Теперь волей-неволей, повинуясь неодолимымъ обстоятельствамъ, встрѣчаемымъ на пути нашей хроники, мы должны оставить на время и старогородскаго протопопа, и предводителя, и познакомиться совершенно съ другимъ кружкомъ того же города. Мы должны вступить въ домъ акцизнаго чиновника Бизюкина, куда сегодня прибыли давно жданные въ городъ петербургскіе гости: старый университетскій товарищъ акцизника князь Борноволоковъ, нынѣ довольно видный петербургскій чиновникъ, разъѣзжающій съ цѣлью что-то ревизовать и что-то вводить, и его секретарь Термосесовъ, также нѣкогда знакомецъ и одномысленникъ Бизюкина. Мы входимъ сюда именно въ тотъ предобѣденный часъ, когда предъ этимъ домомъ остановилась почтовая тройка, доставившая въ Старогородъ столичныхъ гостей.
Самого акцизника въ это время не было дома, и хозяйственный элементъ представляла одна акцизница, молодая дама, о которой мы кое-что знаемъ изъ словъ дьякона Ахиллы, старой просвирни, да учителя Препотенскаго. Интересная дама эта одна ожидала дорогихъ гостей, изъ коихъ Термосесовъ ее необыкновенно занималъ, такъ какъ онъ былъ ей извѣстенъ за весьма вліятельнаго политическаго дѣятеля. О великомъ характерѣ и о значеніи этой особы она много слыхала отъ своего мужа и потому, будучи сама политическою женщиной, ждала этого гостя не безъ душевнаго трепета. Желая показаться ему съ самой лучшей и выгоднѣйшей для своей репутаціи стороны, Бизюкина еще съ утра была озабочена тѣмъ, какъ бы ей привести домъ въ такое состояніе, чтобы даже внѣшній видъ ея жилища съ перваго же взгляда производилъ на пріѣзжихъ цѣлесообразное впечатлѣніе. Акцизница еще спозаранка обошла нѣсколько разъ всѣ свои комнаты и нашла, что все никуда не годится. Остановясь посреди опрятной и хорошо меблированной гостиной, она въ отчаяніи воскликнула: «Нѣтъ, это чортъ знаетъ что такое? Это совершенно такъ, какъ и у Порохонцевыхъ, и у Дарьяновыхъ, и у почтмейстера, словомъ, какъ у всѣхъ, даже, пожалуй, гораздо лучше! Вотъ, напримѣръ, у Порохонцевыхъ нѣтъ часовъ на каминѣ, да и камина вовсе нѣтъ; но каминъ, положимъ, еще ничего, этого гигіена требуетъ; а зачѣмъ эти бра, зачѣмъ эти куклы, наконецъ, зачѣмъ эти часы, когда въ залѣ часы есть?.. А въ залѣ? Господи! Тамъ фортепьяно, тамъ ноты… Нѣтъ, это рѣшительно невозможно такъ, и я не хочу, чтобы новые люди обошлись со мной какъ-нибудь за эти мелочи. Я не хочу, чтобы мнѣ Термосесовъ могъ написать что-нибудь въ родѣ того, что въ умномъ романѣ «Живая душа» умная Маша написала своему жениху, который жилъ въ хорошемъ домѣ и пилъ чай изъ серебрянаго самовара. Эта умная дѣвушка прямо написала ему, что, молъ, «послѣ того, что я у васъ видѣла, между нами все кончено». Нѣтъ, я этого не хочу. Я знаю, какъ надо принять дѣятелей! Одно досадно: не знаю, какъ именно у нихъ все въ Петербургѣ?.. Вѣрно у нихъ тамъ все это какъ-нибудь скверно… то-есть я хотѣла сказать прекрасно… тьфу, то-есть скверно… Чортъ знаетъ что такое. Да! Но куда же, однако, мнѣ все это дѣть? Неужели же все выбросить? Но это жаль, испортится; а это все денегъ сто́итъ, да и что пользы выбросить вещи, когда кругомъ, на что ни взглянешь… вонъ въ спальнѣ кружевныя занавѣски… положимъ, что это въ спальнѣ, куда гости не заглянутъ… ну, а если заглянутъ!.. Ужасная гадость. Притомъ же дѣти такъ хорошо одѣты!.. Ну, да ихъ не покажутъ; пусть тамъ и сидятъ, гдѣ сидятъ; но все-таки… все выбрасывать жаль! Нѣтъ, лучше ужъ одну мужнину комнату отдѣлать.
И съ этимъ молодая чиновница позвала людей и велѣла имъ тотчасъ же перенести все излишнее, по ея мнѣнію, убранство мужнина кабинета въ кладовую.
Кабинетъ акцизника, и безъ того обдѣленный убранствомъ въ пользу комнатъ госпожи и повелительницы дома, теперь совсѣмъ былъ ободранъ и представлялъ зрѣлище весьма печальное. Въ немъ оставались столъ, стулъ, два дивана и больше ничего.
«Вотъ и отлично, — подумала Бизюкина. — По крайней мѣрѣ есть хоть одна комната, гдѣ все совершенно какъ слѣдуетъ». Затѣмъ она сдѣлала на письменномъ столѣ два пятна чернилами, опрокинула ногой въ углу плевальницу и разсыпала по полу песокъ… Но, Боже мой! возвратясь въ залъ, акцизница замѣтила, что она было чуть-чуть не просмотрѣла самую ужасную вещь: на стѣнѣ висѣлъ образъ!
— Ермошка! Ермошка! скорѣй тащи долой этотъ образъ и неси его… я его спрячу въ комодъ.
Образъ былъ спрятанъ.
— Какъ это глупо, — разсуждала она: — что женихъ, ожидая живую душу, побилъ свои статуи и порвалъ занавѣски? Эй, Ермошка, подавай мнѣ сюда занавѣски! Скорѣй свертывай ихъ. Вотъ такъ! Теперь самъ смотри же, чертенокъ, одѣвайся получше!
— Получше-съ?
— Ну, да, конечно, получше. Что тамъ у тебя есть?
— Бешметъ-съ.
— Бешметъ, дуракъ, «бешметъ-съ»! Жилетку, манишку и новый кафтанъ, все надѣнь, чтобы все было какъ должно, — да этакъ не изволь мнѣ отвѣчать по-лакейски: «чего-съ изволите-съ», да «я вамъ докладывалъ-съ», а просто говори: «что, молъ, вамъ нужно?» или «я, молъ, вамъ говорилъ». Понимаешь?
— Понимаю-съ.
— Не «понимаю-съ», глупый мальчишка, а просто «понимаю», ю, ю, ю; просто понимаю!
— Понимаю.
— Ну, вотъ и прекрасно. Ступай одѣвайся, у насъ будутъ гости. Понимаешь?
— Понимаю-съ.
— Понимаю, дуракъ, понимаю, а не «понимаю-съ».
— Понимаю.
— Ну и пошелъ вонъ, если понимаешь.
Озабоченная хозяйка вступила въ свой будуаръ, открыла большой орѣховый шкапъ съ нарядами и, пересмотрѣвъ весь свой гардеробъ, выбрала, что тамъ нашлось худшаго, позвала свою горничную и велѣла себя одѣвать.
— Марѳа! ты очень не любишь господъ?
— Отчего же-съ?
— Ну, «отчего же-съ?» Такъ, просто ни отчего. За что тебѣ любить ихъ?
Дѣвушка была въ затрудненіи.
— Что они тебѣ хорошаго сдѣлали?
— Хорошаго, ничего-съ.
— Ну и ничего-съ, и дура, и значитъ, что ты ихъ не любишь, а впередъ, я тебя покорно прошу, ты не смѣй мнѣ этакъ говорить: «отчего же-съ», «ничего-съ», а говори просто: «отчего» и «ничего». Понимаешь?
— Понимаю-съ.
— Вотъ и эта: «понимаю-съ». Говори просто «понимаю».
— Да зачѣмъ такъ, сударыня?
— Затѣмъ, что я такъ хочу.
— Слушаю-съ.
— «Слушаю-съ». Я сейчасъ только сказала: говори просто «слушаю и понимаю».
— Слушаю и понимаю; но только мнѣ этакъ, сударыня, трудно.
— Трудно? Зато послѣ будетъ легко. Всѣ такъ будутъ говорить. Слышишь?
— Слышу-съ.
— «Слышу-съ»… Дура. Иди вонъ! Я тебя прогоню, если ты мнѣ еще разъ такъ отвѣтишь. Просто «слышу» и ничего больше. Господъ скоро вовсе никакихъ не будетъ; понимаешь ты это? не будетъ ихъ вовсе! Ихъ всѣхъ скоро… топорами порѣжутъ. Поняла?
— Поняла, — отвѣтила дѣвушка, не зная какъ отвязаться.
— Иди вонъ и пошли Ермошку.
«Теперь необходимо еще одно, чтобъ у меня здѣсь была школа». И Бизюкина, вручивъ Ермошкѣ десять мѣдныхъ пятаковъ, велѣла заманить къ ней съ улицы сколько онъ можетъ мальчишекъ, сказавъ каждому изъ нихъ, что они у нея получатъ еще по другому пятаку.
Ермошка вернулся минутъ черезъ десять въ сопровожденіи цѣлой гурьбы оборванцевъ — уличныхъ ребятишекъ.
Бизюкина одѣлила ихъ пятаками и, посадивъ ихъ въ мужниномъ кабинетѣ, сказала:
— Я васъ буду учить и дамъ вамъ за это по пятачку. Хорошо?
Ребятишки подернули носами и прошипѣли:
— Ну, дакъ что жъ.
— А мы въ книжку не умѣемъ читать, — отозвался мальчикъ посмышленѣе прочихъ.
— Пѣсню учить будете, а не книжку.
— Ну, пѣсню, такъ ладно.
— Ермошка, иди и ты садись рядомъ.
Ермошка сѣлъ и застѣнчиво закрылъ ротъ рукой.
— Ну, теперь валяйте за мною!
|
Какъ идетъ младъ кузнецъ да изъ кузницы. |
Дѣти кое-какъ черезъ пятое въ десятое повторили.
— «Слава!» — воскликнула Бизюкина.
— «Слава!» — повторили дѣти.
|
Подъ полой три ножа да три острыхъ несетъ. Слава! |
Тутъ Ермошка приподнялъ вверхъ голову и, взглянувъ въ окно, вскрикнулъ:
— Сударыня, гости!
Бизюкина бросила изъ рукъ линейку, которою размахивала, уча дѣтей пѣсни, и быстро рванулась въ залу.
Ермошка опередилъ ее и выскочилъ сначала въ переднюю, а оттуда на крыльцо и кинулся высаживать Борноволокова и Термосесова. Молодая политическая дама была чрезмѣрно довольна собою, гости застали ее, какъ говорится, во всемъ туалетѣ.