По поводу одной драмы (Григорьев)/ДО: различия между версиями

Печально было положенiе нашей литературы въ концѣ 20-хъ и въ началѣ 30-хъ годовъ. Представьте, читатель, что вы не русскiй, но что вы очень любите все русское и пожелали бы познакомиться съ исторiей русскаго общества въ указанную эпоху. Откуда вамъ добыть матерiяловъ для подобнаго знакомства? Въ такъ называемыхъ ''исторiяхъ'' вы ихъ ни за что не найдете, а потому естественно вы обращаетесь къ литературѣ. Какъ ни плоха была наша литература за то время, но такъ или иначе, русская жизнь должна же была въ ней отражаться. Какое же явленiе представитъ вамъ тогдашняя русская жизнь, тогдашнее русское общество? — Весьма неутѣшительное: это было что-то отжившее, дряхлѣющее, кукольное, — мелочь интересовъ, мелочь мысли, крохотныя страстишки и какое-то тупоумное самодовольство. Хотя бы что-нибудь было живого, хоть бы какой-нибудь былъ задоръ! Въ такомъ положенiи дѣйствительно находилось тогдашнее такъ называемое лучшее общество, оторванное отъ всего живого, лишонное почвы, нелѣпо воспитанное, еще нелѣпѣе питающееся. Не забудьте, это еще лучшая, свѣтлая сторона тогдашней жизни, какъ ни странно называть какую бы то ни было ''маниловщину'' свѣтомъ, — это, говоримъ, лицевая сторона, но посмотрите на изнанку, прочтите Грибоѣдова, перечитайте позже явившагося «Ревизора», которого впрочемъ мы теперь оставляемъ въ покоѣ, хотя и хотѣлось бы по поводу его сказать нѣсколько словъ. Въ «Горѣ отъ ума» вѣдь тоже рисуется высшее общество, да притомъ еще ''московское'', знать или, какъ говорятъ въ провинцiи, ''аристократiя''. Что же это за общество? «Горе отъ ума», господа, великое произведенiе, такъ даже думалъ Ѳаддей Венедиктовичъ съ своимъ неразлучнымъ спутникомъ и другомъ. Ошибся только въ одномъ сей знаменитый мужъ; нападая на ненавистныя ему «Мертвыя Души», онъ не понялъ одного: историко-литературнаго тожества поэмы Гоголя съ комедiей Грибоѣдова. Въ самомъ дѣлѣ, сродство двухъ этихъ произведенiй удивительное: главные герои «Мертвыхъ Душъ» не что иное, какъ опомѣщичившiеся герои грибоѣдовской комедiи, покинувшiе первопрестольную столицу и разбредшiеся по захолустьямъ. Посмотрите на Фамусова и на Чичикова, на Загорѣцкаго съ Репетиловымъ и Ноздрева, на Скалозуба и Собакевича: въ нихъ вы непремѣнно найдете общiя, генерическiя черты; поставьте ихъ на линiю, «въ три шеренги», какъ умѣлъ ставить Скалозубъ, сходство будетъ еще разительнѣе. Одни предаются ловитвѣ «почестей иль мѣстечекъ», другiе — душъ, живыхъ и мертвыхъ; на лицахъ тѣхъ и другихъ лежитъ толстымъ слоемъ какая-то копоть, ни на что не похоже извращающая человѣческое лицо. Эти дюжiя натуры потому такъ прокоптились, что прямо вышли изъ русской жизни, не то что маниловцы 30-хъ годовъ, обоего пола, эти исхудалые, хотя дѣйствительно существующiе личности — и de facto существующихъ и искусственно созданныхъ разною жизнью, столичною, деревенскою, литературною и т. п. — Вотъ въ общихъ чертахъ какова была русская жизнь въ концѣ 20-хъ и въ тридцатые годы. По крайней мѣрѣ насколько мы знаемъ это изъ литературы. Что же дѣлалъ, что сдѣлалъ пользы вашъ многохвалимый Пушкинъ? спросятъ насъ незнакомые съ русской жизнью или ''насущники'' въ искусствѣ. — Пушкинъ? — очень многое. У насъ съ легкой руки гг. -бова и Дудышкина начинаютъ побранивать Пушкина. Это теперь даже крайне — современно: слава Богу и Государю, отъ крѣпостнаго права мы отдѣлались, ну, а что же сдѣлалъ Пушкинъ въ исторiи крѣпостнаго права? то ли дѣло Григоровичъ {<ref>Г.Григоровичъ точно сдѣлалъ много въ исторiи крѣпостнаго права. Уже одно то, что это былъ первый голосъ въ избранномъ имъ родѣ искусства противъ этого права.}</ref>, Марко Вовчокъ! Посмотрите-ка, какъ послѣднiй отдѣлываетъ крѣпостное право, какъ онъ жужжитъ вокругъ него! Появись такой писатель въ 30-хъ годахъ, да мы бы всѣ заткнули уши и убѣжали отъ крѣпостнаго права: Богъ съ тобой, матушка!

Третировать такимъ образомъ Пушкина значитъ не понимать ни искусства, ни русской жизни. Мы не знали, да и не могли знать Пушкина, какъ человѣка, какъ могли знать нѣкоторые изъ нашихъ читателей (да простятъ намъ дерзость разсчитывать на большой кругъ ихъ); мы смотримъ на Пушкина въ ''теперешнiе покаянные'' дни съ точки зрѣнiя историко-литературной, не обращая вниманiя на его личность. Русское общество до — и — послѣ Пушкина, если позволено будетъ такъ выразиться (впрочемъ ''теперь'' настало время ''такъ'' выражаться), было страшнымъ образомъ закопчено копотью ''крѣпачества'' (беремъ терминъ изъ М. Вовчка). Историко-литературная задача Пушкина состояла во первыхъ — въ томъ, чтобы явить намъ идеалъ истиннаго художника, чтò онъ блистательно и исполнилъ, а во вторыхъ — чтобы приготовить русское искусство (не фельетонъ, не памфлетъ, не газетныя статейки) къ полному и всецѣлому отраженiю жизни. Такая миссiя не легка и бываетъ по силамъ только генiю. Странно укорять его въ такихъ прiемахъ, которые только и возможны были въ его положенiи: вѣдь это все равно, что требовать, напримѣръ отъ профессора исторiи, чтобы онъ въ вступительной своей лекцiи обратился къ слушателямъ съ слѣдующими словами: г-да! наша наука — пресквернѣйшая наука… и пошолъ и пошолъ откалывать въ этомъ родѣ, вмѣсто того, чтобы представить сначала идеалъ исторiи, опредѣлить ея задачи и т. п. Пушкинъ явился ''съ свѣтомъ'', озарившимъ русскую мысль, придавшимъ ей новый, ''державный'' бѣгъ. Если вы, читатель, пессимистъ и усумнитесь въ возможности существованiя въ пушкинское время женщинъ, подобныхъ ''Татьянѣ''; то какъ русскiй поблагодарите творца этого великолѣпнаго типа за его созданiе. Литературные типы, если вамъ угодно, отличаются тѣмъ же характеромъ насущности, какъ и разнаго рода общественныя улучшенiя: вѣдь они, т. е. эти типы тоже, что моисеевы облачные столпы, что мѣдный змiй. На нихъ устремляются взоры всего современнаго общества и нерѣдко послѣдующихъ поколѣнiй; смотря на нихъ (если это образы свѣтлые, какъ ''Татьяна''), или врачуются и исцѣляются отъ всякихъ общественныхъ недуговъ и язвъ, или (если это òбразы мрачные) нравственно погибаютъ. Вѣдь вотъ, хоть бы все та же ''Татьяна'', положимъ даже изукрашенная {<ref>Даже и этой уступки не можемъ мы сдѣлать противникамъ Пушкина. Татьяна — прелестнѣйшiй типъ русской женщины и первый такой типъ по времени въ нашей литературѣ.}</ref>: неужели вы думаете, этотъ образъ не имѣетъ громаднаго значенiя въ исторiи нашей цивилизацiи, въ исторiи нашей русской женщины? Неужели вы полагаете, что влiянiе на насъ этого типа было менѣе знаменательно, чѣмъ героинь Занда? — Нѣтъ, г-да насущники, за свѣтъ не бранятъ: чѣмъ ярче онъ, тѣмъ лучше, чѣмъ большее пространство нашей жизни озарилъ свѣтъ Пушкина, чѣмъ больше тумановъ разогналъ онъ, тѣмъ большее ему спасибо. И да будетъ стыдно тому, кто въ теперешнее время, когда мы видимъ