История моей жизни (Санд)/ДО: различия между версиями

Самый живой и достойный уваженія источникъ успѣховъ человѣческаго ума есть, говоря языкомъ нашего времени, понятіе ''взаимнаго обязательства'' {<ref>Въ предъидущемъ столѣтіи это назвали бы ''чувстительностью'', а прежде ''любовью къ ближнему.''}</ref>. Инстинктивно или сознательно, люди всегда чувствовали его, и отдѣльная личность, болѣе или менѣе одаренная способностью обнаруживать свою собственную жизнь, всегда была увлекаема къ этому обнаруженію или желаніемъ окружающихъ или не менѣе сильнымъ внутреннимъ голосомъ. Такой человѣкъ считалъ раскрытіе свое долгомъ, и это дѣйствительно былъ его долгъ, приходилось ли разсказывать событія историческія, которыхъ онъ былъ свидѣтелемъ, былъ ли онъ въ сношеніяхъ съ другими важными личностями, или наконецъ онъ путешествовалъ и оцѣнялъ съ какой бы ни было точки зрѣнія людей и внѣшніе предметы.

Съ этого времени Жонкиль и Агата не мѣшали мнѣ больше; старшая кормила маленькую и дѣлала это лучше меня, потому что младшая скоро поправилась, пополнѣла, и сама она привыкла обходиться безъ меня и кушала гораздо скорѣе, чѣмъ со мною. Такимъ образомъ эта бѣдняжка сдѣлала свою подругу пріемышемъ, когда сама была еще малюткой, и выучилась кормиться одна, только побѣжденная чувствомъ материнской любви къ своей подругѣ {<ref>Кажется, что эта удивительная исторія есть вещь самая обыкновенная, потому, что, написавши эту книгу, я видѣла много другихъ примѣровъ. Семейство соловьевъ, воспитанное нами, едва выучившись ѣсть, съ большою нѣжностью кормило всѣхъ маленькихъ птичекъ той же породы, которыхъ сажали въ ихъ клѣтку.}</ref>.

Но страсти часто оставляли пятна на его славѣ, между прочимъ его связь съ г-жею Фаваръ, разсказанная съ такимъ благородствомъ и любовью въ перепискѣ Фаваръ. Одна изъ послѣднихъ его привязанностей была мадмоазель Варрьеръ {<ref>Настоящее имя ея было Марія Ринто; сестру ея звали Женевьевой. Веррьеръ было ихъ подставное имя.}</ref>, ''dame de l’Opera'', которая жила съ своей сестрой въ маленькомъ загородномъ домѣ, который существуетъ и теперь, и находится въ новомъ центрѣ Парижа, на Шоссе-д-Антонъ. У мадмоазель Веррьеръ родилась дочь, которая только черезъ пятнадцать лѣтъ признана была дочерью маршала де-Саксъ и получила право носить свое имя по опредѣленію парламента. Эта исторія довольно любопытна какъ характеристическая черта эпохи. Вотъ что прочитала я объ этомъ въ одной старинной юридической книгѣ:

"Дѣвица ''Марія-Аввора'', побочная дочь Морица, графа де-Саксъ, маршала французскихъ войскъ, была крещена подъ именемъ ''дочери Жана-Батиста де-ла-Ривьера, парижскаго гражданина'', и ''Маріи Ринто, его жены.'' Дѣвица Аврора была готова вступить въ бракъ, и тогда г. Монгла назначенъ ея опекуномъ, 3 мая 1766. Но дѣвица Аврора не хотѣла, чтобъ при церковномъ оглашеніи она была названа дочерью господина Ривьера, и особенно дочерью ''неизвѣстныхъ родителей.'' Она представила суду свою просьбу, чтобы прежнее опредѣленіе было измѣнено. Судъ, выслушавъ г. Тетьона за дѣвицу Аврору, представившаго полныя доказательства въ свидѣтельствѣ господина Жерве, присутствовавшаго при рожденіи, и другихъ лицъ, бывшихъ ея воспріемниками отъ купели, и др., что она была и всегда считалась побочною дочерью графа де-Саксъ; и г. Массоне за перваго опекуна, сдѣлалъ 4 іюня 1766 сообразно съ заключеніями, г. Жоли-де-Флёри, главнаго адвоката, опредѣленіе, отмѣнявшее сентенцію 3 мая, и назвалъ г. Жиро опекуномъ дѣвицы Авроры, объявилъ ее «побочною дочерью Морица, графа де-Саксъ, подтвердилъ это и предоставилъ ей надлежащія права; затѣмъ приказалъ, чтобы свидѣтельство о крещеніи, записанное въ книгахъ парижскаго прихода Сенъ-Жерве и Сенъ-Прота подъ 19 октября 1748, и въ которомъ значится ''Марія-Аврора, дочь, представленная этого числа для крещенія Антуаномъ-Александеромъ Кольберомъ, маркизомъ де-Сурди, и Женевьевою Ринто, крестными отцомъ и матерью'', было исправлено, и чтобы вмѣсто именъ Жана-Батиста де-ла-Ривьера, парижскаго гражданина и Маріи Ринто, его жены, поставлено было послѣ ''Марія Аврора'' слѣдующее: ''побочная дочь Морица, графа де-Саксъ, маршала французскихъ войскъ'', и Маріи Ринто» и проч. {<ref>Collection de décisions nourelles et de notions rélalires à la jurisprudence actuelle, par М. J. — B. Denisart, procureur au châtelet de Paris, t. III, p. 704 Paris, 1774.}</ref>.

Пятнадцати лѣтъ Аврора де-Саксъ оставила Сенъ-Сиръ, чтобы выйдти замужъ за графа Горна {<ref>Антуанъ де-Горнъ, кавалеръ св. Людовика, правитель провинціи Шлештадтъ.}</ref>, побочнаго сына Людовика XV. Она увидѣла его въ первый разъ наканунѣ свадьбы и чрезвычайно испугалась; онъ показался ей двойникомъ покойнаго короля, съ которымъ графъ имѣлъ удивительное сходство. Онъ былъ выше, красивѣе, но столько же дерзокъ и суровъ.

Если я не ошибаюсь, дофина была еще жива въ это время, и теперь снова помѣстила Марію-Аврору въ монастырь. Тотчасъ ли, или спустя нѣсколько времени, но она скоро получила возможность видѣться съ матерью, которую всегда любила, и она не пропускала случаевъ къ свиданію {<ref>Дофина умерла въ 1767 году. Моей бабушкѣ было, слѣдовательно, девятнадцать лѣтъ, когда она могла поселиться съ матерью. }</ref>.

Между знаменитыми людьми, посѣщавшими мою мать, она особенно любила Бюффона; въ разговорѣ его она находила прелесть, о которой всегда сохраняла свѣжее воспоминаніе. Тогдашняя жизнь ея была веселая, тихая и въ то же время блестящая. Всѣмъ она внушала любовь или дружбу. У меня много объясненій въ любви, написанныхъ немудреными стихами, которые представляли ей современные ''beaux esprits'', между прочимъ такіе стишки Лагарпа {<ref>Онъ посылалъ ей свой переводъ «Двѣнадцати цезарей» Светонія.}</ref>:

Дюпенъ Франкёйль, котораго Руссо въ своихъ «Запискахъ» и г-жа д’Эпипе въ «Перепискѣ» называютъ просто Франкёйлемъ, былъ человѣкъ любезный по преимуществу, какъ понимали это въ прошедшемъ столѣтіи. Онъ вовсе не принадлежалъ къ высшей аристократіи и былъ сынъ Дюпена, ''fermier-général'', который промѣнялъ шпагу на финансы. Самъ онъ былъ главнымъ сборщикомъ, когда женился на моей бабушкѣ. Это была фамилія старинная и съ хорошимъ родствомъ; у нея было четыре фоліанта родословій съ разными геральдическими затѣями и прекрасными раскрашенными виньетками. Какъ бы то ни было, бабушка долго медлила этимъ замужствомъ; главное препятствіе было не въ томъ, что Дюпенъ былъ очень старъ, но въ томъ, что ея окружающіе считали Дюпена лицомъ слишкомъ незначительнымъ въ сравненіи съ мадмоазель де-Саксъ, графиней Горнъ. Предразсудокъ уступилъ выгодамъ богатства, потому что Дюпенъ имѣлъ тогда большое состояніе. Для бабушки моей постоянная заботливость, умъ и любезность стараго обожателя, имѣли гораздо больше значенія, чѣмъ привлекательность его богатства. Послѣ двухъ или трехъ лѣтъ нерѣшительности, въ продолженіи которыхъ Дюпенъ каждый день являлся въ монастырскую пріемную разговаривать и завтракать съ ней, она увѣнчала его любовь и стала г-жею Дюпенъ {<ref>Не знаю, съ которой стороны, но были, кажется, препятствія ихъ браку, потому что они отправились въ Англію и вѣнчались въ церкви посольства; бракъ ихъ былъ потомъ утверждепъ во Франціи.}</ref>.

Г-жа Дюпенъ занималась литературой и философіей безъ хвастовства и не связывала своего имени съ сочиненіями мужа, хотя, какъ я знаю, лучшая часть ихъ и лучшія идеи принадлежатъ ей. Ихъ обширный разборъ «Духа Законовъ» — очень хорошее сочиненіе, мало извѣстное и мало оцѣненное; по формѣ оно ниже книги Монтескье, но въ основаніи стоитъ выше по многимъ отношеніямъ, и потому самому, что идеи его далеко опередили вѣкъ, оно прошло незамеченнымъ передъ геніемъ Монтескье, который отвѣчалъ всѣмъ тенденціямъ и политическимъ стремленіямъ того времени {<ref>Это сочиненіе почти не расходилось. Г-жа Помпадуръ, покровительствовавшая Монтескье, взяла съ Дюпена обѣщаніе, что онъ уничтожитъ свои сочиненіе, хотя оно было уже издано. Но къ моему счастью, у меня есть уцѣлѣвшій экземпляръ этой книги. Безъ всякаго предубѣжденія и фамильной гордости, я считаю ее очень хорошею книгою; ея сжатая критика уничтожаетъ всѣ противорѣчія въ «Духѣ Законовъ», и иногда представляетъ гораздо болѣе высокія идеи о законодательствѣ и нравственности народовъ.}</ref>.

Г-жа Дюпенъ Шенонсо очень любила и уважала Сенъ-Пьера, раздѣляла его мнѣнія, окружила его старость заботливыми попеченіями и приняла въ Шенонсо его послѣдній вздохъ. Въ комнатѣ, гдѣ онъ отдалъ Богу свою благородную душу, я видѣла портретъ его, снятый незадолго передъ тѣмъ. Его прекрасная фигура, пріятная и вмѣстѣ строгая, имѣетъ нѣкоторое типическое сходство съ фигурой Франсуа Араго. Выраженіе, впрочемъ, не то, и тѣнь смерти уже охватила эти большіе черные глаза, углубленные страданіемъ; года оставили слѣды на блѣдныхъ щекахъ {<ref>Я сдѣлала здѣсь маленькую ошибку, которую поправилъ мнѣ мой кузенъ г. Вилльневъ, наслѣдникъ Шенонсо. Аббатъ де-Сенъ-Пьеръ умеръ въ Парижѣ, но вскорѣ послѣ опасной болѣзни, которая случилась съ нимъ въ Шенонсо. ''(Примѣчаніе 1850 г.)''}</ref>.

Ровно черезъ девять мѣсяцовъ послѣ свадьбы, у нея родился сынъ, единственное дитя ея, которому дали имя Морица, {<ref>Моранъ-Франсуа-Елизабетъ родился 13 января 1778. Крестнымъ отцомъ его былъ маркизъ Полиньякъ.}</ref> въ память маршала де-Сакса. Само собою разумѣется, что она хотѣла кормить его сама; это было еще немного-эксцентрично въ то время, но она принадлежала къ числу тѣхъ, которые съ благоговѣніемъ читали ''Эмиля'' и хотѣли подавать хорошій примѣръ. Притомъ, материнское чувство было въ ней чрезвычайно развито и обратилось даже въ страсть, замѣнившую для нея всѣ другія.

Изъ документовъ, относящихся къ этому обыску, видно, что осмотры происходили преимущественно ночью {<ref>Здѣсь авторъ приводитъ акты, составленные коммисарами революціоннаго комитета, производившими обыскъ; не приводимъ ихъ потому, что главная характерическая черта ихъ въ неумѣньѣ писать хорошенько по французски и въ самобытной орфографіи, которая не говоритъ въ пользу революціонныхъ властей.}</ref> и нечаянно: первый процессъ начатъ былъ 5-го, и конченъ 6-го въ два часа утра. Во время этого присутствія коммисары опредѣлили задержать Вилльера, преступленіе котораго очевидно казалось онъ самымъ важнымъ, и ничего не рѣшали касательно г-жи Дюмонъ и Амонена, его соучастники, распорядились только запечатать сундуки, шкафы и ящики съ драгоцѣнностями и серебряной посудой, «чтобы перенести ихъ въ національный конвентъ, а въ ожиданіи этого, оставить подъ просмотромъ и отвѣтственностью гражданина Леблана, капрала, который долженъ представить ихъ цѣлыми и невредимыми по первому востребованію, и который объявилъ, что не умѣетъ подписать своего имени.»

Нѣтъ ничего удивительнаго, что Марія-Аврора де-Саксъ и Викторія Делабордъ не знали или не замѣтили другъ друга въ такомъ большомъ числѣ заключенныхъ, которыя постоянно мѣнялись ''отъѣздомъ'' {<ref>''Отъѣздъ'' означалъ тогда гильотину.}</ref> однихъ и арестованіемъ другихъ. Ихъ взаимныя воспоминанія ничего не говорятъ объ этомъ. Но я позволю себѣ взглянуть на это съ романической точки зрѣнія. Я предполагаю, что Морицъ прогуливался въ монастырѣ, дрожа отъ холоду въ ожиданіи свиданья съ матерью; предполагаю также, что Викторія, которой было уже девятнадцать лѣтъ, ходила по монастырю и замѣтила милаго ребенка; узнавъ, что это внукъ маршала де-Сакса, она сказала, можетъ быть: «онъ прекрасный мальчикъ, а маршала де-Сакса я не знаю». Морицу могли сказать: «видишь ли эту бѣдную хорошенькую дѣвушку, которая никогда не слыхала о твоемъ дѣдѣ, отецъ которой торговалъ птицами; это твоя будущая жена….» не знаю, что бы отвѣтилъ онъ, но это начало романа.

Исторія пользуется всѣмъ, и замѣткою купца, и поварской книгой, и счетомъ прачки. Вотъ какимъ образомъ двадцать-семь аршинъ зеленаго бархата могутъ интересовать исторію человѣчества. Это можетъ служить объяснительнымъ замѣчаніемъ къ достопочтенному труду, изъ котораго я взяла примѣръ {<ref>''L’Inconnu, roman inconnu'' da Maurice Sand.}</ref>.

Привожу теперь дословно рядъ писемъ моего отца, писанныхъ, когда ему было шестнадцать лѣтъ, къ матери заключенной въ монастырѣ во время терроризма, предупреждаю читателя, что онъ встрѣтитъ въ нихъ мало разнообразія и драматизма. Письма эти рисуютъ только мрачное положеніе двухъ душъ, растерзанныхъ горемъ; но онѣ обозначены 94 годомъ, и здѣсь ихъ историческая важность. О нравственномъ значеній пусть судятъ, прочитавъ ихъ. Это памятникъ невинности, сыновней любви и того ангельскаго состоянія души, которое характеризуетъ истиннаго юношу {<ref>Эти письма занимаютъ большую половину четвертой главы. Мы приводимъ ихъ не вполнѣ, какъ потому, что по приведеннымъ можно составить понятіе объ остальныхъ, такъ и потому, что дѣйствительно въ нихъ мало разнообразія: всѣ они проникнуты однимъ чувствомъ, и выраженіе его не лишено монотонности. ''Прим. Пер.''}</ref>.

"Мы вѣрно встрѣтились смотря на Пантеонъ, потому что я долго оставался на возвышеніи {<ref>Они согласились смотрѣть въ одно и то же время на Пантеонъ, и называли это ''своимъ свиданьемъ''.}</ref>. Боже мой, милая мать, какое печальное утѣшеніе! Еслибъ я поднялся выше на двѣсти туазовъ съ зрительной трубой, то увидѣлъ бы монастырь.

Нынѣшнее утро ''я'' видѣлъ гражданина Бомона {<ref>Аббамъ Вомонъ, дядя его, сынъ герцога Буйльона мадмоазель Веррьеръ.}</ref> и своего горнаго пріятеля. Мы долго гуляли; мнѣ не зачѣмъ упоминать, о комъ мы говорили. Если у тебя не звенѣло въ ушахъ все это время, то нечего вѣрить примѣтамъ.

"Прощай, моя добрая мать, прижимаю тебя къ своему сердцу. {<ref>Здѣсь оканчивается первый томъ «Исторіи», четвертая глава продолжается во второмъ. ''Прим. пер.''}</ref>

"Нынѣшній вечеръ со мной произошло забавное приключеніе. Гражданинъ Дешартръ и я, разъыгрывали у окна увертюру изъ ''Эдипа''; когда мы кончили, позади насъ кто-то сталъ апплодировать. Обернувшись назадъ, мы увидѣли господина {<ref>Квартира была въ нижнемъ этажѣ; господинъ стоялъ на улицѣ.}</ref> въ старомодномъ платьѣ, который просилъ насъ не принимать его за шпіона и позволить слушать насъ. У него была честная наружность, и мы предложили ему войти къ намъ. Онъ охотно согласился. Мы съиграли передъ нимъ нѣсколько отрывковъ. Наконецъ онъ взялъ скрипку, и мы играли удивительно, потому что онъ превосходный музыкантъ, очень хорошій скрипачъ, и это поправило мои уши. Мнѣ нужно было послушать хорошей музыки, потому что не смотря на доброе сердце и добрую волю, гражданинъ Дешартръ никакъ не можетъ играть вѣрно. Чтобы снова увѣрить насъ, что онъ не шпіонъ, нашъ новый другъ сказалъ, что онъ Гавинье, авторъ музыки многихъ комическихъ оперъ, которыя давались на итальянской сценѣ. Онъ долго былъ первой скрипкой въ оперѣ, и какъ открылось, коротко зналъ моего отца, котораго всегда называетъ Франкёйлемъ; съ нимъ вмѣстѣ онъ написалъ много музыки во времена ''Гадателя'' {<ref>''Деревенскій Гадатель'' Ж. Ж. Руссо; мой дѣдъ писалъ для него речитативы.}</ref> и пр. не видѣвши меня никогда, онъ сталъ моимъ знакомцемъ. Наконецъ наигравшись онъ оставилъ насъ, говоря, что еслибы жилъ не въ Парижѣ, то съ удовольствіемъ стать бы помогать мнѣ совѣтами. Онъ узналъ мою скрипку, вспомнилъ даже и номеръ, который онъ мнѣ сказалъ еще не видѣвши.

"У меня здѣсь ''Нерина'' {<ref>Любимая собачка его матери.}</ref> съ своимъ маленькимъ, котораго я очень люблю. Когда онъ устаетъ во время прогулка, мы прячемъ его въ платокъ; голова его высовывается въ одномъ углу, онъ какъ въ носилкахъ, свертывается тамъ въ кружокъ и спитъ. Такъ онъ пришелъ и изъ Парижа. Онъ красивъ и ласковъ, манеры тѣ же какъ у матери; онъ также прыгаетъ черезъ руки; это прекрасное животное. У него нѣтъ еще имени; мнѣ хочется, чтобы ты дала его; я буду любить его еще больше. Пожалуйста, найди ему имя. Посовѣтуйся съ большимъ и малымъ совѣтомъ, въ справочной палатѣ, выслушивай разліяньи сужденія. «Искра истины вылетаетъ отъ столкновенія противоположныхъ имѣній.»

"Я знаю, другъ мой, что вы предаетесь отчаянію. Какія бы ни были причины вашего безпокойства, мы вполнѣ вамъ сочувствуемъ: несчастье наше столько же огорчаетъ и. насъ. Но зачѣмъ изгонять изъ сердца всякую надежду? Это несчастіе была бы самымъ ужаснымъ для насъ. Соберите свое мужество, мой другъ. Я не сомнѣваюсь, что причина вашего унынія — страхъ за вашего молодаго друга, и долженъ вполнѣ васъ успокоить. Въ нашей общинѣ собираются необходимыя, по обстоятельствамъ, свѣдѣнія объ участи изгнанниковъ. Ихъ не могутъ упрекнуть ни въ чемъ, и будьте увѣрены, мы совершенно спокойны. Я знаю это отъ нашего горнаго пріятеля {<ref>Этотъ другъ былъ Экелъ, литераторъ извѣстный прекрасными качествами сердца и искренностью своихъ мнѣній. Имя ''горнаго друга'', которымъ отецъ, мой называетъ его вѣроятно потому, что Экелю опасно было носить свое имя, вовсе не значитъ, что онъ былъ другомъ Горы, то есть держался стороны ''монтаньяровъ.'' Напротивъ, Экель былъ ревностный приверженецъ роялистовъ. У меня много его писемъ, въ которыхъ виденъ добродушный педантъ, хорошій разсказчикъ съ неглубокими идеями. Но въ разговорѣ онъ обнаруживалъ много живости и ума; отецъ мой любилъ не только характеръ, но и общество его, хотя не было ничего противоположнѣе ихъ взглядовъ на вещи.}</ref>, который собралъ нѣкоторыя свѣдѣнія. Не скрою, впрочемъ, отъ васъ, что желалъ бы получить реквизицію для нашего молодаго друга. Если даже это и ее удастся, ваши хлопоты останутся не безъ пользы, потому что мы достанемъ аттестація отъ вашего комитета. Если я успѣю въ этомъ и вашъ другъ получитъ назначеніе, я стану заботиться объ его нуждахъ, а онъ будетъ продолжать свои обыкновенные труды. Мы не разстанемся, и я не имѣю нужды повторять вамъ предложеніи своихъ услугъ; ничто такъ не священно для меня. Я былъ бы много вознагражденъ, если бы могъ думать, что это достанетъ вамъ хоть слабое утѣшеніе.

Однажды она была вмѣстѣ съ сыномъ въ домикѣ этого столяра, бывшаго тогда сборщикомъ податей въ своей общинѣ смѣлаго и умнаго республиканца, который всю жизнь былъ искренно намъ преданъ и испустилъ послѣдній вздохъ на моихъ рукахъ; — мимо проѣзжали двое буржуа, очень на-веселѣ, и принялись насмѣхаться надъ женщиной и ребенкомъ, грозить гильотиной и принимать за себя роль маленькихъ Робеспьеровъ Отецъ мой, которому было только шестнадцать лѣтъ, бросился къ нимъ, схватилъ лошадь одного изъ нихъ за узду, и вызывалъ ихъ на бой. Къ нему явился за подмогу и Годаръ, столяръ сборщикъ, съ огромнымъ циркулемъ, которымъ хотѣлъ, какъ говорилъ онъ, вымѣрять этихъ господъ. Господа не отвѣчали ні вызовъ и пришпорили своихъ коней. Они были пьяны и это извиняетъ ихъ. Теперь {<ref>1847.}</ref> они ревностные консерваторы….

Друзья мои, читая эти страницы по мѣрѣ того, какъ онѣ печатались, дѣлали мнѣ разные вопросы и замѣчанія, болѣе или менѣе основательныя. Вотъ одно изъ нихъ, на которомъ я остановлюсь на минуту, прежде нежели буду продолжать {<ref>Мы сократили эту главу. Увлекаясь своими воспоминаніями, авторъ даетъ имъ иногда слишкомъ мною мѣста въ своей книгѣ. Исторія маршала де-Сакса, предметъ, безъ сомнѣнія, очень любопытный, но онъ имѣетъ только отдаленное отношеніе къ автору, потому мы передаемъ шестую главу въ извлеченіи, тѣмъ болѣе, что она почти вся наполнена выписками изъ книгъ.}</ref>.

"Всякому умному человѣку непріятно видѣть, что мнѣніе его отвержено всѣми. Если неизвѣстность и перемѣнчивость составляютъ зло въ событіяхъ частной жизни, то это истинное несчастіе за войнѣ, и всякій, кто мѣняетъ распоряженія его {<ref>Т. е. генерала.}</ref> по легкомыслію, или по своимъ личнымъ мнѣніямъ, — приводитъ съ части арміи въ разстройство и безпорядокъ, потому что измѣненія въ операціяхъ можно разсматривать какъ неудачу для составленнаго плана, который всегда обдумывается за досугѣ и обнимаетъ весь предметъ съ принадлежащими къ нему частями. Краснорѣчивые люди особенно бываютъ опасны въ арміи, потому что мнѣнія ихъ находятъ послѣдователей, и если генералъ человѣкъ не упорный и не предубѣжденный въ пользу своего мнѣнія, — что считается недостаткомъ — {<ref>Т. е. что не нравится придворнымъ.}</ref>, это поселяетъ въ немъ недовѣрчивость, которая можетъ ввести его въ важныя ошибки. Въ такомъ положеніи нахожусь я…

Такое рѣшеніе, какъ оно ни внезапно и романтично, не имѣетъ ничего невѣроятнаго въ произведеніи Шиллера. Оно объясняется напряженнымъ положеніемъ, въ которомъ находятся разгоряченные умы этихъ молодыхъ людей, образованныхъ и невѣждъ въ одно и тоже время, разнообразныхъ, но прямыхъ и глубокихъ типовъ горькаго скептицизма и ужасающаго нравственнаго упадка. Ихъ одушевленные разговоры полны этихъ преувеличеній, въ которыхъ дурное мѣшается съ высокимъ, которые удивительно рисуютъ переходную эпоху человѣчества въ концѣ прошлаго столѣтія. Прошедшее для него умерло и ничто еще не подкрѣпляло надеждъ на будущее. Зло, господствовавшее въ нравахъ и жизни, представлялось тогда во всей своей крайности, и энтузіастическая юность не имѣла достаточной добродѣтели и истинной силы, чтобы противупоставить ихъ паденію устарѣвшаго порядка, которое увлекло и ее, не смотря на ея восклицанія и протестаціи {<ref>Здѣсь оканчивается второй томъ «Исторіи»; продолженіе седьмой главы перешло въ третій.}</ref>.

Мать моего друга, Шарля Дюверне, играла роль Софіи, героиню пьесы и играла ее очень хорошо, хотя (или лучше сказать, ''потому что)'', нея не было никакой методы и никакихъ сценическихъ преданій. Она была почти ребенокъ, только что вышла замужъ, никогда не выѣзжала изъ провинціи и не только не играла никогда за театрѣ, но и совсѣмъ не видала его. Такимъ образомъ первое театральное представленіе, на которомъ она присутствовала, было именно-то, въ которомъ она играла эту трогательную и трудную роль. Она играла ее по вдохновенію и здѣсь была своя заслуга. Эта умная дама сохранила малѣйшія воспоминанія о томъ, что я теперь разсказываю, и сынъ ея сообщилъ мнѣ очень любопытныя замѣтки. Дюверне, отецъ моего друга, и Делатушъ, отецъ другаго моего земляка и пріятеля, авторъ ''Фраголетты'' {<ref>Я скажу въ другомъ мѣстѣ о Делатушѣ, которому одолжена прекрасными совѣтами и ободреніемъ при своемъ вступленіи на литературное поприще.}</ref>, также занимали важныя роли въ пьесѣ.

"….Уже восемь дней у меня нѣтъ ни одного су и я предпочитаю обходиться безъ денегъ, чѣмъ что нибудь попросить у Генерала. Я вовсе не боюсь его, но не рѣшаюсь дѣлать это черезъ Коленкура. У этого ''гражданина'' такой важный, такой покровительственный видъ; я такъ мало желаю и вмѣстѣ такъ боюсь его протекціи, что сколько возможно стараюсь избѣгать ея. Ты просишь нарисовать тебѣ его портретъ. Коленкуру около двадцати пяти лѣтъ; онъ дюймомъ выше меня; держится хорошо, хотя колѣни его немного вогнуты внутрь. Лицо у него четвероугольное, толстый носъ, маленькіе глаза; наружность его была бы благородна, еслибъ онъ не дѣлалъ ее заносчивою. Когда онъ ходить или танцуетъ, то выгибаетъ спину и съ аффектаціей поднимаетъ голову, что придаетъ ему довольно странный профиль. Говоритъ всегда громко и еще выше поднимаетъ голову…. {<ref>Помѣщая въ своей книгѣ такой отзывъ о Коленкурѣ, авторъ прибавляетъ: «мнѣ кажется, что здѣсь нѣтъ ничего серьезнаго и непріятнаго для родственниковъ и друзей этого лица. Когда дѣло идетъ о такомъ замѣчательномъ человѣкѣ, каковъ былъ герцогъ Виченцскій, его черты, манеры, подробности его жизни, принадлежатъ въ нѣкоторомъ родѣ исторіи; издаваемая мною переписка также принадлежитъ исторіи…. Я знаю, что мы обязаны уваженіемъ къ мертвымъ, и особенно къ родственникамъ мертвыхъ. (Вспомнимъ, что у насъ недавно былъ примѣръ такой щепетильности, но безъ такихъ поводовъ, въ памяти лицъ, принадлежащихъ сколько семейству, столько же и народной исторіи. Считать всякую хоть бы и не совсѣмъ вѣрную подробность о жизни историческаго лица оскорбительною для его памяти значитъ слишкомъ мало цѣнить дѣйствительныя его достоинства). Точно также я приведу впослѣдствіи и добрыя слова моего отца о человѣкѣ, который въ юности возбуждалъ въ немъ такую антипатію. Эта антипатія, основанная не на важныхъ фактахъ, а на инстинктивномъ чувствѣ, понятна со стороны человѣка столь открытаго, простодушнаго, радушнаго такъ сказать, каковъ былъ молодой солдатъ республики, поставленный въ зависимость и подъ начальство человѣка серьезнаго, холоднаго и сосредоточеннаго. Здѣсь произошла только встрѣча двухъ различныхъ организацій.»}</ref>

"Дюронель славный малый; онъ сынъ секретаря военнаго министра при Людовикѣ XV. Онъ хорошо сложенъ; это прекрасный офицеръ. {<ref>Впослѣдствіи Дюромель былъ однимъ изъ извѣстныхъ генераловъ Наполеона; онъ отличился при Аустерлицѣ, въ кампаніяхъ 1807—8 головъ, и въ 1813 былъ правителемъ Дрездена; онъ до конца остался вѣренъ императору.}</ref>

"Я оставилъ своихъ негоціантовъ {<ref>У которыхъ ему была отведена квартира.}</ref> и невеселую комнату, которую тебѣ описывалъ. Я живу теперь чудесно: у меня хорошенькая комната съ печью; каждое утро приносятъ мнѣ чай съ хлѣбомъ и масломъ. Хозяинъ мой — любезный докторъ; у него очень хорошенькая дочь, которая недурно играетъ на фортепьяно. У этого достойнаго человѣка жилъ секретарь генерала Лаборда и уѣзжая оставилъ мнѣ свою квартиру, которую я могу оставить за собою, передавъ назначенную мнѣ въ муниципалитетъ. Я переселился сюда, держа подъ мышкой саблю и съ билетомъ въ рукѣ, какъ графъ Альмавива и входя, я сказалъ также, какъ онъ: «не здѣсь ли домъ доктора….» «Не Бартоло, весело отвѣчалъ мой любезный хозяинъ, а Даніэль, которому очень пріятно васъ видѣть.» Какъ видишь, счастье не измѣняетъ мнѣ. Вездѣ нахожу я друзей или людей, готовыхъ сдѣлаться моими друзьями.

"Я отправился изъ Кёльна {<ref>Онъ ѣхалъ въ кавалерійское депо, въ Тіонвиллѣ, гдѣ долженъ былъ изучать кавалерійскіе маневры, для вступленія потомъ въ дѣйствительную службу.}</ref>; меня провожала шумная и веселая молодежь, въ экипажахъ и верхомъ. Впереди кортежа были Монуаръ и Леруа, адъютантъ генерала; между ними ѣхалъ я, съ карабиномъ и лядункой за плечами, на своемъ венгерцѣ. Когда мы проѣзжали, караулы отдавали намъ честь, и видя развѣвающіеся султаны и коляски никто конечно не подумалъ, что все это собралось, чтобы провожать простаго солдата.