Скуки ради (Герцен)/II
Между тем мои соседи — не в омнибусе, а в вагоне — поразговорились…
— Ну, что же скажете?
— Я боюсь одного, что Прим — un ambitieux[1] и эгоист.
— Это может быть. В генералах нет никогда проку… Заметьте, у нас все генералы были реакционеры: Ла-морисьер, Шангарнье, один Шаррае остался верным демократии, но зато он был полковник, а не генерал.
— Все же он будет вынужден провозгласить республику, а это что-нибудь…
— Никогда не провозгласит, — заметил третий угол несколько хриплым голосом. Голос этот издавал седой, подстриженный под гребенку господин лет пятидесяти, с лицом Пелисье.
— Да на какой им черт республика? — одно слово, названье! Испании надобно либеральную власть, порядок и свободу, а не республику. Я знаю Испанию.
— А вы бывали там?
— Да, то есть не то чтобы в самой Испании, но бывал в Байоне. Я работаю в Маконах и по этой части бывал в Байоне.
— А я так думаю, что если только Англия, стоящая на дороге всякого прогресса, не воспрепятствует, то испанцы провозгласят республику.
— Вы ошибаетесь самым глубочайшим образом. Испанец слишком горд, чтобы быть без короля. Гранд какой-нибудь, весь покрытый звездами, как они представляют себя на фотографических карточках, перешедши спальней Эскуриала, — никогда не согласится быть простым гражданином.
— Да ведь рано или поздно, — заметил несколько подавленный глубокими политическими знаниями говорящего молодой человек, — Европа будет же республикой.
— Европа?.. Никогда, — заметил решительно Пелисье, работавший в Маконах, и даже провел рукой, как будто срезывая всякую возможность.
— Что же вы говорите, — а Швейцария?
— Тут-то я вас и ждал. Помилуйте, будто это республика? Я сам бывал в Женеве насчет божоле[2], — черт знает что такое. Вся Швейцария — клочок земли, да и то еще негодный, покрытый горами да скалами, и этот клочок разделен на двадцать, что ли, клочочков, из которых каждый, милостивый государь, считает себя, туда же, самодержавным, свободным государством, имеет свой суд, свою расправу — и настоящее правительство не мешайся… Ведь это смешно. Ни силы, ни приличия, ни войска; правительство не пользуется никаким уважением. Знаете ли, кто президент Швейцарского союза?.. Наверное, нет. Да и я не знаю, — вот вам и республика. Я люблю, чтобы правительство было правительством, главное — чтобы оно действовало, l'action c’est tout[3]. Где же действовать, когда каждый кантон кричит о себе, тянет на свою сторону? Силы нет, воли нет. Я сам люблю свободу, но надобно признаться: республика не идет как-то к современным нравам, к развитию промышленности и просвещенья.
— Позвольте! А Северные Штаты?
— Я их ненавижу, я… я их терпеть не могу. Для меня люди, занимающиеся одними денежными выгодами, одной наживой, — не люди. Разумеется, этим торгашам не нужно правительство: им достаточно конторы, фактории. У них нет души, сердце не бьется, нет этого elan[4], как у нас. Ну, что же, заступились они за Польшу?
Молодой человек, подавленный Пелисье, замолчал и взял газету; я сделал то же.
Папа зовет протестантов и католиков на вселенский собор и совет, чтобы положить предел и преграду избаловавшемуся уму человеческому, конгресс мира в Берне кладет прочное основание… война готовится со всех сторон… Все мой Пелисье, работающий в Маконах…
«Цуг. В высшее народное училище вызывается учитель чистой математики. Желающий обязан представить, сверх удостоверения своих знаний, свидетельство в католическом вероисповедании». Вот это хорошо.
«Франция. Две женщины — мать и дочь, обвиняемые содержательницей пансиона, у которой они жили на харчах, в том, что они, вопреки условию, взяли с собой на работу съестные припасы (те, которые они имели право съесть), были, несмотря на честное поведение и крайнюю бедность, осуждены на три месяца тюремного заключения»… И это недурно… но скучно, однообразно. Великий Пелисье! действительно, республика не идет к современным нравам. II faut de l'action![5]