Смердяков русской революции (Чириков)/ДО

Смердяков русской революции
авторъ Евгений Николаевич Чириков

Опубл.: 1921. Источникъ: az.lib.ru

ЕВГЕНІЙ ЧИРИКОВЪ

СМЕРДЯКОВЪ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦІИ

КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО АЛ. ПАСКАЛЕВЪ ОТДѢЛЪ «ГРАФИКА» — АКЦ. О-ВО СОФІЯ — 1921

… Моя ненависть и презрѣніе къ Горькому останутся бездоказательными: нужно цѣлый обвинительный актъ, чтобы доказать преступность Горькаго, степень его участія въ разрушеніи и гибели Россіи… (Изъ дневника Леонида Андреева).

1.

Послѣдователи такъ называемаго «экономическаго матеріализма» отводятъ человѣческой личности весьма скромную роль въ историческомъ процессѣ. Насколько возвысили эту роль идеологическіе вожди нашего народничества и народовольчества (Лавровъ и Михайловскій), настолько-же принизили ее идеологическіе вожди нашего русскаго марксизма (Плехановъ). Если у народниковъ и народовольцевъ «критически-мыслящая личность» уподоблялась сказочному герою «Бовѣ-королевичу», то у нашихъ «марксистовъ», развѣнчавшихъ «героя» и воздвигнувшихъ на пьедесталъ «толпу», личность превратилась въ послѣднюю спицу въ колесницѣ, усскій умъ всегда былъ склоненъ къ «крайностямъ» логическихъ построеній. Марксовскій «законъ естественно-исторической необходимости» былъ воспринятъ нашими идеологами марксизма, какъ нѣкій мимическій Фатумъ, неизбѣжно, рано или поздно, приводящій человѣчество въ царство соціализма, а потому и роль личности должна исчерпываться ролью «акушерки при соціальныхъ родахъ». Это марксовское сравненіе понималось и толковалось весьма поверхностно и просто: хочетъ или не хочетъ акушерка, а младенецъ родится… родится даже и безъ акушерки, какъ въ жизни сплошь и рядомъ случается. Въ свое время такое толкованіе роли личности въ историческомъ процессѣ подвергалось остроумному высмѣиванію со стороны покойнаго Михайловскаго, усматривавшаго здѣсь фатализмъ, напоминающій Мольеровское все дѣлается къ лучшему въ этомъ лучшемъ изъ міровъ!"…

Возможно, что будущій историкъ, послѣдователь «экономическаго матеріализма», взирая на русское историческое прошлое съ высоты птичьяго полета, подведетъ и подъ нашу революцію фундаментъ законовъ «естественно-исторической необходимости» и будетъ доказывать, что случилось все такъ, какъ должно было случиться и не могло не случиться, и это дастъ ему основаніе игнорировать вопросъ о герояхъ и преступникахъ нашей революціи, о виновникахъ разрушенія Россіи, о ея предателяхъ и Пилатахъ. Но весьма возможно, что даже и такой историкъ подвергнетъ всестороннему пересмотру вопросъ о роли личности въ историческомъ процессѣ и вложитъ совершенно новое толкованіе въ Марксовскую «акушерку при соціальныхъ родахъ». Вѣдь только слѣпой не увидитъ, какъ неожиданно велика оказалась роль маленькой группы олигарховъ, фанатиковъ коммунизма, не только для нашей родины, а для всего культурнаго человѣ чества, когда эта группа олигарховъ очутилась въ качествѣ акушеровъ и акушерокъ у постели роженицы, именуемой — Россія!

Пусть законъ естественно-исторической необходимости предрѣшилъ намъ силою историческихъ предпосылокъ именно этихъ акушеровъ и акушерокъ при нашихъ соціальныхъ родахъ (Ленина, Троцкаго, Горькаго, Нахамкеса, Дзержинскаго и пр.), но тѣмъ виднѣе значительность отдѣльныхъ персонажей революціи, героевъ ея, тѣмъ стало несомнѣннѣе, что исходъ соціальныхъ родовъ всецѣло въ рукахъ этихъ акушеровъ и акушерокъ, и что не только судьба рождаемаго, но и самая жизнь роженицы ввѣряется въ такихъ случаяхъ опытности, честности и добросовѣстности именно этихъ личностей.

Но тогда можно-ли считать ихъ дѣянія безотвѣтственными? Не въ правѣ-ли мы, не дожидаясь суда исторіи, призвать ихъ къ суду нашему, суду современниковъ, преданныхъ, проданныхъ и распятыхъ во имя какого-то фанатическаго эксперимента? Вѣдь этотъ экспериментъ всѣми своими ужасами и кошмарами, всей кровью и всѣми слезами обрушивается именно прежде всего на насъ, современниковъ революціи, превращенной въ истребленіе націи и ея культуры! Такой судъ — единственная форма нашей самозащиты, и кто рѣшится отнять у насъ это послѣднее право живого существа — защиты отъ напавшихъ убійцъ, грабителей и мучителей?…

Мы должны защищаться, а потому не можемъ не обвинять. Мы — не историки, а живые люди…

И съ этой здравой точки зрѣнія совершенно правъ покойный писатель Леонидъ Андреевъ, требующій въ посмертномъ дневникѣ своемъ суда надъ писателемъ-же Максимомъ Горькимъ, игравшимъ и продолжающимъ играть при нашихъ соціальныхъ родахъ роль самаго именитаго и популярнаго изъ всѣхъ акушеровъ нашей революціи.

Какъ писатель-же, я считаю себя обязаннымъ дать на этомъ судѣ и свои показанія для полноты будущаго обвинительнаго акта.

Честность и искренность писательскаго слова и дѣла, иными словами — «писательская совѣсть» должна быть единственной мѣрою моральной отвѣтственности писателя, вступившаго въ жизнь активнымъ творцомъ въ революціи, сперва въ качествѣ обвинителя и прокурора нашихъ большевиковъ, а затѣмъ въ качествѣ ихъ защитника, апологета и активнаго работника…

2.

Великъ и прекрасенъ Храмъ совѣстливой и любвеобильной русской литературы. «Писательская совѣсть» — издревле была алтаремъ его. Всѣ входящіе въ этотъ Храмъ снимали шапки и съ чувствомъ нѣкотораго благоговѣнія переступали порогъ этого храма. Не чуждъ этой традиціи былъ и М. Горькій, когда входилъ въ Храмъ родной литературы. Въ одномъ изъ первыхъ своихъ разсказовъ — «Читатель» М. Горькій ведетъ бесѣду именно со своей писательской совѣстью. Въ уединенномъ мѣстѣ сада къ сидящему на лавочкѣ «писателю» подсаживается «читатель» и заводитъ съ нимъ такой душевный разговоръ:

— Кто твой богъ? Покажи мнѣ въ душѣ твоей хотя что-нибудь, что помогло-бы мнѣ признать въ тебѣ учителя!

— Кто мой Богъ? Еслибы я зналъ это! Я открылъ въ себѣ не мало того, что обыкновенно называютъ хорошимъ, но чувства, объединяющаго все это, стройной и ясной мысли, обхватывающей всѣ явленія жизни, я не нашелъ въ себѣ…

Такъ отвѣтилъ писатель и добавилъ еще къ собственной характеристикѣ такое откровеніе своей писательской совѣсти: «Онъ, т. е. писатель, представлялъ себя выше жизни, онъ видѣлъ себя твердо стоящимъ на ногахъ и нѣмымъ. Онъ могъ-бы крикнуть людямъ: „какъ живете! Не стыдно-ли?“, — и могъ бы обругать ихъ. Но если они спросятъ: „а какъ надо жить?“, — онъ прекрасно понимать что послѣ этого вопроса ему пришлось-бы слетѣть съ высоты кувыркомъ, туда, подъ ноги къ людямъ… И смѣхомъ-бы проводили его гибель»… Давно это было. Это было послѣ того, какъ сами литературные вожди переживаемой эпохи очутились въ тупикѣ сомнѣній и безвѣрья, послѣ того, какъ Михайловскій издалъ извѣстный вопль крушенія всѣхъ надеждъ: «Какъ жить? во что вѣрить? Все разбито и поругано!» (послѣ 1 Марта 1881 г.), случилось тогда, когда на Руси царили Чеховскіе «Сумерки» и жили «Хмурые люди»…

М. Горькій честно и искренно сказалъ, что въ «учителя жизни» онъ не годится и, ругая людей и жизнь, не можетъ отвѣтить страждущимъ на вопросъ, что дѣлать и какъ жить. Самъ вышедшій изъ городского мѣщанства, онъ принесъ съ собой великую ненависть къ мѣщанской неправдѣ жизни и, самъ испытавшій всю мелочную жестокость этой жизни, принесъ съ собою довольно пессимистическій взглядъ на человѣческую личность, любовь, жалость, состраданіе.. И вотъ, проглотивъ яркую и красочную поэтическую философію Нитцше, молодой писатель, представлявшій себя выше жизни и умѣвшій только ругать жизнь и людей, не воспріявъ отъ Нитцше ничего положительнаго, воспринялъ отъ него лишь одно: непримиримость съ окружающей жизнью, жажду поносить и разрушать. Весь первый періодъ писательскаго творчества М. Горькаго, результатомъ котораго явились его нитцшеанствующіе «Босяки» — представляетъ изъ себя только ненависть и разрушеніе, только умѣнье писателя изъ разсказа «Читатель» — ругать жизнь и людей, разрушать всѣ устои личной и соціальной психики не во имя какого-либо Бога, т. е. опредѣленнаго взлелѣяннаго идеала, а такъ себѣ, изъ жажды разрушать и ненавидѣть… Вынесенныя изъ мѣщанской среды ненависть и презрѣніе къ человѣку, подогрѣтыя односторонне воспринятымъ нитцшеанствомъ, дѣлаютъ изъ Горькаго яркаго, красочнаго и темпераментнаго обличителя и разрушителя. «Босяки», устами которыхъ неизѣнно говоритъ всегда самъ писатель, произносятъ по адресу интеллигенціи и человѣка такія ругательства, которымъ позавидуетъ даже извощичья изобрѣтательность:

— Я собралъ-бы остатки моей истерзанной души и вмѣстѣ съ кровью сердца плюнулъ-бы въ рожи нашей интеллигенціи, чертъ ее побери! Я сказалъ бы ей: о, гниды!…

Не хватаетъ только «матери», чтобы завершить эту виртуозность ругательской изобрѣтательности…

Или вотъ, по адресу человѣка вообще: одинъ изъ героевъ разсказа произноситъ фразу «человѣка жалко!», а босякъ, за которымъ прячется самъ авторъ, отвѣчаетъ ему:

— Да онъ кто тебѣ, человѣкъ-то? Понимаешь-ли ты это? Онъ тебя за твою жалость семью муками измучитъ. Кишки всѣ твои на руку себѣ навертитъ, да по вершку въ часъ всѣ жилы изъ тебя вытянетъ. Ахъ, ты… жалость! А ты моли Бога, чтобы онъ безъ всякой жалости, просто прикокнулъ тебя и шабашъ!…

Что такое вообще «Босяки» Горькаго? Въ нихъ неизмѣнно сидитъ тотъ самый писатель, который чувствуетъ себя стоящимъ выше жизни и людей, и умѣетъ ругаться и плевать на все окружающее, на всѣ духовныя и культурныя цѣнности жизни, но никогда не имѣетъ «объединяющей мысли», но имя которой онъ поноситъ, плюетъ и разрушаетъ…

Откуда-же явилась для русскаго читателя и критики притягательная сила Горьковскихъ босяковъ, этихъ безъидейныхъ хулителей и разрушителей всѣхъ цѣнностей культуры и цивилизаціи?… Откуда родилось это непреодолимое обаяніе Горьковскихъ героевъ-разрушителей, этихъ духовныхъ босяковъ прежде всего, а съ нимъ и обаяніе и популярность самого Горькаго, какъ писателя?

Читатель и критика слишкомъ злободневно восприняли яркую и талантливую босяцкую ненависть къ существующему, вложили въ нёе свое собственное содержаніе: ненависть къ царившей реакціи и къ существующему строю государственной жизни, борьбу съ «Сумерками» жизни и воцарившейся пошлятиной и мѣщанствомъ. Жизнь была похожа на загнившее болото «Хмурые люди» только ныли. Поэтъ плакалъ о томъ, что

Даже полюбить мы крѣпко не умѣемъ,

Даже ненавидимъ мы исподтишка!…

И вдругъ на фонѣ «Дядей Ваней», «Іонычей», «Чебутыкиныхъ» и «Трехъ сестеръ» — такой яркій, красочный и талантливый обличитель и ругатель жизни!… И откуда пришелъ? Изъ низовъ народной жизни! Самородокъ! Вундеркиндъ!…

Самобытность, непосредственность, отсутствіе всякой партійности и интеллигентщины, яркость и красочность неиспорченнаго народнаго языка, съ его великолѣпными неожиданностями, отсутствіе привычнаго интеллигентскаго нытья — все это подѣйствовало, какъ молнія на горизонтѣ послѣ продолжительной изнурительной жары и бездождія. Хотѣлось грозы и бури и мало думалось о положительной цѣнности новаго пророка, о его Богѣ… Всякій вкладывалъ въ босяцкіе громы своего собственнаго Бога, непремѣнно враждебнаго къ царившему застою и мерзости запустѣнія. И таковъ былъ этотъ психологическій гипнозъ что даже такія имена какъ Толстой и Чеховъ, стали тускнѣть предъ именемъ и обаяніемъ Максима Горькаго….

Отмѣченная особенность русскаго обывателя: или въ морду или ручку пожалуйте!" сказалась и на русскомъ читателѣ, и на безчисленныхъ газетныхъ критикахъ: М. Горькаго произвели въ званіе не только «великаго художника», но и «великаго революціонера», чему талантливый и тщеславный «духовный босякъ» охотно довѣрилъ. Исключительная біографія М. Горькаго — его вознесеніе изъ низовъ народныхъ — «совпавшее съ нарожденіемъ и развитіемъ нашего соціалъ-демократизма», отцомъ котораго былъ покойный Плехановъ, сдѣлали изъ М. Горькаго любимца рабочихъ, которые называли писателя «своимъ» и въ происхожденіи его изъ низовъ усматривали поводъ видѣть въ немъ своего «учителя» и гордиться имъ и его славой и успѣхами на литературномъ поприщѣ… Тѣмъ не менѣе въ первый періодъ своего творчества, включавшій въ себя первые три тома произведеній, М. Горькій былъ еще чуждъ всякой партійности и сохранялъ полную свободу и непосредственность своей художественной интуиціи. И именно къ этому періоду относится все наиболѣе талантливое и яркое, что далъ до сего времени писатель Въ этомъ періодѣ, кромѣ ненависти къ устоямъ буржуазной жизни и разрушительныхъ тенденцій для всѣхъ культурныхъ и государственныхъ цѣнностей, никакого положительнаго Бога у писателя не обнаруживается. Яркій непосредственный талантъ, сочный красочный языкъ, сверкающій жемчужинами народной рѣчи, и молодое задорное буйство души, отравленной соціальной обидою и жаждущей мести и разрушенія. Помѣсь «Алешки» съ «Пепломъ», двухъ героевъ автора изъ пьесы «На днѣ».

И этого было вполнѣ достаточно для того, чтобы всѣ сознательно и безсознательно недовольно своимъ политическимъ и экономическимъ бытомъ люди, а въ томъ числѣ даже просто всѣ скучавшіе и жаждущіе какихъ-либо перемѣнъ обыватели, ухватились за М. Горькаго и его нитцшеанствующихъ босяковъ, какъ за новое откровеніе въ пустынѣ, и стали славословить имя новаго писателя.

Уже въ самомъ обличеніи и разрушеніи Горькаго была революціонность. И потому М. Горькій оказался желаннымъ для всѣхъ нашихъ революціонныхъ партій, въ программахъ которыхъ на первой очереди стояла задача разрушенія, а не созиданія…

Такъ «Босяки» сдѣлали М. Горькаго популярнѣйшимъ писателемъ, любимцемъ и баловнемъ публики, предметомъ гордости рабочихъ и предметомъ соисканій со стороны революціонныхъ партій. Въ это время Горькій напоминалъ Пенелопу, окруженную женихами, соперниками. Каждый женихъ имѣлъ свою программу — Бога, и каждый желалъ окрестить писателя въ свою вѣру. Отыскивать «Бога» путемъ мучительныхъ и долгихъ исканій, какъ это было, напримѣръ, съ Достоевскимъ или Толстымъ, Горькому не было надобности. Ему только оставалось выбирать, подобно Владиміру Кіевскому. Дѣло было въ началѣ 900-хъ годовъ въ разгаръ войны между идеологами народничества и марксизма. Горькій, какъ писатель безъ Бога, плохо разбирается въ интеллигентскихъ «вѣрахъ». Онъ одинаково благосклонно на первыхъ порахъ относится ко всѣмъ женихамъ: разсказы его появляются одновременно въ народническихъ и марксистскихъ журналахъ: столько «единыхъ обобщающихъ мыслей, стройныхъ и ясныхъ, охватывающихъ всѣ явленія жизни»! По натурѣ и темпераменту Горькому больше нравятся народовольцы и соціалисты-революціонеры. Вѣдь «Безумству храбрыхъ поетъ онъ пѣсни»! Но онъ изъ низовъ, онъ гордость рабочихъ и по роду и племени долженъ быть съ идеологами рабочаго класса. И затѣмъ — «народники» побѣждены и спасаются на обломкахъ своихъ разбитыхъ кораблей, между тѣмъ какъ «марксизмъ» — послѣднее слово интеллигентской мудрости — побѣдно шествуетъ, завоевывая послѣднія позиціи побѣжденныхъ. А партійныя свахи изо всѣхъ силъ стараются соблазнить Пенелопу, каждая въ интересахъ своего кліента. Марксистская сваха нашептываетъ о силѣ и могуществѣ своего жениха. Это немедленно отражается на герояхъ писателя: вотъ вамъ опять «босякъ», но теперь онъ уже не нитцшеанецъ, а марксистъ, вѣщающій намъ аксіомы изъ марксистскаго катехизиса.

— Существуютъ законы и силы… Какъ можно имъ противиться, ежели у насъ всѣ орудія въ умѣ, а умъ тоже подлежитъ законамъ и силамъ? Очень просто: значитъ, — живи и не кобенься, а то сейчасъ же разрушитъ въ прахъ сила!

Это уже не эмоціональное славословіе «безумству храбрыхъ», а глубокомысленное умствованіе начитавшагося марксистскихъ брошюрокъ Смердякова и:: гему о «законѣ естественно-исторической необходимости» и основной марксистской истинѣ, что «бытіе опредѣляетъ сознаніе, а не сознаніе — бытіе», такъ напоминающей задачу для философовъ младшаго возраста: «что сперва появилось на свѣтъ — курица или куриное яйцо?»…

3.

Большіе русскіе писатели, художники и критики, какъ, напримѣръ, Бѣлинскій, Михайлсьскій, Достоевскій, Толстой, Гоголь, искали своего Бога долгимъ, мучительнымъ путемъ, много работали и думали, терзались муками сомнѣній, падали и снова поднимались и, наконецъ, обрѣтали Бога своей писательской совѣсти. М. Горькій не изъ этой породы. « него все происходитъ „очень просто“: онъ выбралъ себѣ „бога“ безъ всякаго участія писательской совѣсти; а лишь по тѣмъ соображеніямъ и расчетамъ, что читатель продолжаетъ вопрошать:

— Скажи мнѣ, кто твой Богъ? Покажи мнѣ въ душѣ твоей хотя что-нибудь, что помогло-бы мнѣ признать въ тебѣ учителя!

Русскій читатель привыкъ смотрѣть на писателя, какъ на учителя, а какой-же учитель безъ Бога? Переживаемый моментъ былъ особенно ревнивъ въ этомъ отношеніи, ибо шла острая перегруппировка всей интеллигенціи въ ковычкахъ на два враждебныхъ лагеря: марксистовъ и народниковъ. Взвѣсивъ обстоятельства момента на вѣсахъ природной сообразительности, Горькій выбралъ самаго популярнаго и тяжелаго по вѣсу „бога“ съ „силами и законами естественно-исторической необходимости“, которымъ подлежитъ и самый умъ человѣческій!… Босякъ, двуединый „Алешка“ и „Васька Пепелъ“, переодѣвается: нитцшеанскую хламиду сбрасываетъ и облекается въ ризы марксистскія. Теперь онъ одѣтъ по послѣдней модѣ: соціалъ-демократъ!

Я зналъ М. Горькаго еще зеленымъ безусымъ юнцомъ. Помню его въ ту пору, когда онъ только что вылѣзъ изъ булочниковъ и продавцевъ кваса и попалъ подъ покровительство провинціальныхъ интеллигентскихъ кружковъ (въ Казани, потомъ въ Н.-Новгородѣ). Эти именно интеллигентскіе кружки и открыли въ немъ „вундеркинда“. Именно эти кружки и вытянули его, что называется, за уши на свѣтъ Божій. Даровитый, смѣтливый, жадный до чтенія и пожравшій множество всякаго литературно-беллетристическаго хлама, говорившій яркимъ и образнымъ народнымъ языкомъ юнецъ изъ низовъ, Алеша Пѣшковъ только благодаря интеллигенціи былъ сохраненъ это „Дна“ и поставленъ въ такія условія жизни, при которыхъ могло не только сохраниться, но и развиваться его природное дарованіе, его писательская „Искра Божія“. Къ несчастію, вмѣстѣ съ природнымъ художественнымъ талантомъ, въ Алешѣ Пѣшковѣ сохранилось и природное хамство „мѣщанина во дворянствѣ“, не иначе, какъ хамствомъ, нельзя назвать той черной неблагодарности, которая запечатлѣна въ разсказѣ начинающаго писателя Горькаго въ приведенной, уже выше ругательствѣ:

— Я собралъ бы остатки моей истерзанно,, души и вмѣстѣ съ кровью сердца плюнулъ-бы въ рожи нашей интеллигенціи, чертъ ее побери! Я сказалъ-бы ей: о, гниды!

Не плюй въ колодезь: пригодится воды напиться! — говоритъ мудрая русская пословица.

Бывшій цеховой мѣщанинъ г. Нижняго-Новгорода Алексѣй Пѣшковъ, превратившійся въ писателя Максима Горькаго и приписавшійся къ „цеху соціалъ демократовъ“, очутился неожиданно въ станѣ той самой интеллигенціи, въ „рожу“ которой онъ такъ страстно желалъ плюнуть и которую называлъ „гнидами“. И кружковая» и литературная интеллигенція носилась тогда съ Максимомъ Горькимъ, какъ съ писанной торбой. Немудрено, что у молодого писателя съ этихъ похвалъ закружилась голова и что онъ почувствовалъ себя великимъ и возгордился. Приведу въ подтвержденіе этого головокруженія слѣдующую очень характерную исторію съ Горькимъ.

Редакція марксистскаго журнала «Жизнь», придворнымъ писателемъ котораго сдѣлался Горькій, для смягченія обостренныхъ отношеній полемизирующихъ между собою писателей и журналистовъ враждующихъ лагерей — народниковъ и марксистовъ, затѣяла «писательскіе ужины». На одномъ изъ такихъ ужиновъ появился и случайно пріѣхавшій изъ провинціи М. Горькій. Вотъ отличный случай для сближенія! Вѣдь Горькій — общепризнанный талантъ и любимецъ! На ужинѣ присутствовало много писателей съ крупными именами въ журналистикѣ и беллетристикѣ. Редакторъ журнала, В. Поссе, предложилъ тостъ за пріѣхавшаго изъ провинціи гостя т. е. за Максима Горькаго, который какъ разъ гремѣлъ тогда своей новой повѣстью «Фома Гордѣевъ». H. К. Михайловскій сказалъ Горькому привѣтственное слово, въ которомъ выразилъ свое благосклонное мнѣніе о яркомъ и большомъ талантѣ присутствующаго писателя. Слово Михайловскаго было покрыто дружными рукоплесканіями: его литературнаго общества. Что-же отвѣтилъ на это М. Горькій? Всталъ, хмуро поблагодарилъ и объяснилъ такое возвеличеніе его только тѣмъ обстоятельствомъ, что «на безрыбьи и ракъ рыба, на безлюдьи и Фома — дворянинъ!» Такая оговорка при полученіи званія «большого писателя» отъ критиковъ и писателей въ лицѣ Михайловскаго привела въ большое смущеніе все общество: вѣдь тогда въ нашей художественной литературѣ подвизались такіе художники слова, какъ Левъ Толстой, Короленко, Чеховъ, Маминъ-Сибирякъ, Якубовичъ, Баранцевичъ, Вересаевъ и другіе, нѣкоторые изъ нихъ, какъ, напримѣръ, Короленко, Мельшинъ, Баранцевичъ тутъ-же присутствовали! Велико должно было быть самомнѣніе, чтобы назвать художественную литературу того времени «безрыбьемъ» и «безлюдьемъ», заставляющимъ никого, кромѣ Горькаго, не замѣтить! Пусть въ данномъ случаѣ виновато смущеніе и наивность Горькаго, однако и наивность, и смущеніе у людей находятъ всегда индивидуальное выраженіе, отражая сокровенныя движенія души и мысли…

Та же самомнительная влюбленность въ самого себя, тоже горделивое сознаніе себя «стоящимъ выше людей и жизни» съ такой наивной грубостью и прирожденнымъ хамствомъ некультурнаго ума проявились въ Горькомъ въ общеизвѣстномъ случаѣ въ «Художественномъ театрѣ», когда Горькій сказалъ столпившейся въ корридорѣ публикѣ, состоящей изъ его почитателей и поклонницъ его таланта.

— Что вы смотрите на меня? Я не балерина, и не утопленникъ? Вотъ напишу пьесу, тогда смотрите и хлопайте… руками! (т. е. не глазами).

По истинѣ отъ похвалъ вскружилась голова отъ лести — въ зобу дыханье сперло… Самовлюбленность и тщеславіе «великаго Максима» возрастали съ неимовѣрной быстротою, какъ и популярность. Окруженный всякими прихвостнями и льстецами, онъ очень ревниво относился къ успѣхамъ и славѣ другихъ писателей. Жилъ-былъ писатель Скиталецъ. Горькій его выдвинулъ въ своемъ Знаніи, но онъ-же его и съѣлъ. Когда критики стали непомѣрно хвалить Скитальца и открывать въ его произведеніяхъ не только много общаго съ талантомъ Горькаго, но еще и такія достоинства, которыхъ нѣтъ у Горькаго, послѣдній круто измѣнилъ свое покровительство на критическое недоброжелательство и, систематически бракуя разсказы Скитальца, выбросилъ его изъ своего «Знанія».

Когда Горькій читалъ свои новыя произведенія въ кружкахъ писателей, гдѣ, обыкновенно, они критиковали другъ друга, Горькій не считалъ нужнымъ выслушивать ничьихъ мнѣній. Прочитавъ рукопись, онъ демонстративно уходилъ въ сторону, давая всѣмъ ясно понять, что ему не пристало слушать совѣты и замѣчанія сотоварищей. Когда кто-нибудь все-таки дѣлалъ попытку заговорить о прочитанномъ, съ посягательствомъ на возраженія, Горькій переводилъ разговоръ на другую тему и всѣмъ своимъ существомъ давалъ понять, что напередъ все знаетъ, все предвидѣлъ, все обдумалъ и не желаетъ выслушивать никакихъ возраженій…

Тщеславіе, славолюбіе и самомнѣніе, однако, никогда не гарантируютъ писателю творческой свободы и самостоятельности. Требуются еще культура души и ума, требуются солидныя познанія, воспринятыя не зря и какъ попало, безъ разбора, а въ извѣстной систематической послѣдовательности, вырабатывающей способность создавать опредѣленное міропониманіе и міровоззрѣніе, другими словами дающей возможность выработать ту именно объединяющую всѣ явленія жизни идею", на отсутствіе которой жаловался юный Горькій въ своемъ разсказѣ «Читатель».

Записавшись въ «цехъ соціалъ-демократовъ», пріобрѣлъ-ли такую обобщающую идею М. Горькій? Нѣтъ. Такимъ путемъ эта идея не пріобрѣтается. Онъ получилъ ее въ видѣ безплатнаго приложенія въ готовомъ чужомъ видѣ вмѣстѣ съ званіемъ марксиста.

Вотъ почему онъ всегда хромалъ и продолжаетъ хромать по части «обобщающихъ идей», и вотъ почему онъ неизбѣжно долженъ былъ попасть въ выучку партійныхъ лидеровъ, очутиться подъ партійной опекою и до сей поры ходить на партійныхъ возжахъ и съ партійными шорами на глазахъ. Тщеславіе, самомнѣніе и самовлюбленность только помогли, а не помѣшали этому дѣлу, ибо при помощи особаго орудія, именуемаго лестью, названныя выше качества только способствуютъ хитрымъ и умнымъ людямъ сдѣлать изъ такого человѣка свое орудіе, свою «чертову куклу», что именно и случилось нынѣ съ писателемъ М. Горькимъ, заблудившимся въ своихъ «умствованіяхъ» и явившимъ намъ жалкій типъ «лакея мыслей благородныхъ».

4.

Не удивительно-ли: до настоящаго времени всѣ говорящіе и пишущіе о Горькомъ не могутъ установить, кто такой Горькій: большевикъ, меньшевикъ, коммунистъ или не коммунистъ? Нѣчто скользкое. Никакъ не ухватишь. Въ родѣ вынутаго изъ воды налима…

Ляцкій, пишущій о Горькомъ въ американскомъ сборникѣ «Родная земля», на основаніи личнаго знакомства съ писателемъ, говоритъ: "Какой же онъ «большевикъ?» Мережковскій и Гиппіусъ не возбуждаютъ даже сомнѣнія въ «большевизмѣ» Горькаго. Напротивъ, побывавшій у Горькаго въ гостяхъ англійскій писатель Уэлльсъ утверждаетъ, что «Горькій такой-же большевикъ, какъ я!», т. е. не большевикъ. А вотъ сами большевики называютъ его «виднѣйшимъ представителемъ совѣтской власти»: такъ именно названъ онъ въ предисловіи большевистской брошюры, въ которой собраны статьи и рѣчи «виднѣйшихъ представителей Совѣтской власти: М. Горькаго, Ленина, Зиновьева, Радека и Керженцева». Когда М. Горькій формально всталъ въ ряды большевистскихъ коммисаровъ по вѣдомству просвѣщенія, всѣ большевистскія «Правды» подняли на своихъ страницахъ радостный трезвонъ и писали: «Мы одержали самую крупную изъ нашихъ побѣдъ: мы завоевали Максима Горькаго!». Наконецъ, самъ Горькій, выступая съ рѣчью къ интеллигенціи рядомъ съ Ленинымъ, Зиновьевымъ и прочими большевистскими звѣздами первой величины, произноситъ, между прочимъ, и такія слова:

— Мы работаемъ не покладая рукъ, не жалѣя никого и ничего!

Казалось-бы, послѣ этого, совершенно страннымъ спорить о томъ, кто такой М. Горькій. Если могло быть сомнѣніе раньше, когда Горькій стоялъ въ оппозиціи къ захватившимъ власть большевикамъ, то теперь-то ужъ никакому сомнѣнію не можетъ быть мѣста. И вотъ все-таки Уэлльсъ изъ бесѣдъ съ Горькимъ вынесъ такое убѣжденіе, что М. Горькій не большевикъ!…

Если вы спросите о моемъ мнѣніи по сему вопросу, я скажу, что это просто «запутавшійся въ умствованіяхъ Смердяковъ, находящійся въ услуженіи у большевиковъ, одна изъ гнуснѣйшихъ и вреднѣйшихъ фигуръ русской революціи.

По паспорту онъ давно „большевикъ“, съ той самой поры, когда единая нѣкогда партія нашихъ. соціалъ-демократовъ разбилась на двѣ фракціи: меньшевиковъ, возглавленныхъ покойнымъ Плехановымъ, и большевиковъ, возглавленныхъ Ленинымъ. Большевистскій Марксъ, Марксъ „коммунистическаго манифеста“, агитаторъ всемірнаго революціоннаго бунта и мести, оказался для Горькаго болѣе привлекательнымъ и доступнымъ пониманію, чѣмъ Марксъ, человѣкъ холодной объективной науки, творецъ эволюціоннаго „научнаго соціализма“, требующаго для своего воспріятія значительной научной подготовки и дисциплины ума и чувства… Натура „Алешки“ и „Васьки Пепла“, всегда жившая въ душѣ Горькаго, не могла не предпочесть Ленина Плеханову. Горькій пошелъ за группой Ленина. И въ данномъ случаѣ играла главную роль, конечно, не столько внутренняя убѣжденность писателя, сколько эмоціональность натуры и опять таки тщеславіе: если въ литературѣ Горькій всегда желалъ быть на первомъ планѣ, то въ политикѣ хотѣлъ быть самымъ радикальнымъ, самымъ крайнимъ, самымъ что-ни на есть, „передовымъ“. Такъ что первое „завоеваніе“ Горькаго произошло еще до нашей первой революціи. Съ тѣхъ поръ онъ и попадаетъ подъ надзоръ и опеку большевиковъ, которые изо всѣхъ силъ стараются утилизировать Горькаго въ цѣляхъ своей фракціи. Горькій — любимецъ всей демократической публики и гордость „сознательныхъ товарищей“, дѣлается рекламной вывѣской для фракціи. На этой вывѣскѣ крупными буквами написано: „Смотрите: М Горькій — съ нами, а не съ меньшевиками!“ Какая приманка для рабочихъ и молодежи! Тщетно стараются другія фракціи и революціонныя партіи „отбить“ Горькаго съ его Музой! Большевистское цѣломудріе писателя зорко охраняется большевистской стражею, всякій грѣхъ, вольный и невольный, со стороны завоеваннаго писателя наставниками и воспитателями замѣчается и исправляется. И дѣлается это съ такой педагогической виртуозностью, которой не мѣшало-бы поучиться вообще всѣмъ нашимъ педагогамъ. Горькій начинаетъ и говорить и писать, какъ разсказываютъ „своими словами“ и какъ пишутъ „переложенія“ способные школьники. Въ духовномъ смыслѣ М. Горькій отдается въ „Закрытое учебное заведеніе Ильича“ на „полный пансіонъ“, съ казенными идеями и учебниками, гдѣ и кончаетъ ускоренный, такъ называемый „ударный“ курсъ „maxima cum laude“. Отнынѣ онъ не только пролетарскій беллетристъ, но и пролетарскій профессоръ. Изъ научныхъ трудовъ его отмѣ тимъ извѣстныя „изслѣдованія Европы и Америки“, въ которыхъ авторъ наплевалъ на всѣ страны, особенно-же досталось Франціи: изслѣдованіе этой буржуазной страны большевистскій профессоръ закончилъ такой красочной патетической фразою:

— Плюю тебѣ въ лицо, прекрасная Франція!

Нью-Іоркъ былъ обруганъ городомъ „Желтаго Дьявола“, оплеванъ и проклятъ. Затѣмъ нельзя не отмѣтить изслѣдованій профессора въ области русской литературы; здѣсь имъ сдѣлано изумительное открытіе: классики русской литературы всѣ оказались „мѣщанами“ и буржуями, вышедшими изъ классовой семьи помѣщиковъ! Развѣнчаны и тоже до нѣкоторой степени оплеваны…

Самымъ-же капитальнымъ трудомъ большевистскаго профессора явилось психо-философско-этнографическое изслѣдованіе Русскаго Народа, въ которомъ сдѣлано много цѣнныхъ научныхъ открытій: во 1-хъ, у русскаго народа оказалась не одна душа, какъ у всѣхъ прочихъ народовъ и людей, а двѣ души, во 2-хъ обѣ эти души оказались извергами, лѣнтяями, пьяницами, изувѣрами, стоящими поперекъ дороги общечеловѣческому прогрессу, культурѣ и соціализму. Въ этомъ трудѣ Горькій показалъ, до какой смѣлости и ловкости большевистская школа развила его природный талантъ посылать плевки. Въ этомъ трудѣ авторъ плюнулъ въ самую душу своего народа и показалъ образецъ услужливости „благороднымъ мыслямъ“. Объ этомъ трудѣ Горькаго намъ, впрочемъ, придется говорить впереди подробнѣе.

Въ періодъ интеллигентскаго „богоискательства“ профессоромъ былъ выпущенъ сборникъ „Индивидуализмъ и Коллективизмъ“ и въ этомъ сборникѣ появились статьи Горькаго и Луначарскаго, изумительно похожія другъ на друга. Оба — ницшеанцы, оба крайніе индивидуалисты, они превращаются въ своихъ произведеніяхъ въ коллективистовъ и коллективъ объявляютъ „богомъ“… Такъ повелѣваетъ Марксъ и пророки его!

О, теперь, если „читатель“ снова, какъ давно когда-то, вздумаетъ спросить „писателя“, кто его Богъ и потребуетъ опять показать ему „хотя что-нибудь, что помогло-бы признать въ писателѣ учителя жизни“, Горькій не полетитъ кувыркомъ и сумѣетъ отвѣтить:

— Мой Богъ — Великій Коллективъ и классовая Точка! — скажетъ онъ глубокомысленно, а читатель встанетъ, благоговѣйно поклонится и, удовлетворенный и успокоенный, отойдетъ съ миромъ. Не повѣритъ, такъ и большевистскій „паспортъ“ можно показать, гдѣ всѣ примѣты обозначены: ростъ — необыкновенный, ротъ — необыкновенный, носъ тоже необыкновенный и т. д., все необыкновенное. Даже и заслуги обозначены: въ 1905 году, но исполненіе приказа товарища Ленина, объявившаго первый опытъ „перманентной революціи“, помогалъ вооруженному возстанію въ Москвѣ, но вслѣдствіе полной неудачи этого опыта вынужденъ былъ скрыться за границу и поселиться на островѣ Капри…

И послѣ всего этого люди все еще продолжаютъ сомнѣваться и спорить о томъ, большевикъ или не большевикъ Горькій! Очевидно, въ словахъ и дѣлахъ Горькаго есть нѣчто, сбивающее съ толку, дающее основанія видѣть въ немъ то большевика, то меньшевика, то ни то ни се, а чертъ знаетъ, что такое… Одно лишь несомнѣнно теперь для всѣхъ: подлая и унизительная роль его въ процессѣ нашей революціи и самое ближайшее его участіе въ разрушеніи и временной гибели Россіи…

5.

Къ концу девяностыхъ годовъ прошлаго столѣтія длительная политическая реакція двухъ царствованій достигла своего апогея. Пышный махровый цвѣтъ ея сталъ опадать, и въ русской общественности сталъ намѣчаться рѣзкій переломъ. Чеховскіе „сумерки“ начали разсѣиваться, чеховскіе хмурые люди среди нашей интеллигенціи начали уступать мѣсто новому поколѣнію людей воли и дѣйственности. „Звѣзда“ Горькаго и появляется на горизонтѣ именно въ это время, какъ нѣкое знаменіе на соціально-политическихъ небесахъ. Условія историческаго момента, буйно-разрушительный духъ босяковъ и несомнѣнное яркое дарованіе Горькаго быстро возносятъ его на вершину славы и популярности. Горькій становится знаменемъ революціонности, тѣмъ „Буревѣстникомъ“, о которомъ онъ пропѣлъ въ одной изъ первыхъ книжекъ новаго книгоиздательства „Знаніе“, вся судьба котораго тѣсно связана съ именемъ писателя. Хотя и въ краткихъ чертахъ намъ придется остановиться на исторіи этого книгоиздательства, связаннаго съ именемъ Горькаго, ибо эта исторія даетъ намъ и! которыя возможности къ познанію человѣка, а вѣдь человѣка никакъ не отдѣлишь отъ писателя и революціонера, въ качествѣ которыхъ мы расцѣниваемъ сейчасъ личность М. Горькаго.

Книгоиздательство „Знаніе“ родилось по иниціативѣ кружка революціонно-настроенныхъ интеллигентовъ во главѣ съ В. А. Поссе. Товарищество на паяхъ вначалѣ состояло человѣкъ изъ восьми. Душою всего дѣла былъ энергичный, жизнерадостный и темпераментный Поссе, сумѣвшій сгруппировать около издательства почти всѣхъ писателей съ крупными именами. М. Горькаго Поссе втянулъ въ дѣло въ качествѣ безкапитальнаго пайщика, погашающаго стоимость паевъ путемъ отчисленій съ будущаго гонорара и доходовъ отъ изданія его книгъ. Очень цѣннымъ дѣловымъ человѣкомъ въ издательствѣ былъ кандидатъ естественныхъ наукъ К. П. Пятницкій, промѣнявшій роль ученаго и профессора на редактора научнаго отдѣла „Знанія“. Концентрація крупныхъ литературныхъ и научныхъ силъ дала блестящіе результаты: первыя книжки, сборники „Знанія“ выдерживали изданіе въ количествѣ 60,000 экземпляровъ! Прямо золотой пріискъ для пайщиковъ! Для писателей, кромѣ Горькаго, только — слава, для Горькаго и слава и участіе въ прибыляхъ. Правда, и всѣмъ сотрудникамъ-писателямъ книгоиздательство платило сравнительно высокій гонораръ — 300—400 рублей съ листа, т. е. удвоенный по сравненію съ обычнымъ въ то время журнальнымъ гонораромъ, но сія выгода была весьма проблематична, даже болѣе — убыточна. „Убыточная выгода“! Нѣкоторый оптическій обманъ. Судите сами. Изданіе 60,000 экземпляровъ сборника, за вычетомъ 20 % уступки книжнымъ магазинамъ, при номинальной стоимости книжки въ рубль, давало въ кассу 48,000 руб. Изъ нихъ вычитаемъ стоимость всего изданія (25 к. книжка) и писательскій гонораръ въ общей суммѣ до 6000 руб., а всего 21,000 руб. Чистая прибыль на затраченный капиталъ въ 21,000 руб. съ оборотомъ втеченіе года, а то и менѣе, 27,000 руб. Если отнять отсюда 6,000 руб. въ возмѣщеніе расходовъ по рекламѣ, пересылкѣ и содержанію конторы, то получимъ 100 % прибыли! Теперь посмотримъ на доходы писателя. Это всего виднѣе, напримѣръ, на сборникѣ, въ которомъ былъ напечатанъ „Поединокъ“ А. И. Куприна. Въ этомъ сборникѣ къ произведенію Куприна добавлено только нѣсколько стихотвореній другихъ авторовъ. Можно сказать, что это просто томъ сочиненій Куприна. При изданіи писателемъ своей книги, обычный гонораръ 25 % съ рублевой книжки. Если-бы Купринъ продалъ свой „Поединокъ“ какому-нибудь издателю и книга выдержала-бы изданіе въ количествѣ 60,000 экземпляровъ, то онъ получилъ-бы съ издатели 15.000 руб. Въ сборникѣ „Знанія“ онъ получилъ 6.000 рублей! Девять тысячъ пошло въ карманы пайщиковъ, въ томъ числѣ и сотоварища по перу М. Горькаго…

Такова приблизительно была „выгода“ и всѣхъ другихъ писателей, въ совокупности именъ которыхъ крылся головокружительный успѣхъ книгоиздательства. Понималъ-ли М. Горькій, что онъ, защитникъ пролетарскаго труда и обличитель хищной и жадной буржуазіи, въ данномъ случаѣ по отношенію къ „братьямъ-писателямъ“, какъ пайщикъ предпріятія, былъ ничѣмъ инымъ, какъ тѣмъ-же буржуемъ-предпринимателемъ, совавшимъ въ свой карманъ „прибавочную стоимость“ труда своихъ собратьевъ по искусству? Конечно, понималъ, хотя и разыгрывалъ всегда роль писательскаго защитника и благодѣтеля…

А что онъ все это понималъ и предпринимательскій аппетитъ быстро восчувствовалъ, такъ это явствуетъ изъ того обстоятельства, что очень скоро изъ всѣхъ пайщиковъ остаются только двое: М. Горькій и К. Пятницкій, остальные, не исключая и самого иниціатора и души предпріятія В. Поссе, оттерты ими отъ прибыльнаго дѣла. В. А. Поссе разсказывалъ въ свое время, какъ неблагодарно, по хамски, поступилъ съ нимъ въ данномъ случаѣ именно самъ Горькій. Книгоиздательство, хотя и именовалось „товариществомъ“, но сдѣлалось собственностью двухъ друзей — Горькаго и Пятницкаго, но въ концѣ концовъ и у нихъ дѣло кончилось „третейскимъ судомъ“, на которомъ опять таки потерпѣвшимъ оказался не Горькій, а Пятницкій, который тоже съ глубокимъ разочарованіемъ отошелъ отъ своего бывшаго друга, и до послѣдняго времени говоритъ о немъ съ ненавистью и презрѣніемъ. Печальный конецъ книгоиздательства связанъ съ „большевизмомъ“ М. Горькаго. Пока этотъ „большевизмъ“ былъ семейнымъ дѣломъ соціалъ-демократической партіи, въ литературно-революціонной крѣпости „Знаніе“ сотрудничали всѣ именитые писатели, стоявшіе въ психической оппозиціи къ царившей реакціи. Но вотъ наступаетъ революція 1905 года, М. Горькій, послѣ неудачнаго опыта „перманентной революціи“, бѣжитъ за границу, гдѣ уже окончательно замыкается въ партійно-большевистскій кругъ. Права главнаго „хозяина“ и редактора остаются, однако, за Горькимъ и кружокъ писателей начинаетъ чувствовать себя подъ нѣкоторой идейною опекою партійной кружковщины, которую и пытается съ себя скинуть выборомъ въ редактора Л. Н. Андреева. Сперва Горькій на это соглашается, но, видимо, подъ воздѣйствіемъ своихъ опекуновъ, передумываетъ. Тогда кружокъ писателей во главѣ съ Андреевымъ, покидаетъ „Знаніе“ и оно поступаетъ въ полное распоряженіе большевиковъ, что, однако, и ведетъ все дѣло къ быстрой гибели… Выходъ всѣхъ крупныхъ писательскихъ силъ изъ „Знанія“ наноситъ книгоиздательству и его сборникамъ такой ударъ, что имя одного Горькаго уже не привлекаетъ больше общаго читательскаго вниманія, тѣмъ болѣе что и самое это имя уже утрачиваетъ въ Россіи свое прежнее обаяніе: новыя произведенія писателя, окрашенныя плохо замаскированной партійной тенденціей, не производятъ прежняго впечатлѣнія и не дѣлаютъ, какъ раньше, литературныхъ „событій“. Только въ рабочей средѣ Горькій остается любимымъ писателемъ и пріобрѣтаетъ еще большее вниманіе и популярность, какъ революціонеръ, вынужденный покинуть родину и скрываться за границей. Въ глазахъ „сознательныхъ товарищей“ М. Горькій получаетъ ореолъ революціоннаго борца и мученика за идеи соціализма и рабочій классъ.

Въ то время, какъ дома имя Горькаго утрачиваетъ свой прежній интересъ и обаяніе широкихъ культурныхъ читательскихъ массъ и начинаетъ быстро развѣнчиваться критикой, которая спѣшитъ уже заживо похоронить нѣкогда ею-же возвеличеннаго до небесъ писателя, за границей Горькій дѣлается героемъ дня. Раньше онъ былъ тамъ извѣстенъ, какъ художникъ — вундеркиндъ изъ народа, извѣстенъ какъ нѣкое „чудо природы“ съ біографіей, разукрашенной, по заграничному обыкновенію, разными „развѣсистыми клюквами“… Теперь къ этому прибавилась еще одна „клюква“, пущенная въ оборотъ услужливыми партійными друзьями: Горькій — одинъ изъ главныхъ вождей русской революціи 1905 года! Горькаго интервьюируютъ, а такъ какъ онъ говоритъ только по русски, то за него отвѣчаютъ партійные дипломаты, тонко учитывающіе, какъ, что и кому отвѣтить. Въ глазахъ заграничныхъ соціалистовъ Горькій становится кругъ ной соціалистической фигурою, пролетарскимъ вождемъ, единственнымъ въ своемъ родѣ человѣкомъ изъ варварской страны, по улицамъ которой гуляютъ бѣлые медвѣди. Имя Горькаго и его мнѣніе и слово начинаютъ звучать заграницею „гордо“…

Поселившись въ роскошной виллѣ на островѣ Капри, Горькій уподобляется пчелиной маткѣ, около которой гудитъ большевистскій рой. Окруженный лестью и преклоненіемъ, писатель не замѣчаетъ, что онъ — только матка въ ульѣ и партійный козырной тузъ большевизма. Онъ чувствуетъ себя окончательно „учителемъ“, начинаетъ писать ученыя статьи и открываетъ „Школу агитаторовъ“ для производства новой революціи въ Россіи…

6.

Нынѣ все тайное становится явнымъ. Русская революціонная эмиграція давно уже служила, допустимъ — слѣпымъ, орудіемъ политики расчлененія Россіи со стороны Австріи и Германіи. Трущіеся около нашей эмиграціи политическіе авантюристы и шпіоны, разные Ганецкіе, Парвусы и Радеки, не безъ успѣха работали въ этомъ направленіи. Еще покойный Бисмаркъ мечталъ нѣкогда о томъ, какъ хорошо было-бы для отрезвленія нѣмцевъ отъ чаръ соціализма устроить наглядный опытъ соціалистическаго рая, при чемъ указывалъ именно на Россію, какъ на самое подходящее для этого мѣсто… Германская печать, обсуждая вопросы возможной въ будущемъ войны, не скрывая учитывала, какъ нѣкую неизбѣжность, которая поможетъ побѣдѣ — революцію въ Россіи. Нынѣ съ несомнѣнностью установлено уже, что Ленинъ съ его единомышленниками были облюбованы нѣмцами именно какъ орудіе революціи и разложенія русской арміи. Около большевиковъ снова трутся тѣ-же Ганецкіе, Парвусы, Радеки и пр. авантюристы и подозрительные субъекты въ соціалистическихъ маскахъ. Какъ и откуда почерпнуты средства, но несомнѣнно одно — наши большевики съ Ленинымъ во главѣ явились, располагая огромными денежными рессурсами. Разоблаченія Алексинскаго, Бурцева, Семенова и Бернштейна опредѣленно указываютъ на источники этихъ рессурсовъ. Тѣмъ не менѣе я не буду останавливаться на этомъ вопросѣ, ибо рѣчь идетъ не о Ленинѣ, а о Горькомъ, о которомъ можно заранѣе сказать, что никакихъ личныхъ сношеній онъ съ Германскимъ штабомъ не поддерживалъ и никакихъ суммъ отъ штаба лично не получалъ. Я вѣрю, что М. Горькій былъ вполнѣ искрененъ, когда наивно удивился, что болгарскій посланникъ при Берлинскомъ Дворѣ, г. Ризовъ, обратился къ нему съ тайнымъ предложеніемъ сепаратнаго мира: наивность Горькаго доказывается хотя бы уже тѣмъ обстоятельствомъ, что онъ, ничтоже сумняшеся, опубликовалъ въ своей газетѣ это „тайное предложеніе съ явной увѣренностью“, что Горькій, можетъ быть, не менѣе полезенъ для Германіи, чѣмъ и Ленинъ съ Троцкимъ, какъ оно и было въ дѣйствительности, ибо Горькій еще до пріѣзда въ Россію Ленина, дѣлалъ уже „Ленинское дѣло“ еще въ 1915 году въ своемъ журналѣ „Лѣтопись“ и въ своей газетѣ „Новая жизнь“, — дѣло разрушенія родины, борьбы съ національно-государственными тенденціями и настроеніемъ интеллигенціи и широкихъ демократическихъ массъ, дѣло борьбы съ „патріотизмомъ“ и разрыва Россіи съ союзниками.

За годъ до войны, по ходатайству предъ самодержавнымъ правительствомъ, Горькому было разрѣшено вернуться на родину и была дана гарантія безопасности отъ обвиненій и преслѣдованій за прикосновенность въ 1905 г. къ Московскому вооруженному возстанію. Весну и лѣто 1914 года Горькій проводилъ въ Финляндіи, верстахъ въ 5 отъ ст. Мустомяки, въ деревнѣ Нейвола, гдѣ тогда жилъ и я съ семьей. Наши отношенія, когда-то очень дружественныя, но оборванныя почти десятилѣтнимъ пребываніемъ Горькаго за границей, возобновились. Въ Нейволѣ тогда жили еще Бончъ-Бруевичъ, Іорданскій, Демьянъ Бѣдный, Нахамкесъ (Стекловъ), — можно сказать „знакомыя все лица“!… Почти ежедневное дачное общеніе литературной публики между собою съ принципіальными и умными разговорами на разныя темы дало мнѣ возможность поближе разглядѣть новаго, получившаго образованіе въ Идеологическомъ большевистскомъ пансіонѣ Горькаго. Разница съ прежнимъ Горькимъ — огромная! Хотя въ прежнемъ Горькомъ и не было, говоря словами его искренняго „писателя“, стройной мысли, охватывающей всѣ явленія жизни, но было, дѣйствительно, „немало того, что называютъ обыкновенно хорошимъ“: была искренность и непосредственность, очень цѣнныя достоинства для писательской души, для писательской совѣсти, которая въ сущности и есть единый и неизмѣнный Богъ писателя. Теперь этого Бога не было. Его замѣнила одна сплошная „умственность“. Марксизмъ и большевизмъ, вспрыснутые въ большой дозѣ въ зараженнаго ницшеанствомъ босяка буйныхъ разрушительныхъ наклонностей, убивши всякую искренность и непосредственность ума и чувства, сдѣлали изъ Горькаго „складъ“ всевозможныхъ чужихъ идей, въ которыхъ онъ путался, какъ муха въ тенетахъ паука. Однимъ словомъ — умственный человѣкъ» Голова, объѣвшаяся той самой «силой, которой невозможно противиться, потому что у насъ всѣ орудія въ умѣ, а умъ тоже подлежитъ этой силѣ». Увы! — большой нѣкогда художникъ превратился въ посредственнаго и заумствовавшагося профессора, ушибленнаго большевистской нянькой… Все время стоитъ за спиною «нѣкто въ сѣромъ» и говоритъ устами писателя, сердце-же его пугливо спрятано.

Въ Августѣ началась всемірная война. Большевистскій папа Ленинъ объявилъ манифестъ, гласящій, что «самый лучшій исходъ для Россіи — пораженіе ея царской арміи!» Какое-же можетъ бь гь сомнѣніе, если такъ говоритъ Ленинъ? Еще тамъ, за границей, въ большевистскомъ Идеологическомъ Институтѣ, разсмотрѣна вся программа дѣйствій и тактики на случай новой войны и возможной тогда юной революціи. Горькій — ярый пораженецъ, покорнѣйшій слуга Ленина. Война его не печалитъ, а какъ будто-бы радуетъ. Онъ съ такимъ удовольствіемъ перетыкиваетъ булавочки на своей картѣ военныхъ дѣйствій, когда русскія войска терпятъ неудачу и отходятъ! Однажды я сказалъ: — Сколько гибнетъ народа!

— Чего жалѣть? Людей на свѣтѣ много! глубокомысленно замѣтилъ Горькій. Тотъ-ли это человѣкъ, который написалъ въ пьесѣ «На днѣ» умирающую Анну, и читая реплики которой артистамъ Художественнаго театра, какъ я видѣлъ своими глазами, плакалъ, прерывая чтеніе? Тотъ-ли это человѣкъ, который написалъ «Мать», ея любовь и великія страданія?

Не отъ души, не отъ сердца эти слова нового Горькаго. Это просто "Смердяковская умственность обуявшая имъ «образованность», полученная въ большевистскомъ Идеологическомъ институтѣ. «

Однажды, когда я посѣтилъ вмѣстѣ съ писателемъ г. Бѣльскимъ Горькаго, онъ прочиталъ намъ свое новое научное произведеніе „Двѣ души“, о которомъ уже я упоминалъ. Впослѣдствіи эта вещь была напечатана въ первой книжкѣ журнала „Лѣтопись“, но въ сильно сокращенномъ видѣ. Это произведеніе буквально огорошило меня. Горькій, несомнѣнно любившій раньше Россію и русскій народъ, еще въ 1907 году писавшій по его адресу въ повѣсти „Лѣто“ такое любовное привѣтствіе:

— Съ праздникомъ, великій русскій народъ! Съ воскресеніемъ свѣтлымъ, милый! — теперь буквально плюетъ въ душу Россіи и русскаго народа и, переходя къ вопросу о цѣнности культуръ разныхъ народовъ, прославляетъ культуру нѣмецкую и пророчествуетъ, что именно ей предстоитъ сдѣлаться единой общечеловѣческой культурой. Впечатлѣніе получалось такое, словно эта статья написана однимъ изъ тѣхъ нѣмецкихъ профессоровъ, которые научнымъ путемъ доказывали право на всемірное первенство нѣмецкаго народа и моральное право его во имя блага человѣчества поглощать другія малокультурные племена и народы. Однимъ словомъ: „Дэутшляндъ! Дэутшляндъ! Уберъ аллесъ Дэутшляндъ!“ Услышать такую вещь во время войны, рѣшающей судьбу родины, да еще отъ русскаго писателя, согласитесь, — происшествіе изумительное, страшное… Горькій кончилъ, обвелъ насъ вопрошающимъ взоромъ. Нѣкоторое время мы, поникнувъ взорами, молчали, но потомъ оправились отъ ошеломленія и заговорили.

— Вотъ ты говоришь о единой культурѣ… Гм… Гм… О какой собственно культурѣ рѣчь?

— Вообще о культурѣ и цивилизаціи…

— Но вѣдь въ понятіе о культурѣ входитъ и языкъ, и религія, и литература, и искусства, и національныя особенности, и… вообще того… какъ-то неясно… Оказалось, что и у автора въ головѣ было неясно, когда онъ писалъ этотъ дифирамбъ нѣмецкому первенству. Единая культура свелась на единую технику, науку и… соціализмъ, родившійся въ Германіи и долженствующій именно ею быть осуществленнымъ на земномъ шарѣ!

— Какъ-то оно… писать въ такой моментъ и въ такомъ освѣщеніи не того… Да и напеча тать невозможно: не пропустятъ…

Въ этомъ произведеніи была уже не только Смердяковская умственность, а смердяковское лакейство. Въ сильномъ патріотическомъ подъемѣ не только среди интеллигенціи, но и въ русскомъ на родѣ тонула „класовая точка“ и „борьба классовъ.“ Виновница сего подъема — любовь къ родинѣ и національно государственное сознаніе. Такая любовь и сознаніе грозятъ гибелью соціализму. Значитъ надо вытравлять изъ души человѣческой эти „буржуазные предразсудки“. И вотъ Горькій постарался: нарисовалъ намъ такую родину и такой народъ, которыхъ не только не за что любить, но на которыхъ дѣйствительно остается только вмѣстѣ съ Горькимъ плюнуть! Можно сказать, что Горькій даже перестарался и, видимо надоумленный нашимъ разговоромъ о „единой культурѣ“, ее выкинулъ, ибо въ печати статья появилась безъ этого украшенія…

Мысль объ изданіи своего журнала высказывалась Горькимъ тотчасъ-же по пріѣздѣ изъ за границы. Не было денегъ. Искалъ. „Знаніе“ уже провалилось и прибавочной стоимости не осталось. На второй годъ войны деньги появились и, видимо, въ достаточномъ количествѣ: Горькій почти одновременно сталъ издавать толстый журналъ „Лѣтопись“, большую ежедневную газету „Новая жизнь“ и открылъ при нихъ свое книгоиздательство. Все это было сразу поставлено на широкую ногу. За спиною этихъ предпріятій, конечно, стояли финансовые меценаты, только. одинъ изъ которыхъ пока съ точностью извѣстенъ. Это нѣкто г. Грубе, одинъ изъ директоровъ Сибирскаго банка, снабдившій Горькаго, по собственному признанію, деньгами на изданіе прогрессивно-демократической газеты „Лучъ“ не изъ банка, а изъ своихъ собственныхъ средствъ. Несомнѣнный меценатъ, ибо, будучи несомнѣннымъ „буржуемъ“, не заявилъ до настоящаго момента никакихъ претензій на то, что Горькій на буржуйныя его деньги, вмѣсто прогрессивной газеты „Лучъ“, сталъ издавать антибуржуйную узко-классовую газету „Новая жизнь“. Тутъ все изумительно: и „добрый буржуй“, и писательская этика…

Формально не пригласивъ меня даже въ сотрудники, Горькій въ объявленіи о своемъ журналѣ „Лѣтопись“ помѣстилъ мое имя въ числѣ сотрудниковъ… Зная уже новую „умственность“ Горькаго и увидя въ перечнѣ сотрудниковъ такія имена, съ которыми мнѣ было совсѣмъ не по пути, я отправился къ Горькому за объясненіями. Въ этихъ объясненіяхъ я поставилъ Горькому прямой вопросъ:

— Журналъ пораженческій? Я вижу въ числѣ сотрудниковъ такихъ лицъ, присутствіе которыхъ заставляетъ меня думать, что я неумѣстенъ въ такомъ журналѣ…

Горькій сдѣлалъ дружескую улыбку и сталъ успокаивать:

— Ну, какое тамъ пораженчество!.. Вѣдь, если бы даже я, редакторъ, что-нибудь пропустилъ, такъ есть цензура! Журналъ марксистскій… въ числѣ задачъ — борьба съ нашей азіатщиной въ разныхъ видахъ и формахъ… Конечно, борьба и съ самодержавіемъ, которое нужно столкнуть…

— Иными словами — революція?

— Ну, да… революція! Ты что-же, испугался?

— А не думаешь ты, что революція въ такой моментъ поведетъ къ пораженію?

— Ерунда! Дѣло какихъ-нибудь двухъ недѣль… Напротивъ, это единственный выходъ изъ неизбѣжнаго пораженія…

Таковъ былъ приблизительно нашъ разговоръ. Я чувствовалъ неискренность Горькаго, понималъ, что онъ не имѣетъ желанія раскрывать предо мюно настоящей правды, по просту — обманываетъ меня.

— Во всякомъ случаѣ я сперва посмотрю на первую книжку журнала, а потомъ ужъ рѣшу вопросъ о своемъ сотрудничествѣ…

— Конечно… Самъ увидишь…

7.

Мы видѣли, что въ марксизмѣ Горькаго покорили „силы и законы, которымъ нельзя противиться, потому что иначе они разрушатъ въ прахъ“. Предъ ними смолкла „Пѣснь въ честь безумства храбрыхъ“ и замолчалъ нитцшеанскій „Человѣкъ, звучащій гордо“… Славолюбіе, тщеславіе, жажда всегда и вездѣ быть впереди и на виду столкнула художника на путь революціонера, на которомъ онъ и попалъ въ тенета кружковщины. Безсильно барахтаясь въ своемъ мозговомъ складѣ множества чужихъ идей, Горькій заплутался въ своихъ собственныхъ умствованіяхъ и, какъ слѣпой, сталъ нуждаться на новомъ, совершенно чуждомъ художнику пути въ поводыряхъ, въ революціонныхъ авторитетахъ, съѣвшихъ, какъ говорится, собаку на Карлѣ Марксѣ. Съ этой поры онъ и дѣлается „чертовой куклой“ въ рукахъ разныхъ революціонныхъ дѣлъ мастеровъ, подыскивая въ своемъ „складѣ чужихъ идей“ подходящую аргументацію.

Повѣрилъ въ Маркса, — сдѣлался „марксистомъ“ марксистѣе самого Маркса. Соціалисты раскололись на правую, Плехановскую, и лѣвую, Ленинскую, группы, выбралъ въ поводыри Ленина, потому что онъ — самый лѣвый. Раскололся Второй Интернаціоналъ на Циммервальдскомъ съѣздѣ, выбралъ крайнихъ, отвергавшихъ даже оборонительную войну и предававшихъ родину, гдѣ быль пророкомъ тотъ-же Ленинъ… Однако, авторитетъ Ленина былъ въ глазахъ Горькаго нѣсколько уже пошатнутъ: въ 1905 г. Горькій повѣрилъ въ Ленинскую перманентную революцію и вооруженное возстаніе и. обжегся. Теперь Горькій дуетъ и на Ленина. Поводитъ взорами, взвѣшиваетъ авторитеты.

Дѣло въ томъ, что вслѣдствіе разногласія по своимъ россійскимъ вопросамъ тактики большевики опять раскололись: на чистыхъ ленинцевъ и нечистыхъ ленинцевъ, названныхъ покойнымъ Плехановымъ „полуленинцами“, которыхъ онъ считалъ болѣе опасными и гибельными для Россіи, чѣмъ самъ Ленинъ. Ленинъ откровенно говорилъ о томъ, что ему желательно и что и какимъ образомъ онъ намѣренъ дѣлать. Разложеніе арміи, всеобщій крестьянскій бунтъ, захватъ власти и диктатура. Такова задача Ленина. Полуленинцы принимали все, кромѣ захвата власти, и останавливались пока на „углубленіи революціи до ея естественнаго конца“. Что они разумѣли подъ естественнымъ концомъ», — они умалчивали, но нетрудно догадаться, что захватъ власти, какъ ближайшая задача, казался имъ рискованнымъ и они рисовали его только въ самомъ концѣ безконечно углубляемой революціи. Разницы почти никакой, но «видимость» опозиціонная…

И большевикъ и не большевикъ, а просто "интернаціоналистъ изъ Циммервальда! Напуганный Ленинскимъ опытомъ 1905 г., Горькій рѣшилъ выбрать въ поводыри этихъ «большевиковъ небольшевиковъ», памятуя мудрую заповѣдь Соломона: «Хорошо держаться за одно, но въ тоже время не выпускать изъ рукъ и другого!»… По исторіи съ книгоиздательствомъ «Знаніе» мы уже видѣли, что Горькому эта мудрость была давно уже не чужда. Теперь остается только порыться въ мозговомъ «складѣ чужихъ книжныхъ идей», и аргументировать свою позицію. А вотъ вамъ, извольте: «Двѣ души». Въ первоначальномъ видѣ съ «единой нѣмецкой культурой», было ясно, что въ Горьковскій складъ идей трущимися около большевиковъ за границей и дома нѣмецкими агентами въ соціалистическихъ маскахъ были подкинуты уже незамѣтнымъ образомъ разрушительныя для Россіи идеи, но гдѣ тутъ разобраться заумствовавшемуся Смердякову!.. Вѣдь, размышляя о замученномъ турками за вѣру солдатѣ, пришелъ-же Смердяковъ къ «умственному» рѣшенію, что солдатъ глупо сдѣлалъ, не отрекшись отъ Христа, ибо грѣха-бы никакого не было! Теперь Горькій-Смердяковъ пришелъ къ такому-же рѣшенію по отношенію своей родины и своего народа, которыхъ не грѣхъ предать на пропятіе во имя спасенія соціализма и Интернаціонала…

И вотъ появляется Горьковская «Лѣтопись представляющая въ рядѣ своихъ руководящихъ статей, во главѣ съ его „Двумя душами“ (урѣзанными, впрочемъ) сплошное развѣнчиваніе идеи родины, отечества, національности, борьбу съ патріотами, съ интеллигенціей, вставшей на защиту родины отъ нѣмецкаго порабощенія, и преклоненіе предъ системой государственной милитаризаціи нѣмецкой промышленности, представляющей изъ себя будто-бы шагъ къ будущей соціализаціи!

Горькій внесъ свою лепту въ дѣло разрушенія родины и далѣе не имѣлъ ничего сказать Занялся беллетристикой, а самъ превратился только въ рекламную вывѣску для работавшей за его спиною компаніи… Нашелъ свою точку и успокоился: они тамъ ужъ знаютъ, какъ и что надо писать. На нихъ можно положиться: Циммервальдизмъ — самое послѣднее и радикальное слово революціоннаго марксизма! (Предсѣдатель Циммервальдскаго съѣзда соціалистовъ швейцарскій нѣмецъ….. былъ впослѣдствіи уличенъ въ личныхъ сношеніяхъ съ Германскимъ военнымъ штабомъ!).

Я не знаю, кто такой г. Грубе, этотъ изумительно добрый и самоотверженный буржуй, снабдившій Горькаго капиталомъ на прогрессивно демократическую газету, на мѣсто которой появилась Горьковская. Новая жизнь». Вѣроятно, теперь оба, и Горькій и Грубе, думаютъ другъ про друга по сему поводу: «вотъ дурень!».. Думается мнѣ все-таки, что надулъ въ данномъ случаѣ не Горькій Грубе, а Грубе Горькаго. Добрый нѣмецкій буржуй-патріотъ, какимъ былъ, видимо, г. Грубе, прекрасно зналъ, что онъ дѣлаетъ, снабжая именитаго циммервальдиста деньгами, чего совсѣмъ нельзя сказать про Горькаго съ его газетой. Вплоть до захвата власти Ленинымъ газета Горькаго отмѣнно и рьяно служила дѣлу разрушенія Россіи и расчисткѣ путей для торжества большевизма. Изо дня въ день травила союзниковъ Россіи, стремясь разорвать спасительный для нея союзъ. Алчными имперіалистами и милитаристами, виновниками міровой бойни въ газетѣ назывались исключительно англичане и французы. О нѣмцахъ тщательно умалчивалось. Словно именно нѣмцы были настоящими друзьями Россіи и русскаго народа. Въ свое время это подозрительное обстоятельство подчеркивалось Плехановымъ. Теперь съ особеннымъ вниманіемъ на немъ останавливается въ своей книгѣ г. Садуль. Изо дня въ день газета травила Плеханова, всѣми средствами дискредитируя «отца русской соціалъ-демократіи» въ глазахъ рабочаго класса, называла его «соціалъ-предателемъ», продавшимся буржуямъ, и другими хлесткими ругательствами демагогическаго характера и вызвала, въ концѣ концовъ, такое затемнѣніе «классового сознанія», что товарищи-матросы" ворвались въ его квартиру и стали разговаривать съ больнымъ человѣкомъ ружейными прикладами. Плехановъ самый страшный врагъ г. г. циммервальдистовъ, а потому его надо убрать съ дороги. Правда, самъ Горькій въ газетѣ травлей Плеханова не занимается, но онъ- редакторъ газеты и не препятствуетъ дѣлать это своимъ сотрудникамъ. Опять Смердяковское умствованіе: не грѣхъ ради идеи и затравить человѣка! Травилъ-травилъ, а когда бѣжавшій въ Финляндію Плехановъ умеръ, то М. Горькій послалъ ему на гробъ роскошный вѣнокъ изъ красныхъ цвѣтовъ! Вѣроятно, даже прослезился.. Онъ — чувствительный! Ничего не подѣлаешь: «законы и сила!»…

Газета Горькаго усиленно проповѣдывала Ленинскую идею «братанія на фронтѣ» и тѣмъ разрушала духъ арміи. Травила всякое правительство въ цѣляхъ углубленія революціи, что опять таки несло разрушеніе Россіи и ея арміи. Послѣ перваго неудачнаго возстанія травила юнкеровъ Михайловскаго училища, самоотверженно защищавшихъ правительство и помогавшихъ усмиренію большевистскаго возстанія. Эта травля приняла столь настойчивый характеръ, что матери юнкеровъ обратились съ открытымъ письмомъ къ Горькому, озаглавленнымъ: «Не травите нашихъ дѣтей! Они исполняли долгъ службы!» Скрывшимся отъ суда Ленину и Троцкому газета Горькаго дала мѣсто для письма, якобы объяснявшаго причину уклоненія отъ суда, а на дѣлѣ косвенно призывавшаго къ сверженію правительства…

Словомъ, если неизвѣстно куда дѣвавшійся г. Грубе былъ дѣйствительно нѣмецкій патріотъ изъ «русскихъ нѣмцевъ», какихъ было очень много въ столицѣ при началѣ войны, и если онъ издали слѣдилъ за газетой Горькаго, несомнѣнно, онъ потиралъ руки отъ удовольствія. Недаромъ-же, вѣдь болгарскій посланникъ въ Берлинѣ рѣшился обратиться къ Горькому съ тайнымъ предложеніемъ сепаратнаго міра съ Германіей!..

8.

Неудачная іюльская попытка Ленина свергнуть путемъ возстанія правительство и захватить въ свои руки власть окончательно укрѣпила Горькаго въ убѣжденіи, что онъ правильно выбралъ поводырей въ лицѣ, полуленинцевъ"… Это еще сильнѣе укрѣпило его оппозиціонное отношеніе къ идеѣ захвата власти и къ ея носителю, Ленину. Поводыри писали въ Горьковской газетѣ, что такой захватъ можетъ испортить все дѣло и погубить революцію. Горькій послушно подпѣвалъ имъ въ своихъ статьяхъ… Но вотъ свершилось: Ленинъ все-таки восторжествовалъ. Разогналъ Учредительное Собраніе, захватилъ власть и объявилъ подъ видомъ «диктатуры пролетаріата» свою собственную диктатуру…

Никто не вѣрилъ тогда въ прочность этого захвата. Не вѣрили «полуленинцы», не вѣрилъ, конечно, и М. Горькій. Только испортятъ дѣло и революцію!.. И вотъ Горькій, въ предвѣдѣніи неизбѣжнаго провала захватчиковъ и неизбѣжнаго-же вслѣдъ за симъ торжества пророковъ изъ полуленинской секты, «отъ нихъ-же первый есмь азъ, Горькій!», вступаетъ предъ лицомъ рабочаго класса въ борьбу съ Ленинымъ и большевиками вообще. Въ этой борьбѣ онъ преображается до искренняго и правдиваго пафоса, ибо уже не только за страхъ, но и за писательскую совѣсть пишетъ въ газетѣ свои «Несвоевременныя Мысли». Тутъ онъ переступаетъ всякія границы расчета и осторожности, оставляя въ этомъ отношеніи далеко позади всѣхъ своихъ поводырей Заявивши, что онъ «всегда и вездѣ бываетъ еретикомъ», Горькій, увлекаемый ожившей въ немъ на время писательской совѣстью, начинаетъ раскрывать правду жизни, забывая о всякой партійной дисциплинѣ, предписывающей не выносить сора изъ избы…

Эти «Несвоевременныя мысли» имѣются въ отдѣльномъ изданіи. Собранныя кѣмъ-то во-едино, онѣ представляютъ собой такой искренній, яркій и правдивый обвинительный актъ по дѣлу всей большевистской компаніи, въ томъ числѣ и самого примкнувшаго потомъ къ этой компаніи Горькаго, то предательство, преступность и разрушеніе Россіи большевиками и самимъ Горькимъ едва ли уже и нуждаются въ новомъ прокурорѣ…

Вотъ выдержки изъ этого Горьковскаго обвинительнаго акта. Привожу ихъ съ буквальной точностью:

1) «Жизнью правятъ люди, находящіеся въ непрерывномъ состояніи запальчивости и раздраженія. Гражданская война, т. е. взаимоистребленіе демократіи, затѣяна и разжигается этими людьми».

2) «Совѣтская власть расходуетъ свою энергію на безсмысленное и пагубное и для нея самой и для всей страны возбужденіе злобы, ненависти, злорадства…»

3) «Фанатики и легкомысленные фантазеры, возбудивъ въ рабочей массѣ надежды, неосуществимыя при данныхъ историческихъ условіяхъ, увлекаютъ русскій пролетаріатъ къ разгрому и гибели, а разгромъ пролетаріата вызоветъ длительную и мрачную реакцію».

4) "Мы совершаемъ опытъ соціальной революціи — занятіе весьма утѣшающее маньяковъ этой прекрасной идеи и очень полезное для куликовъ. Какъ извѣстно, однимъ изъ наиболѣе громкихъ и горячо принятыхъ къ сердцу лозунговъ нашей самобытной революціи явился лозунгъ «грабь награбленное». Грабятъ изумительно артистически. Нѣтъ сомнѣнія, что объ этомъ самоограбленіи Руси исторія будетъ разсказывать съ величайшимъ пафосомъ. Грабятъ и продаютъ церкви, музеи, пушки и винтовки, разворовываютъ интендантскіе склады, грабятъ дворцы бывшихъ великихъ князей, расхищаютъ все, что можно расхитить, продается все, что можно продать! И вотъ этотъ маломощный, темный, органически склонный къ анархизму народъ нынѣ призывается быть духовнымъ водителемъ міра, Мессіей Европы! Казалось-бы, что эта курьезная и сентиментальная идея (мессіанства) не должна путать трагическую игру народныхъ коммисаровъ. Но «вожди народа» не скрываютъ своего намѣренія зажечь изъ сырыхъ русскихъ полѣньевъ костеръ, огонь котораго освѣтилъ-бы Западный Міръ. Костеръ зажгли. Онъ горитъ плохо, воняетъ Русью, грязненькой, пьяной и жестокой. И вотъ, эту несчастную Русь тащатъ на Голгофу чтобы распять ради спасенія міра! Развѣ это не «мессіанство во сто лошадиныхъ силъ?»

5) "Мы видимъ, что среди служителей Совѣтской власти то и дѣло попадаются взяточники, спекулянты, жулики, а честные, умѣющіе работать люди, чтобы не умереть съ голода, занимаются физическимъ трудомъ. Это кошмаръ, это — русская нелѣпость, это — идіотизмъ!

6) «Народные коммисары относятся къ Россіи, какъ къ матеріалу для опыта. Русскій народъ для нихъ — лошадь, которой ученые бактеріологи прививаютъ тифъ для выработки противотифозной сыворотки. Вотъ именно такой жестокій, заранѣе обреченный на неудачу опытъ производятъ коммисары надъ русскимъ народомъ, не думая о томъ, что измученная полуголодная лошадка можетъ издохнуть!»

7) «У меня есть любовь къ рабочему человѣку, есть ощущеніе кровной моей связи съ нимъ, любовь и уваженіе къ его великому труду. И, наконецъ, я люблю Россію… Народные коммисары презрительно усмѣхаются… О, конечно! Но это меня не забиваетъ. Да, я мучительно и тревожно люблю Россію, люблю русскій народъ! Мнѣ безразлично, какъ меня назовутъ за это мнѣніе о правительствѣ экспериментаторовъ, и пока я могу, я буду твердить русскому пролетаріату: тебя ведутъ на гибель, тобою пользуются, какъ матеріаломъ для безчеловѣчнаго опыта, въ глазахъ твоихъ вождей ты — все еще не человѣкъ!»

9) «Большевистская политика выражается въ равненіи на бѣдность и ничтожество. Я обязанъ съ горечью признать: враги — правы, большевизмъ есть національное несчастіе, ибо грозитъ уничтожить зародыши русской культуры въ хаосѣ возбужденныхъ имъ инстинктовъ…»

9) «Резолюціей, заранѣе обдуманной въ кабинетѣ, или штыкомъ и пулей, но правительство всегда стремиться овладѣть волею массъ, убѣдить народъ въ томъ, оно ведетъ его по самому правильному пути, не стѣсняясь разстрѣлами, убійствами и арестами несогласныхъ съ нимъ, не стѣсняясь никакой клеветой ложью на врага».

10) "Въ среду лицъ, якобы выражающихъ волю революціоннаго народа, введено множество разнаго рода мошенниковъ, бывшихъ холоповъ Охраннаго Отдѣленія и авантюристовъ

11) "Господинъ Зиновьевъ сдѣлалъ мнѣ вызовъ на публичный словесный поединокъ, не могу удовлетворить желанія — я не ораторъ и недостаточно ловокъ, чтобы состязаться въ краснорѣчіи съ профессіональными демагогами. Г. Зиновьевъ (Горькій уже не называетъ его "товарищемъ!) утверждаетъ, что, осуждая факты жестокости, я тѣмъ самымъ «чешу пятки буржуазіи». Выходка беззубая, неумная, но ничего иного отъ г. г. Зиновьевыхъ и нельзя ждать. Однако, онъ напрасно умолчалъ, что я постоянно повторяю: рабочихъ развращаютъ демагоги, подобные Зиновьеву, что безшабашная демагогія большевизма, возбуждая темные инстинкты массъ, ставитъ рабочую интеллигенцію въ трагическое положеніе чужихъ въ родной средѣ и что совѣтская политика — предательская политика по отношенію къ рабочему классу.

12) «Партія кадетъ объединяетъ наиболѣе культурныхъ людей страны, наиболѣе умѣлыхъ работниковъ во всѣхъ областяхъ умственнаго труда. Въ высшей степени полезно имѣть передъ собою умнаго и стойкаго врага, ибо онъ воспитываетъ своего противника, дѣлая его умнѣе…»

13) «Въ „Правдѣ“ различные звѣрушки наускиваютъ пролетаріатъ на интеллигенцію. Это называется „классовой борьбой“. Не смотря на то, что интеллигенція превосходно пролетаризирована и готова умирать голодной смертью, моральное чувство не можетъ позволить ей работать съ правительствомъ, которое печатаетъ въ своихъ „Дѣйствіяхъ и Распоряженіяхъ“ угрозу „Особаго Совѣщанія красныхъ моряковъ“ убить сотню тысячъ буржуевъ за одного своего товарища и тому подобныя гадости!»

Остановимся. Достаточно и этихъ приводимыхъ выдержекъ изъ «Несвоевременныхъ Мыслей» Горькаго, чтобы получился весьма обстоятельный обвинительный актъ. Въ немъ выставлены слѣдующіе пункты преступленій: опытъ фанатиковъ губитъ Россію, русскій народъ и его рабочій классъ; губитъ русскую культуру. Народные коммисары узурпировали власть и волю народа, убѣждая его штыками и пулями и не стѣсняясь разстрѣлами. Совѣтская власть разожгла гражданскую войну и взаимоистребленіе демократіи, пробудила умышленно низменные инстинкты толпы своей безшабашной демагогіей и травлей всѣхъ инакомыслящихъ интеллигентовъ, способствовала грабежамъ и насиліямъ, предала Русь на разграбленіе. Совѣтская власть переполнена мошенниками, жуликами, охранниками и авантюристами. Совѣтская политика есть политика равненія на бѣдность и ничтожество. Россія и русскій народъ безжалостно приносятся ъ жертву опыту, заранѣе обреченному на неудачу, для Совѣтской власти — русскій человѣкъ — не человѣкъ, а просто матеріалъ для костра, которымъ предположено поджечь Европу…

Кто изъ честныхъ и искреннихъ русскихъ людей своевременно не говорилъ этихъ самыхъ ловъ? И кто нынѣ обѣими руками не подпишется подъ обвинительнымъ актомъ М. Горькаго?

Долго сидѣла въ партійномъ застѣнкѣ писательская совѣсть М. Горькаго. Но дверь случайно осталась растворенной — такой неожиданный случай вышелъ! — и полетѣла къ черту вся Смердяковская "умственность'! Забылъ Горькій, что любить родину и свой народъ циммервальдисту не полагается, что жалость и страданіе есть «рабья буржуазная мораль», забылъ, что каждый "кадетъ*--врагъ народа и что говорить о немъ хорошо — преступно, забылъ, что интернаціоналисту не пристало говорить и заботиться о національномъ счастіи… Вся большевистская институтская образованность предъ правдою жизни и простымъ здравымъ смысломъ кувыркомъ полетѣла!.. Смердяковъ побѣжденъ, наконецъ!.. Горькаго ругаютъ "пяткочесателемъ буржуазіи, " гагарой, а не буревѣстникомъ, кто-то въ анонимномъ письмѣ грозитъ даже избить! Но Горькій ничего не боится… Вѣдь онъ говоритъ правду! Ленинская «Правда» запугиваетъ писателя такое недостойное поведеніе, а Горькій и «Ленинской Правды» не боится…

— Когда на свѣтломъ праздникѣ пролетаріата въ одномъ братскомъ порывѣ сольются прежніе невольные враги (Разумѣй всемірную соціальную революцію и праздникъ ея побѣды I), на этомъ пиршествѣ мира будетъ-ли желаннымъ гостемъ М. Горькій? — запугиваетъ Ленинская «Правда», зная самое слабое мѣсто Горьковской натуры.

Вонъ куда хватилъ! Придумалъ чѣмъ испугать! На удочку Горькаго не поймаешь…

— Разумѣется, — отвѣчаетъ Горькій въ своей газетѣ, — ни авторъ статьи, ни я не доживемъ до этого «Свѣтлаго праздника». Далеко до него. Пройдутъ многія десятилѣтія упорной будничной культурной работы для созданія этого праздника… А на праздникѣ, гдѣ будетъ торжествовать свою легкую побѣду деспотизмъ полуграмотной массы и личность человѣка, какъ и раньше, останется угнетенной, мнѣ на этомъ «праздникѣ» дѣлать нечего, и для меня это — не праздникъ!.

Гордо и смѣло! Разъ навсегда. Отнынѣ все съ торжествующимъ большевизмомъ порвано. По крайней мѣрѣ, такъ должно казаться и кажется…

Горькій ведетъ свою войну все съ большимъ и большимъ пафосомъ почти до конца 1918 года, когда терпѣніе Совѣтской власти лопнуло, наконецъ, и послѣдняя частная газета, газета Горькаго, была закрыта…

Нѣкоторый перерывъ. Глубокомысленное молчаніе со стороны прокурора, Горькаго, а затѣмъ… и очень скоро всѣ совѣтскія газеты, всѣ Правды и Извѣстія начинаютъ праздничный трезвонъ на своихъ страницахъ: «Началось всемірная соціальная революція..-Въ Германіи — „Спартаковское движеніе“, въ Болгаріи возстаніе, въ Венгріи, въ Румыніи… Значитъ, не за горами и „Свѣтлый праздникъ“, миръ всѣхъ народовъ, торжество всемірнаго пролетаріата…

Гм! Какъ-же Горькій? Будетъ-ли ему мѣсто на этомъ приближающемся праздникѣ? Вотъ, вѣдь, не знаешь, гдѣ найдешь и гдѣ потеряешь! Какъ-бы знать, гдѣ упадешь, такъ соломки-бы подостлалъ! — говоритъ русская пословица. Стоитъ Горькій, какъ Пушкинская Татьяна, у окошка, мыслитъ восходящее солнце пролетарской радости, чудится ему звукъ рога, сзывающаго всѣхъ пролетаріевъ, а ихъ вождей — въ особенности, на пиршество…. стоить съ понуренной головой и шепчетъ:

— А я-то! Я-то!

И вотъ снова пробуждается въ немъ побежденный было Смердяковъ и начинаетъ умствовать: „Правда, правда… А зачѣмъ она мнѣ, эта правда? Можетъ быть, она обухъ по головѣ для меня!“ Что есть правда? И чего она стоитъ, ежели главное — законы и силы, которымъ повинуется даже умъ человѣческій!» Отъ правды можно и отречься… Дуракъ былъ тотъ солдатъ изъ Достоевскаго который не захотѣлъ отречься отъ Христа, чтобы спасти себѣ жизнь, и былъ замученъ турками…

Опять ошибся въ поводыряхъ! Перешелъ отъ Ленина къ «полуленинцамъ», а переходить не слѣдовало: сила-то на его сторонѣ оказалась…

Что-жъ теперь Горькому дѣлать и какъ быть? Пожалуй, вѣдь, этакъ и мѣста не дадутъ на Свѣтломъ праздникѣ, выгонятъ…

Не долго думалъ. Нѣсколько мѣсяцевъ. При первомъ-же удобномъ случаѣ къ Ленину перебѣжалъ. Совершилось покушеніе на особу Ленина, а Горькій взялъ, да и поздравилъ его съ «чудеснымъ избавленіемъ отъ грозившей опасности» и съ милостью провидѣнія, спасшаго товарища Ленина для блага человѣчества. Поздравилъ и написалъ въ газетѣ, что, возмущенный покушеніемъ, онъ отнынѣ присоединяется къ бывшимъ идейнымъ противникамъ. Что-то въ этомъ родѣ. Ну, конечно, послѣдовала высочайшая благодарность и приглашеніе вступить активнымъ работникомъ и пр. И, конечно, Горькій немедля согласился…

9.

Вернулся "блудный сынъ большевизма «въ отчій домъ свой и великая радость была тамъ и веселіе. Опять всѣ казенныя большевистскія газеты, какъ на Пасхѣ, трезвонъ подняли… „Мы одержали одну изъ самыхъ большихъ побѣдъ: мы завоевали Максима Горькаго!“ — писали онѣ… Почему же такое ликованіе? Развѣ Горькій столь крупная революціонная сила?.. Какъ революціонеръ, онъ и гроша ломанаго для большевиковъ не стоитъ, Горькій нуженъ имъ исключительно какъ реклама для иностранныхъ соціалистовъ и пролетаріата и какъ „фиговый листъ“ для сокрытія всѣхъ своихъ преступленій, всѣхъ гнусностей и срамовъ… Имя Горькаго, какъ мы говорили уже, за границей имѣло весьма значительный удѣльный вѣсъ, а потому завоеваніе его было встрѣчено большевиками, какъ новая большая побѣда, результаты которой должны были сослужить большую интернаціональную службу… Не знали тамъ, что Горькій писалъ про русскій большевизмъ дома, ибо большевики не всякую печатную бумагу туда пускаютъ, а вотъ что теперь напишетъ Горькій, всѣмъ Европамъ будетъ извѣстно. Посмотримъ, что теперь скажетъ вернувшійся въ отчій домъ блудный сынъ большевизма…

— Забудемъ, товарищъ, прошлое! — Станемъ снова прежними друзьями! — Сказалъ Ленинъ.

— Забудемъ, товарищъ! — виновато отвѣтилъ Горькій…

И забылъ. Словно ничего и не было. И словно онъ не писалъ своимъ перомъ того, чего не вырубишь теперь и топоромъ. Забылъ и кончено! Есть о чемъ разговаривать. Не ошибается только тотъ, кто ничего не пишетъ.:.

И вотъ на первомъ-же выступленіи Горькій продаетъ свою „правду“ и свою писательскую совѣсть» за мѣсто въ первомъ ряду партера на будущемъ «Свѣтломъ Праздникѣ»… Вмѣстѣ съ Ленинымъ, Радекомъ, Керженцевымъ и недавно та ненавистнымъ ему Зиновьевымъ, Горькій, именуемъ отнынѣ «виднѣйшимъ представителемъ Совѣтской власти», выступаетъ съ рѣчью къ непокорной совдепской интеллигенціи, призывая ее продать души и присоединиться къ работникамъ совѣтской власти, какъ сдѣлалъ онъ самъ… Еще такъ недавно Горькій писалъ о томъ, что моральное чувство интеллигента не можетъ позволить ему работать съ большевистскимъ правительствомъ… Забылъ! Теперь убѣдительно призываетъ и убѣждаетъ, говоритъ о моральной обязанности интеллигенціи присоединиться и творить «большевистское дѣло распятія Россіи и русскаго народа» (это выраженіе — изъ обвинительнаго акта Горькаго). Теперь онъ уже и прокуроръ, а блестящій защитникъ совѣтской власти… Вотъ выдержки изъ рѣчи защитника Горькаго:

1) «Въ Россіи народъ уже осуществилъ свое законное право: взялъ власть въ свои руки и по сильно старается заложить фундаментъ новаго государственнаго строя…»

Въ пунктѣ № 9 обвинительнаго акта сказано «штыкомъ и пулей правительство стремится овладѣть волею массъ, не стѣсняясь разстрѣлами, убійствами и арестами несогласныхъ съ нимъ, не стѣсняясь никакой клеветой и ложью на врага.»

2) «Я не буду отрицать, что даже до сего дня процессъ разрушенія не всегда законно сопутствуетъ работѣ строительства, но культурное творчество…

Слѣдуетъ дифирамбъ культурному творчеству. Разрушеніе оправдано. О культурномъ творчествѣ мы нынѣ достаточно освѣдомлены. Все это творчество исчерпывается разрушеніемъ всѣхъ культурныхъ цѣнностей страны и созиданіемъ безконечнаго количества фантастическихъ проэктовъ, изобрѣтеній и декретовъ.

3) „Попутно съ этой работой, имѣющей всемірное значеніе, можетъ быть, творятся ошибки, допускается излишняя жестокость, но что значатъ эти ошибки и жестокости рядомъ съ гнусными преступленіями міровой войны, вызванной имперіалистами!“

Можетъ быть, творятся жестокости, а можетъ быть и не творятся? Ну, а какъ же пули, штыки, разстрѣлы, убійства, чрезвычайки?.. Всѣ большевистскія жестокости, ужасы и кошмары спрятаны за спину имперіалистовъ! Спрятаны и оправданы.

4) „Факелъ русской революціи, освѣщающій вѣсь міръ, крѣпко держитъ Владиміръ Ленинъ. Люди интеллектуальнаго труда должны рѣшить, кто имъ ближе: защитники-ли стараго строя, защитники власти меньшинства надъ большинствомъ, или возбудители идей и эмоцій, воплощающихъ въ жизнь прекрасную мечту всѣхъ тружениковъ!“

Тутъ сплошная демагогія и завѣдомая ложь. Горькому, по собственному опыту, прекрасно извѣстно, что быть не съ Ленинымъ вовсе не значитъ — быть съ защитниками стараго строя, и отлично извѣстно, что именно при большевизмѣ власть коммунистическая есть власть меньшинства надъ большинствомъ. Затѣмъ не самъ-ли онъ въ своей обвинительной рѣчи (пункты No № 1, 2, 3, 8 и др.) отмѣчаетъ въ этихъ возбудителяхъ прекрасныхъ эмоцій» безшабашную демагогію, разжигающую злобу, гражданскую войну, ненависть, злорадство, жестокость, а самый большевизмъ называетъ «національнымъ несчастіемъ»?

5) «Опытъ, творимый рабочимъ классомъ и духовно слившейся съ нимъ интеллигенціей — можетъ быть, до послѣдней капли крови источитъ Россію, но это великій опытъ, поучительный для всего міра. Въ разное время почти каждый народъ чувствовалъ себя Мессіей, призваннымъ спасать міръ. И вотъ, очевидно, исторія нынѣ возложила эту великую роль на русскій народъ, который говоритъ всѣмъ трудящимся: идите съ нами къ новой жизни, ради которой мы работаемъ, не щадя ни силъ, никого у ничего!»

Тутъ ужъ картина, какъ говорятъ остряки, достойная кисти Айвазовскаго… Что-нибудь безстыднѣе и безсовѣстнѣе этого языкоблудія трудно себѣ и представить!

Тутъ, во первыхъ, самая безцеремонная расправа съ русскимъ народомъ: Горькій, оплевавшій и втоптавшій въ грязь русскую душу и русскій народъ, только что обвинявшій большевиковъ овладѣніи волей народа съ помощью штыковъ, разстрѣловъ, убійствъ и арестовъ, при помощи которыхъ большевики загоняютъ русскій народъ въ свое коммунистическое царство, теперь самъ Горькій отнимаетъ даже право говорить у своего народа. «Русскій народъ — это я и мы, большевики!» — говоритъ онъ и заявляетъ, что русскій народъ его, Горькаго, устами говоритъ: «идите съ нами!». Во вторыхъ, не русскій народъ, творитъ этотъ опытъ, могущій источить до послѣдней капли Россію, а кучка захватившихъ власть олигарховъ, сперва во главѣ съ Ленинымъ и Троцкимъ, а теперь еще и съ Горькимъ. Въ третьихъ, насильственное возведеніе русскаго народа на Голгофу, о которомъ самъ Горькій говоритъ въ пунктѣ № 4 своей обвинительной рѣчи, теперь Горькій, марксистъ, послѣдователь экономическаго матеріализма, сваливаетъ на какой-то историческій Фатумъ, заставившій будто бы русскій народъ не чувствовать себя Мессіей и загорѣться желаніемъ спасти міръ. Не самъ-ли Горькій, въ 4 пунктѣ своихъ обвиненій, смѣялся надъ «курьезненькой идеей русскаго Мессіанства»!..

Едва ли даже Смердяковъ доходилъ до такой по истинѣ лакейской гнусности въ своихъ умствованіяхъ, до какой дошелъ въ этой рѣчи писатель Максимъ Горькій. По степени своей гнусности она нисколько не уступаетъ произведенному Карамазовымъ изнасилованію нѣмой дурочки…

Таково было покаяніе вернувшагося въ отчій домъ блуднаго сына большевизма, М. Горькаго. Это называется на военномъ языкѣ — «полный оборотъ на мѣстѣ». Оборотъ этотъ былъ сдѣланъ еще въ началѣ третьяго года царствованія совдепскаго самодержца Ленина. Очутившись въ отчемъ домѣ и принеся вышеописанное гнусное раскаяніе, Горькій продалъ за сколько то милліоновъ собраніе своихъ произведеній, до революціи уже разъ проданное имъ Марксу изъ «Нивы», получилъ покойное мѣсто по министерству народнаго просвѣщенія и издательству, занялся собираніемъ коллекцій фарфора и разныхъ древностей и сталъ употребляемъ въ дѣло большевистскимъ правительствомъ лишь въ особо важныхъ случаяхъ на роляхъ «Чеховскаго свадебнаго генерала», на различныхъ торжествахъ, пріемахъ иностранныхъ соціалистическихъ делегацій и именитыхъ гостей, въ родѣ англійскаго писателя Уэлльса и т. п. Дѣло свое Горькій велъ тонко: зналъ, о чемъ можно и о чемъ нельзя съ гостями разговаривать, а также кому и въ какой дозѣ можно «правду» разсказывать, а отъ кого нужно ее, вмѣсто со своей складной совѣстью, въ карманъ прятать. Досуги употреблялъ на душеспасительныя дѣла спасанія культуры и ея представителей: ученыхъ, писателей, музыкантовъ и поэтовъ. Не смотря на изумительное культурное творчество большевистскаго правительства, о чемъ Горькій возвѣщалъ въ своей покаянной рѣчи, нынѣ изменилось, что люди культуры или, какъ ихъ наываетъ Горькій, «мозгъ страны», обречены на неизбѣжное вымираніе отъ голода и Горькій, минуя своихъ высокихъ товарищей народныхъ коммисаровъ, взываетъ къ разнымъ иностраннымъ представителямъ буржуазныхъ странъ о немедленной помощи продуктами для спасенія еще уцѣлѣвшаго «мозга страны» отъ голодной смерти… Большевистское правительство, видимо, цѣнитъ больше китайца-красноармейца и палача Чрезвычайки, чѣмъ своего ученаго. Мозгъ въ Совдепіи подъ подозрѣніемъ. Тамъ одно сплошное «горе отъ ума»…

Время отъ времени Горькій роется въ своемъ «складѣ идей» и, по укоренившейся Смердяковской привычкѣ, начинаетъ «умствовать», подыскивая аргументацію для обоснованія своего возвращенія въ большевистскій отчій домъ и «полнаго поворота кругомъ». «Моральную надстройку» къ своей гнусности сооружаетъ. Плоды своихъ «умствованій» онъ въ секретѣ не держитъ, въ газетахъ время отъ времени печатаетъ…

«Былъ моментъ — пишетъ Горькій, — когда естественная жалость къ народу Россіи заставляла меня считать большевизмъ почти преступленіемъ. Но теперь, когда я вижу, что этотъ народъ умѣетъ гораздо лучше терпѣливо страдать, чѣмъ сознательно и честно работать, я снова пою славу священному безумству храбрыхъ»!

Смердяковъ самъ удивляется, какъ это его угораздило въ моментъ революціи оставитъ «барина Ленина» и поступить въ услуженіе къ барину Полуленину", а прежняго барина поносить всякими ругательствами: разбойникомъ, душегубомъ, кровопійцей, грабителемъ и т. д.

Затменіе въ мозгахъ произошло, какъ объясняетъ теперь Горькій, отъ естественной жалости къ народу Россіи, а теперь онъ увидалъ, что русскій народъ не стоитъ его жалости, потому что умѣетъ только терпѣливо страдать! И жалость пропала, мозги просвѣтлѣли и онъ запѣлъ снова славословіе старому барину Ленину, у котораго теперь снова служитъ… Выходитъ все, выражаясь языкомъ Горьковскихъ героевъ. — «Очень просто»! Просто-то, просто, но невразумительно. Когда именно Горькій сдѣлалъ открытіе «ничтожности рускаго народа» и въ связи съ этимъ утратилъ естественную жалость къ своему народу, что въ свою очередь заставило его перебѣжать къ большевикамъ? Самъ онъ никакихъ датъ не устанавливаетъ, ограничиваясь туманными словами: «моментъ» и «теперь». Разбираемое «умствованіе» написано Горькимъ уже въ станѣ большевиковъ. Отсюда слѣдуетъ логическое заключеніе: «теперь» значитъ — «пребывая въ станѣ большевиковъ». Но если Горькій узрѣлъ ничтожность русскаго народа только послѣ того, какъ перебѣжалъ къ большевикамъ, то слѣдовательно онъ перебѣжалъ вмѣстѣ съ неутраченной имъ еще «естественной жалостью къ народу» и потерялъ ее, уже пребывая въ станѣ Ленина. А тогда выходитъ, что вовсе не утрата естественной жалости, а нѣчто другое заставило Горькаго выкинуть цирковое сальто-мортале и изъ прокуроровъ большевизма превратиться въ его защитника и придворнаго славослова. Мы должны напомнить Горькому, что «америка» о ничтожности и дрянности русскаго народа была имъ открыта еще въ 1915 году, когда онъ выступилъ со статьей «Двѣ души», и это открытіе не мѣшало ему жалѣть и любить Россію и русскій народъ, если, конечно, вѣрить его собственнымъ словамъ. А слова эти были имъ произнесены много позднѣе появленія «Двухъ душъ», а именно въ 1918 году, во дни его ратоборства съ большевиками. Вотъ эти слова:

— Я люблю Россію… Народные коммисары презрительно усмѣхаются… О, конечно! Но это меня не убиваетъ… Да, я мучительно и тревожно люблю Россію, люблю русскій народъ… Мнѣ безразлично, какъ меня назовутъ за это"… Выходитъ, что Россію и русскій народъ любилъ и жалѣлъ, зная ихъ ничтожество, лѣнь, пьянство, жестокость, изувѣрство, тупость, воловье терпѣніе въ страданіяхъ и всѣ прочіе пороки, такъ детально разсмотрѣнные авторомъ статьи «Двѣ души»…

Такъ и не откроешь тайны Горьковскаго «теперь» и того «момента», когда онъ утратилъ естественную жалость къ Россіи и къ русскому на роду и потому неожиданно, вдругъ, позналъ истину!

Ну, пусть! Богъ съ нимъ. Бываютъ и «моментальныя прозрѣнія» и моментальныя просвѣтлѣнія въ мозгахъ и душахъ человѣческихъ. Вдругъ, такъ вдругъ!.. Но тогда еще одно недоумѣніе. Прозрѣвъ по щучьему велѣнью относительно ничтожности русскаго народа, потерявъ даже естественную жалость къ нему и перебѣжавъ потому въ «станъ ликующихъ и обагряющихъ руки въ крови», Горькій произноситъ на большевистскомъ митингѣ, уже въ качествѣ «виднѣйшаго представителя Совѣтской власти» (титулъ, значащійся въ брошюрѣ, гдѣ напечатана рѣчь Горькаго), рѣчь, въ которой до небесъ превозноситъ «ничтожный, недостойный даже жалости» народъ: «Русскій народъ уже осуществилъ свое законное право, взялъ власть въ свои руки и старается заложить фундаментъ новаго государственнаго строя». «Очевидно, исторія возложила на русскій народъ великую роль Мессіи, чувствующаго себя призваннымъ спасти міръ»!

И все это говорится одновременно, «теперь», когда Горькаго постигло неожиданное прозрѣніе истины… Говорится еще, что «Русскій народъ — это. народъ, загнившій въ духотѣ монархіи, бездѣятельный и безвольный, лишенный вѣры въ себя, этотъ народъ по логикѣ бездарной исторіи своей, очевидно, долженъ пережить всѣ драмы и трагедіи, обязательныя для существа пассивнаго»…

Утративъ «жалость естественную», Горькій пріобрѣлъ «жалость сверхъестественную»:

— Я увѣренъ, что терроръ стоитъ Ленину невыносимыхъ страданій. Невѣроятно и недопустимо, чтобы люди, осужденные исторіей убивать однихъ для свободы другихъ, не чувствовали мукъ, изнуряющихъ душу! Эти люди — мученики, и совѣсть моя никогда не позволитъ мнѣ осуждать ихъ!

Эта сверхъестественная жалость не къ тѣмъ, кого разстрѣливаютъ и пытаютъ всѣми муками ада, а къ тѣмъ, которые этимъ занимаются и которыхъ Горькій называетъ «мучениками», очень напоминаетъ жалость Фонъ-Визинскаго Митрофанушки къ матушкѣ, уставшей колотить батюшку, Это — перлъ Смердяковскихъ «умствованій»!

Совѣсть Смердякова не позволяетъ осудить этихъ «мучениковъ»… Да какъ-же она это позволитъ, когда Горькій, не убивая и не пытая собственноручно, какъ и Ленинъ со своими коммисарами, служитъ и славословитъ то самое правительство, которое этимъ дѣломъ неустанно занимается? Вѣдь палачи только творятъ волю своихъ повелителей, съ которыми Горькій связалъ себя и свое имя и формально, и морально. Кровь, слезы и страданія народа не на палачахъ, а на большевистскихъ владыкахъ, между которыми отнынѣ пребываетъ и до вѣка пребудетъ писатель Максимъ Горькій.

И такъ, кто-же такой М. Горькій? Большевикъ? Меньшевикъ, прикинувшійся большевикомъ? Защитникъ, временно прикинувшійся прокуроромъ или прокуроръ, временно прикинувшійся защитникомъ насильниковъ, предавшихъ Россію и русскій народъ на пропятіе?

He все-ли равно, какую партійную кличку пришпилитъ на себя этотъ хамелеонъ, мѣняющій свои цвѣта въ зависимости отъ политической не годы и вѣтра? Погодите немного, и вы узрите его снова въ рядахъ враговъ большевизма! Это будетъ несомнѣнно будетъ. Это уже начинается вмѣстѣ о агоніей большевизма… Мы увидимъ еще своими собственными глазами, какъ Горькій снова перебѣжитъ отъ большевиковъ къ намъ и попытается облечься въ благородную тогу спасителя людей и русской культуры отъ большевистскаго варварства и станетъ изображать изъ себя «жертву самоотверженности», побудившей его не только остаться, не и служить большевистскому правительству… У него все это «очень просто»! И снова мы будемъ читать Смердяковское «умствованіе»…

Обманетъ-ли, однако, кого-нибудь еще раза М. Горькій?

Нѣтъ. Все тайное дѣлается явнымъ. Явною сдѣлалась и роль Горькаго, подлая, унизительная, и преступная роль, одновременно роль Каина, Іуды и Пилата родного народа… Если ты — съ убійцами ты самъ — убійца, если ты съ предателями, — ты самъ — предатель! Помогалъ предавать, помогалъ убивать а потомъ превращался въ судію своей матери родины, умывающаго, подобно Пилату, руки свои..

Быть можетъ, ты былъ убійцей «подосланнымъ», а Іудой — "по высшимъ соображеніямъ быть можетъ, ты былъ Пилатомъ по Смердяковской склонности къ «умствованіямъ», — въ этомъ для тебя нѣтъ оправданія, а для несчастной Россіи и русскаго народа нѣтъ утѣшенія…

Для насъ ты все равно — Каинъ, Іуда и Пилатъ русскаго народа, продавшій свою совѣсть Смердяковъ русской революціи!..