Федр (Платон; Карпов): различия между версиями
[досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
м →top: оформление |
м →top: оформление |
||
Строка 18:
''Сокр.'' Акумен говорит хорошо, друг мой. Так Лизиас уже в городе?
<!-- 17
''Федр.'' Да, у Эпикрата<ref>Эпикрат был ритор и у современников вошел в пословицу необыкновенно большою бородою, за которую остроумные Греки называли его щитоносцем (σακεςφόρος). Ἄναξ ὑπἤνης, Επίκρατες σακεςφόρε. Grοen. ν. Prinster. Prosopogr. Plat. p. 114. Aristoph, Eccles. 71.</ref>, в том доме Морихиаса<ref>Морихиасд известен был в Афинах, как человек, любивший хорошо поесть и попить. Воздержание казалось ему добродетелью непонятною. Лучшими и обыкновенными его собеседниками были поэты, ораторы и софисты, которые однако ж за его хлебосольство платили ему насмешками среди народной толпы. Hermiasр. 68. К этим-то литературным заседаниям вокруг стола, покрытого отборники блюдами и чашами вина, применено выражение: «впрочем явно, что Лизиас угощал вас (εἰστία) речами.</ref>, что подле олимпийского храма.
Строка 31:
''Сокр.'' Лишь бы говорил.
''Федр.'' Изволь, Сократ. Да к тебе-таки и идет послушать<ref>Да к тебе-таки и идет послушать: говорится потому, что Сократ, сознавая свое невежество во всем прочем, почитал себя знатоком только искусства любить. «Я ничего не знаю, кроме любовных дел (τά ἐρωτικά),» говаривал он (Plat. Conviv. 177 D. 212 В). Сократово искусство любить было тожественно с Философией и состояло в отклонении души от всего постыдного, нечестивого, нечистого я низкого, и в обращении ее к прекрасному, доброму и праведному. Это учение его раскрыто во многих местах Платоновых разговоров. Впрочем си. Hevsd. Initia philosophiae platonicae. P. 1. p. 96 sqq.</ref>; потому что предмет вашей беседы, не знаю как-то, случился любовный. Лизиас, видишь, написал, каким образом одного красавца сманивал человек, в него не влюбленный. Но хитрость-то именно в следующем: он <!-- 18
''Сокр.'' О благороднейший человек! если бы он еще написал, что лучше быть благосклонным к бедному, чем к богатому, лучше к старику, чем к молодому, и так о всем, что выгодно для йена и для многих из нас! Подобные речи как были бы любезны и полезны народу<ref>Полезны народу. — Легкий намек на заботливость ораторов льстить толпе я угождать ее страстям, вопреки истине и справедливости.</ref>! Теперь у меня такая охота слушать, что если бы ты свою прогулку сделал даже к Мегаре и, дошедши до ее стены, по совету Иродика<ref>Эрмиас (р. 71) говорит, что Иродик, искусный врач, устроил за стеною города (Афин), в надлежащем от него расстоянии, гимназию, в предписывал своим адептам прогуливаться взад и вперед между гимназией и городскою стеною. Стало быть, смысл Платоновых слов — следующий: хотя бы ты то же делал между Мегарою и Афинами, что Иродик предписывает делать между своею гимназией и городскою стеною, — я и тогда не отстал бы от тебя.</ref>, предпринял обратный путь, то и тогда я не отстал бы от тебя.
Строка 37:
''Федр.'' Что ты это говоришь, почтеннейший Сократ? Могу ли я, человек простой, по надлежащему припомнить все, что Лизиас, превосходнейший из нынешних писателей, сочинял долго и на досуге? Куда уж мне! хотя, конечно, я более хотел бы этого, чем большего богатства.
''Сокр.'' О Федр! если я не знаю Федра, то забыл и себя: но нет; — ни то, ни другое. Мне очень хорошо известно, что, слушая речь Лизиаса, он слушал ее не один раз, но приказывал повторять себе многократно, и Лизиас охотно повиновался. Ему и этого было мало: наконец он взял свиток, пересмотрел все, что особенно хотел, просидел над этою работою с саного утра и потом, клянусь собакою, изучив на память все сочинение, если только оно не слишком длинно, и утомившись, как мне кажется, пошел прогуляться. Пошел он за городскую стену, чтобы предаться размышлению, но встретился <!-- 19
''Федр.'' Для меня и в самом деде гораздо лучше пересказать тебе, как могу; и ты, кажется, не оставишь меня, пока я как-нибудь не кончу своего рассказа.
Строка 49:
''Федр.'' Перестань<ref>Перестань, πᾶυε. Переводчики недоумевают, к чему здесь повелительное πᾶυε, и мысленно прибавляют либо τοῦ λόγου, либо что другое. Но я думаю, что этим словом предполагается движение Сократа — взять свиток из рук Федра.</ref>, Сократ. Ты лишаешь меня надежды испробовать над тобою свои силы. Но где же нам расположиться для чтения?
<!-- 20
''Сокр.'' Повернем сюда и пойдем по берегу Илисса<ref>Илисс — небольшая река, выходящая двумя ручьями из двух частей города Афин. Во время больших жаров он почти совсем пересыхал. Slrab. IX, 1.</ref>, а потом сядем себе в тиши, где понравится.
Строка 74:
''Федр.'' Что-то не заметил. Но скажи, ради Зевса, Сократ, думаешь ли ты, что это предание справедливо?
<!-- 21
''Сокр.'' Не было бы странно, если бы я, подобно людям мудрым<ref>Разумеются некоторые философы, занимавшиеся объяснением и исправлением мифологических сказаний. Таковы были Гераклит, Анаксагор и многие софисты. Языческим басням они старались придавать смысл нравственный и видели в них одни аллегории. Wolf. Prolegg. ad Homer, p. CCXII.</ref> и не верил ему. Умствуя, как они, я сказал бы, что Борей был ветер, который, когда Орифия резвилась с Фармакеею<ref>Фармакея — одна из наяд, нимф& ручья, который назывался Фармакеею. Tim. Glose., p. 268.,</ref> на ближних скалах, низверг ее оттуда. Это-то и подало повод говорить, что покойница увлечена Бореем, — иначе, с Марсова холма<ref>Ἤ ἐξ Ἀρβίου πάγου, т. e. с того самого места, на котором впоследствии находилось знаменитое афинское судилище, Ареопаг.</ref>; ведь рассказывают и так, что он похитил ее не отсюда, а оттуда. Я думаю, Федр, что для подобных детских сказок (χαρίεντα) нужен человек очень сильный, трудолюбивый и не слишком избалованный счастьем, — по той единственно причине, что, кроме сего, ему надобно еще трудиться над исправлением вида иппокентавров, потом химер, за которыми нахлынет целая стая горгон, пегасов и других необыкновенных природ, ужасающих своим множеством и своею уродливостью. Если бы неверующий, пользуясь какою-то дивою мудростью<ref>Ἀγροίκῷ τινι σοφίᾳ χοώμενος — τ. е. мудростью, занимающеюся рассматриванием диких и низких предметов. Отсюда ἀγροικός почитается синонимическим слову ἀνελευθερος — необразованный, грубый. Ruhnk. ad Tim. p. 13. Под дикими и низкими предметами Платон, очевидно, разумеет религиозные предрассудки низшего сословия.</ref>, захотел басне о каждом из этих чудовищ придать некоторое правдоподобие; то ему понадобилось бы много досуга: а у меня для этого вовсе нет его, — причина та, друг мой, что я еще не могу, по смыслу дельфийской надписи<ref>Указывается на знаменитую надпись на воротах дельфийского Аполлонова храма: γνῶσθι σεαυτόν. О происхождении ее см. Protag. 343 А. В. Сн. Cicer, de Legg. 1, 22 et alib.</ref>, познать самого себя; а ведь смешным представляется, не зная этого, <!-- 22
''Федр.'' Да, это самое.
''Сокр.'' Клянусь Ирою, прекрасное убежище! Этот явор очень развесист и высок; рост и тень этого агнца<ref>Агнец непорочный, или просто агнец (vitex), есть душистое растение из рода кустарников. В древности девицы устилали им свои постели, для сохранения чистоты и непорочности. Euslath. in Odyss. k. p. 367. 369. Следующие слова: и какая сила цвета, καὶ ὡς ἀκμὴν ἔχει τῆς ἄνθης, надобно разуметь в значении именно силы, а не количества. Что же касается до ὡς, то Аст и Штальбом вовсе не справедливо принимают его в этом месте за ὅτι οὔτως. Ἀκμὴ имеет здесь смысл прилагательного, или причастия, т. е. показывает высокую степень напряжения цветности, как бы сказано было: ὡς ἀκμαῖα, или ἀκμάζουσα ἐστὶ ἡ ἄνθη. Поэтому ὡς, как обыкновенно пред прилагательным и наречием, соответствует латинскому quam и служит к усилению значения того имени, или наречия, пред которым поставляется, так что выражению сообщает почти тон восклицания. Подобное место см. Protag. р. 323 D: ὡς χάριν σοὶ ἔχω. Следующее за этим ὡς ἄν, кажется, не представляет никакого затруднения: ὡς пред глаголом значит чтобы; но так как после него надлежало бы стоять наклонению неокончательному, а смысл речи требует желательного, то к ὡς прибавлено ἄν.</ref> {{перенос|пре|восходны}} <!-- 23
''Федр.'' А ты-то, чудак, представляешься чрезвычайно странным. Ты просто говоришь так, что походишь не на туземца, а на какого-нибудь иностранца, которому нужен проводник<ref>Которому нужен проводник: эта мысль заключается в слове ξεναγουμένῳ, которое означает иностранца, при обозрении чужой страны, имеющего нужду в проводнике. Ruhnk. ad Tim. p. 180. sq.</ref>. Как-таки из города не отправляться в окрестности и даже, кажется, вовсе не выходить за его стену!
Строка 85:
''Сокр.'' Извини, почтеннейший; я ведь любознателен: но поля и дерева не хотят ничему научить меня; а люди — в городе. Вот ты-то, кажется, нашел средство вывести меня за город; потому что ты, подобно тому, как ведут за собою голодную скотину, показывая ей зеленую ветвь, или какой-нибудь плод, показываешь мне речи в свитках и, по-видимому, намерен водить меня по всей Аттике, даже куда тебе угодно. Впрочем, пришедши теперь сюда, я думаю лечь; а ты, избрав положение, удобнейшее для чтения, начинай читать.
<ref>1) Ἀπὸ τῶν κορώντε καὶ ἀγαλμάτοιν. Ἀπό, по причине, См. Matth, gramm. gr., p. 1180. Κόραι — восковые, деревянные, или каменные фигуры девических лиц, вероятно, были нечто в роде каменных баб, служивших могильными памятниками в южной России и Сибири. См. Записки одесск. общ., т. I, стр. 174. Ruhnk, ad Tim., p. 165 sqq. Ἀγάλματα — изображения в честь нимфам и Ахелою, ib. р. 6. sq.</ref>
<!-- 24
''Федр.'' Так слушай.
«О моих делах ты знаешь<ref>Так начинается речь, которую Платон выдает за сочинение Лизиаса. Но действительно ли она сочинена Лизиасом, или должна быть почитаема пародией, написанною самим Платоном? Так как, кроме тридцати-четырех политических речей этого афинского оратора, до нас не дошло никаких других его сочинений; то предложенный вопрос может быть приблизительно разрешен только на основании древних свидетельств. Свида говорит, что Лизиас написал семь писем: одно деловое (πραγματικήν), а прочие любовные (ἐρωτικάς), и пять из них к мальчикам. Имея в виду это свидетельство и вместе обращая внимание на начало и окончание изложенной у Платона речи, мы не без правдоподобия можем почитать ее одним из любовных писем Лизиаса. Эта догадка подтверждается и особенностями языка в приписываемом Лизиасу сочинении. В нем от начала до конца — все софистическое. Оратор говорит решительно, но без основания; выражается красиво, но без связи; щеголяет Фразою, а мысль, темна и неопределенна; часто употребляет частицы ἔτι δὲ и καὶτι в начале периодов, между тем как в них нередко повторяются прежние мысли. Притом у него почти непрерывный ὁμοιοτέλευσις, или подбор слов, ровное и однообразно падающих на конце фраз, чего у Платона нигде не находим. Впрочем, мы не будем настаивать на своем мнении, если скажут, что Платон, как отличный мимик, мог подделаться под тон и язык Лизиаса.</ref> и, как я думаю, слышал, что они будут полезны нам, если это состоится. Надеюсь, что ты не отвергнешь моей просьбы — именно потому, что я не влюблен в тебя. Влюбленные, когда страсть умолкает, раскаиваются в добрых своих делах; а у невлюбленных нет времени, в которое надлежало бы им раздумывать; — оттого что они всего лучше заботятся о домашнем, делают добро не по необходимости, а произвольно<ref>Не по необходимости, ''а'' произвольно. Под необходимостью, ἀνάγκη, оратор разумеет слепое стремление любви делать добро любимому человеку. De Rep. V, р. 468 D.</ref>, сколько позволяют им силы. Притом влюбленные наблюдают, что худого вышло у них чрез любовь и что сделали они хорошего, и присоединяя к этому понесенные хлопоты, думают, что их любимцам давно уже воздана должная благодарность. Напротив, невлюбленные, по этому самому, не могут ни поставлять предлогом нерадение о домашних, ни считать понесенные хлопоты, ни искать в этом причин размолвки с <!-- 25
«Если же ты боишься установившегося закона<ref>Ты боишься установившегося закона, τὸν νόμον τὸν καθεστηκότα δέδοιχαῳ. Под выражением, νόμος καθεστηκὸς, разумеется не политический закон, а принятые обычаи, или так называемый у древних νόμος άγραφος. ''L''egg. VIII, p. 845. Gorg. 512 B.</ref>, как бы, то есть, люди, узнав об этом, не стали поносить тебя; то влюбленные, думая, будто и другие завидуют им, как сами они — друг другу, вероятно, с высокомерием расскажут и тщеславно откроют всем, что они не даром хлопотали: напротив, невлюбленные, будучи лучше <!-- 26
<!-- 27
«Сверх того, многие из влюбленных получают страсть к телу, прежде чем узнали нрав и разведали о других свойствах; так что им еще неизвестно, захотят ли они остаться друзьями и тогда, когда страсть умолкнет. Что же касается до невлюбленных, то и прежде, быв дружны, они делали это; а потому невероятно, чтобы их дружбу уменьшило такое дело, из которого для них проистекает удовольствие: скорее она останется памятником для будущего. К тому ж, вверившись мне, ты, должно быть, сделаешься лучше, чем вверившись влюбленному; потому что влюбленные, кроме истинно хорошего, хвалят всякое слово и дело, частью из боязни быть отвергнутыми, а частью оттого, что под влиянием страсти и сами-то хуже понимают. Ведь любовь показывает вещи так: несчастным она представляет в мрачном виде и то, что в других не возбуждает никакой скорби; а счастливых заставляет хвалить и недостойное удовольствия. Посему о любимых гораздо приличнее жалеть, чем завидовать им. Если же ты вверишься мне, то я буду обращаться с тобою, не служа только настоящему удовольствию, но думая и о будущей пользе, не подчиняясь любви, но владея собою, не ссорясь сильно за безделицу, но гневаясь легко и лениво даже за проступки важные, прощая невольные преступления и стараясь отклонить от произвольных. Все это будет ручаться за долговременность нашей дружбы. Веди же тебе кажется, что дружба не может быть прочна без любви; то заметь, что мы не дорожили бы, следовательно, ни сыновьями, ни отцами, ни матерями, и не имели бы верных друзей, с которыми соединяемся не этою страстью, а иными отношениями. Притом, если должно быть благосклонным особенно к людям, имеющим нужду; то из прочих приличнее делать добро не самым лучшим, а тем, которые более нуждаются; потому что за избавление себя от величайшего зла они воздадут и величайшую благодарность. Стало <!-- 28
«Может быть, ты спросишь меня, всем ли невлюбленным я советую тебе оказывать благосклонность: но ведь и влюбленный, думаю, не приказывает тебе быть одинаково расположенным ко всем влюбленным; потому что и здравое размышление не позволяет почитать каждого достойным равной благосклонности, да и невозможно тебе успеть в своем желании — скрыться от других. Надобно, чтобы из этого дела не вытекало никакого вреда, и чтобы польза была обоюдная. Теперь я сказал все, что, по моему мнению, сказать надлежало: если же ты желаешь еще чего, что почитаешь пропущенным, то спрашивай.»
Строка 101:
Что, Сократ, как тебе кажется речь? Не правда ли, что чрезвычайная по всему, а особенно со стороны языка?
<!-- 29
''Сокр.'' Гениальная, друг мой! я поражен, и притом ради тебя, Федр, смотря, как ты во время чтения будто таял от речи. Быв уверен, что такие вещи известнее тебе, чем мне, я следовал за тобою; а следуя за твоею восторженною головой, и сам приходил в восторг.
Строка 112:
''Сокр.'' Что? значит, я и ты должны теперь хвалить эту речь уже не за одну ясность, круглоту и точность выражений, но и за то, что писатель сказал в ней все нужное? Если надобно, сделаем тебе это удовольствие, хотя последнего свойства в ней я, по своему тупоумию, не заметил. Ведь мое внимание, точно, было обращено на одну ораторскую ее сторону: а в том-то отношении<ref>По-гречески: τῷ γὰρ ρητορικῷ αὐτοῦ μόνῳ τὸν νοῦν προςεῖχον, τοῦτο δε.... Аст переводит это место совсем иначе; а потому считаю нужным заметить, что частица γὰρ соединяет здесь причинно предыдущее συγχωριτέον χάριν с последующим τὸν νοῦν προςεῖχον, что слова τῷ ρητορικῷ αὐτοῦ μόνῳ τὸν νοῦν προςέιχον говорит Сократ по собственному своему, а не по софистическому понятию о риторике) то есть делом риторики почитает не фразу, а правильное сочетание мыслей, и что поэтому следующее τοῦτο δὲ надобно относить не к дальнейшему το τὰ δέοντα λέγειν, а к ближайшему τὸ ρητορικόν.</ref> и сам Лизиас, думаю, не признал бы себя достаточным. Да и действительно; мне показалось, Федр, если ты не иначе понимаешь дело, что Лизиас об одном и том же говорит два-три раза: значит, он не слишком способен рассуждать об одном и том же много; разве, может быть, и не заботился об этом. По-видимому, он забавлялся, стараясь показать, что умеет об одном и том же говорить так или иначе, и в обоих случаях отлично.
<!-- 30
''Федр.'' Пустяки, Сократ; это-то особенно и следует взять в расчет. Лизиас в своем предмете не упустил из виду ничего, о чем стоило сказать; так что к сказанному им невозможно прибавить что-либо иное, достойное большей и длиннейшей речи.
Строка 125:
Но если, не смотря на мою просьбу, ты не можешь припомнить, от кого и как слышал свои мысли, то сделай же, что говоришь: обещайся, не повторяя написанного в этом свитке, сказать<ref>Обещай сказать, ὑποσχέσει εἰπεῖν. Ὑποςχέσει, очевидно, — ошибка переписчика. Мне кажется, можно бы без затруднения исправить это слово по Ven. Ξ ἕτερα ὑποσχέθητι. Если же надобно приблизиться к буквальному чтению его в прочих списках, то хорошо бы читать ὑπόσχου σοι.</ref> о том же предмете иное, что было бы лучше и не менее; а я обещаю, по примеру девяти архонтов<ref>Девять архонтов, получив верховную власть над Аттикою, клялись {{перенос сноски|ref}}</ref>, поставить в Дельфах золотое во весь рост изображение не только самого себя, но и тебя.
<!-- 31
''Сокр.'' Ты — прелюбезный и как будто в самом деле золотой Федр, когда понимаешь мои слова так, что Лизиас во всем ошибся и что, вместо всего этого, можно сказать другое. Такой неудачи не случается, думаю, и с самым плохим писателем. Пример — тут же, в самом содержании речи. Кто говорит, что лучше быть благосклонным к нелюбящему, нежели к любящему, тот упустит ли, думаешь, из виду хвалить благоразумие одного и порицать безумие другого? Ведь это необходимо, — и неужели тут можно высказать нечто иное? Нет, я полагаю, что это-то надобно допустить и простить говорящему. В подобных речах должно хвалить не изобретение, а расположение: напротив, где такой необходимости не представляется и где изобретение было трудно, там, кроме расположения, ценится и изобретение.
Строка 134:
''Федр.'' Что касается до этого, друг мой, то ты {{перенос|набе|жал}}
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>всенародно, что будут строго исполнять законы республики и не нарушат их ни за какие подарки: в противном случае, нарушитель, вместо штрафа, должен будет, для умилостивления Аполлона и за спасение Афинян, поставить в Дельфах золотую с себя статую. Muret, varr. lectt. VΙΙΙ, 18. Plut. Solon, с. 25. VI р. 367.<section end="ref"/>
<!-- 32
''Сокр.'' Эх, почтеннейший Федр! ведь я покажусь смешным, когда с своим простоумием и без приготовления буду состязаться с отличным писателем.
Строка 149 ⟶ 150 :
''Федр.'' Так скажу же: вот тебе честное слово! Даже клянусь тебе — кем? которым богом? ну хочешь, — этим явором, а? Не произнеси ты речи в сравнение с Лизиасовою, — никогда никакой другой и ничьей не покажу тебе и не прочитаю.
<!-- 33
''Сокр.'' Ах злодей! умел же найти средство заставить любителя речей исполнять свою волю!
Строка 166 ⟶ 167 :
''Федр.'' Только говори; а там делай, что хочешь.
''Сокр.'' Придите же, о музы Лигии<ref>Ἀγετε δή, ὦ Μοῦσαι λίγεαι. Слово λιγύς, как имя нарицательное, значит — острый, визгливый, крикливый, также гармонический; а как собственное, — Лигуриец. Древние поэты весьма часто называли муз Лигиями в том смысле, что они дают бытие гармонии звуков. Так, например, Стизихор (Eustath. II. ά. p. 10): Δεῦρ’ ἄγε, Καλλιόπεια λιγεῖα; ἄγε Μῶσα λιγεῖα. Но λιγύς прилагаемо было и к сиренам (''Hom''. Odyss. XII, 4<ref>Помогите мне начать свое слово, Ξύμ μοι λάβεσθε τοῦ μύθου, вместо ξυλάβεσθέ μοι τοῦ μύθου. Такое отделение предложной частицы от глагола явно</ref>, а иногда означало просто крикливость голоса (Eustath. ad. II. υ. 1040. 48), либо хитрость и увертливость лица говорящего (Hom. Iliad. 1, 248). Пользуясь такою много знаменательностью слова λιγύς, Платон, с целью посмеяться над пустословием и софистическими уловками Лизиаса, которого речь должна служить для него предметом подражания, свое воззвание к музам — ὦ Μοῦσαι λιγεῖαι — употребляет, кажется, в одном из последних значений. Это тем вероятнее, что слово λιγύς он производит также и от имени Лигуриец; а Лигурийцы, без особенной способности к музыке, были такие охотники петь, что даже и во время войны — одна часть их сражалась, а другая пела. Hermias. р. 84. Scliol. р. 314. {{перенос сноски|ref}}</ref>, получившие это прозвание либо от вида своих песнопений, либо от музыкального поколения Лигурийцев, — придите и помогите мне начать свое слово 4), к произнесению которого {{перенос|принуж|дает}} <!-- 34
Итак был себе мальчик, или лучше, изнеженный ребенок<ref>''Изнеженный ребенок, ''μειρακίσκοςAtticis usurpatur de molli et pathetico potissimum adolescente. Vid. ''Oudendorp.''ad. Thom. Magn. p. 604. ''Heindorfius.''</ref>, очень красивый. Его окружало великое число друзей, из которых один отличался особенною хитростью. Люба мальчика, как и другие, он уверял, что не любит его, и однажды начал доказывать, что к не любящему надо иметь больше благосклонности, чем к любящему. Вот, что говорил он:
Строка 174 ⟶ 175 :
Всякий знает, что любовь есть некоторая страсть; известно также, что страсть к прекрасному свойственна и нелюбящему: итак, чем отличить любящего от нелюбящего? Надобно заметить, что в каждом из нас есть
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>настраивает речь на тон поэтический, хотя нельзя согласиться с Гейндорфоми Степаном, будто эти слова заимствованы у какого-нибудь поэта, тем более, что и все это начало речи отпечатлено характером эпической высокопарности, да и самая речь названа шуточно эпическим словом<section end="ref"/>
<!-- 35
Не замечаешь ли и ты, любезный Федр, как я, что во мне действует божественное вдохновение?
Строка 191 ⟶ 193 :
''Сокр.'' А все ты причиною. Однако ж слушай далее, иначе наитие, пожалуй, и оставит меня. Да об этом пусть печется Бог; а мое дело — продолжать беседу с мальчиком.
<!-- 37
Хорошо, мой милый; теперь предмет нашего совещания высказан и определен. Будем же, смотря на него, говорить о прочем, то есть, оказывающий благосклонность что полезного или вредного получит от любящего и от нелюбящего.
Кто покорствует страсти и служит удовольствию, тому необходимо сделать своего любимца для себя самым приятным. Больному же все приятно, что не противится; а что лучше его или равно ему, то враждебно. Поэтому любящий не потерпит, чтобы его любимец был либо лучше его, либо равен ему, но приготовит в нем лице ниже и хуже себя. А ниже умного бывает невежда, ниже мужественного — трус, ниже говоруна — бессловесный, ниже быстрого — медленный. Если в любимце находится столько, или более умственных недостатков, частью приобретенных, частью врожденных; то любящий последним необходимо радуется, а первые старается скорее приготовить, чем лишиться настоящего удовольствия. Таким образом, он непременно бывает завистлив и становится причиною великого вреда, запрещая любимцу входить во многие полезные сообщества, чрез которые он мог бы развиться в мужа, — а еще более вредит ему, запрещая те-собеседования, чрез которые он развил бы свой ум. Такова именно божественная философия: от ней любящий непременно гонит прочь своего любимца, боясь, как бы он не одумался. Вся его забота клонится к тому, чтобы последний ничего не знал и чтобы, видя только любящего, для него был самым приятным, а для себя самым вредным. Итак, что касается до ума, то человек, одержимый любовью, есть попечитель и товарищ ни к чему не годный.
После этого надобно рассмотреть, каково попечение его о состоянии тела, как заботится о покорном себе теле тот, для кого необходимо приятное предпочитать доброму. Мы увидим, что он преследует какого-нибудь нежненького, <!-- 38
Теперь следует сказать, какую пользу или вред доставляет сообщество и попечение любящего по отношению к имуществу любимца. Всякому без сомнения известно, а особенно любящему, что он более всего желал бы видеть своего любимца лишенным самых милых, самых добрых и самых божественных стяжаний, то есть, желал бы видеть его без отца, без матери, без родственников и друзей, которых считает помехою себе и укором за сладкое с ним обращение. Что же касается до больших денег, или другого имения, то владеющий этим, думает он, нелегко уловляется, а если и пойман, то нелегко делается ручным. Оттого любящий по всей необходимости завидует любимцу, когда он богат, и радуется, когда он лишился имения. Кроме того, ему хотелось бы, чтобы любимец его как можно долее оставался безбрачным, бездетным и бездомным; потому Что он желает как можно долее наслаждаться приятностью своего обращения с ним.
Есть тут много и других зол; но какой-то демон примешал к ним удовольствие в настоящем, подобно <!-- 39
<center>ἧλιξ ἥλικα τέρπε, γέρων δέ τε τέρπε γέροντα.</center>
У Римлян соответствует ей: similis'simili gaudet; а у нас: свой своему поневоле друг, или: рыбак рыбака видит издалека.</ref>, — потому, думаю, что равенство лет, располагая людей к подобным удовольствиям, чрез то рождает в них дружбу: впрочем, и их связь все-таки наконец насыщается. Но что сказать о необходимости, которая считается тяжелою для всякого и во всем? А между тем ею то, особенно, кроме неравенства лет, любящий связывает любимца. Старик, обращаясь с молодым, добровольно не оставляет его ни днем ни ночью, но возбуждается необходимостью и тревогою такой страсти, которая, посредством непрестанного прилива удовольствия, направляет к любимцу и его зрение, и слух, и осязание, и все чувства, так что, прильнув к нему, он — всецело к его услугам. И при всем том, последний-то какое получает отсюда утешение, какую радость, чтобы подобное препровождение времени не надоело ему до-крайности? Какая радость смотреть на старое и некрасивое лицо, обставленное всем прочим, о чем и говорить и слушать неприятно, да еще, по требованию необходимости, и прикасаться к нему? Что за удовольствие остерегаться {{перенос|ка|раульных}} <!-- 40
Притом влюбленный, пока любит, бывает вреден и неприятен, а оставив любовь, впоследствии становится еще неверным в отношении к тому, которого прежде едва мог удерживать в несносном обращении с собою множеством клятв и просьб, соединенных со многими обещаниями и питавших надежду на будущие блага. В то время, когда эти обещания надлежало бы выполнить, он, вместо любви и неистовства, находит в себе другого начальника и повелителя то есть ум и рассудительность, и, переменившись, забывает о любимце. Последний, разговаривая с ним, будто с прежним, напоминает ему о всех делах и словах и требует себе благодарности; а он от стыда и сказать не смеет, что переменился, да и не знает, как теперь, под руководством ума и рассудительности, выполнить клятвы и обещания тогдашней безумной власти, — как сделать прежнее, не делаясь похожим на прежнего и опять — тем же самым. Таким образом, вот он и беглец. Не связываясь более необходимостью страсти, бывший любовник изменяется и бежит, — марка перевернулась<ref>Марка перевернулась — ὀστράκου μεταπεσόντος, — пословица, означающая внезапную перемену. Она взята от игры, называвшейся ὀστρακίνδα, или ὀστράκου περιστροφή, которая состояла в том, что дети, разделившись на {{перенос сноски|ref}}</ref>; а тот с негодовани-
<ref>1) Находит в себе другого начальника. Я принимаю здесь чтение: μεταβαλῶν ἄλλον ἄρχοντα, а не μεταλαβῶν, как читают Беккер и Аст; потому что μεταβάλλειν τι значит переменять что-нибудь без сознания, или подвергаться перемене, что именно и случается с любовником, когда страсть умолкает; а μεταλαμβάνειν τι значит переменять что-нибудь сознательно, т. е. умышленно производить перемену. Такое употребление этих глаголов см. de Rep. IV, р. 424 С. ib. VII, р. 335 D. ib. X, р. 620 А. Eurip. Iphig. Aul. V. 343. Plat. Polit, p. 246. Phileb. p. 21 C.</ref>
<!-- 41
Как волей любят ягнят, так любовники мальчиков любят.
Строка 220 ⟶ 222 :
''Сокр.'' Заметил ли ты, почтеннейший, что я говорю уже героическими стихами, а не дифирамбами, даже и при порицании<ref>Я говорю уже героическими стихами, а не дифирамбами — даже и при порицании. — Смысл речи следующий: если и при порицании я говорю уже не дифирамбами, в которых поэт излагает собственные свои чувствования (de Rep. III, р. 494 С), следственно может и хвалить и порицать, — а героическими стихами, основывающимися на подражании (ib.), следственно имеющими целью прославление героев (de Rep. И, р. 379 А); то что придется мне делать, когда я начну хвалить другого? Το есть, Сократ начал тоном дифирамбическим (см. выше р. 238 D), окончил же речь стихом эпическим; а дело-то все еще в порицании какой же высший тон принять для похвалы? Разве, может быть, сами нимфы вдохновятменя? говорит он.</ref>. Так что же мне, по твоему мнению, придется
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>две половины, бросали вверх остракинду (остракинда с одной стороны была наведена смолою, с другой выполирована) и, смотря по тому, которою стороною ложилась она к верху, одна партия детей должна была бежать, а другая догонять ее. Herm, р. 90 Schol. ad. Polit. VII, р. 521 С.<section end="ref"/>
<!-- 42
''Федр.'' Только не прежде. Сократ, чем пройдет зной. Разве не видишь, что почти полдень, и притом так называемый жгучий<ref>Почти полдень, и притом так называемый жгучий, ώςσχεδὸν ἤδη μεσημβρία ἴσταται ἡ δη καλουμένη σταθερά. Эту фразу многие филологи не без причины почитают испорченною. Вместо ἤδη μεσημβρία, или, по другим спискам, ἡ δὴ μεσημβρία, кажется, лучше бы читать νῦν δὴ μεσημβρία ἰσταται; а последующее ἡ δὴ кстати бы переменить на καὶ δή. Что же касается слов: καλουμένη σταθερά, то Аст не без основания замечаем, что σταθερά современным капризом языка могло быть произведено от глагола σταθεύειν — жечь, и имело силу поговорки, как у нас: жгучий полдень.</ref>? Подождем же здесь и поговорим о прежнем предмете; а когда будет прохладнее, — пойдем домой.
Строка 233 ⟶ 236 :
''Федр.'' О, это не объявление войны<ref>''О, это не объявление воины,'' οὐ πόλεμόν γε ἀγγέλλεις, — поговорка, выражающая радость при каком-нибудь приятном известии. Steph. annot. ad. h. 1. Phaedri. Схолиаст р. 315: οὐ πόλεμον ἀγγέλλεις — ἐπὶ τῶν ἀγαθὰ ἀγγελλόντων</ref>! Но как и что такое скажешь ты?
''Сокр.'' Лишь только я подумал, мой милый, перейти <!-- 43
''Федр.'' Так что же ты скажешь?
Строка 251 ⟶ 254 :
''Сокр.'' Но полагает не Лизиас, и не твоя речь, которую ты произнес моими, обвороженными тобою устами. Если Эрос есть то, что действительно есть, — именно бог, или нечто божественное; то он — не какое-нибудь зло. Между тем в обеих своих речах мы представили его чем-то злым. Стало быть, в отношении к нему наши речи согрешили. И глупость-то их довольно еще тонка: не заключая в себе на самом деле ни здравого смысла, ни уважения к истине, они еще тщеславились собою, будто дельные, и обманывали нас, как людей ничтожных. Итак, мне необходимо очиститься, друг мой. Древний же способ очищения тех, которые погрешили в учении о богах, известен был не Омиру, а Стизихору. {{перенос|Лишен|ный}}
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>открыто. ''Hoffmann''. Lexicon. ѵ. Ibyc. Этому-то Ивику Сократ приписывает изречение, что не должно приобретать чести от людей ценою заблуждения касательно богов.<section end="ref"/>
<!-- 45
<center>Нет, мой неверен стих;</center>
Строка 270 ⟶ 274 :
''Сокр.'' Значит, и ты тех же мыслей, добрый мой Федр, что наши речи — моя и прочитанная тобою в свитке — обе бесстыдны. Если бы какой-нибудь благородный человек кроткого нрава, любящий кого-нибудь, или некогда любимый, случайно услышал от нас, что любовники за безделицу платят величайшею ненавистью и своим любимцам завидуют и вредят; то как не подумал бы, что он слышит людей, воспитанных, вероятно, между матросами<ref>Сословие матросов y Греков и Римлян почиталось самым грубым и необразованным, См. Interpr. ad Athenaeum VI, p. 254 В. p. 474, где приводятся слова Феопомпа: πλήρεις εἶναι τὰς Ἀθήνας διονυσοκολάκων, καὶ ναυτῶν, καὶ λωποδυτῶν κ τ. λ. Читай и Платона Legg. IV, p. 704 sqq. Гораций говорит: (Sat. V, 4): Inde forum Appi differtum nautis, cauponibus atque malignis.</ref>, которые не имеют истинного понятия о любви благородной, и как согласился бы с нами в том, в чем мы порицаем Эроса?
<!-- 46
''Федр.'' Может быть, Сократ, клянусь Зевсом.
Строка 287 ⟶ 291 :
''Сокр.'' Итак, заметь, прекрасный мальчик, что прежняя речь принадлежит Федру Питоклову из Мирринунта; а теперь я произнесу слово Стизихора Евфимова, Имерейца<ref>Древние писатели вообще любили применять значение собственных имен к содержанию речи Так здесь первую речь Платон приписывает Федру, т. е. человеку, увлекающемуся приятною наружностью предмета (φαιδρὸς). Федр называется сыном Питокла, т. е. искателя славы (πειθοκλὴς от πείθω и κλειτὸς). Притом он из Мирринунта, т. е. как бы любит покоиться на миртах (от μυῤῥινός), подобно человеку изнеженному и праздному. См. Polit. II, 372 В. Напротив, вторая речь, долженствующая иметь характер лирический и религиозный, приписывается Стизихору, т. е. установителю хора (от στάω или ἶστημι и χόρος), сыну Евфимову, т.е. человеку благочестивому, или благонамеренному (от εὖ и φήμη), родом имерейцу, т. е. посвященному в таинство любви (?μέρω). О старании древних {{перенос сноски|ref}}</ref>. Оно гласит так:
Та речь несправедлива, которая говорит, что когда <!-- 47
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>применять этимологическое значение собственных имен к содержанию речи см. ''Meineck.'' ad. Euphor. 130. ''Cremer,'' de art. hist. gr. p. 52.<section end="ref"/>
<!-- 48
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>происходит от μέμανται — неупотребительной формы глагола μανθάνω. Шлейермахер принимает это за ошибку Платона и извиняет его тем, что тогда не было еще истории языка. Но Платон не ошибся, а только захотел посмеяться над обыкновением софистов — относить слова к тому или другому корню, смотря по надобности. Может быть, он указывал даже на Антисфена, которому Диоген Л. (VI, 17) приписывает много сочинений филологического содержания. Это еще более подтверждается следующим далее произведением слова οἰωνιστική от οἴησις, νοῦς и ἰστορία. Мог ли Платон не знать, что οἰωνιστική происходит от глагола οἰωνίζειν (ἰωνός)? Впрочем, ошибка Шлейермахера есть только повторение ошибки Цицерона, который говорит (de divin. 1, I): Itaque ut alia nos melius multa, quam Graeci, sic huic praestantissimae rei (divinationi) nomen nostri a divis, Graeci, ut Plato interpretatur, a furore — duxerunt. В произведении последного слова ирония Платона была тем естественнее, что слово οἰωνιστική у древних Греков писалось οἰονοϊστικἤ, потому что они еще не имели в своем алфавите буквы ω. Muret. Warr. Lectt. XVIII, 1.<section end="ref"/>
<!-- 49
Вот как много, да еще и более прекрасных дел производит исступление, когда оно ниспосылается богами Так мы не боимся его, и никакая речь не заставит нас своими угрозами избрать в друзья человека с рассудком, предпочтительно пред умоисступленным. Пусть она торжествует победу, доказывая, что боги не к добру посылают любовь в сердце любящего и любимого: мы {{перенос|до|кажем}}
<ref>2) ''Идете к вратам поэзии'', ἐπὶ ποιητικάς θύρας ἀφίκηται. Под этим выражением надобно разуметь не просто вступление в храм поэзии, или занятие поэзией, но нищенское домогательство провозвести что-нибудь поэтическое; потому что ἐπὶ θύρας ἰε'ναι, ἀφίκνεῖσθαι у греков значило нищенствовать, испрашивать помощи или милостыни, унижаясь пред кем-либо для получения выгоды. Так, напр., Polit. II, 364 E: ἀγύρται τε καὶ μάντεις ἐπὶ πλουσίων θύρας ἰόντες, VI, 489 Β: οὐδὲ τοὺς σοφούς ἐπὶ τὰς τῶν πλουσίων θύρας ἰέναι. Значит, выражение: приступать к вратам поэзии, Платон употребляет в смысле презрения, как бы, то есть, человек без воодушевления хочет нищенски выманить себе дар песнопений. Это самое высказывает и Ювенал (VII, 10):
Строка 319 ⟶ 325 :
Греческое выражение взято, вероятно, от обычая молиться пред вратами храмов. ''Wesseling,'' ad Diod. Sic. XIV, 25. T. I, p. 660. ''Wernsdorf,'' ad Homer. p. 366.</ref>
<!-- 50
Всякая душа бессмертна: ибо что всегда движется, то бессмертно<ref>''Что всегда движется, то бессмертно'', τὸ ἀεικίνητον ἀθάνατον. Движение здесь разумеется не внешнее, не перехождение с одного места на другое, также не возрастание или уменьшение, но внутренняя самодвижимость; τὸ αὐτὸ κινοῦν, mera agitatio. Κινεῖν произведено от слова χίω или κιέω, соответствующего латинскому cio, или cieo, и потону однозначительное с словом agito. Но после оно приложено уже и к движению внешнему, выражаемому глаголом moveo.</ref>; а что сообщает движение другому и само движется от другого, в том с прерывочностью движения соединяется и прерывочность жизни. Итак, одно только движущееся само по себе, поколику оно не оставляет себя, — никогда не перестает двигаться и даже служит источником и началом движения других движущихся предметов. Но начало не имеет начала: потому что от начала должно было произойти все, что произошло, самому же началу произойти не из чего; а когда оно произошло бы из начала, то уже не было бы началом. Если же начало не имеет начала, то не может и разрушиться; потому что, разрушившись, оно и само не произойдет из другого, и другое не произойдет из него, как скоро все должно произойти из начала. Итак, начало движения движется само по себе: это самодвижимое не может ни произойти, ни разрушиться; иначе, за его разрушением, следовало бы слияние и остановка всего неба, всего рождения, и не было бы уже причины, по которой движимое снова пришло бы в движение. Если же самодвижимое мы назвали бессмертным, <!-- 51
Исследовать, какова эта идея, есть дело божественное и требующее долгого времени а показать, чему она подобна, — человеческое и короткое. Итак возьмемся за последнее. Мы уподобим ее нераздельной силе крылатой пары запряженных коней и возничего<ref>Аст в этом подобии видит шутку Платона и пародию на некоторые места Омировой Илиады, напр. V 41. sq. VIII, 76 В sqq., а особенно на бессмертных коней Ахиллеса. XVI, 148 sq., XXIII, 276 sq. Его догадка по-видимому подтверждается словами Аристотеля (Ret. III,7). Но, по моему мнению, здесь нет ничего похожего на шутку. Сократ во всем этом монологе описывает силу божественной любви, которою проникнуты души, посвященные в небесные таинства. Эта, по своей природе, никогда не угасающая любовь окрыляет и возвышает их, сообщает им жизнь и самодвижимость, — так что не только разумное в них, но и неразумное, приобщаясь силе небесной любви, обнаруживает свойственным себе образом силу пернатости, чтобы, если не прямо, по крайней мере посредством созерцания прекрасных предметов в природе, восходить к высочайшему типу их — к прекрасному божественному. Разумное в душах, по смыслу Платоновой аллегории, есть возничий τὸ αὐτὸ κινοῦν, λόγος или λογιστικόν, божественное в человеке; а неразумное — пара крылатых коней, запряженных в колесницу, т. е. раздражительная (θυμοειδές) и пожелательная (ἐπιθυμητικόν) стороны души, действующие в органическом теле. Первый из этих коней послушнее уму, нежели последний: потому что первый, получив бытие непосредственно от богов сотворенных, заключает в себе оттенок и
▲Исследовать, какова эта идея, есть дело божественное и требующее долгого времени а показать, чему она подобна, — человеческое и короткое. Итак возьмемся за последнее. Мы уподобим ее нераздельной силе крылатой пары запряженных коней и возничего<ref>Аст в этом подобии видит шутку Платона и пародию на некоторые места Омировой Илиады, напр. V 41. sq. VIII, 76 В sqq., а особенно на бессмертных коней Ахиллеса. XVI, 148 sq., XXIII, 276 sq. Его догадка по-видимому подтверждается словами Аристотеля (Ret. III,7). Но, по моему мнению, здесь нет ничего похожего на шутку. Сократ во всем этом монологе описывает силу божественной любви, которою проникнуты души, посвященные в небесные таинства. Эта, по своей природе, никогда не угасающая любовь окрыляет и возвышает их, сообщает им жизнь и самодвижимость, — так что не только разумное в них, но и неразумное, приобщаясь силе небесной любви, обнаруживает свойственным себе образом силу пернатости, чтобы, если не прямо, по крайней мере посредством созерцания прекрасных предметов в природе, восходить к высочайшему типу их — к прекрасному божественному. Разумное в душах, по смыслу Платоновой аллегории, есть возничий τὸ αὐτὸ κινοῦν, λόγος или λογιστικόν, божественное в человеке; а неразумное — пара крылатых коней, запряженных в колесницу, т. е. раздражительная (θυμοειδές) и пожелательная (ἐπιθυμητικόν) стороны души, действующие в органическом теле. Первый из этих коней послушнее уму, нежели последний: потому что первый, получив бытие непосредственно от богов сотворенных, заключает в себе оттенок и£ бессмертия; а последний, хотя также их творение, однако ж постоянно носит печать земной своей природы (Tim. 69 С). Символическое изображение души посредством возничего, управляющего двумя крылатыми конями, {{перенос сноски|ref}}</ref>. Кони богов и
<ref>1) Говоря о неисследимости идеи, доступной только уму божественному, Платон разумеет идею, как τὸ αὐτὸ καθ’ αὐτὸ, или истинно-сущее. о философском значении идеи он рассуждает местами во многих своих «разговорах,), а особенно в Пармениде. В Федре же рассматривается идея главным образом со стороны психологической и притом большею частью символически.</ref>
<!-- 52
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>находится также у Зороастра (''Diochrisost''. Orat. XXXIV р. 449 D) и у Индийцев, ''Stob''. Ecl. phys. T. II, р. 885 А. Oupneckbat. T. I, р. 303. П, р. 314. Впрочем, заимствовал эту аллегорию Платон, говорят, у Пифагорейцев. ''Hierocles'' in aur. carm. ad. v. 69.<section end="ref"/>
<!-- 53
Сила пера состоит обыкновенно в том, чтобы тяжелое поднимать на высоту, — в пространство воздуха, где обитает поколение богов. И так как душа, более чем телесному, причастна божественному<ref>Так как душа, более чем телесному, причастна божественному, κεκοινωνηκε δέ πῃ μάλιστα τῶν περὶ τὸ σώμα τοῦ θείου ψυχή. Гейндорф, а за ним и Аст) основываясь на авторитете Плутарха (Quaest. ''Plat''. p. 1004 С: πῶς {{перенос сноски|ref}}</ref>; божественное же
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>οὐρανοπετεῖς δαίμονες. ''Plut'', de vit. aer. al. p. 830 F. Древние начало зла производили вообще из отпадения душ от жизни Божией. Schwarz, Diss. de lapsu primorum humani generis parentum a paganis adumbrato. 1830.<section end="ref"/>
<!-- 54
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>ποτὲ ἐν τῷ Φαίδρῳ λέγεται τὸ τὴν τοῦ πτεροῦ φύσιν, ὑφ’ ἦς ἄνω τὸ ἐμβριθὲς, ἀνάγεται, κεκοινωνηχέναι μάλιστα τῶν περὶ τὸ σῶμα τοῦ θείου), изгоняют из этого текста слово ψυχὴ и глагол κεκοινώνηκε относят к именительному ἡ πτεροῦ δύναμις. Но должно заметить, что Платон говорит здесь о душе, поколику она находится уже в теле, следовательно причастна телесности; а потому приведенный текст не заключает в себе ничего странного. Гораздо страннее было бы приписать Платону мысль, что перо, более чем телесному, причастно божественному. Притом нет ни одного списка Платоновых сочинений, в котором не удерживалось бы здесь слово ψυχή. Впрочем, перевод Шлейермахера: auch theilt er vorzüglich der Seele mit von dem was des göttlichen Leibes ist, — нисколько не походит на правду.<section end="ref"/>
<!-- 55
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>боги, сопровождаемые этими гениями и героями, едут на пир, то есть едут питаться умом и чистым ведением, созерцать истину в самостоятельном и нераздельном ее бытии: потому что истина, или сущее само в себе, есть единственная пища, поддергивающая разумность и бессмертие сотворенных существ (Tim. р. 41).Но, отправляясь на пир, ин надобно восходить по наклонной плоскости вверх, т. е. к зениту космического горизонта, и там, став на периферии вращающагося чувственного мира и вращаясь вместе с нею, наслаждаться созерцанием истины в мире духовном, пока периферия, сделав оборот вокруг своего центра, не придет опять в то же положение. Явно, что души, рожденные не под одинаковыми звездными условиями и не с равным успехом воспитанные своим возничим — умом, не могли все легко возноситься за богами к пределам мира мыслимого. Многие из них, едва выникнув из сферы чувствопостигаемого и едва вкусив нечто от трапезы духовных наслаждений, увлекались тяготением своей смертной природы и падали на землю. Так понимал Платон происхождение человеческого рода, а главное — тех идей, которые, составляя основу разумности души и будучи сокровищами мира мыслимого, манят ее в прежнее ее отечество и возращают в ней крылья, чтобы лететь туда! В этом мифе, между прочим, особенно-замечательно то, что Платон своим созерцанием возносится высоко над политеистическими верованиями современных Греков и явно приходит к понятию о едином истинном сущем, которого светом и жизнью должны питаться самые боги Греции, чтобы поддержать свою разумность и бессмертие.<section end="ref"/>
<!-- 56
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>вещей эти Формы ни относились. Атак как Формальную сторону предмета Платон почитал выражением идеи, следовательно развитием мысли божественной, то созерцание прекрасного в формах значило у него созерцание прекрасного божественного. Таково основание часто повторяемой платонической любви. На второй, третьей, четвертей, и так далее, степенях, в нисходящем порядке воплощения душ, сфера созерцания становится теснее и теснее, так что наконец ограничивается одним человеческим Я. Государь созерцает благо и гармонию целого государства; домоправитель осуществляет идею благоденствия домашнего; прорицатель имеет в виду пользу одного или нескольких лиц, притом οἱ θεομάντεις καὶ οἱ χρησμωδοὶ οὐ σοψίᾳ ἀλλὰ, φύσει τινι ἐνθουσιάσουσιν, говорит Платон (Аpul. p. 22 C. Menon. p. 99 С); поэт и мимик φαντάσματα, ἀλλ’ οὐκ ὄντα ποιοῦσιν (de Rep. X, p. 398), следовательно не заботятся ни о чем существенном; земледелец есть эгоист в чувственном) софист — в умственном, а тиран — в нравственном отношении. Рихтер (de ideis Plat. p. 19) под этими девятью степенями разумеет степени познания, а Аст (Annot. ad Phaedr. 496) — степени нравственности. Но ни то, ни другое предположение отдельно не оправдывается свойством степеней: они справедливы только в соединении; потому что созерцание истины, по учению Платона, есть вместе и созерцание добра (de Rep. VII, 502 А; см. выше прим. к стр. 246 D), хотя в жизни души на земле нравственная порча гибельнее умственной, а умственная — хуже чувственной (de Rep. VIII, p. 562 А, 199).<section end="ref"/>
<!-- 60
<ref>4) Эта мысль указывает на необходимую связь логики с метафизикою в диалектике Платона. Форма, εἶδος, по его мнению, есть общее представление рассудка (λογισμός), состоящее из частных воззрений; но она не может составиться из частей, если в уме (νοῦς) предварительно не будет идеи (ἰδέα), которая есть достояние небесное, предмет воспоминания, или созерцания вечной истины. Отсюда видно, что Платонов εἶδος одною стороною принадлежит небу, а другою — земле.</ref>
<!-- 61
Так вот куда привела нас речь о четвертом роде исступления<ref>Платон обещался (р. 245 С) представить новое доказательство, что исступление лучше спокойного размышления. Но это доказательство должно было вытекать из учения о бессмертии, происхождении и значении души; следовательно, предыдущая речь о душе есть эпизод, имеющий непосредственную связь с существом дела и изложенный с тою целью, чтобы из него вывести новый результат в пользу исступления, и вместе показать четвертый вид его, — чтобы, т. е., определить значение исступления религиозного, нравственного и поэтического, определить также, в чем состоит исступление философское, или эротическое, служащее основанием всех прочих восторгов.</ref>. В нем находится тот, кто, видя здешнюю красоту и воспоминая о красоте истинной, окрыляется и, окрылившись, пламенно желает лететь выспрь. Еще не имея сил, он уже, подобно птице, смотрит вверх, а о дольнем не заботится, как будто и в самом деле сумасшедший. Такой восторг, по самому происхождению своему, лучше всех восторгов — и для того, кто сообщает его, и для того, кому он сообщается. Причастный такому исступлению, любитель прекрасного называется любовником. Всякая человеческая душа, как сказано, по природе своей, созерцала сущее; иначе и не вошла бы в <!-- 62
▲Так вот куда привела нас речь о четвертом роде исступления<ref>Платон обещался (р. 245 С) представить новое доказательство, что исступление лучше спокойного размышления. Но это доказательство должно было вытекать из учения о бессмертии, происхождении и значении души; следовательно, предыдущая речь о душе есть эпизод, имеющий непосредственную связь с существом дела и изложенный с тою целью, чтобы из него вывести новый результат в пользу исступления, и вместе показать четвертый вид его, — чтобы, т. е., определить значение исступления религиозного, нравственного и поэтического, определить также, в чем состоит исступление философское, или эротическое, служащее основанием всех прочих восторгов.</ref>. В нем находится тот, кто, видя здешнюю красоту и воспоминая о красоте истинной, окрыляется и, окрылившись, пламенно желает лететь выспрь. Еще не имея сил, он уже, подобно птице, смотрит вверх, а о дольнем не заботится, как будто и в самом деле сумасшедший. Такой восторг, по самому происхождению своему, лучше всех восторгов — и для того, кто сообщает его, и для того, кому он сообщается. Причастный такому исступлению, любитель прекрасного называется любовником. Всякая человеческая душа, как сказано, по природе своей, созерцала сущее; иначе и не вошла бы в <!-- 62 /{{№|250}}{{№|B}}{{№|C}}/ -->это животное. Но вспоминать по здешнему о тамошнем легко не для всякой: это не легко и для тех, которых созерцание там было кратковременно, и для тех, которые, ниспавши сюда, подверглись бедствию, то есть, под влиянием каких-нибудь обществ уклонившись к неправде, забыли о виденных ими некогда священных предметах. Остается немного душ, у которых еще довольно памяти; да и те, видя какое-нибудь подобие тамошнего<ref>Платон учил, что все вещи мира видимого сотворены по подобию, или по прототипам мыслимого, духовного, божественного. Tim. р. 39 Б»</ref>, так поражаются им, что выходят из себя и, не имея достаточно разборчивого чувства, сами не понимают, что значит страсть их. Притом, в здешних подобиях справедливости, рассудительности, и в других, для души драгоценных, вовсе нет блеска. Приступая к образам с тусклыми своими орудиями, немногие, — и то с трудом, созерцают вид образуемого. Восхитительно было зреть красоту тогда, когда, вместе с хором духов следуя за Зевсом, а другие за кем-либо другим из богов, мы наслаждались дивным видением<ref>Платон разумеет философов. См. выше р. 246 А.</ref> и зрелищем, и посвящены были в тайну, блаженнее которой и назвать невозможно, — когда мы праздновали ее, как непорочные<ref>Это выражение приноровлено к обрядам при освящении инициатов в таинства. Инициаты должны были отличаться чистотой и непорочностью души. Прежде чем вводили их вт> сокровенный смысл оргий, им позволялось видеть только образы богов, φάσματα. В таинстве посвящения душ в жизнь блаженную, этим образам, или видениям Платон уподобляет идеи, представляемые созерцанию человека Философией.</ref> и чуждые зла, ожидавшего нас в будущем. Допущенные к непорочным, простым, постоянным и блаженным видениям, и созерцая их в чистом сиянии, мы и сами были чисты и не погребены в этой оболочке<ref>''Не погребены в этой оболочке, ασήμαντοι,'' от корня σῆμα, могила. Платон внушает ту мысль, что тело, называемое теперь σῶμα, должно было назваться могилою — σῆμα. Такое вообще понятие имел он об отношении тела к душе. Gorg. р. 493 А, Cratyl. р. 400 В, Phaedon, р. 62 В sqq.</ref>, которая <!-- 63 /{{№|D}}{{№|E}}{{№|251}}/ -->теперь называется телом, и которою мы связаны, как улитки. Итак, да припишется это воспоминанию, что, при его посредстве, жажда тогдашнего произвела ныне такое длинное рассуждение. Что же касается до красоты, то она блистала, как сказано, существуя еще там, — с видениями; пришедши же сюда, мы заметили живость ее блеска и здесь, и заметили это яснейшим из наших чувств. Ведь между телесными чувствами, зрение слывет у нас самым острым, которым однако ж разумность не постигается; иначе она возбудила бы сильнейшую любовь, если бы могла представить зрению столь же живой образ себя и все достойное любви в себе. Ныне этот жребий принадлежит одной красоте; ей только суждено быть нагляднейшею и любезнейшею. Впрочем, не новопосвященный<ref>''Неновопосвященный'', μὴ νεοτελὴς, противополагается здесь не тому, кто посвящен недавно, а тону, кто еще не посвящен в тайны божественных видений, следовательно не помнит красоты небесной; иначе, от созерцания земного ее блеска тотчас переносился бы мыслью к идеальному ее величию.</ref>, или развратный не сильно стремится отсюда туда — к красоте самой в себе, когда на ком-нибудь здесь видит ее имя: он смотрит на нее без уважения и, ища удовольствия, решается всходить по обычаю четвероногого и осеменять ее. Думая о сладострастии, он не боится проводить жизнь в наслаждении, несообразном с природою. Напротив, только что посвященный, созерцавший много тамошнего, при взгляде на богообразное лице, хорошо отпечатлевшее на себе красоту, или какую-нибудь бестелесную идею, сперва приходит в трепет<ref>''Приходит в трепет'', ἔφριξε, выражение взято от священного трепета, объемлющего новопосвященных. Отсюда — ὄργια φριχτά θεῶν. ''Orph. ''Argon, у. 469.</ref> и объемлется каким-то страхом тамошнего; потом, присматриваясь, чтит его, как бога, и если бы не боялся прослыть очень исступленным, то своему любимцу приносил бы жертвы, будто священному изваянию, или богу. Это видение красоты, как бы чрез действие страха, изменяет его, {{перенос|бро|сает}} <!-- 64 /{{№|B}}{{№|C}}{{№|D}}{{№|E}}/ -->{{перенос2|бро|сает}} в пот и разливает в нем необыкновенную теплоту. Принимая чрез орган зрения истечение прекрасного, которым увлажняется природа пера, он становится тепел; а посредством теплоты размягчается все, что относится к возрастанию, и что прежде, находясь в состоянии затвердения, препятствовало росту. Когда же приток пищи открылся, — ствол пера, вздымаясь и поспешно выбегая из корня, разрастается во всех видах души; потому что некогда она была вся перната. В это время душа целым своим существом кипит и брызжет и, какое страдание бывает от зубов, когда они только что начинают рост, т. е. — зуд и несносное раздражение десен, то же самое терпит и душа человека, начинающего выращать перья: выращая их, она находится в жару, раздражается и чувствует щекотание. Взирая на красоту мальчика и принимая в себя вытекающие из ней частицы (μέρη, — отсюда-то и происходит ἵμερος, вожделение) она увлекается и получает теплоту, чувствует облегчение от скорби и радуется. Когда же остается одна, — отверстия, из которых спешат выбиться перья, засыхают, а засыхая, сжимаются и замыкают в себе ростки перьев. Эти ростки, вместе с вожделением замкнутые внутри, бьются на подобие пульса и толкаются во всякий прегражденный им выход; так что душа, изъязвленная со всех сторон, мучится и терзается, и только одно воспоминание о прекрасном радует ее. Смешение этих противоположностей повергает душу в странное состояние: находясь в между чувствии, она неистовствует и, как бешеная, не может ни спать ночью, ни оставаться на одном месте днем, но бежит с своею жаждою
<ref>1) Μέρη — ''отсюда-то и происходит ἴμερος вожделение.'' Слово ἴμερος филологи производят от ἴεναι, μέρη и ρεῖν. Matth. Gramm, gr. p. 408. Такое производство может быть оправдываемо разве привычкою Платона в шутку или не в шутку прибегать иногда к самым странным этимологическим соображениям. См. Cratyl. р. 102 С. passim.</ref>
<!-- 65
<!-- 66
Это пернатое люди все называют Эросом;
Строка 383 ⟶ 394 :
Приведенным стихам можно верить и не верить: но причина и страсть людей любящих — это самое. Итак, когда под власть того пернато-именного подпадает кто-нибудь из последователей Зевса<ref>Зевс, по учению Платона, есть образ высочайшего разума. Phileb. р. 29 D. Cratyl.р. 396А.В.</ref>, — он может нести тяжелейшее бремя: напротив, пойманные Эросом и как-нибудь обиженные любимцем слуги и сопутники Марса, бывают кровожадны и готовы принесть в жертву своей страсти и себя и любимца. То же и по отношению в каждому богу: кому из них кто следовал, того и чтит, тому и подражает, так и живет; пока не развратится и не совершит первого поприща бытия, в таких находится связях и сношениях с любимцами и с прочими людьми. Посему каждый избирает себе Эроса красоты по нраву<ref>Нашедши общее происхождение любви в прекрасному в припоминании до-мирного созерцания хора богов, т. е. в идее прекрасного божественного, Платон должен был предотвратить следующее возражение: если источник любви к прекрасному — один, то откуда бесконечное различие понятий о прекрасном в мире явлений? Стараясь быть верным своему началу, Платон, как языческий философ, нашел основание для изъяснения различных представлений прекрасного в самом многобожии. Боги, по своим свойствам различны; но все люди были спутниками того или другого бога; следовательно и все люди, ὁταν ὑπ’ ἔρωτος ἀλῶσι, в своих эстетических стремлениях, должны быть различны. Такое раскрытие и приложение системы до-мирного бытия душ (systema praeexistentiae), льстя теории {{перенос|поли|теизма}} {{перенос сноски|ref}}</ref>,
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>А боги, во втором стихе, называют ее Птеросом; следовательно, в этом стихе и именно в слове «Птерос» должно скрываться смешное. Слово πτέρος значит ''криловращатель:'' оно, по всей вероятности, сформовано самим Платоном, да только в его сочинениях и сохранилось, а в языке народном никогда не было употребляемо. Это одно уже могло придавать ему некоторую странность; а странное название, приложенное к греческому божеству, для языческой совести должно было казаться оскорбительным и нескромным. Такого мнения держится и Аст, только нескромности ищет он в словах: διὰ πτερόφοιτον ἀνάγκην — за птичий зуд похотливости. Здесь φοιτὸς или φοιτάλεος — то же, что λυσσώδης — неистовый волокита. Надобно заметить однако ж, что Гейндорф читает: διὰ πτεῥόφυτον ἀνάγκην; а это напоминает о стремлении прекрасного возвращать перья, след, имеет ближайшую связь с мифом Платона.<section end="ref"/>
<!-- 67
Исследуя шаг за шагом природу своего божества чрез собственные усилия, они подучают успех, потому что бывают принуждены неослабно взирать на бога; когда же постигают его своею памятью, тогда, приходя в восторг, заимствуют от него нравы и наклонности, сколько может человек приобщаться божественному. И так как этим они почитают себя обязанными любимцу, то еще более любят его и, почерпая свое сокровище из недр Зевса, подобно вакханкам<ref>Т. е. питая душу созерцанием своего божества, или, просто сказать, увлекаясь наклонностью своей природы, они ту же самую пищу сообщают и своим любимцам, как вакханки, которые, по мифологическим сказаниям Греков, находясь в состоянии восторженном) почерпают из рек мед, молоко и вино, а в состоянии обыкновенном — простую воду. Снес. Ion. 594 А.</ref>, переливают его в душу любимца и стараются, чтобы он, сколько можно более, походил на их бога. Таким же образом, последовавшие за Ирою ищут любимца царственного<ref>Иру или Юнону Греки чтили, как царицу и τὶ βασιλικὸν никогда, не смешивали с τὸ ἡγεμονικόν. Под словом τὸ βασιλικὸν они разумели безусловное господство — внешнее выражение власти (imperiositas), а под словом τὸ ἡγεμονικὸν — высочайшее достоинство, или внутреннее право на власть. Поэтому Платон говорит, что превосходное государство есть то, в котором или царь философствует, или философ царствует; поэтому также Зевс у Платона называется μόνος ἡγεμῶν ἐν οὐρανῷ. См. выше р. 246 Е.</ref> и, нашедши его, поступают с ним, как и прежние. Тот же обычай у
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>{{перенос2|поли|теизма}}, вместе удовлетворяло и астрологическим понятиям Платона, по внутреннему убеждению которого, следование человека известному богу означало зависимость его от известного созвездия.<section end="ref"/>
<!-- 68
Как, при начале своей речи, я разделил каждую душу на три вида, и два из них представил под образом коней, а третий под образом возничего: так пусть это остается у нас и в настоящем случае. Но, сказав, что один конь добр, а другой нет, мы тогда не объяснили, в чем состоит доброта первого и зло последнего: объясним же теперь. Один из них отличной стати<ref>Излагаемая здесь физиогномика коней, без сомнения, есть плод наблюдений философа не над конями, а над внешними, органическими чертами людей, служащими выражением того или другого настроения души. И в этом случае Платон является искусным портретистом. В описании доброго коня ясно видишь человека с душою благородною, открытою и мужественною, которая столь же живо чувствует свой долг, как и сознает свои достоинства. Это вернейший тип разумного существа в естественном его величии среди языческого общества. Напротив, изображение коня злого воплощает пред глазами нашими духа неприязненного, волнуемого неистовством страстей, дышащего яростью и стремящегося к грубым удовольствиям, которые более гибельны для других, чем сколько приятны для него самого, и которые он считает удовольствиями, кажется, потому, что видим в них яд, поражающий ближних смертью.</ref>, с виду прям и хорошо сложен; шея его высока, нос дугою<ref>Нос дугою, орлиный, у Греков пользовался особенною честью. Они называли его царским: γρυπὸς, ἐπίγρυπος, ὅν καὶ βασιλικὸν οἴονται. Pollux. II, p. 189.</ref>, <!-- 69
Но возничий, исполняясь знакомым себе чувством, еще более прежнего переваливается как бы за перегородку козел и с такою силою оттягивает узду из зубов похотливого коня, что обагряет кровью злоречивый его язык и скулья, повергает его на лядвеи и крестец и дает ему чувствовать боль. Терпя это часто, лукавый конь наконец оставляет свою похотливость, послушно следует воле возничего и, при виде красавца, чувствует страх; так что душа любящего теперь обращается с любимцем уже <!-- 71
* ''Источник тока'' — ἡ τοῦ ρεύματος πηγή в смысле нравственном есть ''Ίμερον,''т. е. истечение красоты чрез орган зрения (р. 251 С). Этим именем, по мнению Платона, действие любви назвал сам Зевс, когда, пленившись красотою Ганимеда, взял его на Олимп и возложил на него обязанность наливать и подносить богам нектар, — так что излияние нектара было как бы символом излияния любви.</ref>, он с его дружбою сочетавает свою собственную. И если сперва, разубеждаемый товарищами детства или кем другим, что стыдно сближаться с любящим, он и убегает от него: то, по прошествии некоторого времени, возраст и потребность все-таки приводят его в сообщество с ним. Видно, не определено злому дружиться с злым, а доброму не сводить дружбы с добрым. Сближаясь же с любящим, вступая с ним в разговор и обращение, он вблизи сильно поражается его благорасположением и чувствует, что пред боговдохновенною дружбою любящего дружба всех прочих друзей и домашних ничего не значит. Продолжение подобных действий и сближение с ним чрез прикосновение в гимназиях и других местах собраний производит то, что источник тока 2), названный от Зевса, по поводу любви его к Ганимеду, вожделением, переливаясь с обилием в любовника, частью остается в нем, а частью от полноты вытекает вне: то есть, как ветер или звук, отражаясь от гладких и твердых тел, возвращается туда, откуда происходил; так и ток красоты чрез глаза — обыкновенным путем вхождения в душу — льется опять в красавца, а возвратившись в него и служа ему <!-- 72
Вот сколь великие и божественные блага может доставить тебе, мальчик, дружба любящего! А короткость человека, чуждого любви, растворенная смертным благоразумием, произведет столь же смертные и скудные плоды: она поселит в дружеской душе расчетливость, которую толпа восхваляет, как добродетель, и заставит душу в продолжение девяти тысяч лет носиться около земли и без ума — под землею.
Эта-то, любезный Эрос, по нашим силам, самая лучшая и прекраснейшая, представляется и посвящается тебе палинодия. В угодность Федру, я принужден был, кроме прочего, облечь ее в язык поэтический<ref>Т. е. изложил учение о прекрасном в Формах мифических st сообщил речи по местам тон дифирамба. К такому изложению ее Платон возбуждаем был не только философско-поэтическим своим гением, но, вероятно, и духом столь свойственного ему мимизма, чтобы, т. е. прилично откликнуться на восторг Федра при чтении речи Лизиаса.</ref>. Прости же меня за первую и похвали за последнюю мою речь. По своей благосклонности и милости, не отнимай у меня и, в гневе, не обезображивай данного мне тобою искусства любви. Позволь мне еще более, чем теперь, пользоваться уважением красавцев. Если же Федр и я прежде говорили о тебе нечто непристойное; то, приписав это отцу речи, Лизиасу, отврати его от подобных речей и обрати <!-- 75
''Федр.'' С твоею молитвою, Сократ, я соединяю и свою, если только это для меня лучше. Твоя речь давно уже удивляет меня: как далеко она лучше первой! Я даже опасаюсь, что Лизиас будет ниже тебя, хотя бы и решился, в сравнение с твоею, написать свою — новую. Притом, один из политиков, недавно раздраженный речами Лизиаса, по этому случаю порицал его и, вместо всякой брани, называл писакою речей<ref>''Писакою речей'', λογογράφον. О значении этого слова см. Euthyd. р. 305 С и примеч. к сему месту. Здесь можно прибавить только то, что значение логографов, в отношении к содержанию их речей, надобно принимать в самом обширном смысле. Логографы не ограничивались приготовлением речей только для целей политических, но писали о всем и на всякую тему. По крайней мере Лизиас, по свидетельству Дионисия Галикарнасского (T. II, р. 82, ed. Sylburg.), приготовлял речи всякого рода, не исключая панегирических, эротических и эпистолярных.</ref>: так может быть, самолюбие и удержит его от сочинения нам речи.
Строка 415 ⟶ 428 :
''Федр.'' Казалось так, Сократ. Впрочем ты, вероятно, и сам знаешь, что люди, в обществе сильные и почетные, стыдятся писать речи и оставлять свои рукописи потомству, боясь, как бы молва в последующее время не назвала их софистами.
''Сокр.'' Ты забыл, Федр, что «сладкий рукав» получил свое имя от большего нильского рукава<ref>Это место весьма затрудняло всех истолкователей Федра. Почему большой рукав Нила мог быть назван рукавом сладким? Некоторые филологи, если не для преодоления, то для избежания затруднения, вместо γλυκύς ἄγκων, хотели читать γλυκεῖ’ ἀνάγκα, и утверждали, что это выражение Платон заимствовал из схолии Вакхилида (Athen. II, р. 40, ed. Casaub.). Но подлинность и верность чтения γλυκυς ἄγκων не подлежит никакому сомнению и {{перенос сноски|ref}}</ref>; а вместе <!-- 76
''Федр.'' Как это? Я не понимаю.
Строка 425 ⟶ 438 :
''Сокр.'' Он, конечно, говорит: «сенату», либо «народу», либо «тому и другому угодно было»<ref>''Он, конечно, говорит'' — ''угодно было,''ἔδοξέ πού φησι. Некоторые переводчики Платона энклитическую частицу πού в этом тексте относили к глаголу ἔδοξε. Посему считаю нужным заметить, что ее надобно относить к υησί. А что она стоит не после, а прежде своего глагола, — дело весьма обыкновенное в тех случаях, когда глагол, к которому она относится, есть слово вносное, или вставочное. См. ''Buttmann''in indice ad Menon, h. v. Ast. de Legg. p. 216. Comment, ad Prot. p. 99. Между прочим, он приводит следующее место (Legg. III, р. 681 Е): κτίσσε δὲ Δαρδανίην γὰρ πού φησιν, ἐπεὶ οὐπω Ἰλιος ἰρή κ. τ. λ. Тому же правилу следуют и другие энклитические частицы: напр. Legg. VI, р. А: ὦ παῖ τοίνυν φῶμεν. ib. X, p. 899 D: ὦ ἄριστε δη φῶμεν, — Непосредственно за этим стоящие слова: ἀυτὸ τὸ σύγγραμμα, без всякого сомнения, привнесены чуждою рукою и в некоторых списках, действительно, не встречаются.</ref>. А кто так говорит, то есть государственный докладчик (συγγραφεύς), тот, важно и величаво желая выставить и собственную особу<ref>Желая выставит и собственную особу''' — τὸν ἑαυτὸν '''δὴ... '''ἐγκωμιάζων. Τὸν ἑαυτὸν '''отнюдь не должно переводить возвратным местоимением себя. Член {{перенос сноски|ref}}</ref>,
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>подтверждается всеми списками Федра. Для объяснения этих слов мы следуем авторитету Эрмия, который говорит, что приведенное выражение имело силу пословицы и заимствовано от одного места на Ниле, представлявшего великие затруднения плавателям, так что они называли его иронически ἀγαθὸν δαίμονα, за то чрезвычайно сокращавшего путь от Навкратиса до Мемфиса (v. Mannert. Geograph. Afr. P. I, p. 540). Это-то отношение близости плавания к его трудности и заставило дать рукаву название γλυκὺς ἄγκων. Приняв такое основание) мы поймем значение слов Сократа. «Ты забыл, Федр, говорит он, что пословица, γλυκύς, ἄγκων выражает совсем не то, что показывают ее слова: название-то хорошо, да самое дело трудно.» Политикам, действительно, нравится писать речи и оставлять их потомству; да они скрывают это под тем предлогом, что будто бы боятся прослыть софистами. Отсюда видно, что пословица, γλυκύς ἄγκων, совершенно соответствует русской: «зелен виноград.»<section end="ref"/>
<!-- 77
''Федр.'' Не иным чем.
Строка 450 ⟶ 464 :
''Федр.'' Из твоих слов выходит, что, конечно, не будет<ref>Что, ''конечно, не будете'' — οὔχουν εἰκός γε. Οὔχουν γε Греки употребляет {{перенос сноски|ref}}</ref>; иначе он порицал бы, как видно, и собственное свое расположение.
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>пред местоимением делает на нем сильное ударение и живо выражает софистическое хвастовство эгоизма. Haiip., Theaet. р. 166 А: Γέλωτα δῆτα τὸν ἐμὲ ἐν τοῖς λόγοις ἀπέδειξε.<section end="ref"/>
<!-- 78
''Сокр.'' Ведь всякому известно, что сочинение речей само-то по себе не есть что-либо постыдное.
Строка 476 ⟶ 491 :
Ἐπὶ τῶν δικῶν ᾄδουσιν πάντα τὸν βίον.</ref>, как обыкновенно в жаркое время, посредством своих песней, разговаривают между собою над нашими головами и смотрят на нас. Если они увидят, что мы, подобно черни, в полдень молчим и, убаюкиваемые
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>в тех случаях, когда сомнение другого в отношения к какому-либо предмету речи отвергают с некоторым ограничением. Напр., Cratyl. р. 408 В: Οὔκουν ἀμήχανός γ’ εἰμὶ λόγου. Lacliet. p. 195 A: Οὔκουν φησί γε Νικίας, ibd. p. 192 D: Οὔκουν δίκαιόν γε.<section end="ref"/>
<!-- 79
''Федр.'' Какую же это честь? Кажется, я никогда не слыхивал.
Строка 493 ⟶ 509 :
Ὀλίγην δρόσον πεπωκώς
Βασιλεῦς ὄπως ἀείδεις.</ref> и поет до самой смерти, не чувствуя ни голода, ни жажды, а после смерти доносит музам, кто между людьми которую из них чтит здесь на земле. Терпсихоре кузнечики рекомендуют отличных плясунов, Эрате — людей, делающих ей честь эротическими занятиями, вообще <!-- 80
''Федр.'' Да, надобно.
Строка 509 ⟶ 525 :
{{№|E}}
<!-- 81
''Федр.'' Ты правду говорить.
Строка 531 ⟶ 547 :
''Сокр.'' Итак, если оратор, не зная добра и зла, будет говорить столь же несведущему обществу и расточать похвалы — не тени осла<ref>''Не тени осла'' — μὴ περὶ ὄνου σκιᾶς. Слова: περὶ ὄνου σκιᾶς — пословица, означающая разговор или заботу о ничтожной вещи. Schol. ad Aristoph. Vesper. 191. ''Zenob.''VI, 28 et al.</ref>, вместо коня, но злу, вместо добра, и если, заботясь о мнении толпы, убедит совершить
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>Сократ разумеет здесь софистов и называет их мудрецами иронически. Это видно из самого выражения, в котором слово σοφοὶ стоит без члена, следовательно означает насмешку, или презрение. См. примеч. к Protag. р. 314 Е и ниже Phaedr. р. 368 С.<section end="ref"/>
<!-- 82
''Федр.'' Конечно, не слишком хороший.
Строка 546 ⟶ 563 :
''Сокр.'' Согласен, если другие-то, встречающиеся с ним речи засвидетельствуют, что оно есть искусство. Но я как будто слышу, что некоторые из них, подходя, свидетельствуют противное, то есть, что оно лжет, что оно не искусство, а безыскусственное упражнение<ref>''Оно не искусство'', а ''безыскусственное упражнение'' — οὐκ ἔστι τέχνη, ἀλλ’ ἄτεχνος τριβή. Это одно из тысячи мест, в которых Платон сильно восстает против самостоятельности так называемых формальных наук, особенно же риторики. Вопрос всегда был в том, может ли риторика постановлять какие-нибудь твердые правила красноречия, если она не основывается на неизвестном ей понятии об истине. Платон доказывал, что всякая внешняя форма должна быть выражением идеи, следовательно, на ней и основываться, из ней почерпать и правила для своего развития. Поэтому, где нет идеи, где форма берется отрешенно — сама по себе, там не искусство, а безыскусственное упражнение, иногда называемое также ἄλογος τριβή. Car. ниже 270 В. Pliileb. р. 55 E. Gorg. р. 501, или еще ἐμπειρία καὶ τριβή. Gorg. p. 463 B. Phileb. p. 55 E. По выражению Апулея (Doctr. Plat. II, p. 16, ed. Elm.): usus, nulla ratione collectus.</ref>. Настоящего искусства слова, независимо от истины, говорит Лаконец<ref>Приводимое здесь положение Лаконца, по мнению Гейндорфа, Шлейермахера и Аста, есть вставка, внесенная в текст è margine. Единственное доказательство не подлинности этого места состоит в том, что будто бы прерывается здесь связь между мыслью Сократа и следующими далее словами Федра. Я тут не вижу никакого нарушения связи и, вместе с Штальбомом, почитаю вводные слова весьма уместными, как лакедемонскую пословицу, которая приводится и Плутархом (Apophth. lac. 233, 13): μεγαλυνομένου τινὸς ἐπὶ τᾗ ρητορικῇ τέχνῃ εἴπε τις Λάκων, ἀλλά νη τώ Σιώ, τέχνη ἄνευ τοῦ ἀληθείας ῆφθαι οὔτε ἔστιν οὔτε μήποτε γένηται.</ref>, нет и никогда не будет.
<!-- 83
''Федр.'' Такие речи нам нужны, Сократ; подай их· сюда к допросу, что и как они говорят.
Строка 559 ⟶ 576 :
''Сокр.'' Да неужели ты слышал только о словесных искусствах Нестора и Одиссея 2), которые они, от нечего делать, писали под стенами Трои, а о Паламидовых ничего не слышал?
''Федр.'' Даже и о Несторовых-то, клянусь Зевсом, не <!-- 84
''Сокр.'' Может быть: но оставим их. Скажи мне, что делают в судах противные стороны? не спорят ли одна с другою? Что будем отвечать?
Строка 587 ⟶ 604 :
''Сокр.'' А вот как, по-видимому, выражусь я вопрошателям. Где скорее бывает обман, — в большом или малом различии вещей?
<!-- 85
''Федр.'' В малом.
Строка 616 ⟶ 633 :
''Сокр.'' Теперь, хочешь ли видеть, что есть, как {{перенос|сказа|но}}
<ref>1) ''Должен с точностью распознавать'' сходство и ''несходство вещей.'' Ход Сократовых вопросов в настоящем случае направляется к раскрытию следующей мысли: кто хочет ввести в заблуждение другого, тот переходит от истинного к ложному не вдруг, — иначе ложь сделалась бы слишком заметною, а постепенно, чрез уподобление вещей едва различных, и наконец заключает, что вещи, совершенно различные, подобны, даже тожественны.</ref>
<!-- 86
''Федр.'' Даже всего более: ведь доселе-то мы говорили довольно сухо, без достаточных примеров.
Строка 644 ⟶ 661 :
''Сокр.'' А когда — слово: ''справедливость'' или ''добро'', тогда не расходятся ли наши мысли и не разногласим ли мы как друг с другом, так и сами с собою?
<ref>1) Местными богам, т. е. Паву, Ахелою и нимфам. См. р. 232, 238, 263, 279.</ref>
<!-- 87
''Федр.'' Без сомнения.
Строка 675 ⟶ 692 :
''Сокр.'' То-то! видишь, сколько нимфы Ахелоевы и Пан Эрмиев в составлении речей искуснее Лизиаса Кефалова? Впрочем, не ошибаюсь ли а? Может быть, начиная эротическую речь, Лизиас заставил нас принимать Эроса за такое существо, какого хотелось ему самому, и потом уже, сообразно с этим, развивал в ней все дальнейшее? Хочешь ли опять прочитаем ее начало?
<!-- 88
''Федр.'' Пожалуй, если угодно; только в ней не найдешь того, чего ищешь.
Строка 694 ⟶ 711 :
''Федр.'' Как же иначе?
''Сокр.'' рассмотри же речь своего друга, такова ома, или <!-- 89
Ἠέλιος τ’ἀνιών λάμπῃ λαμπρά τε σελήνη
Строка 728 ⟶ 745 :
''Федр.'' Да.
<!-- 90
''Сокр.'' Но исступление бывает двух родов: одно, происходящее от человеческих болезней, а другое — от божественной перемены обыкновенного состояния.
Строка 747 ⟶ 764 :
''Сокр.'' Смотря на одну идею, он постарается подвести под нее рассеянное, чтобы, определяя каждый предмет, выяснить, чему хотел он учить, подобно тому, как теперь об Эросе — хорошо ли, худо ли рассуждалось, по крайней мере определено, что такое он. Эта-то ясная и сама с собою согласная задача должна быть раскрываема в речи.
<!-- 91
''Федр.'' Но что называешь ты, Сократ, другим родом?
Строка 754 ⟶ 771 :
''Федр.'' Весьма справедливо.
''Сокр.'' Эти-то деления и соединения, Федр, я иксам люблю, чтобы уметь говорить и мыслить, и если кого-нибудь почитаю способным всматриваться в одно и многое по природе 2), то гоняюсь за ним по следам, как за богом<ref>''Гоняясь за ним по следам, как за богом'' — κατόπισθε μετ’ ἴχνιον ὥστε θεοῖο: походит на полустишие Омировых гексаметров. Odyss. V, 193; VII, 38.</ref>. Людей, могущих это, я доныне, Бог знает, справедливо или нет, называю диалектиками, — но как назвать тех, которые учатся у тебя и Лизиаса? Не это ли искусство {{перенос|ре|чей}} <!-- 92
''Федр.'' Они, конечно, люди царственные; однако ж того то не знают, о чем ты спрашиваешь. Назвав этот род диалектикою, ты, кажется, справедливо назвал его: но род риторики, по-видимому, еще ускользает от нас.
Строка 766 ⟶ 783 :
''Федр.'' Да.
''Сокр.'' Во-вторых, какое-нибудь — повествование и свидетельство на него; в-третьих — доказательства; в-четвертых — подобия; а великий византийский Дедал речей<ref>''Византийский Дедал речей'', т. е. Феодор византийский, ритор и софист, в свое время отличавшийся искусственными, тонкими и сухими делениями понятий. ''Arist''. Rhet. III, 13. Cicer. Orat. 12. Haec tractasse Trasimadmm Chalcedoni um primum et leontinum ferunt Gorgiam, Theodorum inde Bizantiam nmltosque alios, quos λογοδαιδάλους appellat in Phaedro Socrates; quorum satie arguta multa, sed ut modo primumque nascentia minuta et versicolorum similia quaedam nimiumque depicta. Из этих слов Цицерона видно, что {{перенос сноски|ref}}</ref>, <!-- 93
''Федр.'' Ты разумеешь добряка Феодора?
Строка 774 ⟶ 791 :
''Федр.'' Какой мудрец этот Продик!
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>логодедалами назывались бездарные труженики, неутомимо старавшиеся наряжать свои речи всеми мелочными затеями, какие могла придумать тогдашняя формальная теория словесности. См. ''Lamb''. ad Horat. T. 1, p. 15 sq.<section end="ref"/>
<!-- 94
''Сокр.'' Не сказать ли и об Иппиасе? Впрочем, этот элейский пришлец, помнится, одного мнения с Продиком.
Строка 788 ⟶ 806 :
''Федр.'' Но у Протагора, Сократ, разве не то же почти?
''Сокр.'' У него, сын мой, какое-то праворечие<ref>''Какое-то праворечие'' — ὀρθωέπειά γέ τις. Под этим словом надобно разуметь речь, выражаемую именами в собственном их значении — κυριολεξίαν. Эрмиас говорит: διὰ γὰρ τῶν κυρίων ὀνομάτων μετήρχετο ὁ Πρωτάγορας τὸν λόγον, καὶ οὐ διὰ παραβολῶν (''Wossii'' de arte grammat. 1) 7). Но, по свидетельству Аристотеля (Rhet. III,5, de sophist. elench. jp. 574, ed Buhl). Протагорово ὀρθοέπεια состояло в изъяснении грамматических форм и в определении правильного произношения слов. Впрочем, ὸρθοέπειαν не додано смешивать с тем, что разумеется под заглавием ὀρθότης ὀνομάτων. См. Cratyl. р. 391 С.</ref> и много других прекрасных вещей. Искусном же речей, жалобно воющих и увлекающих к старости и бедности, мне кажется, особенно торжествует сила оратора халкидонского<ref>Сила ''оратора халкидонского''. Говорится о Тразимахе халкидонском, {{перенос сноски|ref}}</ref>. Этот муж весьма способен вдруг {{перенос|воспламе|нить}} <!-- 95
''Федр.'' Но согласен ли ты, что в конце речи надобно припоминать слушателям все сказанное?
Строка 808 ⟶ 826 :
''Федр.'' Что больше, как не спросили бы, знает ли он
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>который иного рассуждал о возбуждении страстей. Написанные с этою целью книги его известны были под заглавием ἔλεοι. ''Ar ist.'' Rhet. III, 1, 20. ''Hermias'' p. 182. Упоминая о нем, Платон, вероятно, с намерением выражается поэтически, чтобы подстроиться под тон его элегий.<section end="ref"/>
<!-- 96
''Сокр.'' А если бы он сказал, что совсем нет; но кто научится у меня этому, тот сам в состоянии делать то, о чем спрашиваешь?
Строка 827 ⟶ 846 :
''Федр.'' Весьма справедливо.
''Сокр.'' Стало быть, то же сказал бы своему трагику и Софокл: ты знаешь нечто предшествующее трагедии, а не <!-- 97
''Федр.'' Без сомнения.
Строка 835 ⟶ 854 :
''Федра.'' Конечно, Сократ, таково вероятно искусство, которое эти люди пишут и преподают под именем {{перенос|ри|торики}}
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>* ''Медоустый Адраст.'' Прилагательным «медоустый» Платон намекает на стих Тиртея (Fragm. III, v.8): οὐδ’ ''εἰ'' — γλῶσσαν δ’ Ἀδρήστου μειλεχόγηρυν ἔχον. Адраст Аргивянин, лицо из героических времен Греции, приходил к Тезею и с удивительным красноречием умолял его подать себе помощь (''Isocr.'' Panath. р. 829; ''Paus.'' 1, р. 37). Аст и Штальбом полагают, что под именем Адраста Платон разумел которого-нибудь лучшего из позднейших ораторов, и говорят, что он указывает именно на Антифона рамнузийского, как прежде именами Нестора, Одиссея и Паламида называл современных себе софистов. Антифон, действительно, был весьма приятный оратор; так что, уважая в нем ''μέλιτος γλυκίονα αὐδήν'', Греки придавали ему имя Нестора (ѵ. ''Ruhnk.'' dissert, de Antiph. orat. Atl. T. VII, p. 810, ed. Reisk). Притом, обвиненный в измене, Антифон, точно как некогда Адраст к Тезею, прибегал к Афинянам с прошением, и столь красноречиво защищал свою невинность, что, по свидетельству Фукидида (VIII, 68), всех превзошел в этом отношении.<section end="ref"/>
<!-- 98
''Сокр.'' Совершенство на поприще красноречия, вероятно, а может быть и необходимо, приобретается, Федр, как и все прочее. Если от природы дано тебе быть оратором, то ты будешь оратором достойным похвалы, соединив в себе знание с упражнением; а не имея того либо другого, в том самом отношении останешься несовершенным. Искусство здесь, — какую бы силу ни обнаруживало, идет, очевидно, не тем путем, которым идут Тизиас и Тразимах:
Строка 850 ⟶ 870 :
''Федр.'' Почему так?
''Сокр.'' Во всех великих искусствах требуются пустословие и верхоглядство о природе<ref>''Требуются пустословие и верхоглядство о природе''. Сократ доселе направлял разговор к тому, чтобы в риторике отличить форму от содержания и доказать, что первая без последнего не составляет искусства, и что, следовательно, все чисто формальные теории упомянутых софистов сами по себе ничего не значат. После сего естественно родился вопрос: что еще требуется в помощь к этим теориям, чтобы речь оратора могла убеждать? — Требуется содержание; надобно форму одушевить мыслью, нужно мертвую теорию ритора оживить глубокомыслием и созерцательностью философа. Это-то глубокомыслие и созерцательность, применяясь к образу мыслей и выражению необразованного народа о философии, Сократ называет пустословием и верхоглядством о природе, и свое положение объясняет примером Перикла.</ref>. Отсюда-то непонятным образом проистекает та высота мыслей и та действенность слова<ref>''Та высота мыслей, та действенность слова''. — Высота мыслей, τὸ ὑψηλόνουν, есть свойство ума входить в предмет глубоко, рассматривать его природу; действенность слова, τὸ τελεσιουργόν, есть действие убеждать не искусственными оборотами и софизмами, а самым существом предмета. Такой ум древние приписывали Периклу. Cicer. Orat. 4. Quum alia praeclara quaedam et magnifica didicisset, ob eam rem et foecundum fuisse gnarumque, quibue orationis modis quaeque animarum partes pellerentur.</ref>, которыми, кроме естественных {{перенос|способ|ностей}} <!-- 99
''Федр.'' Как ты понимаешь это?
Строка 872 ⟶ 892 :
''Сокр.'' Смотри же, что говорят о природе — Иппократ<ref>''Смотри'' же, что ''говорит о природе Иппократ''. Мысли Иппократа изложены Галеном так (р. 16, 26): «Предполагая в этой книге определить природу нашего тела, Иппократ, для определения ее, пользовался следующею методою. Сперва он исследовал, простое ли нечто она, или многовидное; потом, нашедши, что многовидное, рассматривал в ней сущность начал простых, какова она, т. е. способна ли страдать от чего или действовать. Такой же методе следовал и Платон, когда рассматривал природу души.» Очевидно, что здесь указывается на те же два вида методы, о которых говорено было выше, р. 265 D.</ref>
<!-- 100
''Федр.'' Должно быть, Сократ.
Строка 896 ⟶ 916 :
''Федр.'' Это, по-видимому, было бы прекрасно.
<!-- 101
''Сокр.'' По крайней мере, друг мой, кто станет доказывать и говорить иначе, тот не напишет и не скажет ничего, удовлетворяющего искусству, о чем бы ни говорил он. Что же касается до тех, которых ты слышал и которые ныне пишут искусства речей, то они хитрецы, — они только скрываются, а душу знают превосходно. Посему, доколе не выскажут и не напишут этого способа, мы не будем верить, будто пишут они сообразно с искусством.
Строка 905 ⟶ 925 :
''Федр.'' Конечно, скажи.
''Сокр.'' Так как сила речи направляется душою, то желающие быть оратором необходимо должен звать, из скольких видов состоит душа. Положим, их столько, или столько, и они таковы или таковы: тогда и речи должны быть такие или другие. Различив же это, ты опять найдешь столько или столько видов в речах, и свойства каждого; ты узнаешь, что такие-то люди, такими-то речами, по такой-то причине, должны убеждаться в том-то, а другие, потому-то, не убеждаются. Размыслив об этом достаточно, надобно еще смотреть и быстро следовать вниманием за ходом дел в жизни практической; иначе не будешь знать ничего, кроме наставлений, слышанных некогда от учителя. А когда ты в состоянии дать себе отчет, кто и чем убеждается, и, при будущих встречах, можешь сознательно сказать, что вот теперь на самом деде — тот человек и та природа, к которой, как мне говорили, надобно прилагать такие-то речи, таким-то образом, для убеждения в том-то, — когда все это ты уже помнишь, да сверх того берешь еще в расчет время говорить и удержаться, также наблюдаешь благоприличие или неблагоприличие краткословия, сожалительности, пылкости и всех выученных тобою видов речи; тогда <!-- 102
''Федр.'' Иначе конечно нельзя, Сократ; однако ж дело то, мне кажется, немалое.
Строка 921 ⟶ 941 :
''Федр.'' Ну делай и ты то же.
''Сокр.'' Утверждают, что нет никакой надобности представлять это столь важным и длинными излучинами возводить столь высоко. В самом деле, еще при начале своей беседы, привели мы мнение, что кто хочет быть надлежащим оратором, для того не нужно истинное понятие о <!-- 103
''Федр.'' Ты, Сократ, раскрыл именно то, что говорят люди, выдающие себя за мастеров речей. Теперь я вспоминаю, что прежде мы слегка коснулись этой мысли; но она в таком случае кажется весьма важною.
Строка 933 ⟶ 953 :
''Федр.'' Как же.
<!-- 104
''Сокр.'' Куда хитер должен быть в изобретении сокровенного искусства этот Тизиас, или кто бы то ни был и откуда бы ни получил свое название! Не обратить ли нам своего слова лучше к нему самому, друг мой?
Строка 940 ⟶ 960 :
''Сокр.'' Да вот: Тизиас! еще задолго до твоего прибытия, мы говаривали, что народ имеет понятие о правдоподобном «только по причине сходства его се истинным. А эти сходства, как мы недавно показали, прекрасно умеет везде находить тот, кто знает истину. Посему, если об искусстве речей ты хочешь сказать что-нибудь другое, мы готовы слушать тебя; а когда нет, будем верить тому, о чем ныне рассуждали, то есть: кто не в состоянии рассчитывать природные качества своих слушателей, делить все сущее на виды и в одной идее рассматривать каждый из них, тот никогда не сделается искусным в слове, сколько то возможно человеку. Но это ни в каком случае не приобретается без великих усилий, которые в человеке умном бывают не для того, чтобы беседовать и действовать в обществе людей, а для того, чтобы уметь говорить приятное богам и посильно совершать все угодное им<ref>''Уметь говорит приятнее богам и посильно совершать все угодное имя''. — Это есть одно из выражений высшей цели человеческой жизни, по учению Платона. На все свои слова и поступки, касающиеся людей, смотри так, как бы ты говорил первые и совершал последние не пред людьми и не для людей, а пред очами богов, для исполнения воли их.</ref>. Ведь и те, которые мудрее нас, Тизиас, говорят, что человек с умом должен стараться угождать не подобным себе рабам, разве только между делом, а господам добрым и происходящим от добрых. Не удивляйся, что этот путь длинен: ведь по нем надобно идти к высшей цели, а не к той, которая тебе представляется<ref>''По нем надобно идти к высшей цели, а не к той, которая тебе представляется'': т. е. надобно стараться о том, как бы угодить богам, {{перенос сноски|ref}}</ref>. Впрочем, кто, как говорится, захочет, тот из последней дели прекрасно выведет и первую.
<!-- 105
''Федр.'' По моему мнению, Сократ, это сказано превосходно, лишь бы только быть в состоянии.
Строка 965 ⟶ 985 :
''Сокр.'' Я слышал, что близ египетского Навкратиса жил один из тамошних древних богов, которому посвящена была птица, называемая ибисом. Имя этого божества — Теут<ref>''Имя этого божества'' — ''Теут''. — Теут, кажется, имел родовое значение Бога: потому что это имя близко к греческому Δεύς и латинскому Deus, также к древнему корню восточных языков di (отсюда dia, dio и проч.), dew и deu (отсюда санскр. dew-ta, латинск. dei-tas). По крайней мере известно, что Теута Греки называли также Меркурием, которому, по свидетельству Элиана (H Nat. X, 29), посвящен был Ибис. Притом Цицерон говорит (de nat. D. 1, 36): quartus (Mercurius) Nilo patre, qui Argum dicitur invenisse ob eamque causam Aegyptum profugisse atque Aegyptiis leges et litterae tradidisse. Hunc Aegyptii Thoth appellarunt. Что же касается до самой басни, то она, по всей вероятности, выдумана самим Платоном. Это, кажется, чувствовал и Федр, когда говорил: «ты легко сочиняешь и египетские и какие угодно повести.»</ref>. Он первый изобрел число, арифметику, геометрию и астрономию, игру в шашки и кости, изобрел
______________
[[Категория:Сочинения Платона:Продолжающиеся сноски, проверить section]]
<section begin="ref"/>а не о том, как бы убедить слушателей хотя, стремясь к первой цели, тем легче достигнешь и последней.<section end="ref"/>
<!-- 106
''Федра.'' Ты, Сократ, легко сочиняешь и египетские, и какие угодно повести.
Строка 982 ⟶ 1003 :
''Федр.'' Весьма справедливо.
''Сокр.'' Да, Федр, такова-то беда с письмом, равно <!-- 108
''Федр.'' И это также очень справедливо.
Строка 994 ⟶ 1015 :
''Федр.'' Ты разумеешь речь человека знающего — живую и одушевленную; так что написанная справедливо может быть названа ее изображением?
''Сокр.'' Без сомнения. Скажи же мне: благоразумный земледелец, заботясь о своих семенах и желая от них плодов, согласится ли, не шутя, посеять их детом в садам Адониса<ref>''Посеять в садах Адониса''. Греки в честь Адониса праздновали ежегодно восемь дней и к этому времени засевали рожью и пшеницею принадлежавшие к его храму поля, которые назывались садами Адониса — Ἀδωνίδος κήποι, а в самый храм приносили множество корзин с плодами и ваз со скоро увядающими цветами — в знак того, что земные удовольствия кратровременны. Отсюда произошла пословица: Ἀδωνίδος κῆποι — блестящие безделки, минутные наслаждения (Diction, (les cultes religieux).</ref>, чтобы наслаждаться созерцанием их красоты в продолжение восьми дней, или сделает это только для забавы и ради праздника, если сделает? те же, которыми <!-- 109
''Федр.'' Вероятно так, Сократ: одно сделает он не шутя, а другое иначе, то есть, как говоришь.
Строка 1008 ⟶ 1029 :
''Сокр.'' Конечно, нет; напротив, луга письменности, должно быть, станет засевать и исписывать, если станет, ради забавы, — приготовляя и себе сокровище заметок на время забывчивой старости, и всякому идущему тою же дорогою, чтобы радоваться, смотря на их нежную молодость. Когда другие предаются иным забавам, орошая себя<ref>''Орошая себя'' — ἄρδοντες αὑτούς. Ἄρδειν — орошать, указывает на средство возращения крыльев, о котором говорено было выше (251 В сл.). Предполагается, что чрез возращение и поддержание крыльев облегчается старость.</ref> пирайи и прочими, сродными с этим удовольствиями; тогда он, вдали от подобных удовольствий, вероятно, будет наслаждаться теми, о которых я говорю.
''Федр.'' Прекрасная забава, Сократ, вместо худой, когда <!-- 110
''Сокр.'' Конечно так, любезный Федр; но тот еще лучше, думаю, заботится об этом, кто, пользуясь диалектикою и избрав приличную душу, насаждает и посеявает в ней проникнутые знанием мысли, которые в состоянии помочь и самим себе, и сеятелю, которые не бесплодны, но заключают в себе семя, а потому, быв способны осеменить мыслями и другие умы, всегда служат залогом бессмертия, и кто имеет их, тому доставляют блаженство, сколько может вместить его человек.
Строка 1022 ⟶ 1043 :
''Федр.'' Да, казалось так; однако ж напомни мне, каким образом.
''Сокр.'' Кто сперва не узнает истины каждого предмета, о котором говорит или пишет, и не будет в состоянии определить целое само по себе, либо, определивши, не сумеет опять разделит его на виды до самых неделимых; кто, рассматривая таким же образом природу души, не будет искать приличного каждой природе вида и не постарается располагать и украшать свою речь так, чтобы {{перенос|раз|новидной}} <!-- 111
''Федр.'' Да, это-то без сомнения как-то так представлялось нам.
Строка 1034 ⟶ 1055 :
''Федр.'' Конечно, нет.
''Стр.'' Такой-то человек в писанной речи о всяком предмете необходимо предполагает лишь иного забавы, и ни одного стихотворного и не стихотворного сочинения не почитает достойным того, чтобы оно могло быть писано, <!-- 112
''Федр.'' Да, я желаю и прошу себе именно того, о чем ты говоришь.
''Сокр.'' Но, кажется, довольно уже нам забавляться речами. Теперь поди ты я скажи Лизиасу, что мы ходили к {{перенос|ис|точнику}} <!-- 113
''Федр.'' Какие же ты дашь ему названия?
Строка 1046 ⟶ 1067 :
''Федр.'' Тут, конечно, нет ничего несообразного.
''Сокр.'' Напротив, кто опять более всего любит — сочиненное или написанное долго вертеть так-и-сяк, одно с {{перенос|дру|гим}} <!-- 114
''Федр.'' Почему не назвать?
Строка 1066 ⟶ 1087 :
''Федр.'' Так и будет. Однако ж пойдем, теперь и жар послабее.
<!-- 115
''Сокр.'' Но не приличнее ли нам удалиться отсюда, помолившись здешним богам?
|