Несмертельный Голован (Лесков): различия между версиями

 

Голован любил возвышенные мысли и знал ''Поппе'', но не так, как обыкновенно знают писателя люди, ''прочитавшие'' его произведение.

И я помню, как он, бывало, слушает, стоя у притолки, рассказ о каком-нибудь новом грустном происшествии и, вдруг воздохнув, отвечает:

 

 

Эта личность и история ее появления есть довольно характерный эпизод из истории тогдашних нравов и не лишенная колорита бытовая картинка.

Мы должны побывать при открытии мощей нового угодника, что составляло для самых разнообразных представителей тогдашнего общества событие величайшего значения.

Для простого же народа это была эпопея, или, как говорил один тогдашний вития, — «свершался священный пир веры».

Движение было такое многолюдное, что в городах Ливнах и в Ельце, через которые лежал путь, не было мест ни на постоялых дворах, ни в гостиницах.

Случалось, что важные и именитые люди ночевали в своих каретах.

По нынешнему времени, конечно, и пятиалтынный — цена совершенно невероятная, однако это так было, и открытие мощей нового угодника в подъеме ценности на жизненные припасы имело для прилегающих мест такое же значение, какое в недавние годы имел для Петербурга пожар мстинского моста.

 

Купцы С. считались, по своему значению, первыми ссыпщиками, и важность их простиралась до того, что дому их вместо фамилии была дана возвышающая кличка.

Дом был, разумеется, строго благочестивый, где утром молились, целый день теснили и обирали людей, а потом вечером опять молились.

Вера в преимущество первой силы очень велика, и она имеет своим основанием сказание о силоамской купели, где тоже исцелевали первые, кто успевал войти по возмущении воды.

 

Но улучить «первый случай» у угодника оказалось невозможным.

 

Купец и жена его были в отчаянии, — равнодушнее всех была дочка, которая не знала, чего она лишалася.

Надежд никаких не было помочь горю, — столько было знати, с такими фамилиями, а они простые купцы, которые хотя в своем месте что-нибудь и значили, но здесь, в таком скоплении христианского величия, совсем потерялися.

А тогда уже какая радость: и полиция освирепеет, и духовенство заморится — вдоволь помолиться не даст, а совать станет.

И вообще тогда все не то, когда уже приложится столько тысяч уст всякого народа.

 

«Пустошных людей» тогда тоже собралось здесь много.

Все сошедшиеся сюда пустошиые люди искали себе своих промыслов.

Отважнейшие из них действовали строем, располагаясь кучами в толпах, где удобно было при содействии казака произвести натиск и смятение и во время суматохи обыскать чужие карманы, сорвать часы, поясные пряжки и повыдергать серьги из ушей; а люди более степенные ходили в одиночку по дворам, жаловались на убожество, «сказывали сны и чудеса», предлагали привороты, отвороты и «старым людям секретные помочи из китового семени, вороньего сала, слоновьей спермы» и других снадобий, от коих «сила постоянная движет».

 

Что оставалось делать благочестивым поклонникам?

Патриарх решился рискнуть и сказал:

 

— Ладь компанию.

 

Оттуда немедленно же должен был начинаться поход, которого, по уверениям антрепренера, не могли остановить никакие принцы, ни короли.

 

Сходил он осторожно, держась за кустики, а жене и дочери приказал в случае чего-нибудь кричать изо всей мочи.

 

Все они должны были здесь заплатить пустошному уговорную плату за проводы их к угоднику, а тогда он им откроет свой план и сейчас их поведет.

Надо только купить для слабого болезный одрец да покровеи и, подняв его, нести всем шестерым, подвязазши под одр полотенчики.

 

Женщины, завидев этакую ужасную немощь, стали креститься, а проводник их обратился к больному и говорит:

 

 

Желтый человек стал поворачиваться к незнакомым людям и благодарственно на них смотрит, а перстом себе на язык показывает.

 

Те догадались, что он немой.

 

Одрик стоял тут же.

 

До самых дверей стала живая улица, и дальше все сделалось, как обещал проводник.

Он встал, он сам вышел на своих ногах «славяще и благодаряще».

 

Все это было приятно.

Дознание бросили, «да не молва будет в людях».

Кисть повесили новую, а купцы после такой неприятности скорее собрались домой.

 

И потому, когда пришел час к отъезду купцов восвояси, Фотей очутился на передке рядом с кучером, и скинуть его было невозможно до лежавшего на их пути села Крутого.

 

Встречая Голована где бы то ни было, Фотей заступал ему дорогу и кричал: «Долг подавай».

Если же у него не случалось с собою гривны, а было менее, то Фотей, которого за пестроту его лохмотьев прозвали Горностаем, швырял Головану недостаточную дачу назад, плевал на него и даже бил его, швырял камнями, грязью или снегом.