Сложный вопросъ
правитьМного разсужденій было написано на тему о совѣсти, причемъ въ однихъ говорилось объ очень чуткой совѣсти, въ другихъ — о совѣсти не столь чуткой. Но въ большинствѣ этихъ трактатовъ имѣлись въ виду моралисты или богословы, и ни въ одномъ изъ нихъ, насколько я зааю, не было рѣчи о романистахъ. Послѣднее обстоятельство, главнымъ образомъ, и способствовало распространенію того ошибочнаго взгляда — который первыми провозгласили, безъ сомнѣнія, издатели, — будто у романиста вовсе нѣтъ совѣсти. Но это грубое заблужденіе, хотя, по особенности своей умственной организаціи, романистъ, дѣйствительно, часто руководится мгновеннымъ импульсомъ, не отдавая себѣ отчета, что справедливо, и что нѣтъ, и потомъ уже начинаетъ терзаться угрызеніями совѣсти. Я намѣренъ разсказать одинъ эпизодъ изъ своей собственной жизни, — эпизодъ, нравственная сторона котораго возбуждаетъ теперь во мнѣ нѣкоторыя сомнѣнія, хотя въ моментъ совершенія своего поступка я нисколько нз колебался. Я былъ увѣренъ, что дѣйствую подъ вліяніемъ крайней необходимости. Ошибаюсь я, или нѣтъ, пусть судитъ самъ читатель.
Иногда спрашиваютъ: что дѣлали люди по вечерамъ въ то время, когда еще не были изобрѣтены свѣчи? Вопросъ этотъ совершенно праздный, такъ какъ мы всѣ отлично знаемъ, что они или напивались мертвецки пьяными, или же ложились спать. Гораздо важнѣе другая сторона этого дѣда: вѣдь еще долгое время по изобрѣтеніи свѣчей человѣчество не имѣло книгъ, а какая польза отъ свѣчей безъ книги? Нѣкоторые скажутъ, что всѣ книги «къ чорту годятся», но на это я долженъ замѣтить, что даже чорта, т. е. порядочнаго чорта, на твердомъ философскомъ основаніи, нельзя было бы смастерить безъ книги и свѣчки. Въ наши дни привычка къ чтенію, въ особенности во время одиночества, такъ распространена, что, казалось бы, въ нашей странѣ нѣтъ уголка, гдѣ бы нельзя было найти книги. А между тѣмъ, какъ мнѣ пришлось самому убѣдиться, оказывается не такъ. Прошлою весною обстоятельства особаго рода заставили меня уѣхать одного въ маленькое приморское мѣстечко. Надобность была столь экстренная, что я даже позабылъ захватить съ собою томикъ стихотвореній Горація и опытовъ Монтеня, съ которыми, какъ всѣмъ извѣстно, ни одьнъ порядочный литераторъ не разстается. Прибывши въ Пегнессъ (такъ я назову это мѣстечко), я нашелъ, что онъ состоитъ изъ довольно помѣстительной гостинницы, нѣсколькихъ домовъ, отдававшихся внаймы, и полудюжины лавокъ. Изъ послѣднихъ одна, къ моему удовольствію, оказалась библіотекой.
Посѣтивъ своего больного друга (я думаю, нечего упоминать, что это и было цѣлью моего путешествія) и найдя его въ столь плохомъ состояніи, что меня даже не допустили къ нему, я, понятно, направилъ свои стопы въ библіотеку. Ея содержимое было очень невелико и неинтересно. Во всякомъ случаѣ всѣ эти книги я уже читалъ. Говорятъ, что нѣкоторыхъ это не страшитъ; они читаютъ «сто лучшихъ книгъ» (или больше) безконечное число разъ и отъ десятаго чтенія получаютъ такое же удовольствіе, какъ и отъ перваго. Я неспособенъ на это. У меня, къ несчастью, превосходная память, и я всегда помню, въ чемъ дѣло. Прочтенная однажды книга для меня такъ же неинтересна, какъ прошлогодняя газета. Мой взоръ уныло блуждалъ по этому маленькому собранію книгъ; ихъ переплеты были далеко не новы, но они представляли для меня единственно новую вещь въ этой библіотекѣ. Я даже заглянулъ въ двѣ-три книги, и самъ изумился могуществу своей памяти. Каждый знаетъ, какъ трудно выбрать для себя подходящую книгу; наилучшій способъ — это заранѣе намѣтить ее (хотя въ этомъ случаѣ ея всегда не оказывается въ библіотекѣ), но среди этой полдюжины книжныхъ полокъ всякіе поиски были безуспѣшны. Я купилъ нѣсколько листковъ почтовой бумаги, чтобы умилостивить библіотекаря, и сказалъ себѣ: «Безъ сомнѣнія, я найду что-нибудь почитать въ гостинницѣ». Это, какъ оказалось впослѣдствіи, было роковою ошибкой.
На землю падали вечернія тѣни, когда я вернулся въ гостинницу… Я употребилъ это меланхолическое выраженіе, потому что оно наиболѣе соотвѣтствуетъ трагическому характеру моего разсказа. Я звалъ, что въ гостинницѣ не можетъ быть много книгъ, но что ихъ тамъ совсѣмъ не окажется, это не входило въ мои разсчеты. Въ моемъ нумеръ, громадной мрачной комнатѣ, былъ только прейсъ-курантъ винъ. Есть очень образованные люди, которые способны находить развлеченіе во всякомъ печатномъ матеріалѣ, и они, можетъ статься, извлекли бы что-нибудь и изъ этого прейсъ-куранта: «Рюдесгеймъ» напомнилъ бы имъ о рейнскихъ легендахъ, «Кларетъ» — о залитыхъ солнцемъ равнинахъ Франціи, а «Хересъ»… Но впослѣдствіи я убѣдился, что «Хересъ» приготовляется въ Пегнессѣ… Что касается меня, то я, глядя на прейсъ-курантъ, могъ думать только о томъ, что здѣсь вина ужасно дороги.
Направляясь въ общій залъ, гдѣ я велѣлъ подать себѣ обѣдъ, я увидѣлъ дверь съ надписью «Читальня». Это меня чрезвычайно обрадовало. Послѣ неизбѣжныхъ жареной камбалы и котлеты я поспѣшилъ въ этотъ рай и нашелъ тамъ только одного человѣка (назовемъ его Адамомъ), погруженнаго въ чтеніе романа. Что касается остальныхъ сокровищъ литературы, находившихся въ этой комнатѣ, то они состояли изъ путеводителя по Пегнессу, Пегнесскаго адресъ-календаря, фотографическаго альбома видовъ и дѣтской азбуки. Этимъ и ограничивался весь печатный матеріалъ читальной. Было только девять часовъ, а я имѣю обыкновеніе читать до двухъ часовъ ночи. Я вышелъ изъ комнаты и поймалъ мимо бѣжавшаго лакея за салфетку. Онъ былъ вообще симпатичный малый, и я былъ увѣренъ, что онъ поможетъ моему горю, если это возможно.
— Есть въ этой гостинницѣ библіотека? — спросилъ я.
— Библіотека? О, нѣтъ, сэръ. Но у насъ есть читальня. Выходило такъ, какъ будто я спросилъ, есть-ли у нихъ коллекція картинъ, а онъ отвѣтилъ мнѣ, что у нихъ есть гостиная. Лакей смѣшивалъ мѣсто, гдѣ употребляется какая-нибудь вещь, съ самою вещью.
Какъ бы то ни было, я зналъ, что въ домѣ есть одна книга, — романъ, который читаетъ Адамъ. Не могъ же онъ читать ее вѣчно. Не могу вамъ выразить, до какой степени меня обуяло желаніе завладѣть этой книгой. Я не зналъ, что это за книга, но чувствовалъ, что именно на ней я остановилъ бы свой выборъ, будь въ моемъ распоряженіи хоть тысяча книгъ. Подъ коричневой бумагой, въ которую она была завернута, находился, вѣроятно, желтый корешокъ рублеваго романа, но этотъ романъ, я чувствовалъ, былъ полонъ глубокаго, животрепещущаго интереса.
Я сталъ думать о томъ, когда Адамъ пойдетъ спать. Насколько могу припомнить, я не имѣлъ никакихъ смертоубійственныхъ намѣреній насчетъ Адама, но я рѣшилъ во что бы то ни стало овладѣть его книгой. По моему, даже нравственность должна имѣть извѣстныя границы. Сидѣть съ девяти часовъ вечера до двухъ часовъ ночи безъ всякаго дѣла было рѣшительно невозможно. Я надѣялся — даже въ интересахъ самого Адама — что онъ привыкъ рано ложиться спать.
Моя надежда не обманула меня. Въ половинѣ десятаго онъ закрылъ книгу. Я уже хотѣлъ броситься на нее, какъ вдругъ онъ вынулъ изъ кармана ремешокъ и путеводитель Бредшо и старательно связалъ обѣ книги вмѣстѣ. Очевидно, это была его книга, его частная собственность. Но вѣдь онъ, несомнѣнно, шелъ спать. Одно изъ двухъ, думалъ я: или онъ возьметъ эту книгу съ собою, или нѣтъ. Въ первомъ случаѣ онъ едва-ли откажетъ мнѣ, если я попрошу у него позволенія почитать ее, пока онъ будетъ спать: иначе онъ поступилъ бы, какъ собака на сѣнѣ. Но если онъ откажетъ, то я принужденъ буду взять ее у него силой. По зрѣломъ размышленіи я рѣшилъ не просить у него книги, въ надеждѣ, что онъ оставитъ ее въ комнатѣ. Такъ и случилось.
Какъ только дверь за нимъ закрылась, я развязалъ ремешокъ, вынулъ страстно желанную книгу и затянулъ ремешкомъ одинъ путеводитель Бредшо. Послѣднее я сдѣлалъ совершенно машинально, по своей привычкѣ къ аккуратности, но это было просто счастье, потому что не прошло и двухъ минутъ, какъ Адамъ вернулся въ читальню за своимъ футляромъ для очковъ, который онъ забылъ на столѣ. Я едва успѣлъ сунуть книгу въ карманъ и притвориться углубленнымъ въ фотографическій альбомъ, какъ его взоръ упалъ на путеводитель Бредшо. Не поднимая глазъ, я слышалъ, какъ онъ пошарилъ среди лежавшихъ на столѣ книгъ, бормоча про себя:
— Странно! Вотъ странно!
Будь я съ нимъ болѣе или менѣе знакомъ, я бы развилъ передъ нимъ свою любимую теорію объ «Исчезновеніи неодушевленныхъ предметовъ» и постарался бы такимъ путемъ успокоить его. Но ужасно трудно начать такого рода разговоръ съ совершенно незнакомымъ человѣкомъ, въ особенности, когда принадлежащій ему неодушевленный предметъ лежитъ у тебя въ карманѣ.
— Не замѣтили-ли вы случайно… — нервно началъ онъ.
— Нѣтъ, я уже пилъ, благодарю васъ, — отвѣтилъ я.
Мой отвѣтъ озадачилъ его, но я этого и добивался. Я поднесъ свою руку къ уху и, съ свойственной глухимъ субъектамъ жалобной улыбкой, продолжалъ:
— Вы приглашаете меня пить съ вами чай?
— Нѣтъ, — сказалъ онъ. — Я спрашиваю, не видѣли-ли вы моей книги?
Но я повторилъ свой жестъ и сказалъ, что ничего не слышу. Тогда онъ позвалъ лакея, и они стали вдвоемъ искать книгу. Я зналъ, что безъ полицейскаго приказа они не могутъ обыскать меня, но все же я чувствовалъ себя немного неловко, тѣмъ болѣе, что не могъ сѣтовать на Адама за его подозрѣнія. Онъ страшно разозлился, когда лакей ему замѣтилъ:
— Навѣрное, она отыщется завтра утромъ, сэръ.
— Утромъ! — повторилъ онъ. — Да какъ же, вѣдь только что…
И тутъ онъ, какъ буравомъ, пронзилъ меня сквозь альбомъ фотографій своимъ взоромъ.
А между тѣмъ лакей былъ совершенно правъ. Вѣдь не хотѣлъ же я съѣсть книгу! Я только твердо рѣшился прочесть ее. Вопросъ теперь заключается въ слѣдующемъ: долженъ-ли былъ я при такихъ обстоятельствахъ, принимая въ соображеніе, какъ поздно дѣло приняло такой оборотъ, и какой, по меньшей мѣрѣ, странный видъ имѣло бы это, возвратить ему книгу даже въ эту минуту? Ему она была совершенно не нужна, а я не могъ безъ нея обойтись. Пользуясь ею нѣсколько часовъ, я не могъ причинить ему ни малѣйшаго ущерба. Если бы онъ не забылъ своихъ очковъ — крайне грубая небрежность съ его стороны — онъ бы никогда не заподозрилъ меня ни въ чемъ. Разумѣется, мнѣ могутъ возразить, что это его книга. Но что значатъ какія-нибудь права собственности въ сравненіи съ естественными правами? Уже то обстоятельство, что онъ сердился изъ-за такого пустяка на лакея (а косвенно и на меня), показывало, что онъ нехорошій человѣкъ. Ей Богу, мнѣ былъ такъ противенъ его видъ, что я не могъ оставаться въ этой комнатѣ. Я ушелъ къ себѣ, приказалъ подать свѣчи и принялся за чтеніе.
Но тутъ меня постигло ужасное разочарованіе; оно было столь велико, что имѣло характеръ возмездія свыше, и въ первый разъ заставило меня усомниться, честно-ли я поступилъ во всемъ этомъ дѣлѣ. Книга оказалась для меня совершенно безполезной, такъ какъ не представляла для меня ни новизны, ни интереса. Почему, я сейчасъ скажу. Во всей мѣстной библіотекѣ, на всемъ свѣтѣ не было книги, которая была бы для меня такъ неинтересна.
Въ одиннадцать часовъ дверь моего нумера отворилась, и явился лакей. Онъ имѣлъ усталый и убитый видъ (можетъ быть, Адамъ его побилъ) и какъ будто боялся, что я тоже начну его бить.
— Извините, сэръ. Мнѣ непріятно безпокоить васъ, и еще такъ поздно, но эта книга, — онъ указалъ на книгу, которую я держалъ въ рукахъ (къ счастью, я снялъ ея бумажную обертку, такъ что онъ не узналъ ее), — тотъ джентльменъ говоритъ…
— Боже мой! Онъ еще въ читальной?
— О, да, сэръ! Мы все ищемъ его книгу. Онъ говоритъ, что не успокоится, пока вы не удостовѣрите, что не брали ея.
— Неужели онъ думаетъ, что я укралъ его книгу? — жалобно спросилъ я.
— Вотъ то-то есть, сэръ. Онъ приказалъ мнѣ пойти къ вамъ и спросить у васъ. Онъ сказалъ, что будетъ доволенъ, если вы, подъ честнымъ словомъ, заявите, что не брали ея.
— Очень хорошо! Онъ можетъ успокоиться и идти спать. Даю вамъ честное слово, что это моя книга, и что другой у меня нѣтъ.
Черезъ минуту я услышалъ, что Адамъ пошелъ спать.
Я не солгалъ. Книга была болѣе, чѣмъ моя, потому что я самъ ее написалъ. Въ этомъ отношеніи не можетъ быть и спора о моей правотѣ, но имѣлъ-ли я право брать эту книгу со стола читальной, это другой вопросъ, и я теперь не такъ увѣренъ въ этомъ, какъ былъ въ то время.