Случай (Дорошевич)/ДО
| Случай |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ VII. Разсказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1906. — С. 153. |
Я проснулся въ ужасѣ.
Въ безотчетномъ ужасѣ, который иногда почему-то охватываетъ васъ ночью, и вы, какъ ребенокъ, дрожите въ темнотѣ.
Мнѣ снился сонъ.
Женщина переходила черезъ улицу. Какъ вдругъ камни мостовой провалились подъ ея ногами, и земля быстро начала засасывать женщину.
Женщина страшно крикнула. Разъ, два…
И я въ ужасѣ проснулся.
Что это? Слышалъ я во снѣ или, дѣйствительно, меня разбудилъ женскій крикъ?
Я вскочилъ, отперъ дверь и выглянулъ въ освѣщенный коридоръ.
Черезъ номеръ отъ меня дверь тоже отворилась, и выглянулъ жилецъ, въ одномъ бѣльѣ, съ перепуганнымъ лицомъ.
Значитъ, мнѣ не приснилось! Онъ тоже слышалъ!
Кругомъ было тихо.
Мы на цыпочкахъ подошли къ двери средняго номера и, затаивъ дыханіе, прислушались.
Изъ номера послышался поцѣлуй. Звонкій, вкусный.
Мы оба плюнули.
Разсмѣялись безъ звука, кивкомъ головы пожелали другъ другу покойной ночи и тихонько, на цыпочкахъ, разошлись, улыбаясь и покачивая головой, по своимъ комнатамъ.
Но мнѣ не спалось.
Какая безпокойная ночь!
Когда я засыпалъ, мнѣ показалось, что кто-то пробуетъ отворить дверь.
И вотъ теперь…
Я чиркнулъ спичкой и закурилъ папиросу.
Словно въ отвѣтъ на шумъ, за стѣной опять раздался поцѣлуй. Еще и еще.
Безъ конца!
Въ нихъ слышались то страсть и зной, то тихо звучала нѣжность, то говорила благодарность.
Это меня забавляло. Мнѣ хотѣлось бы смѣяться.
Но странно!
Что-то гнетущее было разлито въ воздухѣ. Темнота словно была наполнена тяжелыми предчувствіями.
За стѣной раздался разговоръ.
Собственно, не разговоръ. Говорилъ только мужчина. Женскаго голоса я не слышалъ.
Мужской голосъ говорилъ:
— Да говори громче! Я ничего не слышу!
И послѣ паузы:
— Увѣряю тебя, они ничего не слышатъ. Они спятъ.
Опять поцѣлуй.
Затѣмъ — шаги.
— А? Что? Достать тебѣ платокъ? Сейчасъ поищу. Гдѣ онъ? Здѣсь? Здѣсь нѣтъ. Въ этомъ чемоданѣ?
Замки щелкали. Слышалось шуршанье.
— И здѣсь нѣтъ. Въ этомъ?.. И здѣсь нѣтъ. Но гдѣ же? Гдѣ же? Гдѣ же?
Въ голосѣ слышалось сильное раздраженіе.
— Въ большомъ сундукѣ? Но гдѣ же ключи?.. Ахъ, Боже мой, — ну, гдѣ же ключи?.. Ты хочешь, чтобъ я сломалъ замокъ?
Маленькая пауза.
— Изволь. Если ты такъ хочешь.
Раздался легкій трескъ, стукъ ящиковъ, которые спѣшно вынимали, шуршанье, — словно все выкидывали на полъ. Потомъ радостный возгласъ, почти крикъ:
— А! Вотъ!
Опять поцѣлуй.
И все затихло.
Тишина стала еще болѣе гнетущей.
Не знаю почему, но я былъ такъ взволнованъ, что слышалъ удары своего пульса.
Мужской голосъ заговорилъ снова.
— Воды? — спросилъ онъ. — Сейчасъ я тебѣ дамъ воды… Представь, моя крошка, — въ графинѣ ни капли. Дура горничная позабыла налить! Прислуга въ этихъ отеляхъ!.. Что? Очень хочется пить? Хорошо! Я схожу поищу, гдѣ у нихъ тутъ вода…
Хлопнула дверь.
Не знаю почему, движимый какимъ-то смѣшнымъ, дѣтскимъ любопытствомъ, я вскочилъ, тихонько пріотворилъ чуть-чуть свою дверь и въ щелочку выглянулъ въ коридоръ.
Я видѣлъ только вслѣдъ быстро удалявшагося мужчину въ шляпѣ, сдвинутой на лобъ, съ поднятымъ воротникомъ пальто, сгорбившагося, съежившагося.
Видно, его пробиралъ предутренній холодъ.
И затѣмъ все снова стало тихо.
Прошло десять минутъ, прошло двадцать. Мужчина съ водой не возвращался.
Въ сосѣднемъ номерѣ было тихо-тихо.
Прошло полчаса. Три четверти.
Я лежалъ на кровати, дрожа всѣмъ тѣломъ.
Страхъ росъ, росъ во мнѣ.
Крутомъ ни звука. Словно всѣ въ этомъ домѣ умерли.
Страхъ мало-по-малу переходилъ въ ужасъ. Меня колотила лихорадка. Зубы стучали.
Мнѣ хотѣлось крикнуть дикимъ голосомъ, выбѣжать въ коридоръ, созвать прислугу, разбудить жильцовъ.
Зачѣмъ?
Что я имъ скажу?
Что какой-то господинъ долго ходитъ за водой? Что я боюсь одинъ въ комнатѣ?
Боязнь показаться смѣшнымъ, показаться глупымъ, показаться сумасшедшимъ удерживала меня, и я лежалъ, словно прибитый гвоздями къ постели, прикованный ужасомъ, — не смѣя пошевелиться.
А время тянулось медленно-медленно.
И мужчина не возвращался.
И все было тихо въ этомъ словно вымершемъ домѣ.
Засѣрѣлъ разсвѣтъ.
Свѣтъ какой-то сѣрый и мрачный, и грязный, ползъ въ окна и наполнялъ комнату.
А онъ все не возвращался.
И кругомъ было тихо, какъ въ могилѣ.
«Скорѣй бы день! Скорѣй бы день!» съ тоской думалъ я, чувствуя, что мой ужасъ все растетъ и растетъ.
Первый звукъ, раздавшійся въ домѣ, — гдѣ-то хлопнули дверью, — оживилъ меня.
Я вскочилъ, какъ безумный, и позвонилъ долго, настойчиво, тревожно.
Нѣсколько минутъ молчанія, и раздалось шлепанье туфель.
Я слышалъ, какъ коридорный щелкнулъ номераторомъ электрическаго звонка, какъ что-то пробормоталъ, зѣвнулъ и медленно, нехотя шелъ къ моей двери.
Вотъ когда секунды казались вѣчностью. Скоро ли онъ дойдетъ?
И едва дверь отворилась, я встрѣтилъ его лицомъ къ лицу въ дверяхъ, такъ что онъ даже пошатнулся.
— Что угодно, monsieur[1]?
— Кто живетъ въ сосѣднемъ номерѣ? Вотъ здѣсь!
Заспанный лакей посмотрѣлъ на меня удивленно и злобно.
— Какая-то англичанка. Пріѣхала вчера. Что угодно, monsieur[1]?
— Она замужемъ? Скажите, она замужемъ?
Лакей смотрѣлъ на меня все изумленнѣе и изумленнѣе.
— Почемъ же мнѣ знать, monsieur[1]? Monsieur[1] задаетъ такіе странные вопросы! Въ шестомъ часу утра! Изводите безпокоить…
— Я васъ спрашиваю!..
— Пріѣхала одна!
— У нея былъ сегодня ночью мужчина!
Лакей посмотрѣлъ на меня, какъ на сумасшедшаго, пожалъ плечами и повернулся:
— У нея? Старуха, лѣтъ семидесяти!
— Въ такомъ случаѣ…
Я схватилъ его за рукавъ.
— Въ такомъ случаѣ, сейчасъ же войдите въ этотъ номеръ!.. Тамъ что-то странное… Я не знаю… Тамъ что-то произошло…
У меня зубъ не попадалъ на зубъ.
Лакей старался освободить свою руку. Онъ былъ окончательно золъ.
— Но какъ я смѣю, monsieur[1]? Итти къ дамѣ, когда она спитъ!
Но я не отпускалъ его. Я наступалъ:
— Идите… Я отвѣчаю… Я вамъ говорю, тамъ… тамъ что-то странное.
Моя тревога мало-по-малу передавалась и ему. Но онъ все еще пожималъ плечами.
— Какъ я могу?.. Какой вы странный, monsieur[1]… Да и дверь, вѣроятно…
Онъ тронулъ. дверь. Она отворилась.
Лакей нѣсколько моментовъ въ сомнѣніи постоялъ на порогѣ. Потомъ тихонько вошелъ.
Прошла секунда, другая — и изъ номера раздался крикъ, полный ужаса.
— Ай!
Лакей вылетѣлъ въ коридоръ, трясущійся, блѣдный, какъ полотно, съ искаженнымъ лицомъ.
— Тамъ… Она… Ай!.. Полицію… Управляющаго…
Онъ кинулся за управляющимъ.
Словно какая-то неудержимая сила меня тянула. Я пошелъ въ номеръ. Полъ былъ заваленъ раскрытыми чемоданами, выброшенными вещами. Я споткнулся обо что-то, падая, схватился за кровать и очутился лицомъ къ лицу…
Я закричалъ дикимъ голосомъ, зашатался, меня словно выбросили изъ комнаты.
На кровати лежала желтая, словно восковая, фигура съ широко раскрытыми стеклянными глазами, — старуха съ перерѣзаннымъ горломъ.
Кровь темнымъ, — мнѣ показалось, чернымъ, — пятномъ покрывала край простыни.
Лужа крови чернѣла на коврѣ около кровати.
Двери хлопали.
Разбуженные моимъ крикомъ, неодѣтые жильцы съ испуганными лицами выглядывали изъ дверей.
— Что случилось?.. Что случилось?..
Я очнулся, — меня трясъ за руку сосѣдъ, съ которымъ мы ночью подслушивали и смѣялись около двери.
Онъ тоже заглянулъ въ номеръ старухи и тоже вылетѣлъ оттуда въ ужасѣ.
Онъ трясъ меня за рукавъ, широко, въ ужасѣ, безсмысленно раскрывъ глаза, и, не попадая зубъ на зубъ, повторялъ:
— Я тоже не спалъ всю ночь… Я тоже не спалъ всю ночь…
Сбѣжалась вся гостиница.
Явилась полиція.
Швейцаръ слышалъ только, что ночью кто-то постучалъ къ нему въ дверь. Онъ, какъ всегда, дернулъ за цѣпочку, отворилъ входную дверь. Стучавшій вышелъ, и дверь за нимъ захлопнулась.
На тротуарѣ, въ двухъ шагахъ отъ гостиницы, нашли платокъ, о который вытирали окровавленныя руки.
Вотъ и все.
Гостиница расположена на углу площади. Отъ площади по всѣмъ направленіямъ разбѣгается десятокъ улицъ. Дальше каждая изъ нихъ дѣлится на двѣ, на три. Тѣ дѣлятся опять, скрещиваются, перекрещиваются.
И въ этомъ лабиринтѣ убійца исчезъ безслѣдно, навсегда.
Разумѣется, обыкновенный грабитель, забравшійся съ вечера въ гостиницу, гдѣ-нибудь притаившійся до ночи, а затѣмъ вошедшій въ тотъ номеръ, который позабыли запереть.
И управляющій, блѣдный, растерянный, говорилъ съ укоромъ намъ всѣмъ, — словно мы были виноваты въ случившемся съ нимъ несчастіи:
— Ахъ, господа, всегда надо запирать двери! Какъ вы такъ, право!..
И жильцы стояли подавленные, словно, дѣйствительно, въ чемъ-то виноватые.
Больше всѣхъ былъ подавленъ, больше всѣхъ былъ растерянъ сосѣдъ, съ которымъ мы ночью смѣялись у двери, гдѣ въ это время совершалось преступленіе.
— Но позвольте! Какъ же такъ? — бормоталъ онъ. — Я самъ… понимаете, самъ!.. Я слышалъ поцѣлуй! Ясно слышалъ поцѣлуй! Поцѣлуй!
— Какъ будто нельзя цѣловать собственную руку! — вскользь замѣтилъ одинъ изъ лакеевъ, взглянувъ на него искоса, пожимая плечами, полный презрѣнія къ человѣческой недогадливости.
— Вы бы легли, monsieur[1]! На васъ лица нѣтъ! — замѣтилъ мнѣ кто-то.
— А мнѣ представлялось то, какъ убійца быстро уходитъ по коридору, поднявъ воротникъ, нахлобучивъ шляпу, сгорбившись, съежившись, словно дрожа отъ холода, то, какъ онъ, стоя около трупа, цѣлуетъ себѣ руку, чтобъ обмануть проснувшихся сосѣдей.
Онъ давалъ концертъ на поцѣлуяхъ.
Настоящій концертъ.
Придавая имъ всѣ оттѣнки, — отъ безумной страсти до тихой нѣжности.
Заставляя ихъ звучать то громко, то тихимъ шопотомъ любви, обожанія, то благодарностью за счастье.
А въ это время около лилась кровь изъ перерѣзаннаго горла, промачивала матрацъ, струйкой стекала и крупными тяжелыми каплями падала въ темную лужу на коврѣ.
А онъ давалъ свой концертъ.
И этотъ концертъ давался для меня.