Скорбящий господин (Брусянин)/ДО
| Скорбящій господинъ : Новелла |
| Источникъ: Брусянинъ В. В. Ни живые — ни мертвые. — СПб.: Типо-литографія «Герольдъ», 1904. — С. 145. |
Гляжу назадъ — прошедшее ужасно,
Гляжу впередъ — тамъ нѣтъ души родной.
Вчера у меня была странная встрѣча.
Часу въ первомъ ночи я одиноко сидѣлъ у круглаго столика въ одномъ изъ ресторановъ на Невскомъ. Небольшая комната, тускло озаренная газомъ, грязноватая и неуютная, съ темными стѣнами и потолкомъ, — видимо, не располагала посѣтителей засиживаться. Кромѣ меня, у буфета стояли какіе-то нѣмцы, ѣли бутерброды и пили пиво, и какой-то господинъ съ щекой, перевязанной платкомъ, сидѣлъ въ углу за одинокой бутылкой портера и немилосердно курилъ.
Весь день мнѣ хотѣлось быть на людяхъ, весь день я боролся со своими скучными думами, и весь день, и вечеръ, и въ этотъ поздній часъ ночи — меня томило желаніе зрѣлищъ. Мнѣ хотѣлось шума, говора, смѣха; мнѣ хотѣлось впечатлѣній, которыя могли бы освободить меня отъ невеселыхъ размышленій.
Къ моему столику подошелъ невысокій господинъ въ пальто съ бобровымъ воротникомъ, съ свѣтлыми волосами, съ сѣрыми блестящими глазами на симпатичномъ, но утомленномъ лицѣ. Остановившись около меня, онъ какъ-то странно улыбнулся и проговорилъ:
— А знаете ли, что? — Маша-то вѣдь умерла… Третьяго дня голубку схоронили… я не видѣлъ, какъ хоронили-то…
Я съ большимъ недоумѣніемъ посмотрѣлъ въ лицо господина, припоминая, однако, что гдѣ-то и когда-то я видѣлъ это красивое лицо съ темно-русой бородкой и усиками; запомнилась мнѣ также и еще одна его особенность: онъ нѣсколько прихрамывалъ на лѣвую ногу.
— Вы не помните?.. Вы недоумѣваете? — началъ онъ снова, и по лицу его разлилась скорбная улыбка. — Припомните-ка скандалъ-то мой, съ мѣсяцъ тому назадъ, въ кофейной Н… Маша-то, черненькая такая, высокая, кудреватая… умерла вѣдь… ей Богу… Помните, я сидѣлъ вотъ такъ, примѣрно, а вы — такъ (господинъ развелъ руками, желая показать, какъ мы сидѣли). Еще она съ какимъ-то студентомъ вошла и стала надо мной смѣяться… а я… помните, хотѣлъ плеснуть въ нее горячимъ чаемъ, а меня удержалъ кто-то.
Странный господинъ съ секунду помолчалъ и потомъ добавилъ:
— Умерла Маша… жалко… хорошая была… и живо такъ скрутило ее… Скучно безъ Маши!
Господинъ вздохнулъ, отвернулся, бросилъ на полъ погасшій окурокъ и прошелъ въ сосѣднюю комнату. Черезъ дверь мнѣ было видно, какъ онъ подошелъ къ столику въ углу комнаты, за которымъ сидѣло двое посѣтителей, и занялъ свободный стулъ. Лѣнивымъ движеніемъ руки онъ поднесъ къ губамъ стаканъ съ пивомъ и сдѣлалъ нѣсколько глотковъ.
Я сидѣлъ подъ впечатлѣніемъ странной встрѣчи съ незнакомцемъ и припоминалъ то, на что онъ намекалъ.
Мѣсяцъ тому назадъ, вечеромъ, я сидѣлъ въ кофейной Н. Я, кажется, въ первый разъ и зашелъ въ это гостепріимное мѣстечко на Невскомъ. Помнится, мнѣ понравилась уютная, небольшая и свѣтлая комнатка. Публики было немного: справа отъ меня сидѣли два реалиста и пили чай съ миндальными пирожными, немного дальше, въ углу, у круглаго столика грѣлись двѣ дѣвушки, все время перешептываясь между собой и бросая игривые взгляды на своихъ сосѣдей; немного лѣвѣе пилъ кофе и читалъ газету военный врачъ; ближайшимъ сосѣдомъ его былъ тотъ самый блондинъ, который такъ безцеремонно нарушилъ мое одиночество въ ресторанѣ. Въ тотъ вечеръ онъ показался мнѣ нетрезвымъ, въ чемъ было не трудно убѣдиться по его устало опущеннымъ, посоловѣвшимъ глазамъ, красно-багровому лицу и нервнымъ движеніямъ рукъ. То и дѣло онъ зажигалъ спичку и закуривалъ папиросу, о которой, видимо, скоро и забывалъ.
Въ кофейной было тихо. Не громко шептались дѣвушки, въ полголоса разговаривали между собой реалисты, по временамъ въ рукахъ врача шелестѣла газета.
Въ сосѣдней комнатѣ послышался веселый мужской голосъ и сдержанный женскій смѣхъ. На порогѣ появилась высокая стройная брюнетка въ темно-синей жакеткѣ, плотно облегавшей ея фигуру. На головѣ посѣтительницы была темная плюшевая шляпа съ высокимъ бантомъ и приподнятыми съ одного бока полями, гдѣ была приколота пунцовая роза, красиво выдѣлявшаяся на фонѣ черныхъ волосъ, пряди которыхъ оттѣняли бѣлизну щекъ и красивый маленькія уши. Вслѣдъ за дѣвушкой входилъ юный студентъ съ перетянутой таліей, въ бѣлыхъ перчаткахъ на маленькихъ рукахъ и съ крошечными рыжеватыми усиками на разрумянившемся отъ мороза лицѣ.
Я видѣлъ, какъ юная посѣтительница взглянула въ сторону одинокаго блондина и, сдѣлавъ на личикѣ недовольную мину, прикрыла щеку муфтой. По пути она лукаво улыбнулась сидѣвшимъ дѣвицамъ и тихо проговорила:
—Здравствуй, Надя!
Одна изъ дѣвушекъ кивнула ей головой и улыбнулась, слегка подмигнувъ въ сторону одинокаго блондина. Стройная брюнетка оглядѣла меня веселыми блестящими глазами и сѣла на стулъ у сосѣдняго столика. Кавалеръ ея присѣлъ рядомъ съ нею, снялъ фуражку, пригладивъ рыжеватые, коротко-остриженные волосы, и что-то приказалъ подскочившему къ нему оффиціанту.
Я замѣтилъ, что вошедшая брюнетка старалась усѣсться такъ, чтобы скрыть свое лицо отъ блондина, но она не замѣтила висѣвшаго напротивъ зеркала, въ которомъ отражался весь ея бюстъ. Я посмотрѣлъ въ лицо своего одинокаго сосѣда и удивился происшедшей въ немъ перемѣнѣ. За минуту передъ тѣмъ сонное и апатичное, оно теперь какъ-то странно оживилось: въ то время, какъ широко-открытые, изумленные и довольные глаза весело улыбались, въ углахъ рта появилась недовольная, презрительная усмѣшка. Спустя минуту я видѣлъ, какими злыми глазами смотрѣлъ онъ на кавалера моей сосѣдки. Онъ, видимо, съ большимъ трудомъ скрывалъ даже отъ самого себя охватившее его волненіе. Съ какимъ-то волненіемъ боролась и стройная брюнетка. Она что-то тихо говорила своему кавалеру, прося его о чемъ-то, и все время стараясь скрыть свое лицо отъ блондина. Меня заинтересовала эта нѣмая сцена и, заслонившись листомъ юмористическаго журнала, я сталъ наблюдать.
— Оставь… что же тебѣ? Пусть, — не громко проговорилъ студентъ, видимо, стараясь успокоить свою собесѣдницу.
Прошло минутъ пять, въ теченіе которыхъ я наблюдалъ крайне странную и любопытную сцену.
Дѣвушка успокоилась; низко наклонивъ голову и медленно отхлебывая ложечкой чай, она все время что-то разсказывала своему кавалеру вполголоса. Блондинъ же, напротивъ, не былъ покоенъ: глаза его перестали улыбаться, исчезло въ нихъ и мимолетное изумленіе и радость; теперь онъ уже злобно смотрѣлъ въ сторону недавно появившейся парочки, и все лицо его, съ характерно выступившей вертикальной жилой на лбу, стало совсѣмъ злымъ.
Онъ тихо поднялся, обвелъ присутствовавшихъ разсѣяннымъ взглядомъ, запахнулъ полы пальто и медленно направился къ столику, за которымъ сидѣли дѣвушка и юный студентъ. Немного прихрамывая на лѣвую ногу, онъ подошелъ къ моимъ сосѣдямъ и, положивъ руки на спинку стула, на которомъ сидѣла дѣвушка, тихо проговорилъ:
— Я три раза заходилъ къ тебѣ, Маша, и все не заставалъ… Я писалъ тебѣ…
Въ его голосѣ слышались мягкія и нѣжныя нотки, но дѣвушка, должно быть, испугалась этого голоса, вздрогнула, выронила изъ руки ложку и немного подвинулась въ сторону вмѣстѣ со стуломъ.
— Ну, такъ что же, что не застали? — наконецъ, проговорила она, — меня не было дома, я уѣзжала.
— Неправда, я дня два тому назадъ заходилъ къ тебѣ и не засталъ, и ты была дома… А въ воскресенье встрѣтилъ тебя на Морской, ты вотъ съ этимъ господиномъ ѣхала…
— Ну, такъ что же вамъ-то? — быстро спросила дѣвушка, прерывая потокъ упрековъ, которые ей, очевидно, не нравились.
— Какъ что же? — съ удивленіемъ въ голосѣ спросилъ тотъ.
— Ахъ, оставьте меня, пожалуйста… идите себѣ и кушайте кофе, — недовольнымъ тономъ отвѣтила она и умоляющими глазами посмотрѣла въ лицо своего кавалера, который все время спокойно разсматривалъ непрошеннаго и навязчиваго собесѣдника.
— Маша! — воскликнулъ блондинъ, — отойдемъ сюда… только на минуту, вотъ сюда къ столику… я тебѣ только пару словъ скажу, — продолжалъ онъ, отступая на шагъ отъ столика моихъ сосѣдей.
— Зачѣмъ я къ вамъ пойду? Уйдите, пожалуйста, — отвѣтила та рѣзко.
— Маша! Маша! — еще разъ позвалъ дѣвушку блондинъ, потомъ минуту постоялъ покойно, съ печалью въ глазахъ глядя на Машу, и тихо отошелъ къ своему столику.
Я видѣлъ, съ какимъ нервнымъ порывомъ руки опустилъ онъ сахаръ на дно только что принесеннаго слугой стакана съ чаемъ, сѣлъ, что-то прошепталъ про себя и опустилъ глаза книзу. Все время губы его шевелились, лицо то блѣднѣло, то вновь заливалось краской. Наконецъ, онъ шепотомъ, но довольно явственно проговорилъ:
— Гадина подлая!..
Въ кофейной водворилась какая-то странная тишина. Всѣхъ насъ, присутствующихъ, разумѣется, заинтересовала эта сцена, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, чувствовалась какая-то неловкость быть свидѣтелемъ случайно разоблаченной интимной стороны жизни.
Реалисты, предвидя скандалъ, расплатились и поспѣшно вышли, покашливая и застегивая шинели. Моя сосѣдка также начала торопить своего кавалера уйти, но тотъ удерживалъ ее, успокаивая, что все кончится благополучно.
— Тебѣ со мной нечего бояться, — проговорилъ онъ довольно громко и ухарски глянулъ въ сторону блондина.
Минутъ пять спустя, дѣвушка и студентъ поднялись и, весело болтая о чемъ-то и смѣясь, направились къ выходу. Передъ ними стоялъ блондинъ со стаканомъ чая въ рукахъ. Въ его глазахъ свѣтилась какая-то дерзкая рѣшительность, блѣдныя губы трепетали.
— Маша! Только на пару словъ… не больше, — говорилъ онъ, обращаясь къ дѣвушкѣ.
— Оставьте меня! Позвольте пройти! — взвизгнула та.
— Прошу васъ посторониться, — промолвилъ взволнованнымъ голосомъ студентъ, стараясь заслонить свою спутницу.
— Маша! только на пару словъ!
— Оставьте! — громко крикнулъ студентъ и тихо отстранилъ рукою блондина.
Тотъ попятился, громко выругался и занесъ было руку со стаканомъ, чтобы плеснуть чаемъ въ лицо дѣвушкѣ, но какой-то господинъ, входившій въ это время въ кофейную, удержалъ его, и стаканъ расплескался въ рукахъ негодующаго блондина.
Минуту спустя, въ кофейной Н. все было спокойно: врачъ принялся за газету, дѣвушки опять зашептались о чемъ-то, съ неудовольствіемъ посматривая въ сторону нашумѣвшаго посѣтителя. Послѣдній быстро расплатился, не докончивъ своего стакана, конфузливо опустилъ глаза и вышелъ.
Все время, пока вспоминалась мнѣ эта, пожалуй, обычная сцена человѣческихъ недоразумѣній, я смотрѣлъ чрезъ дверь на страннаго незнакомца и думалъ о Машѣ.
Все это было такъ недавно, какой-нибудь мѣсяцъ тому назадъ. Я сидѣлъ въ свѣтлой уютной комнаткѣ, смотрѣлъ на высокую стройную брюнетку въ шляпкѣ съ пунцовымъ цвѣткомъ, а теперь я зналъ, что она уже умерла, и прихрамывающему господину некого просить удѣлить минутку «на пару словъ». Полчаса тому назадъ онъ такими печальными глазами смотрѣлъ на меня, когда говорилъ: «Маша-то умерла… умерла моя голубка». Печальнымъ и достойнымъ состраданія смотрѣлъ онъ и тогда, когда сидѣлъ со своими товарищами за бутылкой вина, вѣроятно, съ желаніемъ найти покой душѣ на днѣ этой бутылки. Сидѣлъ онъ, перекинувъ ногу на ногу, понуривъ голову и блуждая печальными глазами гдѣ-то далеко-далеко. Одинъ изъ его собесѣдниковъ что-то разсказывалъ, и онъ какъ будто слушалъ его, но, казалось, не слышалъ того, о чемъ говорилось: онъ думалъ, что было видно по его задумчиво-скорбному лицу.
Никто не ошибся бы, если бы сказалъ про него въ эту минуту: «Вотъ человѣкъ, переживающій тяжелую душевную муку». Онъ казался такимъ, онъ въ дѣйствительности былъ скорбнымъ. Онъ любилъ покойную Машу, но смерть ея не начало драмы, а послѣдній актъ ея: драма началась еще при жизни дѣвушки. Нѣсколько лѣтъ Маша и онъ жили дружно, любили другъ друга, и бездомная дѣвушка, не смотря на свою тяжелую, порочную профессію, любила безкорыстно, своими ласками скрашивая одинокіе дни такого же, какъ и она, бездомнаго неудачника, который теперь оплакиваетъ свою утрату. А онъ? Онъ былъ счастливъ съ Машей, онъ шелъ къ ней, побуждаемый и страстью, и желаніемъ отдохнуть отъ сумятицы жизни. Кто знаетъ, можетъ быть, у Маши, въ ея неуютной, убого-нарядной комнатѣ, быстро пролетало время, когда два бобыля-безсемейника, отдыхая вдвоемъ, не замѣчали долгихъ томительныхъ часовъ, забывая о своемъ одиночествѣ подъ ласками недолгаго призрачнаго счастья. Сердце капризно, призраки мимолетны: въ каждую минуту жизни человѣка подстерегаетъ несчастіе.
Блондинъ поднялъ голову, повернулъ лицо въ мою сторону — и глаза наши встрѣтились. Можетъ быть, праздное любопытство прочелъ онъ въ моихъ глазахъ, въ его же взорѣ я прочелъ глубоко-скорбное выраженіе. Я смутился и взялъ со стола газету.
— Вы позволите мнѣ сѣсть съ вами?
Я поднялъ глаза: это былъ онъ. Онъ спокойнымъ взоромъ смотрѣлъ мнѣ въ лицо, ожидая отвѣта. Я указалъ на свободный стулъ возлѣ столика.
— Выпьемте портера, — предложилъ онъ, опускаясь на стулъ.
Я началъ было отказываться, ссылаясь на поздній часъ ночи, но онъ такъ умоляюще посмотрѣлъ на меня, что мнѣ было совѣстно отказать ему, и я согласился.
— Тоска, знаете ли, страшная тоска, — тихо проговорилъ онъ. — Слушай, Тимофей, дай намъ портера, — вдругъ обратился онъ къ лакею, а когда послѣдній скрылся, онъ снова началъ. — Мѣста не могу себѣ найти… такъ скверно. Вѣдь я такъ любилъ ее… Машу-то… покойную-то Машу. Помните, та, что была къ кофейной Н.?..
— Да, я помню ее, — отвѣчалъ я.
— Вѣдь и я помню васъ: вы тогда видѣли всю эту глупую сцену, — перебилъ онъ меня.
Не дожидаясь моихъ вопросовъ, онъ разсказалъ мнѣ всѣ событія, послѣдовавшія послѣ сцены въ кофейной, и событія эти, разростаясь изо дня въ день, переплетаясь и запутываясь, измѣнили обычное теченіе его жизни.
Его попытки объясниться съ Машей не ограничились сценой въ кофейной. На другой день утромъ онъ посѣтилъ свою возлюбленную на квартирѣ, но хозяйка, отворившая ему дверь, встрѣтила его очень не любезно: не впуская его въ квартиру, она поторопилась сообщить ему, что жилицы нѣтъ дома и что она еще съ утра уѣхала. Нетерпѣливо жаждущій этого свиданія, конечно, не повѣрилъ лгуньѣ-хозяйкѣ, зная привычку Маши спать до двѣнадцати и до часу дня, особенно послѣ бурно проведенной ночи. Но что же оставалось ему дѣлать, когда передъ его носомъ захлопнулась дверь? Онъ ушелъ, досадуя и тоскуя. Тоска, впрочемъ, оказалась сильнѣе досады: несчастный понялъ, что въ отношеніяхъ Маши къ нему произошло что-то серьезное, начало чему только теперь, а каковъ будетъ конецъ? Въ тотъ-же день, вечеромъ, онъ снова звонилъ въ квартиру, гдѣ жила Маша: результатъ былъ тотъ же, что и утромъ. То же было и въ слѣдующіе два дня.
— Смутилась тутъ моя душа, скажу я вамъ… и точно я сразу утратилъ что-то дорогое-дорогое. Я пересталъ ходить на службу, сказавшись больнымъ, а болѣлъ я въ то время не на шутку, только такъ, знаете-ли, не видимой болѣзнью: въ душѣ моей она была, болѣзнь-то эта… А кто ее тамъ увидитъ: еще не повѣрятъ!
Собесѣдникъ мой какъ-то нервно произнесъ послѣднюю фразу, и мнѣ стало жаль его, одинокаго, ищущаго, передъ кѣмъ бы излить свою скорбную душу.
Отпивъ изъ стакана нѣсколько глотковъ пива, онъ продолжалъ:
— Пересталъ я ходить къ Машѣ: вижу, что попытки мои ни къ чему ни приведутъ. Утромъ, какъ встану съ постели, такъ и пойду бродить по городу: ищу все, знаете-ли, шумныхъ мѣстъ. Такъ, бывало, цѣлый день проходишь по Невскому: позавтракаешь и опять ходишь, пообѣдаешь и опять. Вечеромъ хожу и присматриваюсь къ публикѣ: думаю, не встрѣчу-ли Машу — и опять безплодно… Начинаю пить съ горя — и вино не дѣйствуетъ… Заходилъ нѣсколько разъ къ знакомымъ и скоро уходилъ отъ нихъ: тоской своей и на нихъ хандру наводишь… Заходилъ было и къ дѣвицамъ знакомымъ: все о Машѣ распрашивалъ — и ничего не узнавалъ. Бѣжалъ отъ нихъ: оставаться у нихъ было противно. Только не вынесъ мученій, и какъ-то вечеромъ рѣшился опять попытать увидѣть Машу: надъ самолюбіемъ-то моимъ желанье увидѣть ее взяло верхъ. Прихожу, звоню. Отпираетъ мнѣ дверь все та же старая карга, хозяйка. Спрашиваю. Тутъ-то я и узналъ все. «Приказала, — говоритъ, — она вамъ, Николай Петровичъ, долго жить». — «Какъ, — спрашиваю, — умерла?» — «Да, — говоритъ, — вчера хоронили». Воспаленіе легкихъ схватила она и на третій день Богу душу отдала… Пошелъ я и пошелъ… Сначала, какъ сумасшедшій, ходилъ и не знаю, гдѣ я былъ въ эту ночь и гдѣ ночевалъ… Очнулся я утромъ на набережной: на лавкѣ заснулъ… знаете, тамъ гранитныя лавочки есть? Забѣжалъ я въ ресторанъ, подкрѣпился и пошелъ опять къ хозяйкѣ, чтобы узнать, гдѣ Машу схоронили, а оттуда на Смоленское. Пріѣзжаю на кладбище и спрашиваю, гдѣ схоронили Машу Столярову. «Не знаемъ, — говорятъ, — такой не было. Да кто она была-то?» — спрашиваютъ. Говорю, разумѣется. — «Эге, — говорятъ, — по этому трудно отыскать: онѣ, гулящія-то, все такъ: въ жизни-то она, для господъ-то, Маша Столярова, а по настоящему-то, по паспорту-то, Пелагея Середкина, или еще тамъ какъ-нибудь». Походилъ я по кладбтщу, посмотрѣлъ на могилки, гдѣ схоронили покойниковъ въ послѣдніе дни. Ну, да что-же отыщешь: надъ всѣми одинаковый холмикъ, развѣ только, что одинъ за оградкой, а другія просто: рядкомъ, рядкомъ, рядкомъ…
Собесѣдникъ мой смолкъ, поникъ головой и задумался: въ утомленныхъ впалыхъ глазахъ его показались слезы. Сердце мое сжалось: онъ былъ такъ жалокъ въ эту минуту.
— Такъ я и не видѣлъ Маши послѣ того, какъ въ кофейной надоѣдалъ ей, — вдругъ промолвилъ онъ и поднялся.
На пустынномъ Невскомъ горѣли газовые фонари, когда мы съ незнакомцемъ вышли изъ ресторана. Была пасмурная холодная ночь. Небо сумрачнымъ сводомъ опрокинулось надъ столицей. Непривѣтливо выглядѣлъ въ этотъ часъ ночи шумный, блестящій проспектъ, теперь безлюдный и мрачный.
Кое-гдѣ стояли одинокіе извозчики, поджидая сѣдока. Унылые городовые дремали на постахъ. Дворники чистили панели. Раздавались шаги рѣдкихъ прохожихъ. Изрѣдка доносился говоръ, смѣхъ. Насъ перегнала шумная толпа гуляющихъ. Всѣ были веселы, говорили о чемъ-то и смѣялись. Скоро эта шумная толпа скрылась за угломъ. Одинокая дѣвушка шла на встрѣчу. Какъ тѣнь, тихо двигалась она въ полумракѣ ночи, поровнявшись съ нами, посмотрѣла на насъ, на секунду пріостановилась, потомъ тихо-тихо пошла по панели.
— Да-а… мнѣ вѣдь сюда надо, — какъ бы очнувшись, проговорилъ мой спутникъ и пріостановился. — Я на Фонтанкѣ живу… Прощайте… ужъ извините меня…
Онъ пожалъ мою руку и направился черезъ проспектъ на противоположную сторону.
Скоро его одинокая фигура потонула въ полумракѣ холодной петербургской ночи.