публичности, этому-то полусвѣту и стало быть, полумраку, въ которомъ дѣла наши находятся этой неопредѣленности и зыбкости тѣней и освѣщеній, этой, безднѣ недоразумѣній, отсюда происходящихъ, — обязана своимъ началомъ и отвагой своихъ расчетовъ та интрига, которой подвергаются теперь русскія дѣла и которая издѣвается надъ русскою публикой».
Нельзя не согласиться съ этимъ блистательнымъ вступленіемъ, такъ много въ немъ правды. Легко можетъ быть, однако же, что и такого историка не окажется. Въ такомъ случаѣ очень легко можетъ случиться, что современныя обстоятельства никогда и ни для кого не будутъ имѣть того глубокаго интереса, который имѣетъ для читателей и зрителей всего міра повѣсть о томъ, какъ Яго опутывалъ своими сѣтями великодушнаго и довѣрчиваго Отелло. Но можетъ быть также, что и самая дѣйствительность не имѣетъ въ себѣ ничего столь разительнаго и изумляющаго. Можетъ быть, эти ловкіе и искусные люди вовсе даже не такъ ловко и искусны, чтобы ихъ игра имѣла интересъ шекспировской драмы. Можетъ быть дѣло идетъ гораздо проще.
Статья «Московскихъ Вѣдомостей» приводитъ далѣе дурныя вѣсти, которыя печатаются за границей о московскомъ дворянствѣ, а именно въ петербургской корреспонденціи газеты «Indépendance Beige» и въ сообщеніяхъ, которыя почти въ тѣхъ же выраженіяхъ были сдѣланы въ нѣкоторыя нѣмецкія газеты, особей по въ «Кельнскую Газету».
«Это», — говорятъ авторы петербургской корреспонденціи («Ind. В.»), — «старая партія дворянъ, недовольныхъ тенденціями нынѣшняго царствованія. Въ эпоху крестьянской эмансипаціи эта партія не смѣла выражать свое неудовольствіе, а теперь она пытается, подъ прикрытіемъ своего ультра-патріотизма, возвратить свое вліяніе на правительство».
«О русскомъ дворянствѣ», — сказано далѣе, — «авторы этой корреспонденціи разсказываютъ ужасы, которые до сихъ поръ оставались неизвѣстны исторіи».
Противъ этихъ-то клеветъ и вооружаются «Московскія Вѣдомости» въ своей статьѣ. Онѣ говорятъ слѣдующее:
"Нынѣшнія дворянскія совѣщанія происходили публично; на нихъ присутствовали многія тысячи людей и съ участіемъ слѣдили за ихъ развитіемъ. Всякій можетъ засвидѣтельствовать, что въ этомъ собраніи своемъ московское дворянство было исполнено того же самаго духа, съ какимъ, въ апрѣлѣ 1863 года, оно подписывало свой адресъ. Въ этомъ многочисленномъ собраніи были лица всевозможныхъ свойствъ и воззрѣній, были лица, занимающія или занимавшія важныя должности, были лица испытанныя въ преданности Государю и Россіи, — и что же? Мы можемъ утвердительно сказать, что во всемъ этомъ собраніи не было ни однаго человѣка, который протестовалъ бы или могъ бы, по совѣсти, протестовать противъ духа, господствовавшаго въ этомъ собраніи. Мы обязаны сказать это здѣсь, на мѣстѣ, когда враги наши въ своихъ корреспонденціяхъ такъ безславятъ насъ передъ Европой, расчитывая на молчаніе нашей печати. Никогда русское дворянство не было болѣе свободно отъ духа сословной исключительности и отъ какихъ либо своекорыстныхъ расчетовъ; никогда оно не было такъ мало наклонно сожалѣть о совершившейся великой реформѣ и роптать о своихъ потеряхъ; никогда не было оно одушевлено въ большей степени искреннею преданностію своему Государю.