Собрание сочинений великих писателей (Дорошевич)/ДО
 |
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях их перевод на русский язык.
|
|
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях указание на их происхождение.
|
| Собраніе сочиненій великихъ писателей : Варіаціи на одну и ту-же тему |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Одесса, одесситы и одесситки. — Одесса: Изданіе Ю. Сандомирскаго, 1895. — С. 190. |
Чтобъ ознакомить нашихъ терпѣливыхъ читателей съ манерой нашихъ великихъ писателей, мы обратились ко всѣмъ современнымъ «звѣздамъ литературы» съ просьбою написать «сочиненіе» на заданную тему.
Онъ любилъ ее. Она любила его. Такъ они вмѣстѣ любили другъ друга.
Великіе писатели, разумѣется, написали «сочиненіе» на пять съ плюсомъ, а гр. Толстой, по своему обыкновенію, отказался даже отъ гонорара. Выражая свою глубокую признательность всѣмъ русскимъ писателямъ вообще, а гр. Л. Н. Толстому въ особенности, мы приступаемъ къ печатанію собранія «сочиненій великихъ писателей».
I. Въ странѣ апельсиновъ и корольковъ. править
Донъ-Себастьянъ-дель-Прима-Бестія, по справедливости, считался первымъ разбойникомъ въ горахъ Кастильи. Его знала вся Испанія отъ Хереса до Мадеры и отъ Опорто до Лиссабона. Когда ему дѣлалось скучно, онъ уходилъ въ ущелья Сіерра-Невады и для развлеченія рѣзалъ тамъ альгвазиловъ. Про его подвиги разсказывали чудеса. Говорили, что однажды, не имѣя шведской спички, чтобъ закурить пахитосу[1], онъ зарѣзалъ путника, раскурилъ отъ его трубки сигару и ушелъ. Но вотъ уже 164 раза солнце совершило свое обычное путешествіе изъ Сантъ-Яго-ди-Кампостелло въ Вера-Кроче, — какъ Донъ-Себастьянъ-дель-Прима-Бестія перемѣнился. Въ душу его закралась любовь къ Пахитѣ, красѣ Андалузіи, 164 дня страдалъ Прима-Бестія, а на 165-ый отточилъ поострѣе наваху и засѣлъ въ Пиренеяхъ…
…Была чудная полночь, на небосклонѣ одновременно съ разныхъ сторонъ выходили мѣсяцъ и солнце, — что бываетъ только въ Испаніи. Пахита, краса Андалузіи, только-что выкупалась въ прозрачныхъ струяхъ Гвадалквивира и возвращалась къ себѣ въ Альпухару. Смѣясь, она перебѣгала Пиренейскія горы, напѣвая хабанеру и танцуя тарантелу, — какъ вдругъ изъ разсѣлины скалы показался блѣдный, какъ пять упокойниковъ, Донъ-Себастьянъ.
— Ни съ мѣста! — крикнулъ онъ, размахивая навахой, — будь моей невѣстой, или, клянусь всѣми чертями, я отправлю тебя вѣдьмамъ въ зубы.
— Что за странный способъ объясняться въ любви съ ножемъ и на большой дорогѣ? — гордо спросила краса Андалузіи.
— Себастьянъ все привыкъ брать съ ножемъ въ рукѣ! — отвѣчалъ мерзавецъ.
— «Оббожаю, люблю, мой ррразбойникъ, тебя!!!»[2] — воскликнула Пахита, и они укусили другъ друга за губы.
Такъ они вмѣстѣ любили другъ друга.
II. Хмурые люди. править
На дворѣ бѣгали собаки. На улицѣ шелъ дождикъ. Зонтикъ стоялъ въ углу. Петръ Петровичъ лежалъ на диванѣ съ вывихнутой отъ зѣвоты челюстью.
«Хоть-бы взять зонтикъ, да ударить имъ собаку, или-бы хоть Марѳа Игнатьевна пришла!» — думалъ Петръ Петровичъ.
Въ это время дверь отворилась, и въ комнату съ заспаннымъ лицомъ вошла Марѳа Игнатьевна.
— Какая скучища! — сказала Марѳа Игнатьевна.
— Тощища! — нехотя отвѣчалъ Петръ Петровичъ.
— Въ дурачки, что-ли, сыграть или кошку опять выдрать?!
— Надоѣло! — зѣвнулъ Петръ Петровичъ, — давайте отъ скуки хоть любить другъ друга!
— Это вопросъ серьезный, — серьезно отвѣтила Марѳа Игнатьевна, — это не кошку выдрать!
— Вы думаете? — разсѣянно спросилъ Петръ Петровичъ.
— Надъ этимъ вопросомъ надо подумать, — продолжала Марѳа Игнатьевна, — да думать-то лѣнь.
— Ну, и не думайте! — отвѣчалъ Петръ Петровичъ и, повернувшись на другой бокъ, захрапѣлъ.
Марѳа Игнатьевна сѣла у окна и задумчиво начала ковырять въ носу. Черезъ два часа она легонько толкнула Петра Петровича подъ бокъ.
— Что такое? Пожаръ?! — съ просонья заоралъ онъ.
— Нѣтъ, не пожаръ, а просто я васъ тоже люблю!
— Ну, и любите! — зѣвнулъ онъ, и они начали зѣвать вмѣстѣ.
Такъ они любили другъ друга.
III. Послѣдній изъ Уродовыхъ. править
— Не хочешь-ли, бояринъ, шоколаду? — такимъ вопросомъ привѣтствовала боярышня Ната Завихры-Отодралова молодого княжича Уродова, встрѣчая его въ шитомъ сѣнными дѣвушками пеньюарѣ на порогѣ терема, убраннаго въ китайскомъ стилѣ.
— Не за шоколадомъ пришелъ, боярышня, къ тебѣ я, и не бисквиты ѣсть. Пришелъ просить того, что слаще шоколаду и всѣхъ бѣлѣй бисквитъ на свѣтѣ! — отвѣтствовалъ ей послѣдній изъ Уродовыхъ, шаркая ногой и дѣлая русскій поклонъ.
— Что-жъ можетъ слаще шоколада быть? — зардѣвшись, ровно маковъ цвѣтъ, спросила боярышня, потупивши взоры.
— Руки твоей, боярышня, прошу руки, — наставительно замѣтилъ Уродовъ, — въ балетѣ зрѣлъ тебя я въ бенуарѣ и столь прельщенъ тобою былъ, что тутъ-же рекъ себѣ: «воздвигну отъ нея Уродовыхъ угаснувшее племя!» Согласна, что-ли? Я человѣкъ бывалый и дважды на колу сидѣлъ.
— Согласна! — прошептала боярышня, — ты самъ давно мнѣ любъ.
И ихъ уста слились въ самомъ сладкомъ поцѣлуѣ, который только раздавался когда-либо въ началѣ XII столѣтія.
Такъ они въ старину любили другъ друга.
IV. Въ fin-de-siecle’ѣ[3]. править
Это былъ красивый и представительный пшютъ[4], лѣтъ шестидесяти, съ шишковатой головой и вполнѣ интеллигентный лицомъ, на которомъ вы не отыскали-бы никакой пошлости, какая обыкновенно встрѣчается на лицахъ мало-культурныхъ людей: напримѣръ, усовъ, бороды, бровей или вообще какихъ-нибудь волосъ. Его высокій, открытый лобъ обнажалъ рѣзко очерченный затылокъ и заканчивался у шейныхъ позвонковъ. Въ данную минуту герой нашъ лежалъ вверхъ своей костистой спиной, а массажистка поколачивала его по спинному хребту.
— А знаете-ли что? — неожиданно сказалъ онъ, — не снять-ли вамъ для удобства корсажъ?
Отъ волненія ея рука дрогнула, и она дала ему подзатыльникъ.
— Если хотите, я на васъ женюсь! — сказалъ онъ, замѣтивъ по силѣ удара ея волненіе, — собственно говоря, мнѣ, вѣдь, это все равно!
— Я давно чувствую къ вамъ психомоторное влеченіе! — отвѣчала дѣвица, занимающаяся массажемъ, и поцѣловала его въ глянцовитый лобъ около затылка.
Такъ они любили другъ друга.
V. Молодежь. править
Онъ сидѣлъ у грязнаго окна съ выбитыми стеклами, смотрѣлъ на помойную яму и зубрилъ наизусть Бокля. Она вошла, даже не вошла, а влѣзла въ комнату черезъ перегородку.
Они познакомились двѣ недѣли тому назадъ, когда она попросила позволеніе надѣть его штаны и пиджакъ, потому-что отправлялась въ этотъ вечеръ въ театръ. Онъ разрѣшилъ, они разговорились и сошлись въ убѣжденіяхъ.
— Сосѣдъ! — сказала она, — пойдемте ко мнѣ. Я только-что сварила въ самоварѣ кота.
— Признаться, люблю вареныхъ кошекъ! — сказалъ онъ.
— У-у, лакомка! — нѣжно сказала она, сморкнувшись въ его полотенце.
На этотъ разъ они молча съѣли варенаго кота и только, когда онъ собрался перелѣзать черезъ перегородку къ себѣ, она остановила его словами:
— Я, вы знаете, ужъ давно чувствую къ вамъ мерехлюндію!
— Я самъ къ вамъ питаю кислыя чувства! — отвѣтилъ онъ, сплюнувъ въ сторону.
Они пожали другъ другу влажныя руки.
— А какъ тебя звать? — спросила она, — я, признаться, до сихъ поръ не интересовалась.
— Праздное любопытство! — отвѣтилъ онъ, — зови, какъ нравится. Нравится Антипъ — зови Антипомъ. А я тебя буду звать хоть Матреной.
И Антипъ съ Матреной принялись зубрить Бокля вмѣстѣ, не сводя глазъ съ помойной ямы.
Такъ они любили другъ друга.
править
«Сочиненіе» г. Потапенки, написанное на ту-же тему, къ сожалѣнію, напечатано быть не можетъ, ибо обнимаетъ собою 800 печатныхъ листовъ, которые распредѣляются такъ:
| описаніе наружности героя | 300 | листовъ |
| описаніе наружности героини | 300 | „ |
| описаніе комнатъ, въ которыхъ они жили, улицъ, по которымъ они ходили, и даже переулковъ, въ которые они никогда не заглядывали | 200 | „ |
Затѣмъ слѣдуетъ подпись «продолженіе слѣдуетъ».
VII. «Чижикъ, чижикъ, гдѣ ты былъ?» править
Въ вагонъ входили и выходили разныя лица, а Позднышевъ все еще продолжалъ свой разсказъ.
Тяжело вздохнувъ, онъ сказалъ мнѣ:
— Вамъ часто, навѣрное, приходилось слыхать про «прелесть взаимной любви»: онъ любитъ ее, она любитъ его, такъ они любятъ другъ друга! Тьфу, гадость! Тьфу! Ложь!
Позднышевъ даже высморкался отъ отвращенія.
— Не угодно-ли вамъ прослушать, какъ я зарѣзалъ свою седьмую жену?
И замѣтивъ мой изумленный взглядъ, онъ, слегка сконфузившись, сказалъ:
— Это будетъ послѣдняя!
И началъ:
— Моя седьмая и послѣдняя изъ зарѣзанныхъ мною супругъ была блондинка. Тьфу, пакость! Я встрѣтился съ нею на балу. По принятому у насъ безнравственному обычаю, я былъ въ томъ самомъ «приличномъ костюмѣ», который неприлично не закрываетъ даже бедеръ. Замѣтьте, что даже папуасы, и тѣ носятъ передники! А я ходилъ съ двумя хвостиками сзади и думалъ, что я вполнѣ приличенъ! Она ходила тоже вся голая: голыя руки, плечи и оголенная спина. Увидѣвъ ее, я хотѣлъ было крикнуть городового, чтобъ составить протоколъ о появленіи въ неприличномъ видѣ въ публичномъ мѣстѣ, но, вмѣсто того, сдѣлалъ гадость, подошелъ къ ней и пригласилъ ее на мерзкій танецъ, называемый вальсомъ. Достаточно вамъ сказать, что я, человѣкъ едва знакомый, обхватилъ ее за талію, и она не только позволила это, но даже сама положила мнѣ руку на плечо. Вмѣсто того, чтобы ударить или, по крайней мѣрѣ, плюнуть на декольте безстыдной женщины, я началъ ее неизвѣстно зачѣмъ кружить по залѣ, въ присутствіи постороннихъ. Въ теченіе вечера она особенно охотно кружилась именно со мной, вѣроятно, потому, что другіе кавалеры могли потными руками замазать ей платье, а у меня руки были въ чехлѣ изъ собачьей кожи. На слѣдующій день я сдѣлалъ ей визитъ, то есть явился къ ней днемъ въ томъ-же неприличномъ, соблазнительномъ костюмѣ, а она встрѣтила меня, хотя и не голая, но въ джерсе. Тьфу, мерзость! Она не была голой, но казалось голой, только вымазанной въ сажѣ. Увидавъ ее въ такомъ видѣ, я не устоялъ и сдѣлалъ гнусное предложеніе. Я не буду вамъ говорить, какъ мы жили семь лѣтъ, что называется, «душа въ душу». Тьфу, отвращеніе! Но на восьмомъ году, я сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ, окруженный кинжалами, и слушалъ, какъ мой старшій мальчишка однимъ пальцемъ на роялѣ разыгрывалъ «Чижика». Вы знаете эту гнусную пѣсню? «Чижикъ, чижикъ, гдѣ ты былъ?» Да, именно! Гдѣ былъ ты, чижикъ, гдѣ былъ въ то время, когда эта гнусная женщина нарочно надѣвала черное джерсе, чтобъ казаться голой и вымазанной сажей? Чѣмъ занимался ты, чижикъ, все это время, какимъ свинымъ занятіемъ? И неужели ты, чижикъ, зарѣзавшій шесть женъ, не зарѣжешь и эту седьмую дрянь? Такія мысли мелькали у меня въ головѣ, когда въ кабинетъ вошла моя жена и, по обычаю, выпятила губы для поцѣлуя. Онѣ были у нея необыкновенно розовыя. Она мазала ихъ какою-то особенной, сладкой, губной помадой, потому что знала, что я люблю сладкое, и хотѣла, чтобъ я чаще цѣловался. Мнѣ стало необыкновенно противно это выпячиваніе губъ, я схватилъ кинжалъ, пырнулъ и успокоился. Потомъ я легъ спать и, выспавшись только, замѣтилъ, что, слѣдовательно, это уже обратилось у меня въ привычку: рѣзать женъ. И что я убилъ седьмую жену еще тогда, когда убивалъ первую и пріобрѣталъ дурную замашку. Тьфу, пакость!
И Позднышевъ, плюнувъ прямо на колѣни сидѣвшей противъ него дамѣ, перевернулся на другой бокъ и захрапѣлъ.
VIII. Голубая любовь. править
Въ его вылинявшемъ зеленоватомъ сердцѣ загорѣлась голубая любовь, и оттуда, какъ пестрыя галки, вылетѣли полосатыя съ крапинками сомнѣнія. Въ его лохматой сизо-бурой головѣ розовые голуби свили себѣ голубое соломенное гнѣздо. Его душу словно какой-то маляръ выкрасилъ въ розовый цвѣтъ съ разводами, и въ этой душѣ появились голубоватая любовь, розовая надежда и желтоватыя еще мечты. Эта радуга, сіявшая въ его душѣ, словно упиралась однимъ концомъ въ красное сердце, а другимъ — въ сѣрый мозгъ, и нестерпимо жала, какъ сапоги жмутъ мозоли. Ему было тяжко, и онъ, несмотря на вечеръ, побѣжалъ погрузить свое разгоряченное тѣло въ холодную воду, на ходу сбрасывая разноцвѣтныя принадлежности туалета. Онъ добѣжалъ до купальни и бултыхнулся въ воду. Онъ былъ такъ разгоряченъ, что вода кругомъ даже закипѣла, а въ противоположномъ углу раздался испуганный крикъ. Это была «она». Она только за двѣ минуты передъ нимъ вошла въ воду, и онъ сгоряча не замѣтилъ ея присутствія.
— Ахъ! — воскликнула она, — что-же теперь дѣлать?!
— Я сейчасъ выйду! — сказалъ онъ.
— Вы съ ума сошли! — воскликнула она, — чтобы вы выходили изъ воды при мнѣ?!
— Въ такомъ случаѣ, выходите изъ воды вы первая!
— Да вы еще больше съ ума сошли. При васъ?!
— Но, вѣдь, не можемъ мы мокнуть до самой смерти! Придетъ зима, мы замерзнемъ, придутъ ледоколы, вырубятъ насъ и увидятъ въ такомъ видѣ.
— Ахъ, какой стыдъ! — воскликнула она.
— Я могу вамъ предложить только одно: руку и сердце. Тогда и вы, и я можемъ выйти, такъ сказать, сухими изъ воды. У будущихъ мужа и жены секретовъ быть не можетъ.
— Я согласна, — прошептала она.
И они подали другъ другу посинѣвшія руки, въ которыхъ переливалась розовая кровь.
IX. На Принцевыхъ островахъ. править
Прекрасной Заирѣ давно уже снился этотъ красивый русскій корреспондентъ. Ей нравилась его черная, на двое расчесанная, борода и умный взглядъ его синяго черепаховаго пенснэ.
«Какъ хорошо было-бы поцѣловать эти стеклышки!» — съ чисто восточной ребячливостью думала она. Невыразимо прекрасная Заира каждый разъ сидѣла у окна, когда невыразимо красивый корреспондентъ гулялъ по невыразимымъ Принцевымъ островамъ. Такъ сидѣла она и мечтала, какъ вдругъ вскочила въ страшномъ испугѣ. По улицѣ сверкали только невыразимыя красиваго корреспондента. Толпа мѣстныхъ мальчишекъ, по восточному обычаю, провожала его, кидая въ него кочерыжками. Всѣ двери и окна были заперты. Спасенія не было!
Въ невыразимомъ ужасѣ Заира открыла окно, корреспондентъ невыразимо быстро прыгнулъ въ окно и показалъ мальчишкамъ носъ. Онъ былъ въ безопасности. У него кружилась голова и отъ того, что по ней колотили кочерыжками, и отъ близости этой опьяняющей восточной женщины.
— О, чѣмъ мнѣ отблагодарить тебя? — воскликнулъ онъ, падая на колѣни, — я красивъ, и это единственное мое достояніе…
— Я давно люблю тебя! — отвѣчала Заира.
Она покрыла феской всѣ шишки на его головѣ, дала ему въ зубы душистое наргиле, заставила играть на зурнѣ, а сама пустилась танцовать.
Онъ видѣлъ уже эти танцы Бенъ-Байи на французской выставкѣ, но тогда приходилось платить за входъ 20 копѣекъ. Теперь они понравились ему еще больше. Такъ онъ утопалъ въ нѣгѣ до самаго вечера, а когда вечеромъ Заира выпустила его изъ окна, сторожъ ударилъ его палкой.
Но это не огорчило русскаго корреспондента.
Онъ погладилъ ушибленное мѣсто и сказалъ:
— Это будетъ мнѣ воспоминаніемъ о Востокѣ, нравы котораго я опишу.