РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА
править
Ю. Н. БОСТРЕМА.
правитьСЛІЯНІЕ СЪ НАРОДОМЪ.
правитьКнязь Борисъ Михайловичъ Чичиклей принадлежалъ къ числу тѣхъ избранныхъ людей, которые родятся съ серебряною ложкою во рту и съ кошелькомъ въ рукахъ. Но съ нѣкоторыхъ поръ судьба не благоволила къ нему, даже, повидимому, преслѣдовала его. Впрочемъ, въ жизни всегда такъ, говоритъ Теккерей: не только судьба, но и люди, то бросаются къ вамъ, то забываютъ васъ. Въ послѣднее время разнесся даже слухъ, что князь пріѣхалъ изъ Москвы въ свою степную деревню съ цѣлью женить своего сына на дочери богатаго сосѣда своего, купца — землевладѣльца Ѳедосѣя Терентьевича Спатарева, чтобы поправить свое окончательно разстроенное состояніе.
Князь Чичиклей, извѣтный френо-психо-физіологъ, быль маленькій старикашка, сухой, съ блѣдно-желтоватымъ лицомъ, постоянно завитой, приглаженный и разодѣтый съ иголочки по послѣдней модѣ. Со всѣми былъ онъ ласковъ, вѣжливъ; называлъ нисшихъ себя по званію — монтерами или «мой другъ». Чичиклей любилъ и спѣшилъ жить. По предписанію доктора, онъ ходилъ очень много, не шибко, а чинно, важно, какъ на пружинныхъ ножкахъ, держа обыкновенно въ одной рукѣ батистовый платокъ, а въ другой — золотую, брилліантами усыпанную табакерку; при этомъ онъ почти всегда благосклонно улыбался, иногда гримасничалъ, — но послѣднее происходило отъ узкихъ сапогъ, къ которымъ онъ питалъ самую нѣжную привязанность. Въ особенности съ женщинами онъ былъ чрезвычайно любезенъ, потому что ничего отъ нихъ уже не ожидалъ. Князь Борисъ увѣрялъ, что знаетъ свѣтъ, жизнь и людей; что никогда не требовалъ отъ людей невозможнаго, отъ жизни несбыточнаго. Отъ рѣдко высказывалъ свое собственное мнѣніе и избѣгалъ спорныхъ вопросовъ, стараясь обойти ихъ хоть за сто верстъ. Женился онъ очень молодымъ, кажется, на 22-мъ году своего земнаго или столичнаго странствованія — на воспитанницѣ Смольнаго монастыря, Еленѣ Емельяновнѣ Карнаушенковой. Князь встрѣтилъ ее въ первый разъ на одномъ изъ тѣхъ баловъ, гдѣ богатые танцуютъ изъ состраданія къ бѣднымъ; влюбился въ ея банковыя билеты и женился на нихъ. «На бѣдной, говаривалъ онъ, я никогда и не женился бы, потому что каждая дѣвица, хотя бы она была красивѣе самой Венеры, выходящей изъ пѣны морской, и добра какъ ангелъ, но безъ 300,000 рублей приданаго, въ моихъ глазахъ — мущина». Княгиня Елена Емельяновна составила себѣ о своемъ спутникѣ жизни самое невыгодное понятіе и смотрѣла на него, какъ на паровозъ, который тянетъ ее, куда ей захочется, себя-же она считала женщиной необыкновенной, въ чемъ успѣла убѣдить и мужа: нигдѣ не бываютъ такъ заразительны идеи, какъ въ домашнемъ быту. Сынъ ихъ, князь Алексѣй Борисовичъ, или вѣрнѣе по русски prince Alexis, былъ безцвѣтная личность, не заслуживающая даже упоминанія, еслибъ онъ не былъ дѣйствующимъ лицомъ въ нашемъ разсказѣ. Многіе называли Алексѣя Борисовича человѣкомъ безхарактернымъ: но это опредѣленіе несправедливо. Все то, что мы называемъ у человѣка безхарактерностью: его неровность, непостоянство, эксцентричнось, вѣтренность и т. п. — это-то и есть его выдающійся характеръ, его индивидуальность. Это было бы тоже самое, еслибъ мы утверждали, что у рыжаго горбуна нѣтъ ни фигуры, ни цвѣта волосъ: напротивъ, его фигура очень рельефна, очень даже маркирована, а у волосъ ужь слишкомъ много краски. Мы часто употребляемъ слово «безхарактерный», когда встрѣчаемъ человѣка, не подходящаго съ симметрическою точностію прямоугольныхъ убѣжденій подъ нашъ характерометръ.
— Enfin, Alexis, рѣшено: ты женишься на дочери купца Спатарева; другаго выхода нѣтъ…. Наши кредиторы — ска-аты! проговорилъ князь Борисъ, прохаживаясь по залѣ и по временамъ останавливаясь, чтобы дать отдохнуть ногамъ: узкіе сапоги давили ему мозоли.
— Да я вамъ уже давно сказалъ, что женюсь, отвѣчалъ сынъ, щипая едва въ микроскопъ замѣтные усы свои.
— И прекрасно…. Alexis позвони.
Раздался звонокъ; вошелъ слуга.
— А что, мой другъ, купецъ Ѳедосѣй Терентьевичъ Спатаревъ дома? спросилъ князь Борисъ слугу, поправляя на немъ бѣлый галстухъ и обдергивая ливрею.
— Дома; вчера прогонялъ черезъ нашу деревню гуртъ воловъ на свою землю: на ярмаркѣ былъ.
— Такъ прикажи сѣдлать лошадь и поѣзжай къ нему. Скажи, что я его прошу къ себѣ на чашку чаю.
Слуга вышелъ.
— Я думаю, Alexis, началъ снова князь Борисъ, опуская большой и указательный пальцы къ золотую табакерку сх душистой пылью, что это будетъ гораздо лучше, если Спатаревъ самъ лично сюда пріѣдетъ, а не мы къ нему: не то зазнается больно борода…. Тогда и покончимъ дѣло. Enfin, вѣдь этимъ торгашамъ все равно, что продать вола или выдать замужъ дочь: «коммерческое дѣло-съ»! Такъ ты говоришь, Alexis, что дочь Спатарева образованная дѣвушка?
— Н-да, кажется…. На вечерѣ у Пугачевыхъ вела она себя не дурно…. и манеры есть.
— Послѣ свадьбы мы тотчасъ-же уѣдемъ въ Москву, ну а тамъ даже никто и не спроситъ, кто она такова? А если и узнаютъ, что она дочь бородача, то тоже невелика бѣда: ты скажешь, какъ и нашъ сосѣдъ, ну какъ его?…
— Глуховъ?
— Да; скажешь, что женился на ней, чтобы сблизиться съ народомъ, по принципу. Говори, какъ и онъ, что сословные предразсудки нелѣпость, не современность — ну, enfin, и тому подобныя побасенки. Пожалуй, ты пріобрѣтешь еще себѣ симпатію въ извѣстномъ кругу, въ кругу тѣхъ крикуновъ, которые просто наводняютъ наше общество и дѣлаютъ его невыносимымъ…. Спатарева-же нужно умаслить и усахарить, какъ можно поскорѣе, а тамъ и приступить къ дѣлу. Воображаю въ какой телячій восторгъ придетъ борода отъ нашего предложенія!… Пожалуй, онъ еще и не повѣритъ, приметъ все это за шутку, сказалъ съ самодовольнымъ смѣхомъ князь Борисъ. — Ты, Alexis, надѣнь свою бархатную поддевку и красную рубашку: это ему понравится; да прикажи прибить сюда, въ уголъ, образъ.
Князь Борисъ отправился къ женѣ, а Алексѣй Борисовичъ, развалившись, какъ могъ удобнѣе, на кушеткѣ, началъ чистить ногти, но временамъ задумчиво гладя на носокъ сапога.
Вошелъ слуга.
— Ну что? спросилъ князь Алексѣй, небрежно и граціозно стряхивая съ сигары пепелъ.
— Ѳедосѣй Терентьичь приказали кланяться и благодарить: они не могутъ сами пріѣхать, а просятъ пожаловать васъ къ себѣ, отвѣчалъ слуга.
— Почему?
— Говоритъ нездоровится: нутро болитъ…. животикъ простудили.
— Хорошо: ступай.
Слуга вышелъ.
— Обожрался ска-атина, проговорилъ съ досадой князь Алексѣй. — Вишь, борррода, еще и церемонится!… Нутро болитъ, животикъ простудили, ха, ха, ха….
Общимъ семейнымъ совѣтомъ было рѣшено отложить сватовство до слѣдующаго праздника. Съ этого дня молодой князь началъ почти ежедневно извѣщать Спатарева, наряжаясь à la mouschik.
Былъ праздничный день. Въ большой съ дубовымъ поломъ комнатѣ, увѣшанной богато-изукрашенными, въ золотыхъ и серебрянныхъ ризахъ, обравами, передъ которыми теплились лампадки, было чисто и опрятно, но до того накурено ладономъ, что всѣ предметы исчезали какъ въ синеватомъ туманѣ. За пузатымъ, шипящимъ самоваромъ, походившемъ очень на толстаго купца, сидѣлъ купецъ-землевладѣлецъ Ѳедосѣй Терентьевичъ Спатаревъ, вѣрная копія пузатаго самовара, и самодовольно поглаживалъ свою сѣдую клинистую бородку: онъ баловалъ себя маленечко чайкомъ. Слушая разсѣянно разсказъ странника-юродиваго, брата Ефрема, по временамъ тяжело вздыхалъ и охалъ о суетѣ міра сего. Братъ Ефремъ былъ въ костюмѣ нашего праотца Адама, прикрытый однимъ лишь балахономъ, доходившемъ до самыхъ пятокъ. На груди его висѣлъ огромный деревянный образъ, а на шеѣ около тридцати образковъ разныхъ величинъ.
— Не ѣвши и не пивши десять дней, продолжалъ странникъ, король, отцы мои, и возропталъ на Господа Бога….
— Возропталъ?… Значитъ, не въ моготу было?
— Возропталъ, грѣшный!… А на преподобнаго отца низошло откровеніе господне: снились ему шестикрылые серафимы и херувимы, видѣлись ему, отцы мои, старцы съ божественными ликами…. Лукавый-же и вся адская сволочь не дремали, а чинили преподобному отцу разныя пакости, каверзы, тоскали его за власы по келіи, подсылали къ нему нагихъ, нечестивыхъ женъ….
— Охо, хо, хо — Господи? простоналъ Спатаревъ: — за грѣхи міра сего наказуешь насъ, грѣшныхъ…. Братъ Ефремъ — стаканчикъ, ась?
— Благодарствуемъ…. если милость ваша….
Спатаревъ налилъ и подалъ стаканъ съ чаемъ брату Ефрему и, ослабивъ поясъ, принялся допивать свой девятый стаканъ китайскаго зелья.
— Кушай, братъ Ефремъ, на здоровье: чай отмѣнный, изъ магазина братьевъ Поповыхъ, а не ерофеичъ какой, не брандахлыстъ…. Вѣдь ты таперича въ монастырь отправляешься?… Ну а тамъ-то больно не раскутишься!
— Оно точно такъ: братія малая, обитель ветхая, преветхая….
— А трапеза?
— Скудная — тьфу!
Братъ Ефремъ поставилъ на сголъ выпитый стаканъ, опрокинулъ на него блюдочко и спряталъ оставшійся отъ прикуски кусокъ сахару въ подкладку своего длиннаго балахона. Онъ хотѣлъ было продолжать начатый имъ разсказъ, но у дверей показалась дочь Спатарева, Агаѳья Ѳедосѣевна, не много худощавая, но довольно красивая блондинка съ болѣзненнымъ цвѣтомъ лица.
— Папа….
— Не разъ я ужъ те сказывалъ, чтобы ты меня не обзывала папа, а тятенька…. Ты, Агафья Ѳедосѣевна, говори съ господами по ихнему, по французскому, а съ нашимъ братомъ — по православному…. Значитъ, я ужъ привыченъ къ нашему обиходу. А что тамъ?
— Какой-то экипажъ ѣдетъ къ намъ. Кажется, княжескій….
— Ладно — знаемъ! Пущай себѣ ѣдетъ: не въ первыя разъ у меня.
Агасья Ѳедосѣевна вышла.
— Значитъ, енто таперьчи самъ князь Чичиклеевъ изволитъ жаловать ко мнѣ…. ну, не велика птица! и мы также-съ не изъ вчерашнихъ: пожили слава-те Богу, тожь маленечко на своемъ вѣку…. Да что мнѣ князь!… Ничего! проговорилъ пріосаниваясь и хвастая передъ братомъ Ефремомъ Спатаревъ, поглаживая свою бороду. Вотъ ето на прошлой недѣлѣ, продолжалъ онъ. — князь изволилъ просить меня на стаканчикъ чаю. Я пошелъ…. Значитъ: чайку извольте откушать, а ихъ княжеской милости подавай денежки взаймы. Меня не проведешь: и я знаю господскій обиходъ. Покутимши, и растранжиримши деньжонки на разныхъ ахтеровъ, ахтерокъ, цыганокъ и комедіянщицъ, они и изволили пріѣхать къ намъ, чтобы подсѣсть поближе къ нашимъ карманамъ…. А что, братъ Ефремъ, какъ въ священномъ-то вашемъ писаніи сказано?… Тельцу поклоняются и….
— И чреву угождаютъ! отвѣчалъ на распѣвъ, братъ Ефремъ.
— Тэкъ-съ!
— И покляются Веельзовулу….
— Тэкъ-съ!… Нешто я кузнецъ, денежки кую? Коли голъ — пущай работаетъ, а деньги не бери взаймы. Значитъ, все энта надуванція одна?
— Все гота и магога! добавилъ Ефремъ. Въ притчѣ царя Соломона сказано: «Лучше мужъ въ безчестіи работай себѣ, нежели честь себѣ обложивъ и лишайся хлѣба».
— Э-эхъ, не тебѣ-бъ енти слова сказывать. Вѣдь и ты, братъ Ефремъ, тунеядствуешь, не работаешь, еще другимъ глаза колишь!
— Работаемъ, отцы мои, работаемъ! Молитвами нашими искупаемъ, спасаемъ души ваши многогрешныя….
— Тэкъ-съ!
— А міряне должны работать на себя, на насъ….
— Пущай будетъ и по твоему!… Ну, да что мнѣ князь! И Ѳедосѣй Терентьичъ расходился и распѣтушился.
Княжеская коляска подъѣхала къ дому; вошли князья Чичиклей.
— Здраствуйте, Ѳедосѣй Тереньевичъ, проговорилъ ласково, почти нѣжно князь Борисъ Михайловичъ, съ чувствомъ пожимая руку Спатарева; вотъ и я къ вамъ, съ сыномъ.
— Милости просимъ…. прошу садиться, отвѣчалъ пріосаниваясь Спатаревъ. Въ немъ была замѣтна какая-то сдержанность и замкнутость. Въ подобныхъ торжественныхъ случаяхъ Ѳедосѣй Терентьевичъ обыкновенно выражался отрывисто, но высокопарно.
— Мы къ вамъ по дѣлу, Ѳедосѣй Терентьевичъ, продолжалъ князь Борисъ, поглядывая на странника-юродиваго, брата Ефрема, — и желали бы поговорить съ вами наединѣ.
Князьямъ, повидимому, было не ловко.
— Знаемъ-съ: енто, значитъ, на счетъ того-съ, на счетъ венгерскихъ воловъ, что вчера Алексѣй Борисовичъ изволили торговать?… Можно покончить-съ…. Отчего-жъ нѣтъ!
— Нѣтъ, не то, Ѳедосѣй Терентьевичъ; дѣло поважнѣе, дѣло секретное….
Князь Борисъ опять косо взглянулъ на брата Ефрема. Спатаревъ замѣтилъ этотъ взглядъ.
— Оно ничего-съ…. значитъ, человѣкъ божій…. ему все единственно…. Впрочемъ, ты, братъ Ефремъ, маленечко отдохнулъ бы, али сходилъ бы къ хозяйкѣ, къ Домнѣ Никитишнѣ, покедова мы переговоримъ съ ихъ княжескою милостію.
Братъ Ефремъ направилъ стопы свои въ другую комнату, но лукавый искусилъ его грѣшнаго: онъ приложилъ ухо къ дверямъ и принялся напряженно вслушиваться въ разговоръ. Оставшись наединѣ, князь Борисъ прямо приступилъ къ дѣлу: онъ объяснилъ сначала Спатареву, что теперь, въ настоящее время, сословные предразсудки искоренились; что нынѣшнее поколѣніе питаетъ большее уваженіе къ личности человѣка, къ его уму, нежели къ деньгамъ и т. под.
— Тэкъ-съ! проговорилъ Спатаревъ, разумѣю…. По вашему, значитъ, выходитъ, что таперьчи князь и нашъ братъ одно? Енто тэкъ-съ, энто мы разумѣемъ: всѣ мы, значитъ, дѣти одного отца. Но на счетъ того-съ, что умъ уважается больше денегъ, какъ вы изволите доложить, то ентому я не повѣрю, извините-съ! Вотъ-съ прикладно сказать, у меня есть въ земскомъ судѣ знакомый чиновникъ, преумнѣйшаи голова, значитъ, въ наукѣ собаку съѣлъ — ну, а на счетъ уваженія плохо: шапки ему никто не сниметъ, а единственно изъ за его бѣдности. А вотъ я въ ученьи не былъ; значитъ, простой человѣкъ, за то капиталецъ есть — ну, и уваженіе есть всякое, кланяются, да вотъ даже и ваша княжеская милость изволите жаловать ко мнѣ въ гости….
— Гмъ…. да…. разумѣется, это еще вопросъ спорный, замѣтилъ князь Борисъ.
— Тэкъ-съ!
Чтобы обойти еще нѣсколько предстоявшихъ спорныхъ вопросовъ, князь Борисъ объяснилъ Спатареву очень деликатно и вразумительно цѣль своего посѣщенія, присовокупляя, что сынъ его, князь Алексѣй Борисовичъ, при первой-же встрѣчѣ съ его дочерью, Агаѳьей Ѳедосѣевной, полюбилъ ее всею душой, и что онъ, въ качествѣ свата — отца, проситъ у Спатарева руку Агаѳьи Ѳедосѣевны для своего сына и родительское его на то благословеніе.
Въ комнатѣ водворилось на нѣсколько минутъ томительное молчаніе; за дверью послышался шорохъ: брата Ефрема все еще искушалъ лукавый. Ѳедосѣй Терентьевичъ, оправившись отъ перваго впечатлѣнія княжеской фразеологіи, и придумавъ приличный и высокопарный на этотъ случай отвѣтъ, всталъ съ своего мѣста, откашлялся, поклонился и началъ такъ:
— По нашему разумѣнію, значитъ, ваша княжеская милость сдѣлали мнѣ честь: просите, примѣромъ въ супружницы дочку мою, Агаѳью Ѳедосѣевну, князю Алексѣю Борисовичу? Тэкъ-съ?
— Да.
— За честь — поклонъ. Но не извольте имѣть, батюшка князь, никакаго сумнительства на счетъ того, что мы, прикладно, не вошли въ намѣреніе единоутробную нашу дочь, такъ сказать, супружествомъ привести къ счастливому браку съ ихъ княжескою милостію, княземъ Алексѣемъ Борисовичемъ.
Ѳедосѣй Терентьевичъ поклонился и сѣлъ на прежнее свое мѣсто; князья Борисъ и Алексѣй молчали: ихъ поразилъ отказъ.
— Но, enfin, причина….
— На ваши слова я вамъ скажу вотъ что: дѣло оно выходитъ, не во гнѣвъ вашей княжеской милости будь сказано, не подходящимъ. Помоему: коли, значитъ, князь — бери въ супружницы княгиньшу, гратъ — графиньшу, аль герцогу….
— Но я вамъ ужъ говорилъ, прервалъ его князь Борисъ, что теперь сословныхъ предразсудковъ нѣтъ: князь, крестьянинъ — одинъ человѣкъ.
— Вѣстимо, одинъ человѣкъ: передъ богомъ всѣ мы равны; все-же таки по моему оно выходитъ иначе: тутъ, первая, значитъ причина та, что Агаѳья Ѳедосѣевна не привычна къ княжескому обиходу, вторая — ваша родня, да и она сама пожалуй станутъ ето гнушаться своей родней…. во што! А мнѣ не наряжаться на старости лѣтъ во французскіе кафтаны, добавилъ Спатаревъ, указывая на поддевку молодого князя; ну, а Агаѳья Ѳедосѣевна у меня единственное дѣтище, да притомъ-съ она, по моему родительскому благоусмотрѣнію, почти что обручена: женихъ ея — нашъ братъ, Василій Никоничъ Жеребятниковъ, пребогатѣющій и въ ученьи былъ, пять, значитъ, лавокъ въ рядахъ имѣетъ. Ваша княжеская милость сами изволите его знать.
— Не помню хорошенько…. можетъ быть!
— Какъ-же-съ! Самъ видѣлъ въ его книгѣ счетецъ бакалейныхъ товаровъ, что вы изволили у него забирать. Его всѣ знаютъ. Таперьчи, значитъ, такъ какъ ваша княжеская милость сами изводили мнѣ сказать, что князь и нашъ братъ одно — видно, на енто ужь такой указъ вышелъ — то не извольте прогнѣваться, коли я вамъ скажу, что послѣ того для меня Жеребятниковъ будетъ статья повыгоднѣе, повальяжнее: онъ значитъ, человѣкъ съ капитальцемъ-съ.
Князья встали.
— Такъ, примѣромъ, мы премного и чувствительнѣйше благодаримъ вашей княжеской милости за честь и остаемся, значитъ, во всякомъ удовольствіи.
Спатаревъ погладилъ бородку и поклонился въ поясъ.
Князья холодно разспрощались.
— Эхъ, Ѳедосѣй Терентьичъ! проговорилъ самодовольно съ протяженнымъ вздохомъ Спатаревъ; не вѣдалъ ты: продававши въ Москвѣ квасъ, что за твоей дочкой будутъ свататься князья…. Ну, да что мнѣ князь! Значитъ — ничего! Ѳедосѣй Терентьевичъ махнулъ рукой и гордо пріосанился. — А вѣдь все деньжонки!
— Все гога и магога! Въ притчѣ царя Соломона…
— Что не подобаетъ братія, подслушивать благочестивому мужу у дверей, добавилъ Спатаревъ, грозя пальцемъ на входящаго брата Ефрема.
— Ска-атина! проговорилъ князь Алексѣй, садясь въ коляску.
— Борррода! добавилъ князь Борисъ сердито; вотъ и сближеніе съ народомъ…. Пусть же мнѣ теперь кто понесетъ ахинею о сближеніи и сліяніи съ народомъ, съ хамами въ глаза плюну…. ска-аты!