На площади въ маленькомъ городкѣ между ратушей и соборомъ собраны А всевозможныя орудія для пытокъ: дыбы, тиски для пальцевъ, стулья и бочки, у саженные гвоздями, раскаленные щипцы… По серединѣ площади стоитъ костеръ, готовый принять еретика, если онъ не сознается въ своемъ заблужденіи, если онъ не отречется отъ своего лжеученія и не подчинится единоспасающей католической церкви.
Его вздымаютъ на руки на дыбы и даютъ ему тамъ висѣть, а къ ногамъ привѣшиваютъ тяжелыя гири. Онъ только кричитъ: «я не сознаюсь!.. я не отрекаюсь!.? я не подчиняюсь!»
Его подводятъ къ стулу, усаженному гвоздями" ни его протестъ все сильнѣе и сильнѣе оглушаетъ мучителей и стоящую вокругъ толпу зрителей, которые собрались какъ на площади и на улицахъ, такъ за крышахъ и въ окнахъ домовъ.
Его щиплютъ раскаленными щипцами и жгутъ его кожу, но все съ одинаково малымъ успѣхомъ. Онъ не сознается, онъ не отрекается, онъ не подчиняется…
Великій инквизиторъ, кардиналъ, прибывшій сюда изъ великаго Рима для подавленія по приказанію папы ереси, не знаетъ, какія ему употребить мѣры по отношенію къ этому упрямому человѣку. Признаніе, отреченіе, добровольное подчиненіе были бы для него болѣе желательными, нежели ауто-да-фе, которое представляетъ собою самое послѣднее средство и болѣе неохотно допускается въ высшихъ церковныхъ сферахъ.
На балконъ ратуши, гдѣ онъ сидитъ въ своемъ красномъ облаченіи, онъ приказываетъ призвать своего помощника и даетъ ему повелѣніе обѣщать милости обвиняемому самому, его роду и всему его городу. Но мученикъ съ презрѣніемъ встрѣчаетъ своихъ соблазнителей.
Тугъ истощается терпѣніе великаго инквизитора, и въ порывѣ бѣшенства онъ приказываетъ палачу отрубить еретику лѣвую руку. Но еретикъ протягиваетъ свою правую руку и предлагаетъ палачу отрубить и ее. Чѣмъ тяжелѣе его страданія, чѣмъ больше его боли, тѣмъ громче онъ кричитъ и тѣмъ далѣе кругомъ слышится его крикъ. Онъ слышится на площади, по улицамъ, проникаетъ сквозь стѣны въ дома, доносится даже за городскія стѣны.
Потъ выступаетъ на лбу кардинала, ему приказано добиться отреченія, сознанія, подчиненія… ему угрожаетъ гнѣвъ святого отца и его коллегіи кардиналовъ.
— Что ему даетъ такую сверхъестественную силу? спрашиваетъ онъ самого себя и окружающихъ его. Но никто не можетъ найти объясненія, такъ какъ еретики всегда раньше подчинялись.
Тутъ является шутъ его преосвященства, котораго онъ возитъ съ собою даже во время своихъ путешествій, и проситъ разрѣшенія говорить.
— Говори! произносить великій инквизиторъ.
— Заткни ему ротъ, совѣтуетъ шутъ. — Крикъ облегчаетъ его страданіе, но страданіе удвоится, если ему нельзя будетъ кричать о семъ.
— Это совѣтъ дурака, говоритъ великій инквизиторъ. — Какъ онъ будетъ въ состояніи сознаться въ своемъ заблужденіи и отречься отъ своихъ лжеученій, если мы лишимъ его возможности говорить?
— Кто молчитъ, тотъ соглашается…
— Ты мудрый дуракъ! Ты геніальный безумецъ, воскликнулъ инквизиторъ, исполненный радости.
Тотчасъ же онъ повелѣваетъ своему палачу сдѣлать такъ, какъ посовѣтовалъ шутъ.
Обвиняемому въ ротъ суютъ деревяшку, засовъ, который завязываютъ за ушами, затѣмъ его подымаютъ на дыбы, а къ ногамъ привѣшиваютъ тяжелыя гири, — онъ молчитъ. Когда ею сажаютъ на стулъ, усаженный гвоздями, онъ молчитъ, и когда его щиплютъ раскаленными щипцами, онъ также молчитъ. Когда же народъ больше не слышитъ его крика, то онъ самъ начинаетъ кричать. Съ площади, съ улицъ, крышъ и оконъ раздается по всему городу одинъ единственный мощный крикъ:
— Не отрекайся! Не сознавайся! Не подчиняйся!
И онъ не подчинился. Хотя онъ самъ и ни могъ больше кричать, его боли все-таки облегчались, и онъ испытывалъ притокъ мужества въ сновать сердцѣ, когда онъ слышалъ крикъ другихъ.
И онъ выдержалъ, пока не испустилъ духа подъ руками своихъ мучителей.
Но тогда съ площади, съ улицъ, съ крышъ и оконъ загремѣлъ новый крикъ:
— Онъ не отрекся! Онъ не сознался! Онъ не подчинился!
Великій инквизиторъ бѣсился и рвалъ себѣ полосы.
Шутъ же ухмылялся себѣ въ бороду, такъ какъ это его совѣтъ вызвалъ крики всего народа, когда одного заставили молчать.