Вильям Вильсон (По; Смирдин): различия между версиями
| [досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Нет описания правки |
Нет описания правки |
||
Строка 41:
Обширный внутренний двор училища имел неправильную форму и разделялся на несколько частей, из которых рекреационное отделение составляло самую большую. Этот последний двор был гладок как пол и усыпан мелким и твердым песком. Я очень хорошо помню, что тут не было ни деревьев, ни скамеек — одним словом, ничего. Только перед фасадом находился небольшой партер, усаженный кустами, но нам не позволялось проникать в этот рай, кроме как при особенных редких случаях, например в первый день поступления в училище или в последний день выхода из него, или еще, если приятель или родственник присылал за кем-нибудь из нас на праздник Рождества.
А самый дом заведения. Какой он был древней, удивительной постройки. Для меня он составлял настоящий очарованный замок. Его переходы, разделения, непостижимые закоулки — не имели конца; никак нельзя было сказать утвердительно, где кто находился, в первом или во втором этаже, потому что из одной комнаты в другую, всегда приходилось сойти или войти несколько ступеней. Боковым отделениям тоже не было числа; все они были до того запутаны и перепутаны коридорами, что мы составляли об этом строении точно такую же идею, как о бесконечности. Во все время моего пятилетнего пребывания в заведении, я никак не мог понять, в какой именно части дома находилась маленькая горница, назначенная мне вместе с восемнадцатью или двадцатью другими учениками.
Зала для классов была самая большая во всем доме, даже в целом мире, по крайней мере, мне так казалось. Она была чрезвычайно длинная, узкая, с готическими окнами и с мрачным низким дубовым потолком. В одном углу, из которого веяло страхом, находилось отделенное решеткою четырехугольное место футов в десять, изображающее sanctum, где присутствовал наш главный, почтенный доктор Брансби. Крепкая решетка эта затворялась толстой дверью. Мы бы, кажется, согласились лучше умереть от наказанья, чем отворить ее в отсутствии достопочтенного Domine. В других двух углах были тоже устроены две подобные ложи, вселяющие равно враждебное чувство, но менее подобострастия: в первой находилась кафедра учителя юридических наук, во второй — английского языка и математики. По всей зале во всех возможных направлениях стояло бесчисленное множество скамеек и пюпитров, заваленных книгами, почерневшими от рук; столы эти были до того стары, дряблы и изрезаны заглавными буквами, целыми именами и другими странными фигурами, согнутых над ними учеников, что дерево казалось потеряло свою первоначальную форму. На одном конце залы стояло большое ведро с водою, на другом помещались страшной величины часы.
Заключенный в толстых стенах этого почтенного училища, я провел первые юные годы без особенной скуки и отвращения. Изобретательный детский ум не требует разнообразной внешней обстановки, чтобы заниматься или проводить время весело; в мрачном, по видимому, однообразии школы, таилось для меня более подстрекающей силы, чем впоследствии на свободе, когда я предался необузданным страстям. Впрочем, я полагаю, что мои умственные способности развились с необыкновенной силой. Вообще происшествия детства не оставляют ясных впечатлений для взрослой жизни; все представляется в каком-то темном, смутном свете, вместе с воспоминанием ничтожных радостей и воображаемых мук. Но со мной было другое. Верно, я мог чувствовать в детстве с силою взрослого человека, если и теперь нахожу все в своей памяти, неизгладимо врезанное, как глубокий отпечаток на древних медалях.
А между тем, по общепринятым понятиям — как тут мало для воспоминания! Просыпание утром, приказание идти спать, учение уроков, повторения, полуотпуски в назначенные времена, и прогулка; игры на дворе, ссоры, интриги — и все это давно исчезнувшее, заключало в себе целый мир сладостных ощущений самых разнообразных, подстрекающих. О! славно вспомнить это железное время!
Правду сказать, по моему пламенному повелевающему характеру я скоро стал отличен ото всех моих товарищей, и мало-помалу получил преимущество над моими сверстниками — исключая одного. Это был воспитанник, называвшийся одинаковым со мной именем и фамилией, хотя вовсе мне не родня: обстоятельство это само по себе не имело ничего особенно удивительного, потому что мое имя, несмотря на древний род мой, было одно из тех весьма обыкновенных, которые с незапамятных времен и как бы вынужденно, сделались достоянием простого народа. В этом рассказе я назвал себя Виллиамом Вильсоном — именем выдуманным, которое довольно близко к моему настоящему. Один мой соименник, изо всех составляющих наш ''класс'', говоря школьным языком, смел соревноваться со мною в науках, в играх, в спорах; не верил слепо моим решениям и не хотел подчиниться моей власти, — одним словом противостоял моему влиянию, где и как только мог. Если существует на земле верх безграничного самовластия, так это в ребенке, который превосходит своих товарищей умом и силою воли.
<center>{{razr|К О Н Е Ц}}</center>
| |||