СОВРЕМЕННАЯ ИСПАНІЯ.
править…. «Такъ какъ испанцы, и на этотъ разъ, не обошлись-таки безъ созванія учредительныхъ кортесовъ, то за поученія мы имъ обращаться не далеко: передъ ними исторія нѣсколькихъ подобныхъ кортесовъ. Въ теченіи менѣе шестидесяти лѣтъ, это — уже четвертое учредительное собраніе въ Испаніи; ей будетъ предстоять затѣмъ относиться съ большимъ уваженіемъ къ седьмой или восьмой конституціи, чѣмъ въ прежнимъ». Эти слова Шарля Мазада резюмируютъ въ себѣ всю политическую исторію Испаніи со времени наполеоновскаго погрома, который хотя и былъ отраженъ изъ Испаніи, но оставилъ тамъ за собою сѣмена неизбѣжнаго разложенія вѣкового порядка, державшагося въ этой странѣ.
Нерѣдко слышится мнѣніе, что испанская національность, въ видѣ прирожденной особенности, --положительно неспособна придти къ прочному политическому устройству. Поверхностность мнѣнія такъ формулированнаго не подлежитъ сомнѣнію: что такое есть особенность національнаго характера, если не такой же продуктъ историческаго воспитанія, жизни націи, какъ и самые тѣ факты, которые думаютъ объяснить этою «особенностью національнаго характера?» Но примѣръ колоній, основанныхъ испанцами въ Америкѣ, и примѣръ самой метрополіи, въ особенности со времени ихъ отпаденія отъ нея — дѣйствительно представляютъ какой-то заколдованный кругъ переворотовъ, въ которомъ одно и тоже явленіе періодически возвращается, какъ въ вращающейся панорамѣ, не оставляя послѣ себя ровно никакихъ задатковъ для будущаго, не оставляя даже надежды, что оно не покорится еще нѣсколько разъ и столь же безплодно. Должны же быть въ самомъ дѣлѣ, какія-нибудь особенныя причины, которыя сообщатъ политическому полю испанскаго общества свойства песчаной почвы: ничто на ней не принимается и ничто не стоитъ на ней прочно.
На эту непрочность не могъ не обратить вниманія Шарль Мазадъ, который въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ постоянно слѣдилъ за переворотами, происходившими въ Испаніи, и посвящалъ имъ статьи въ «Revue de deux Mondes». Рядъ этихъ статей онъ издалъ теперь отдѣльною книгой, съ обычными предисловіемъ и заключеніемъ. Какъ же онъ смотритъ на выдающуюся особенность новѣйшей исторіи Испаніи? Онъ видитъ причину ея въ ошибочности дѣйствій правительствъ въ ней бывшихъ, и торжественно приглашаетъ Испанію, въ заключеніи своей книги, превратить наконецъ эту «нелѣпую и возмутительную смѣну реакціи революціею и наоборотъ».
Но если всѣ правительства, слѣдовавшія въ Испаніи одно за другимъ, съ изумительной быстротою и въ такомъ числѣ, ошибались, то ошибки ихъ, конечно, должны вмѣщать въ себѣ нѣчто общее, ибо иваче какъ объяснить такой фатальный, рядъ ошибокъ? Да, въ ошибочности дѣйствій всѣхъ этихъ правительствъ, Мазадъ и видитъ нѣчто однородное. Вотъ какъ онъ выражаетъ это: «Кратчайшій путь, по которому, усмиривъ одну революцію, можно придти къ другой, это-- реакція. Испанія какъ будто создана для того, чтобы представлять неизбѣжные результаты такого обезнадеживающаго опыта, который вѣчно повторяется, никого не вразумляя. Тутъ именно можно, видѣть, какъ самыя благопріятныя стеченія обстоятельствъ подвергаются разложенію, какъ правительства, повидимому имѣющія наиболѣе задатковъ для жизни, погибаютъ по своей ошибкѣ, единственно вслѣдствіе собственной вины, создавъ сами себѣ невозможности и накликавъ на себя бурю». Итакъ, главную причину неустойчивости испанскихъ порядковъ авторъ видитъ въ склонности ея правительствъ къ реакціи и хотя указываетъ въ этомъ случаѣ на исторію Испаніи какъ на доказательство повсемѣстной политической истины, однако видитъ въ ней вмѣстѣ и особенность испанской исторіи.
Но это объясненіе едва ли способно удовлетворить кого-либо. Представляются вопросы: развѣ за всякомъ усмиреніемъ революціи, гдѣ бы то ни было не является неизбѣжно реакція? И почему же правительства именно въ Испаніи особенно склонны къ реакціи? За неразрѣшеніемъ этихъ вопросовъ, остается все-таки предполагать въ судьбахъ Испаніи нѣчто фатальное, какую-то мистическую причину.
Наконецъ, какимъ же образомъ можетъ прекратиться столь печальное положеніе дѣлъ и что должна сдѣлать Испанія въ исполненіе совѣта, который даетъ ей французскій публицистъ — прекратить эти вѣчные перевороты? На это Мазадъ отвѣчаетъ такъ: «Она можетъ сдѣлать это только посредствомъ энергическаго усилія, дабы основать у себя, наконецъ, правленіе прочное, разсудительное, либеральное, единственное, которое могло бы сдерживать страсть къ мятежу и честолюбивое соперничество между людьми, обезпечивая Вмѣстѣ и безопасность и свободу народа». Но кто же долженъ сдѣлать такое усиліе? Если народъ — то спрашивается, почему же онъ не сдѣлалъ такого очевидно-полезнаго усилія раньше; если же усиліе возлагается на тѣхъ дѣятелей, которые нынѣ держатъ въ своихъ рукахъ правленіе въ Испаніи, то они, безъ сомнѣнія стараются, по собственному убѣжденію, устроить судьбы Испаніи наилучшимъ образомъ; только можно ли въ самомъ дѣлѣ возлагать прочную надежду на нихъ, послѣ того какъ «правительства, имѣвшія», какъ говоритъ авторъ, «наиболѣе задатковъ для жизни», въ концѣ концовъ всегда погибали? Особенно мало основанія къ подобной надеждѣ даетъ то обстоятельство, что нынѣшніе дѣятели, держащіе власть въ Испаніи, всѣ били защитниками этихъ погибшихъ правительствъ.
Нѣтъ сомнѣнія, что то правленіе, котораго блестящіе признаки описалъ Мазадъ, указывая на него Испаніи, было бы очень хорошо и могло бы быть прочно, если бы оно могло основаться какъ-нибудь, само собою, но дѣло въ томъ, что для этого недостаточно устранить капризъ одной правительницы или фанатическое вліяніе іезуитовъ на дѣла, устранить два фактора, мѣшавшіе прогрессу, когда остается господствующимъ третій подобный же факторъ: честолюбіе генераловъ.
Бѣда Испаніи (общая ей, до вѣкоторой степени, съ нѣкоторыми другими государствами) заключалась въ томъ, что благодаря сперва географическому положенію и устройству почвы, а потомъ и нѣкоторымъ случайнымъ совпаденіямъ событій, въ ней развитіе силъ общественныхъ: населенности, промышленности, образованности не соотвѣтствовало развитію элемента политическаго: Во 1-хъ, это были политическія необходимости (необходимость самообороны сдѣлала ее прежде / всего государствомъ военнымъ и повела къ искаженію, посредствомъ централизаціи власти, устройства федеративнаго, указаннаго образованіемъ почвы); во 2-хъ, политическія причуды централизованной власти, которая, эксплуатируя всѣ силы испанской націи, дала испанскому государству, съ его ничтожнымъ въ то время населеніемъ, громадную роль въ мірѣ, совершенно несоотвѣтствовавшую дѣйствительнымъ силамъ націи, и для этого исказила все: промышленность подавила золотомъ, населеніе ослабило дальнею военною колонизаціею, церковь исказила въ государственную инквизицію, оставивъ рядомъ съ собою только католическій фанатизмъ, которому затѣмъ принесла въ жертву промышленное населеніе страны и всю ея образованность. Въ 3-хъ, наконецъ, въ новѣйшія времена тоже несоотвѣтствіе замѣчается между наличностію въ странѣ силъ общественныхъ и преобладаніемъ политическихъ стремленій въ части общества. При такихъ условіяхъ, эти стремленія избираютъ для своего осуществленія и средства, и характеръ-изъ того мрачнаго прошедшаго, которое называется исторіею Испаніи. Позволяя себѣ употребить формулу нѣсколько абсолютную, вслѣдствіе краткости, скажемъ, что Испанія не имѣетъ ничего кромѣ исторіи (сравн. Польша, при паденіи). То же несоотвѣтствіе, какое было прежде между общественными, природными, органическими силами страны и величіемъ ея политической власти въ мірѣ замѣчается и теперь между наличностью общественныхъ силъ (плотность населенія, промышленность, образованность, дороги и проч.) и политическими стремленіями части общества. Эти стремленія, опираясь не на массу съ образованіемъ, не на независимый промышленный классъ, имѣютъ въ своихъ проявленіяхъ характеръ фанатическій и военный, унаслѣдованный изъ исторіи. Какъ въ Испаніи, такъ и въ бывшихъ ея колоніяхъ, нынѣ республикахъ, набожность была искажена исторіею въ фанатизмъ религіозный, такъ теперь политическія стремленія опираются не столько на холодный интересъ, сколько на тотъ же фанатизмъ, либеральный, но все-таки фанатизмъ, деспотическую мечтательность — выработанную исторіею. Въ жизни Испаніи всегда деспотически преобладала сторона государственная; она преобладаетъ и теперь. Въ Испаніи человѣкъ имѣетъ значеніе насколько онъ поставленъ высоко государствомъ. Независимаго образованнаго класса почти нѣтъ. Всѣ либералы вмѣстѣ съ тѣмъ — искатели мѣстъ. Фанатики политической свободы, — мы говоримъ объ искреннихъ, — они находятъ въ своей исторія одно средство дѣйствія : военную силу и достиженіе власти, преимущественно именно военною силою.
Обращаясь теперь въ фактамъ ближайшемъ, поставимъ прежде всего тотъ вопросъ, на который они отвѣтятъ: кто при такихъ данныхъ, среди такого общества и при такомъ настроеніи будетъ руководителемъ народныхъ движеній? Очевидно — блестящіе военные вожди, щеголяющіе либерализмомъ. И въ самомъ дѣлѣ, начиная отъ Эспартеро и кончая О’Доннелемъ (а можетъ быть и Примомъ?) всѣ, кто ни топталъ въ Испаніи свободу, начали свою политическую карьеру съ либерализма (не исключая и Нарваэса). Но въ рукахъ военныхъ авантюристовъ всякій политическій приндолженъ замирать безплодно. Они стремятся во власти, употребляютъ "лу, и таже сила поочередно возводитъ ихъ на пьедесталъ и низводитъ съ него. Реакція не есть ихъ ошибка или вина, какъ говоритъ Мазадъ; она есть — фатальное наказаніе ихъ. Сама революція, въ ихъ рукахъ, не имѣетъ программы, основанной на твердыхъ принципахъ. — Назадъ справедливо очерчиваетъ характеръ двухъ революцій, бывшихъ въ послѣднія 15 лѣтъ: «Настоящая революція, говоритъ онъ, болѣе значительная по своему непосредственному результату, чѣмъ тѣ, которыя предшествовали, сходна однако съ ними въ одномъ отношеніи: въ способѣ своего осуществленія, въ природѣ тѣхъ силъ, которыя соединились, чтобы произвести ее, въ разногласіи тѣхъ намѣреній, которыя на одно время совокупились для борьбы; она, въ нѣкоторомъ синодѣ — отрицательная, то-есть, она знала только что слѣдуетъ разрушить, но не знаетъ что слѣдуетъ создать. Она служитъ выраженіемъ общаго чувства отвращенія и усталости, а не всенароднаго сознательнаго движенія, которое бы само въ себѣ заключало программу…. Пущенная въ ходъ генералами, она, естественно, остается въ рукахъ генераловъ, и виситъ посреди разныхъ плановъ. Въ ней снова открывается глава неожиданностей, посреди путаницы: это есть таже революція 1854 года, только въ большихъ размѣрахъ и въ болѣе сложномъ видѣ». Очень хорошо; но отчего же революція эта, которая все-таки не была плодомъ интриги нѣсколькихъ лицъ, а именно истекла изъ «общаго чувства отвращенія и усталости», остается, какъ говоритъ Мазадъ, «висящею посреди разныхъ плановъ?» Отчего въ Испаніи могло проявиться «общее чувство отвращенія», но не «всенародное сознательное движеніе, съ программою», и почему эта революція, какъ и предшествовавшія ей, можетъ быть названа только отрицательной? Потому что въ Испаніи нѣтъ общественной силы, того, что называется преобладающимъ, народнымъ мнѣніемъ. Оно еще не выработалось. Классы, мѣстности, партіи — въ Испаніи все это разъединено, все это стоитъ за свои преданія и свои вкусы, и неспособно обнять трезвымъ взоромъ простой общій интересъ.
Въ Каталоніи сильно развито демократическое чувство, говорятъ намъ. Да, но именно чувство, и развито оно тамъ просто потому, что это — фабричная провинція. Но, какъ вы полагаете, пойдетъ Каталонія за республику противъ Прима? Едва ли, потому что въ Испанія, какъ замѣчаетъ и самъ Мазадъ въ другомъ мѣстѣ, въ принципѣ видятъ прежде всего человѣка. А Примъ — каталонскій герой; и фамилія его тамъ популярна, и титулы его оттуда (графъ Реусъ, по имени города), и вліяніе его тамъ велико. чувство развито въ
Каталоніи еще больше, чѣмъ чувство демократическое. Въ пиренейскихъ провинціяхъ развито чувство федеративное, то-есть преданіе внутренней автономіи; да, но въ нихъ же развито чувство карлистское, которое, въ примѣненіи своемъ, ведетъ къ отрицанію всякой свободы.
Изъ всего сказаннаго, какъ намъ кажется, слѣдуетъ, что Испанія, которая пала, истощилась и отстала именно потому, что злоупотребленіе задачами чисто-политическими и несоразмѣрными съ ея силами (какъ владычество въ Европѣ, военная колонизація Новаго Свѣта и т. д.), не дало развиваться этимъ внутреннимъ, органическимъ силамъ (напр. наводненіе золотомъ и изгнаніе моресковъ, а въ новѣйшія времена рядъ неустройствъ, несоразмѣрная армія и проч.), Испаніи, говоримъ мы, слѣдуетъ пожелать, чтобы въ ней установилось такое правленіе, которое сняло бы съ нея тяжелые обручи задачъ политическихъ. Не завоевывать Марокко, не защищать папу, быть можетъ, даже не удерживать Кубу, не основывать династіи (это всегда приноситъ съ собою спеціальную и безплодную программу, вызывая вражду всѣхъ, преданныхъ другимъ династіямъ партій), распустить войско въ странѣ, изъ которой народъ, съ ножами въ рукахъ, изгонялъ наполеоновскіе полки, дать вздохнуть этой странѣ свободно, отмѣнить запретительный тарифъ, отмѣнить привилегіи духовенства, уничтожить всѣ посольства за-границею, однимъ словомъ пустить на волю благороднаго андалузскаго скакуна, на которомъ ѣздили великіе и малые политическіе люди цѣлый рядъ столѣтій, для своихъ личныхъ цѣлей забывая кормить и поить его. Надо снять съ него сѣдло и пусть отдохнетъ.
Вотъ все, что надо Испаніи. Программа — отрицательная, какъ и сама революція въ томъ видѣ, какъ ее опредѣляетъ Мазадъ. Но потому-то именно, что въ Испаніи нѣтъ сознательной всенародной силы, которая могла бы заступиться за этотъ простой и слишкомъ очевидна общій интересъ, потому-то и мало вѣроятности, что случится это, а не что-нибудь иное. Но въ такомъ случаѣ Испанія идетъ или къ паденію или къ чему-нибудь въ родѣ диктатуры знаменитаго доктора Франсіи, въ Парагваѣ. Изъ двухъ золъ послѣднее, конечно, лучше и въ Парагваѣ диктатура Франсіи, а потомъ Лопеса дала созрѣть государству, которое было сильно именно экономическою и общественною силою, что оно и доказало въ послѣдніе годы геройскою, хотя и несчастливою, пятилѣтнею борьбою противъ трехъ государствъ, въ томъ числѣ бразильской имперіи.
Книга Мазада, собственно говоря, есть рядъ статей о нѣсколькихъ главныхъ «политическихъ положеніяхъ» въ Испаніи за послѣдніе четырнадцать лѣтъ. Въ статьяхъ этихъ сохранена даже грамматическая форма «настоящаго», хотя онѣ относятся къ прошедшему. Она. интересна какъ картинная галлерея мастеровъ одной школы, но разныхъ талантовъ. Здѣсь вы найдете рядъ блестящихъ, даровитыхъ, энергическихъ, но «неблагонадежныхъ» индивидуальностей: Эспартеро, Нарвазса, О’Доннеля, Кончу, Серрано, Прима. Всѣ они люди очень интересные, отчасти пожалуй героическіе, настоящіе кавалеры давнопрошедшаго въ остальной Европѣ времени, времени, когда исторія народовъ была исторіею личностей.
Всѣ они — либералы. Самъ Нарвазсъ, столько разъ, въ теченіи почти тридцати лѣтъ, правившій Испаніею и по большей части — желѣзною рукою, считалъ себя умѣреннымъ либераломъ и утѣшалъ себя въ необходимости реакціи тѣмъ, что эта необходимость — временная. Маркизъ дель-Дуэро, генералъ Конча разсказывалъ въ сенатѣ, что герцогъ Валенсійскій еще за нѣсколько дней до смерти, когда Испанія, имѣя его во главѣ, была въ апогеѣ реакціи, говорилъ ему: «порядокъ такъ прочно укоренился въ Испаніи и врагамъ его панесены столъ сильные удары, что намъ скоро можно будетъ отломить въ сторону ту политику, которой необходимость заставляла насъ держаться доселѣ… Всѣмъ извѣстно, что я всегда былъ либераломъ и никто не долженъ оспаривать это». Самый талантливый изъ всѣхъ этихъ соперниковъ, безспорно, былъ герцогъ Тетуанскій, маршалъ О’Доннелъ. Онъ одинъ, можно сказать, сдѣлалъ что-нибудь для того, чтобы дать развиться въ странѣ экономическимъ и нравственнымъ силамъ. Предпослѣднее управленіе его, 1858—1863, дѣйствительно ознаменовалось въ Испаніи промышленными успѣхами. Но въ той мѣрѣ и этотъ человѣкъ, еслибы онъ остался живъ, былъ бы способенъ установить въ Испаніи прочный порядокъ, это видно изъ его прошедшаго. Онъ произвелъ военное возстаніе 1854 года, которое овладѣло Мадридомъ, послѣ битвы съ королевскими войсками, точно такъ, какъ было въ прошломъ году съ маршаломъ Серрано. Онъ основалъ такъ-называемую «либеральную унію», которой мысль была примиреніе всѣхъ элементовъ либерализма, соединеніе въ одинъ лагерь всѣхъ людей, когда-либо провозглашавшихъ своимъ девизомъ свободу, къ какимъ бы партіямъ ни принадлежало ихъ прошлое. И что же изъ всего этого вышло? А то, что послѣ побѣды, списокъ либеральной, уніи обратился просто въ наградный списокъ, что всѣ тѣ, кого удовлетворилъ О’Доннель, остались вѣрны лично ему, несмотря на всѣ незаконности (какъ напр. передѣлка избирательныхъ списковъ и проч.), которыя онъ себѣ дозволила впослѣдствіи; тѣ же, которыхъ онъ не удовлетворилъ, за невозможностью удовлетворить всѣхъ, отшатнулись отъ либеральной уніи, какъ напр., хоть самъ Олосага, ставшій главою прогрессистовъ, хотя онъ въ свое время готовъ былъ принять отъ О’Доннеля высокое мѣсто. Однажды, когда Олосага сильно «допекалъ» О’Доннеля въ палатѣ, герцогъ обратился къ одному изъ молодыхъ прогрессистовъ, нѣкоему Кальво д’Ассенсіо: «г. Кальво, вы прогрессистъ, какъ и г. Олосага; приняли бы вы отъ меня должность?» — «Нѣтъ», отвѣчалъ Кальво. — «Вотъ разница между г. Олосага и вами», саркастически замѣтилъ О’Доннель.
О’Доннель призналъ Италію и воевалъ съ духовенствомъ, онъ много способствовалъ въ устройству въ Испаніи сѣти желѣзныхъ дорогъ; но это вовсе не значило, чтобы его политическая программа была основана именно на здоровыхъ началахъ нравственнаго экономическаго прогресса, при помощи спокойствія, наконецъ утишенія страстей посредствомъ примиренія. Напротивъ: однимъ изъ главныхъ дѣлъ его была знаменитая экспедиція въ Марокко, которую онъ затѣялъ для укрѣпленія и возвеличенія самого себя и которой результатами были: во-первыхъ, оживленіе въ испанскомъ народѣ безплодныхъ мечтаній о политическомъ могуществѣ, при отсутствіи реальныхъ силъ; во-вторыхъ — громадныя издержки; въ-третьихъ — слава для самого О’Доннеля и титулъ герцога. Что же касается примиренія, то достаточно вспомнить, какъ О’Доннель оттолкнулъ отъ себя Прима. Въ битвѣ при Кастильехосъ, гдѣ испанцы уже были сбиты съ позиціи, вся честь побѣды принадлежала Приму, который бросился вскачь въ толпу арабовъ, и саблею прочистилъ себѣ дорогу къ потерянной позиціи, увлекая одинъ за собою всю армію. Примъ впослѣдствіи самъ говаривалъ, что онъ сдѣлалъ это «какъ бы во снѣ».
О’Доннелъ, предвидя соперника, наградилъ Прима титуломъ маркиза де-лосъ-Кастильехосъ, но удалилъ его отъ двора и впослѣдствіи, во время о’донйельскаго же управленія Примъ, по капризу королевы, едва не былъ лишенъ всѣхъ званій и почти-что принужденъ былъ уѣхать за границу. Отсюда Примъ сталъ, разумѣется, признаннымъ вождемъ будущаго возстанія и, дѣйствительно, сдѣлалъ возстаніе еще при О’Доннелѣ. Когда умерли и О’Доннель и Нарваэсъ, люди имѣвшіе громадное вліяніе на армію, Приму открылось поле для дѣйствія, а крайняя реакція, въ какую болѣе и болѣе впадалъ дворъ, сдѣлала наконецъ почти невозможнымъ всякое управленіе, и въ заключеніе прямо возстановила противъ себя армію, отправивъ въ ссылку наиболѣе популярныхъ генераловъ.
Исторія послѣднихъ, не только пятнадцати, но тридцати лѣтъ Испаніи занимательна, представляя, какъ справедливо замѣтилъ Мазадъ, множество этюдовъ надъ политическими типами и странными комбинаціями; но она производитъ впечатлѣніе безотрадное. Это — какой-то вихрь въ пустомъ пространствѣ; кипучая на поверхности, въ высшей степени неправильная политическая жизнь, которая безплодно поглощаетъ всю энергію народа, а подъ этою фальшиво-дѣятельной жизнью — застой, оцѣпененіе всѣхъ органическихъ силъ. Сатирическій журналъ «Punch» хорошо опредѣлилъ этотъ контрастъ, между видимыми усиліями и внутреннимъ безсиліемъ Испаніи, когда недавно только-что зашла рѣчь о займѣ: «The spanish ideal — millions, the spanish real[1] twopence halfpenny», съострилъ «Punch».
- ↑ Реалъ — монета въ 6½ копѣекъ.