|
<div class="indent">
Редактор одного специального издания в далекойдалёкой нефтепромышленной провинции обратился ко мне с предложением написать несколько фельетонов для его газеты. Предложение смутило меня, и я с смирением отписал, что в керосиновых вопросах слаб — до неумения хорошенько заправить лампу, висящую над моим письменным столом… Редактор отвечал мне в таком роде, что — «ну, как, мол, это опытный литератор не сможет выжать из себя нескольких капель керосинового вдохновения? Если не боги горшки обжигают, то тем менее боги сочиняют!» Человек слаб, любит, чтобы в него верили! Вера бодрит память и придаетпридаёт силы. (Этот афоризм — не из [[Козьма Прутков|Козьмы Пруткова]]!) Я постарался вспомнить все немногочисленные случаи, когда нефть и люди нефти встречались мне на пути моей пестройпёстрой, изменчивой жизни, и результатом воспоминаний являются предлагаемые читателю «Нефтяные неожиданности».
</div>
<div class="indent">
Самая удивительная из нефтяных неожиданностей, — по крайней мере для меня, — конечно, та, что я пишу о нефти. С полной искренностью предупреждаю читателя, что нет в России человека, слабее меня осведомленногоосведомлённого по нефтяным вопросам. Я имею понятия о нефтяном деле меньше, чем даже петербургские акционеры нефтяных товариществ и компаний, а это — очень мрачная отметка, потому что я знавал на берегах Невы не только простых акционеров, но даже сильных воротил керосиновых, которые сами искренно верили и других убеждали, что главный бассейн русской нефти помещается отнюдь не в Баку и Грозном, но в Петербурге же, на Морской улице, в низке ресторана Кюба. Я никогда не видал, как нефть превращается в керосин, но мне случалось наблюдать, — именно, в вышеназванном всероссийском бассейне, — как из нефти делают шампанское и, наоборот, как шампанское иногда перерабатывается в очень выгодную нефть. Я даже могу похвалиться, что лично субсидировал нефтяную промышленность, потому что однажды дал двадцать пять рублей взаймы экс-миллионеру, у которого фонтаны не то перестали бить вовсе, не то били уж чересчур усердно — так что его нефть, за перепроизводством, потеряла ценность на всех рынках земного шара, продавалась дешевле воды даже в Буэнос-Айресе и годилась только на то, чтобы топить в ней банкротов, начиная с фонтанохозяина. Мои двадцать пять рублей экс-миллионер тут же, на моих глазах превратил в завтрак с двумя бутылками шампанского, выставленными какому-то очень черномучёрному и малоумытому господину, чьечьё настоящее рекомендовалось драгоценнейшими перстнями на корявых пальцах, а прошлое изобличалось страшным шрамом под левым глазом и пробелами в желтыхжёлтых зубах, обязанными своим происхождением, по всей видимости, не щипцам дантиста. Признаюсь, по неопытности, я было посетовал на легкомысленную и, казалось бы, совершенно непроизводительную расточительность экс-миллионера, но дня через три имел удовольствие услыхать, что мой нарень понимал своесвоё дело тонко и знал, кого надо чествовать и угощать. По манию малоумытого господина с зубными пробелами, злополучные фонтаны не то забили снова, не то сократили своесвоё биение, — словом, сделали как раз то самое, что от них требовалось, дабы счастливый обладатель их мог сшить себе шубу на зиму и приобрести новые панталоны в клетку. Затем, я встретил его уже на собственных лошадях; затем видел издали в ложе Михайловского театра с прелестною женщиною, у которой, судя по бриллиантам в ушах и на пальцах (перчатки тогда уже переставали носить! А теперь носят?), не могло быть менее десяти друзей дома, каждый с доходом тысяч по пятидесяти, по сто в год; затем рысаки моего приятеля стали скакать и бегать на столичном ипподроме, а «Петербургская Газета» и «Петербургский Листок» начали поминать владельца их «о азар»<ref>{{lang-fr|}}</ref>, величая его «нашим известным финансистом»: звание, как известно каждому петербуржцу, настолько зыбкое, что иные скептические умы принимают его за ругательство. И, наконец, великодушный приятель мой даже возвратил мне мои двадцать пять рублей, что, говорят, — уже совсем большая и почти неслыханная нефтяная неожиданность. Вот — наилучший и поучительнейший пример легкостилёгкости, с какою даже незначительное количество шампанского может быть химически превращено и расширено в резервуар наидоходнейшей нефти. {{lang|la|Sapienti sat!}}<ref>{{lang-la|Sapienti sat!}} — мудрому довольно!</ref> «Слыши, Израиль»!
При всемвсём своемсвоём нефтяном невежестве, я время от времени приходил в случайные соприкосновения с миром нефти, всегда чрезвычайно странные и иногда даже как бы мистические. В славном городе Т., вероятно, живы ещеещё свидетели, которые, в веселыевесёлые часы свои, не без удовольствия вспоминают и передают друг другу святочные рассказы про мою сверхъестественную двухмесячную службу в контроле Закавказской железной дороги. Необыкновенность еееё создалась тем обстоятельством, что я ни за что не хотел служить и был затащен в контроль только что не на казацком аркане, а отказаться от службы, по некоторым отношениям, никак не мог: начальство же, которому меня навязали, тоже с удовольствием подарило бы меня знакомому чертучёрту, да тот был малый себе на уме и не брал, — и злополучное начальство должно было просить меня Христом Богом:
— Подождите! Не уходите! Послужите ещеещё хоть малую толику! Ну, хоть делайте вид, что служите! не компрометируйте нас пред его высокопревосходительством!
Продолжались эти препирательства недели две или три. В течение их и я, и начальство, — мы чувствовали друг к другу величайшую служебную ненависть и величайшую внеслужебную симпатию, — неоднократно плакали взаимно в жилеты друг друга, проклиная коварство судьбы, сочетавшей нас обоюдонеприятными узами. Положение напоминало те злосчастные семьи, где муж и жена одинаково жаждут свободы, но не могут получить развода. Наконец, начальство осенил гений изобретательности.
— Вам не надо бежать от нас, — рекло оно. — Мы найдемнайдём вам и в недрах нашей службы занятие, вполне согласное с вашими литературными наклонностями.
— А именно?
— И вот вам, для первого дебюта, тема: о необходимости для З-ой железной дороги перейти на мазутное топливо. А вот-с вам к сему и материалы. Через недельку будем ждать от вас проекта. До приятнейшего свидания!
Я ушелушёл домой с грудою документов. Рассмотрев их данные, я увидал, что задача моя легка. Надо было свести к одному знаменателю, с многих листов на один лист, донесения, наблюдения и вычисления, что мазут, как топливо, выгоднее: а) антрацита, б) кокса, в) торфа, г) дерева, д) кизяка, е) светильного газа, ж) стеариновых свечей, з) старых газет, и) соседского дома и, вообще, всего, что могло гореть в прошедшем, горит в настоящем и может гореть в будущем. С помощью готовых цифр и всетерпящей бумаги, доказать было не трудно, и я доказал — даже не в неделю, а так, с одного присеста, часа в полтора. Теперь мне оставалась ещеещё одна обязанность, если не служебная, то субъективной добросовестности: узнать из возможно достоверных источников, что это за штука — мазут, коим я авторитетно рекомендую отапливать З-ую железную дорогу, предпочтительно пред каменным углемуглём, дровами и старыми газетами.
Спрошенный мною, в качестве сведущего человека, квартирный товарищ мой широко открыл на меня глаза:
Но товарищ возразил мне презрительно:
— Это, любезный, смирновская водка отличается на разные номера и марки, а мазут, какой где ни возьми, всевсё — мазут!
ПотрясенныйПотрясённый трагическим сообщением, я почелпочёл своим священным долгом приписать к проекту о мазутном топливе приблизительно такое {{lang|la|praeterea censeo}}<ref>{{lang-la|}}</ref>:
— Ко всем вышеизложенным доводам в пользу мазутного топлива для служб и тяги З-ой железной дороги не лишним будет добавить и то, — хотя не входящее в сферу железнодорожной компетенции, но зато гуманное и согласное с культурными запросами молодого и могущественно растущего государства нашего, — соображение, что через сказанное мазутное отопление в нефтяных местностях сократится опасное количество мазута, служащего ныне сладострастным персиянам для уголовных и в высшей степени предосудительных целей, как-то: для утопления девиц, имевших неосторожность доверить сим азиатцам своесвоё юное, неопытное сердце…
Читая мой доклад, кроткое начальство охало и морщилось, точно играло самую трагическую роль в репертуаре местного артистического общества, которого оно было душою и воротилою. Прочитав же до конца, оно посмотрело на меня во все глаза и дико:
— Вам… в самом деле… уж так противно… у нас служить? — выговорило начальство с усилием, из чего я мог заключить, что проект мой его в восторг не привелпривёл, и случалось ему ранее читывать и лучшие проекты.
— Да, ведь, вы знаете…
— Ну, вот, — будто в мазуте девок топят?
Я рассказал. Начальство пощелкалопощёлкало языком.
— Це-це-це-це-це… Не знал! Вот, бестии! А?
— [[Александр Сергеевич Пушкин|Пушкина]].
— А! Пушкина!.. Вот, в этом вы толк знаете!.. Да! Любопытный фактец! Вы бы о немнём рассказец в газету… в [[Ги де Мопассан|мопассаповском]] роде… А?
— У меня уже у самого явилась идея… Непременно!
— Да-да-да!.. Сюжет чудесный!.. Вы, когда напечатаете, непременно пришлите мне номерок почитать. Я люблю этакое… с трагическим движением!
— Драматический этюд тоже хорошо бы! — с аппетитом вообразил и устремился я. — Знаете, я нарочно съезжу в Баку, чтобы точнее воспроизвести обстановку и набраться настроения! Он и она, знаете… свидание в ЧерномЧёрном Городке, у мазутной ямы… Ревнивый персюк подглядел — и, в конце действия… кувырк!
— Оригинально! — с удовольствием воскликнуло начальство. — Такого конца ещеещё ни в одной пьесе не было! Вот, вы напишите, а мы поставим!
— Напишу!
— А мы поставим!
Мы смотрели друг на друга восхищеннымивосхищёнными глазами. Но, вдруг, стали бить часы, начальство спохватилось, что разговариваем мы не совсем по службе, и милостиво отпустило меня.
— А что мой проект? — осмелился я закинуть словечко на прощанье. — Дадите вы ему движение или…
Начальство посмотрело на меня, высоко подняв брови:
— Какой проект?.. Ах, да, проект!.. Вы называете «это» проектом?.. Ваш проект!.. Вы не беспокойтесь: я вашему проекту огласки не дам, о немнём никто не узнает!.. Останется между нами двоими!.. Впрочем, вот, — чтобы вас не грызли сомнения…
И начальство бросило рукопись в камин. Только огненные языки забегали и дымок завился! Я смотрел на {{lang|pt|auto da fé}}<ref>{{lang-pt|auto da fé}} — аутодафе</ref> с чувством искреннего облегчения, а милейшее начальство, столь через меня многострадальное, с большим удовольствием вспоминаю и сейчас. Это каминное приключение было, кажется, первым случаем, что мазут, хотя косвенно, сыграл некоторую роль в русском железнодорожном отоплении, в котором он или господствует, или мечтает господствовать теперь.
<div class="indent">
Однажды в большом южном городе, в очень скверный декабрьский вечер, пришелпришёл я в гости к своим друзьям — местным журналистам. Их было трое, и жили они в номере, платя, а, вернее сказать, — ох! не платя! — за него одиннадцать рублей в месяц. Когда я отворил дверь, она зазияла в освещенныйосвещённый коридор черноючёрною-черноючёрною дырою…
— Кой чертчёрт? Темно! — воскликнул я. — Куда они могли уйти в такую адскую погоду?!.
Но тут мрак задышал элегическими вздохами, и я услышал:
— Мы дома, Сандро! — сказал «грузо» из Карталинии Просвисталшвили. — Дома и… лежим!
— Садись, — продолжал Нигрошадзе, — но, если можешь, — не на мои ноги. Не все любят, чтобы у них на коленях лежало восемь пудов мяса. По замечанию некоторых ученыхучёных, под давлением тяжелыхтяжёлых грузов колена выгибаются в обратную сторону, что неудобно и не красиво. А я — поэт и эстет.
Я сел с осторожностью, но почувствовал под собою что-то теплоетёплое и мягкое. Прозвучал печальный голос Просвисталшвили:
— Хотя я уже несколько дней не обедал, но теперь знаю, что у меня ещеещё есть живот.
— Что ты хочешь сказать?
— Только то, что ты на немнём сидишь.
— Господа! — возмутился я, — так нельзя! Надо лампу зажечь… Почему вы лежите без света?
— {{lang|la|Sic!}}<ref>{{lang-la|Sic!}} — Да!</ref>
Это было единственное латинское слово, которое Просвисталшвили знал, но за то знал твердотвёрдо, и в статьях своих любил ставить его в скобках и с восклицательным знаком, что, впрочем, редактор неукоснительно вычеркивалвычёркивал.
После нового безмолвия, полного тяжелымитяжёлыми вздохами, важно раздался меланхолический голос мингрельца Безштании:
— Сверх всего прочего, свет лампы может развлечь нас в наших политико-экономических размышлениях.
— О чемчём это?
— Мы обдумываем, как удешевить предмет первой необходимости, в просторечии называемый керосином или фотогеном.
— По крайней мере, копеек до пятнадцати! — закончил Нигрошадзе.
— Гм… — задумался я. — Если бы на пятнадцать миллионов рублей, это, говорят, можно… плевоеплёвое дело… Я сам, всего вчера лишь, писал передовую статью о поощрительном кредите… Но на пятнадцать копеек… да! мудрено!
— Самое простое средство, — сказал Безштания, — постучать в соседний номер к армянину Тер-Капиталианцу и произвести у него внутренний керосиновый заемзаём до ближайшего гонорарного дня.
Просвисталшвили уныло возразил:
— В таком случае, — вкрадчиво проектировал Просвисталшвили, — спросим мнения Сандро: не окажет ли посильной помощи дружественным народам окраины богатый центр, могучая мать — Россия?
Могучая мать — Россия, в моеммоём лице, пошарила в своих карманах, свистнула и заявила:
— У России глаза болят! Предпочитаю сумерки. Лампа излишня! Да будет мрак!
Никто не оживился.
— Ты, Нигрошадзе, уже в третий раз сегодня кричишь эврику, — скептически заметил брюзга и циник Безштания, — и всевсё ничего… Ждать от тебя идей — всевсё равно, что детей от имеретинского катера<ref>Катер — мул, бесплодная помесь осла с кобылицею, а если верить совершенно фантастическим имеретинским поверьям, то катера родятся и от буйволиц. и даже верблюдиц. Любопытно, что эту небылицу повторяют и многие интеллигентные туземцы, а талантливый грузинский журналист покойный [[И. Л. Бахтадзе (Амфитеатров)/ДО|Илико Хонели (И. Л. Бахтадзе)]] защищал действительность факта даже печатно в своемсвоём блистательном юмористическом очерке о нраве и привычках имеретинского катера — животного, полезнейшего из ездовых и вьючных чуть не на целом свете, но несноснейшего по упрямству, злости и какой-то сатирической хитрости своего всегда враждебно и ехидно настроенного ума. О курьезныхкурьёзных выходках катеров можно написать целую книгу.</ref>.
— Друг мой! — с кротостью отвечал Нигрошадзе, — не говори дурно о катерах: противно слушать, когда отцы порочат своесвоё потомство!.. А что до эврики, то, на этот раз, действительно, эврика! самая настоящая эврика!
Ему сказали:
— Ну, если настоящая эврика, то ступай в лавочку или посылай коридорного.
— «Рагинда кацо?» Отстаньте, прозаические люди! «Подите прочь! Какое дело поэту мирному до вас»<ref>[[Александр Сергеевич Пушкин|А. С. Пушкин]] «[[Поэт и толпа (Пушкин)|Поэт и толпа]]»</ref>? До того ли теперь? Я в эмпиреях! Я нашелнашёл способ! Я нашелнашёл верный способ…
— Раздобыться керосином?
Нигрошадзе сразу остыл.
— Нет, этого я не нашелнашёл, — сказал он. — Но я нашелнашёл способ, как, при помощи керосина, завоевать для России Индийский океан!
Послышались три зевка и три голоса сразу возразили:
— НашелНашёл, чем удивить!..
— Я сам, — сказал Безштания, — только что вычислил: сколько миллионов рублей было бы у меня, если бы мне принадлежало ЧерноеЧёрное море и, вместо воды, в немнём текла бы чистая нефть?
— Я скромнее тебя, — возразил Просвисталшвили, — зачем гадать о несбыточном? Я думал только о Каспийском море.
Нигрошадзе обиделся и отвечал:
— Все вы — нищие зубоскалы, фантазерыфантазёры и врали! Вы недостойны того, чтобы с вами говорил и открывал вам свои идеи человек практический!
Тут добродушный сосед наш, Тер-Капиталианц, — осведомленныйосведомлённый от коридорного, что мы, сидя в номере, предвкушаем тьму кромешную, по причинам, не весьма от нас зависящим, — явился на пороге с лампою в руках, подобно чернобородому и длинноносому ангелу, и принялся уговаривать нас — перейти к нему в номер, потому что у него имеется великолепный греческий хлеб, брынза, несколько бутылок кахетинского, а к десяти часам обещали придти в гости две «двоюродные сестры», с которыми он познакомился вчера за полночь на Г-с-ом проспекте. Мы чрезвычайно быстро приняли предложение доброго малого, и только Нигрошадзе счелсчёл нужным поставить предварительно некоторый политический ультиматум.
— Я пойду к тебе, Тер-Капиталианц, — вздыхая, говорил он, — я буду есть твой хлеб и пить твоетвоё вино, так как своего вина и хлеба у меня нету; но ты должен присягнуть мне, что не отнимешь у меня горы св. Давида и реки Куры.
На что Тер-Капиталианц хлопал его по плечу, скалил великолепные зубы и любезно заявлял:
— Ва! что ты гаварышь! Совсем пустое гаварышь! Палытыка-малытыка гаварышь! Дэлай милость: бери себе Святой Давид, — сколько унесешьунесёшь, весь твой будет! Дэлай милость: бери себе водам Курам, — сколько пил, вся твоя будет!
То было милое, славное, старое, но совсем недавнее время, когда все мы: русские, грузины, татары, армяне, поляки, евреи, немцы, — овы, ские, дзе, швили, ели, оглы, ия, ианцы, овичи, енки, штейны, берги, — отлично уживались между собою в Закавказье, не имея ни малейшей подробности в международных конкурсах на национальную резвость и злобность. ВеселыйВесёлый князь А. М. Дондуков-Корсаков пробовал кахетинское одинаково из грузинских и армянских виноградников и, хорошо попробовав, обещал примирить навсегда и осчастливить все кавказские национальности, учредив порт… на вершине Сурамского перевала! В Баку затевали строить водопровод, и ласковый «Дундук» сулил приехать на открытие и даже, ради рекламы бакинской воды, выпить, уж так и быть, один стакан оной! ВсеВсё было очень «гемютлих»<ref>{{lang-de|}}</ref> и патриархально! По Военно-Грузинской дороге можно было путешествовать в одиночку пешком, не опасаясь разбойников. Армяне, без всяких понуждений, очень охотно говорили и учились по-русски и не лезли с кинжалами на русских чиновников. Кяримка грабил в Делижане, но ещеещё со строгим рыцарством, как и подобало будущему генерал-адъютанту персидского шаха. Разными Наби и Мурсакуловыми ещеещё и не пахло! Чествовали грузина Кипиани, чествовали армянина Арцруни, острил грузин Акакий Церетели, острил русский Опочинин, острил армянин Геничка Карганов… и никаких «революциев» из сего не выходило и не предвиделось. То старое Закавказье так резко отличалось от кромешного ада раздоров национальных, утвердившегося, в Закавказье нынешнем, что оно не имело даже ни одного органа печати, охочего обличать в сепаратизме патриарха Ноя, зачем тот осмелился пристать к армянской горе Арарату, когда было рукою подать до грузинского св. Давида, а то и до русских ВоробьевыхВоробьёвых гор. Покойный Величко мирно обитал в Петербурге, печатал стихи в «Неделе», спорил с Виктором Крыловым о «Первой мухе», дружил с Владимиром СоловьевымСоловьёвым и, вероятно, даже не мечтал ещеещё о перспективах «Кавказа», безлично прозябавшего в руках чиновника Тебенькова, а тем менее, — потом, — о свирепых эффектах русского собрания…
</div>
<div class="indent">
Прошло лет пятнадцать. В одном петербургском обществе, деловом и сановном, говорили о необходимости русским товарам, — наипаче же, конечно, как всегда, ситцам московских мануфактур! — найти новые, дальние рынки. Говорили о Персидском заливе, о султане Кувейта, — о том, как г. Сигма куда-то ездил на мониторе; о том, что только бы нам найти выход в Индийский океан, да получить угольную станцию, а то сейчас же всей Чемберленовской спеси капут, — и мы защитим и выручим буров, увеземувезём, при помощи «графа» Леонтьева, все слоновые клыки из единоверной Абиссинии, в которой нас терпеть не могут, и чрез то приобретемприобретём средства, достаточные, чтобы обанкротить не только рулетку в Монте-Карло, но даже английский банк. Тогда, — будет слишком года два назад! — держался в петербургских сферах общий тон такой мажорный, и даже в газетах писали:
— Англия, самозваная царица морей, должна быть низведена к тому же положению, в котором прозябает ныне еееё предшественница, отставная царица морей, Венеция.
Чемберлена рисовал в пакостнейших видах г. {{lang|fr|A. Coré}}, карикатурист «Нового Времени», — вроде антихриста в монокле. А Крюгера с сострадательною фамильярностью величали «дядею Павлом» и строго укоряли соседние державы, что они бурам только рукоплещут, а на счетсчёт вмешательства отделываются жестом — «хабен зи гевидел?»<ref>Хабен зи гевидел? — искажение немецкой фразы: {{lang-de|Haben Sie gesehen?}} (Вы видели это?). Слово «гевидел» образовано из немецкой приставки «ge» и русского слова «видел». В русской литературе встречается, напр., в повести [[Николай Семёнович Лесков|Лескова]] «[[Полунощники (Лесков)|Полунощники]]». До первой мировой войны у чешских пастухов была в ходу присказка: «{{lang|de|Hast du gevidel jak ty ovecky uber die kopecky gelaufen sind}}».</ref> Укорив же, восклицали с самодовольствием:
— Сказано, что гнилой Запад!.. А ты, дядя Павел уповай!
Именно, в таком духе и поддерживалась беседа делового и сановного кружка, начавшись от дальних рынков для миткаля и дойдя до Крюгера и Кувейта:
— Слушая разговоры о Персидском заливе, — обратился ко мне сосед мой, бывший кормчий довольно важного кормила, заметная персона двух прошлых царствований, — я с удивлением припоминаю проект, когда-то представленный в моемоё ведомство каким-то… м-м-м-м… грузином или осетином… как их всех там?… м-м-м-м… одним словом, из кон-вой-ных на-род-нос-тей…
Генерал был стар, памятью слаб, речью спотыклив. Однако, ему удалось довольно складно рассказать мне суть проекта. Автор предлагал не больше, не меньше, как гигантский нефтепровод через всю Персию от Каспия к Персидскому заливу.
— Уверял, что — дайте ему нефтепровод, и он рус-си-фи-ци-ру-ет Индийский океан, подчинит Персию русскому про-тек-то-ра-ту и, может быть, если правительство найдетнайдёт нужным, даже завоюет Ин-до-стан… Очень смелый мо-ре-пла-ва-тель!… Потому что прилив нефти создаст в Персидском заливе русский коммерческий флот и колонии, а для охраны их мы должны будем держать в индийских водах пос-то-ян-ну-ю военную эс-кад-ру… Оно, конечно, стоит больших денег, но всемирное расширение рынка и влияния за всевсё вознаградит своими вы-го-да-ми… понимаете?… А на суше — дикие курды и народы Ме-со-по-та-ми-и… или… м-м-м-м… других библейских мест… не замедлят продырявить трубу нефтепровода, что будет, хотя убыточно, но опять-таки к нашему благополучию, потому что дыра в нефтепроводе даст нам предлог потребовать от персидского шаха удовлетворения, то есть, вполне безобидно послать на линию нефтепровода несколько тысяч казаков для совершенно мирной и нейтральной цели — охранять неприкосновенность русского со-о-ру-же-ния… Очень, очень. курьезнокурьёзно и находчиво всевсё расписал!… и представьте: теперь всевсё это… м-м-м-м… опять в воздухе!… Вы слышите, монитор, Сигма, Кувейт… Да-а!.. Грузин предсказал!.. Тогда, положим, знаете, вообще, такое время было: поколение а-ван-тю-рис-тов и кон-квис-та-до-ров… Машков, Ашинов, Леонтьев… Но о Персидском заливе для русской нефти — грузин предсказал!
— А как судьба постигла пророческий проект?
— Нигрошадзе?!
Я живо вспомнил декабрьский вечер, темныйтёмный номер, вздохи трехтрёх голосов, эврику, лампу Тер-Капитальянца. Так, наш упрямый и милейший имеретинский катер выдержал таки национальный характер и потащил в люди свою голодную эврику и Индийский океан!
Генерал мямлил:
Мораль этой нефтяной неожиданности:
Нефтяники! Не презирайте фантазеровфантазёров! Пустой желудок часто обостряет второе зрение! ЛежаЛёжа во мраке своей комнаты, не освещеннойосвещённой лампою за неимением керосина, голодный фантазерфантазёр иногда прозирает мысленным оком в мрак будущих веков и художественною интуицией находит блестящие керосиновые идеи, которые впоследствии статистик будет оправдывать цифрами, журналист — статьями, промышленник — капиталами, а политик — посылкою мониторов. Настоящее безумие поэта часто таит в себе зерно будущей торговой и политической реальности!
</div>
|
