Необыкновенный поединок (Кульчицкий): различия между версиями

}}

<div class="text">

 

 

 

 

Русские повести XIX века 40-50-х годов. Том второй

 

 

 

 

{{right|...Моя сабля мой лучший заступник.}}

И враги разошлись по разным направлениям.

 

 

 

{{right|Человек был создан из Добра и Любви; с ними все соединялось у него в первобытной его жизни. Кто был добр, тот любил; кто любил, тот был добр. И любовь роднила душу Человека с мертвою Природою. Философия не разогреет Веры, и не логикою убеждаются в ее святых истинах -- но сердцем. Там, в сердце человеческом, воздвигнут алтарь святой Веры; рядом с ним поставлен алтарь Любви, и на обоих горит одинакая жертва вечной истине -- пламень Надежды! Без этого пламени солнце наше давно погасло бы, и кометы праздновали бы только погребальную тризну на скелете земли, с ужасом спеша из мрачной пустоты, где тлеет труп ее, спеша -- туда, выше, далее, где свет чище, ярче, более вечен...}}

— Да уж я уверена, так уверена… я знаю… Вот вы увидите, посмотрите.

 

 

 

{{right|Чудная Веринька! Скажи, кто ты: демон или ангел? Нет, ты ''неземная.'' Это я знаю лучше самой тебя.}}

Прозорливый читатель, может быть, заметит, что это немножко темно и непонятно; но такова любовь молодых людей в небывалом городе. Блаженство любви ведь иногда так сходно с блаженством безумия, а блаженство безумия, сами вы знаете, удивительно приятная вещь на свете.

 

 

 

{{right|Любовь! Любовь! Души моей восторг!}}

Так проходили дни и месяцы. Мошкин блаженствовал, — как вдруг… «черная тень налетела на солнце его жизни, и горизонт омрачился…»

 

 

 

{{right|Везде есть змей коварного сомненья,}}

Но на прогулках незнакомец опять стал являться, и уж не в такую позднюю пору. Уже можно было, кроме костюма, разглядеть отчасти и его лицо. Мошкину показалось, что черты этого лица как будто не совсем ему незнакомы: он несколько раз хотел было подойти к незнакомцу и взглянуть поближе, даже спросить, кто он такой: но у того, кроме какого-то грозно-задумчивого выражения в поступи и осанке, была еще в руках довольно толстая суковатая палка, и Мошкин видел себя в необходимости отложить благие намерения на другой раз.

 

 

 

{{right|Он был бравый молодец:}}

Прогулка кончилась молча. У ворот Анна Кондратьевна просила Василия Андреича зайти в дом, но он отказался… Сашенька поклонилась ему холодно.

 

 

 

{{right|...Катай, извозчик, удуши лошадей; пять, десять, двадцать рублей тебе на водку? Я летел; колеса жгли мостовую; я хотел закружить себя быстротою, упиться самозабвением -- напрасно!}}

На другой день Мошкин проснулся очень поздно. Вчерашнее представлялось ему каким-то смутным, неопределенным сном. Однакож он не забыл, что сущность этого сна состояла в том, что «неверная, коварная дева» изменила ему, и что ему, вследствие этого, нужно было или отмстить ей, или презреть и забыть неблагодарную. Поэтому в тот день Мошкин не пошел к Граевым, не пошел на второй и на третий, но на четвертый, рано утром, ноги его, совсем не слушая своего господина, как-то нечаянно занесли его на Кладбищенскую улицу… он увидел знакомый домик и с ужасом бросился от него прочь, восклицая: «Вероломство, вероломство поселилось в этом доме: горе несчастному, кто вошел под кровлю его с доверчивостью ребенка!» В следующие дни повторялось то же, только с некоторыми изменениями; потом наш поэт стал бродить мимо домика Граевой по ночам; останавливался против окон, закрытых ставнями, и, принимая трагическую позу, говорил: «И она спит, когда я страдаю!.. О небесное правосудие! Зачем молчат твои громы? Неужели сон преступных так покоен?» Но два дня спустя после этого Василий Андреич, совершенно непонятно как, уже очутился в гостиной Анны Кондратьевны и на вопросы Сашеньки, отчего он так долго не был у них, отвечал застенчиво: «Так-с… я был нездоров…»

 

 

 

{{right|Против подкопа -- поведу подкоп.}}

Гусаковский взял перо и в первый раз в жизни начал что-то сочинять…

 

 

 

{{right|Не понимай, божественная дева,}}

Гулянье продолжалось до поздней ночи. Сашенька была весела, резва, игрива и не покидала руки Мошкина. Мошкин блаженствовал, несколько раз начинал изъяснение и… не мог, голос его замирал… Так дошли они до дому. Поэт простился с тою, кого он называл уж ''своею'', и едва только сделал два шага, как к нему с грозным видом подошел Гусаковский. Какой произошел между ними разговор, читателю уже известно из первой главы.

 

 

 

{{right|Умрем, моя мечта!. Да и на что нам жизнь?}}

— Возьми это, — сказал Мошкин, подавая Петрову письма: — когда ''меня не будет'', ты доставишь их по адресу.

 

 

 

{{right|Я ждал грома; но его не было: душа Аркадия уже потухла. Колена его смиренно подогнулись. Он сложил свои руки и с умоляющим видом поднял их к Вериньке. "Ты решаешь смерть мою, Веринька! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . сердце твое принадлежит мне, я знаю".}}

Так вот какие чудеса случались в старину в небывалом городе.

 

 

 

 

Александр Яковлевич Кульчицкий (1815—1845) — беллетрист, журналист и переводчик. Выступал также под псевдонимом Говорилина. Кульчицкий был горячим поклонником Белинского и находился с ним в дружеских отношениях. Живя в Харькове, Кульчицкий редактировал «Харьковские губернские ведомости», занимался издательской деятельностью, писал стихи и прозаические произведения. Еще не зная лично Кульчицкого, но состоя с ним в переписке, Белинский в письме к нему от 3 сентября 1840 г. советовал ему: «Что бы Вам приняться за юмористические статьи — рисовать провинциальные нравы? Заранее смеюсь от одной мысли об этом, судя по Вашим письмам. Принимайтесь-ка с богом! Знаете — русские типы — помещик, помещица, семинарист, советник палаты, профессор, студент и пр. и пр.» (Белинский, Письма, т. II, СПБ., 1914, стр. 157). Белинский, таким образом, старался направить интересы Кульчицкого в сторону «физиологических очерков». Советы Белинского оказали свое влияние на Кульчицкого (одним из его опытов такого рода явился очерк «Омнибус», напечатанный в сборнике «Физиология Петербурга», вышедшем в 1845 г. под редакцией Некрасова). Как очеркист, Кульчицкий несравненно интереснее, чем беллетрист (очерк «Омнибус» был, при всех недостатках, положительно оценен Белинским, в то время как его же повесть «Воспоминания юности» вызвала безоговорочно отрицательную оценку критика).