СНЕСЛО ВОЛНОЙ!
править— Ужасная ночь! — сказалъ молодой мичманъ Сторовъ, подходя къ штурману Острякову, стоявшему у борта судна. — И подумаешь только, что теперь тамъ, далеко на родинѣ, собираются близкіе и милые люди, чтобы проводить старый и встрѣтить новый годъ. Раздаются пожеланія. Всѣмъ весело, всѣ чего-то ждутъ, надѣются… А мы!..
— Что это вы мрачно настроены, — замѣтилъ штурманъ.
— Поневолѣ! — воскликнулъ Сторовъ. — Весело что-ли встрѣчать Новый годъ въ открытомъ морѣ, да еще въ такую погоду? Вѣдь адская погода, согласитесь сами! И какъ это командиръ нашъ не разсчиталъ, чтобы въ этотъ день пріютиться въ какомъ-нибудь порту. Или, можетъ быть, онъ нарочно это сдѣлалъ?..
— Можетъ быть, — задумчиво отвѣтилъ штурманъ, очевидно даже не разслушавъ вопроса Сторова.
Оба замолчали и, повидимому, каждый погрузился въ свои думы. Закутанные въ башлыки и непромокаемые плащи, они казались издали какими-то фантастическими фигурами, то появляющимися, то исчезающими во тьмѣ, по мѣрѣ того какъ судно то вздымалось высоко на гребни волнъ, то съ страшнымъ трескомъ и стономъ проваливалось въ разверзающуюся бездну. А ночь, дѣйствительно, была ужасная! Ревъ и свистъ вѣтра, съ какою то безумною яростью рвавшаго снасти и паруса, гнѣвный рокотъ волнъ, и при этомъ стонъ и скрипъ судна, которое, казалось, вотъ-вотъ готово было развалиться — все это вмѣстѣ составляло такую музыку, къ которой отнестись равнодушно могло только развѣ очень привычное ухо стараго моряка. Если пожилому штурману, посѣдѣвшему въ вѣчной борьбѣ съ самою непостоянною изъ стихій, эта музыка бури не только была привычна, но въ ней слышались даже ему родные напѣвы, то у молодого мичмана стоны и завываніе бури вызывали какое-то тоскливое чувство, и онъ тщетно старался побороть его. Сторовъ еще въ первый разъ совершалъ такое далекое морское плаваніе. До этого онъ былъ знакомъ съ моремъ лишь у береговъ, во время плаванія на судахъ учебной эскадры, и та бурная погода, которую ему приходилось раза два испытывать, казалась ему теперь такими пустяками. Помнится, онъ разсказывалъ своей сестрѣ про штормъ въ Балтійскомъ морѣ, нарочно сгущая краски, и она со страхомъ и восхищеніемъ слушала его. Но что же это былъ за штормъ въ сравненіи съ этимъ штормомъ въ Средиземномъ морѣ! Сторовъ всегда жаждалъ испытать настоящую бурю, «креститься моремъ», какъ онъ выражался, и вотъ желаніе его исполнилось, но ему было жутко и не по себѣ при видѣ бушевавшей могучей стихійной силы. Это то смутное безпокойство и заставило его выйти на палубу изъ каютъ-компаніи, гдѣ шли приготовленія къ жженкѣ, устраиваемой по случаю встрѣчи Новаго года, и пойти искать общества, отбывающаго свою вахту штурмана.
— Петръ Петровичъ, — сказалъ Сторовъ, снова обращаясь къ штурману. Неужели, скажите, вы не стремитесь теперь мысленно къ берегу, къ теплу и свѣту, къ кругу близкихъ людей? — Или вамъ все равно встрѣчать Новый годъ въ обществѣ разъяренныхъ волнъ?.. Впрочемъ, быть можетъ, волны эти и говорятъ вашему сердцу что-нибудь, вы вѣдь такъ сроднились съ ними.
Какой-то странный оттѣнокъ не то грусти, не то тревоги, слышавшейся въ звукахъ голоса Сторона, обратилъ на себя вниманіе штурмана.
— Вамъ не по себѣ? — спросилъ онъ, вглядываясь въ лицо юноши, которое казалось особенно блѣднымъ и призрачнымъ при невѣрномъ, скользящемъ освѣщеніи висящаго фонаря.
— Не по себѣ! — отвѣчалъ какимъ-то упавшимъ голосомъ Сторовъ; онъ вдругъ почувствовалъ необыкновенное довѣріе къ угрюмому, несообщительному штурману, съ которымъ обыкновенно даже мало разговаривалъ. — И самъ не знаю отчего! Такъ тоска какая-то… Завываніе вѣтра, что-ли, такъ дѣйствуетъ. И все мнѣ слышатся какіе-то стоны, да вопли; точно кто-то погибаетъ, да зоветъ на помощь…
— Непривычка! — замѣтилъ штурманъ, — притупятся у васъ нервы къ этой музыкѣ современемъ, и вы будете слышать въ ней не стоны и вопли о помощи, а что-то другое. Для меня эти звуки родные, я сжился съ ними.
— Вы давно плаваете?
— Давно-ли? — Мнѣ скоро минетъ пятьдесятъ лѣтъ. Я выросъ и состарился на морѣ. Съ десятилѣтняго возраста я вступилъ на морскую палубу, да такъ и не сходилъ съ нея съ тѣхъ поръ. Я былъ сирота, отецъ и мать у меня умерли, и дядя мой, имѣвшій свое собственное небольшое судно, взялъ меня съ собою въ море и заставилъ исполнять обязанности юнги. Такъ я и выросъ на морѣ, потомъ поступилъ въ мореходные классы, а тамъ опять ушелъ въ море, и вотъ съ тѣхъ поръ не покидаю его.
Штурманъ задумался. Да, онъ любилъ море. Оно составляло для него все. Онъ былъ одинокъ, оно замѣнило ему родную семью. Тутъ ему вспомнилось то время, когда онъ готовъ былъ измѣнить своей любимой стихіи. Онъ обзавелся семьей и былъ счастливъ. Прошли года, но ему никогда не забыть того дня, когда онъ снова вступилъ на палубу судна. Онъ
былъ опять одинокъ, измученный и несчастный, съ отчаяніемъ въ душѣ. Но море спасло его. Какъ только скрылись изъ виду берега, какъ только онъ опять почувствовалъ себя одинъ на одинъ съ любимою стихіей, спокойствіе начало мало-по-малу проникать въ его душу. Съ тѣхъ поръ онъ уже не сходилъ съ палубы судна. На берегу онъ чувствовалъ себя неловко, на него нападала какая-то робость, стѣсненіе, но лишь только берегъ скрывался изъ глазъ, онъ перерождался. И чѣмъ бурнѣе было море, чѣмъ громче шумѣли волны, тѣмъ вольнѣе дышалось ему…
Всѣ эти мысли и воспоминанія промелькнули въ головѣ штурмана послѣ словъ молодого мичмана, снова впавшаго въ прежнюю задумчивость.
— Я тоже люблю море, — опять заговорилъ Сторовъ. — Вы и представить себѣ не можете, въ какомъ радужномъ настроеніи я отправлялся въ дальнее плаваніе. Вѣдь это для меня нѣчто вродѣ морского крещенія, которое сдѣлаетъ меня настоящимъ морякомъ…
Вдругъ онъ вздрогнулъ и схватилъ штурмана за руку.
— Слышите! — сказалъ онъ дрожащимъ шепотомъ.
Штурманъ взглянулъ на него съ удивленіемъ, непонимая, что съ нимъ творится.
— Вотъ опять и опять! — проговорилъ молодой Сторовъ. — Вѣдь это крикъ о помощи. Вѣдь кто-то погибаетъ тутъ, вблизи насъ.
Штурманъ прислушался, но ничего кромѣ рева и стона бури не было слышно.
— Вы просто больны, — сказалъ онъ Сторону. — Подите-ка лучше внизъ, да постарайтесь…
Онъ остановился. Внезапный порывъ вѣтра совершенно явственно донесъ до него звукъ человѣческаго голоса, взывающаго о помощи. На этотъ разъ и онъ услышалъ крикъ, и сердце закаленнаго въ борьбѣ со стихіями моряка дрогнуло. Крикъ въ морѣ, во время бури, среди царящей кругомъ тьмы, производитъ удручающее впечатлѣніе. Кто-то погибалъ въ эту ночь, тутъ, вблизи, молилъ о помощи.
Вотъ и еще! На этотъ разъ обоимъ морякамъ показалось, что они слышатъ женскій голосъ. Они могли даже опредѣлить, съ какой стороны слышится этотъ голосъ.
Быстро отданное приказаніе переставить паруса и положить руль на бортъ, заставило корабль перемѣнить направленіе. Теперь уже курсъ корабля лежалъ въ ту сторону, откуда слышался крикъ. Качка, вслѣдствіе перемѣны направленія, страшно усилилась, корабль черпалъ бортами, и всѣ, находившіеся на палубѣ, обдавались ежеминутно цѣлымъ дождемъ водяныхъ брызгъ. Многіе изъ остававшихся въ каютахъ тоже выбѣжали на палубу, желая узнать, что случилось и отчего такъ ужасно усилилась качка; вышелъ и капитанъ. Когда штурманъ объяснилъ ему въ чемъ дѣло, онъ покачалъ головою и сказалъ:
— Все равно спасти невозможно. Какъ-же это вы подойдете къ тонущему судну въ такую бурю? Разобьетъ въ щепки…
Видя, однако, что его слова произвели непріятное впечатлѣніе, онъ прибавилъ,
— Ну, да, да, но попытаться, конечно, надо!
И корабль несся на встрѣчу волнамъ, разсѣкая ихъ своею могучею грудью, вздрагивая при каждомъ новомъ ударѣ волнъ и съ какимъ-то стономъ и скрежетомъ погружаясь опять и опять въ водяную бездну, всякій разъ разверзавшуюся передъ нимъ. На палубѣ люди съ трудомъ удерживались на ногахъ, цѣпляясь за снасти, за стойки. Зажгли огни, но они освѣтили только страшную, пѣнящуюся громаду волнъ и блѣдныя лица столпившихся на палубѣ моряковъ. Прошло нѣсколько долгихъ минутъ; всѣ съ напряженіемъ вглядывались въ бушующую поверхность моря, — крикъ болѣе не повторялся. Наконецъ. капитанъ обратился къ штурману:
— Скомандуйте переставить паруса и идти по прежнему курсу. Иначе мы рискуемъ быть залитыми волнами. За призракомъ гоняться нельзя!
Голосъ капитана звучалъ какъ-то особенно сурово. Разумѣется, приказаніе его было тотчасъ же исполнено.
Вдругъ послышался бой склянокъ[1]. Полночь! Капитанъ, желая разсѣять тяжелое впечатлѣніе, воскликнулъ.
— Господа! Новый годъ начался! — Съ Новымъ годомъ поздравляю, съ Новымъ…
Вдругъ совершенно явственно и близко послышался крикъ. Но тутъ же налетѣвшая съ какою-то ужасающею яростью волна сбила съ ногъ многихъ, стоявшихъ на палубѣ, увлекая за собою все, что попадалось ей по пути. Это была страшная минута всеобщаго смятенія и вслѣдъ за нею раздался другой, хватающій за душу, крикъ: человѣкъ упалъ въ море!
Кто не бывалъ въ морѣ, кто не испытывалъ бури, тому трудно понять весь ужасъ, охватывающій душу человѣка, какъ только раздается подобный крикъ. Такъ и теперь! Каждый сознавалъ, что въ слѣдующую минуту можетъ наступить и его очередь, и волна, унесшая въ бездну его товарища, въ слѣдующій же разъ можетъ явиться за нимъ. Первымъ на очереди оказался Сторовъ, и въ тотъ моментъ, когда затихъ звонъ склянокъ, пробившихъ полночь, волна подхватила его и какъ щепку снесла въ море.
Тотчасъ же были пущены въ ходъ всѣ средства; бросили спасательные круги, попробовали спустить спасательную лодку, но ее тотчасъ же оторвало и разбило у борта корабля. Съ отчаяніемъ въ душѣ пришлось сознать свое безсиліе. Напрасно съ мучительною тревогой всматривались въ темноту моряки, на глазахъ которыхъ произошла гибель ихъ товарища. — Крутомъ ничего не было видно! все тотъ же мракъ, тѣ же волны…
Капитанъ снялъ шапку, и вслѣдъ за нимъ всѣ обнажили головы; матросы начали креститься. Наступило тяжелое молчаніе, только ревъ торжествующихъ волнъ звучалъ еще громче прежняго. Суровый, мрачный штурманъ, давно отвыкшій волноваться чѣмъ нибудь, вдругъ ощутилъ слезу на своей щекѣ, и острое чувство ненависти къ нѣкогда столь любимой стихіи наполнило его душу.
— Первая жертва на Новый годъ, — пробормоталъ кто-то.
— Онъ получилъ морское крещеніе, — сказалъ глухимъ голосомъ штурманъ, — крещеніе и могилу…
На утро, когда разсвѣло, плавающіе обломки какого-то разбившагося судна подтвердили догадку моряковъ, что не одну жертву поглотила разъяренная стихія въ эту страшную ночь.
- ↑ Склянка — песочные часы, употреблявшіеся прежде на судахъ.