СКОРБНЫЙ ПУТЬ.
ОЧЕРКЪ Д. ВЕРГА.
править
Матильда, зайдя въ швейную мастерскую, отыскала глазами Сантину и, подойдя къ ней, тихо произнесла:
— Знаешь? Польдо-то вѣдь женится?
У Сантины лицо сначала вспыхнуло пожаромъ, потомъ она точно помертвѣла и опустила голову къ работѣ. Она ничего не отвѣтила, можетъ быть, даже не повѣрила, но у ней вставали передъ глазами мелкія, отрывочныя воспоминанія, разрывавшія ея сердце мрачными предчувствіями. Она силилась удержать слезы, и губы у ней дрожали.
Только что ей удалось выдумать предлогъ, чтобы отлучиться изъ мастерской, она побѣжала къ думѣ, гдѣ вывѣшивались объявленія о предстоящихъ бракахъ. Тутъ она прочитала своими собственными глазами: «Леопольдъ Беттони на Эрнестинѣ Мирелли, собственницѣ». И когда она вернулась въ мастерскую съ глазами, красными отъ слезъ, то хозяйка задала ей знатную головомойку, зачѣмъ такъ долго шляется.
Вечеромъ Сантина хотѣла во что бы то ни стало съ нимъ переговорить. Ужь онъ давно по вечерамъ сталъ приходить къ ней позднѣе или совсѣмъ не приходилъ, отговариваясь, что на заводѣ есть спѣшная работа. Однажды Рено, золотильщикъ, который работалъ съ нимъ на одномъ заводѣ, услышавъ эти отговорки, расхохотался.
— Не вѣрьте ему, Сантини. Выдумки все! Что онъ, малыхъ ребятъ что ли надувать хочетъ?
Вечеромъ, только что она вернулась домой, какъ опять кинулась на улицу. Мать, обезпокоенная ея встревоженнымъ видомъ, схватила ее за юпку. — Куда ты опять бѣжишь? Въ этакую пору!
Но она, уставивъ въ одну точку обезумѣвшіе глаза, твердила одно:
— Пустите меня; ради Христа, пустите!
Всякій, кто ей попадался навстрѣчу, удивленно поглядывалъ на нее: бѣжитъ безъ оглядки, почти что ночью, лицо словно у помѣшанной. Прохожіе отпускали ей въ лицо шуточки, либо посвистывали, идя за ней слѣдомъ. Но она ничего не видѣла и не сляшала. Наконецъ, она увидѣла Польдо въ глубинѣ трактира Пяти угловъ; онъ сидѣлъ съ пріятелями и задумчиво глядѣлъ на стоявшій передъ нимъ стаканъ вина. Когда онъ вышелъ на улицу, то продолжалъ оглядываться кругомъ, подозрительно, изъ-подлобья, какъ воръ, словно у него совѣсть была нечиста. Она схватила его за локоть, когда они свернули въ переулокъ.
— Правда, что ты женишься?
Онъ крестился, складывалъ руки, поднималъ ихъ къ небу, клялся, что неправда. Наконецъ, воскликнулъ, видя, что отъ нее не отдѣлаешься:
— Да пойми ты! У меня ничего нѣтъ, и у тебя ничего. Ну, какую бы мы съ тобой кашу заварили, кабы женились… Обоимъ бы хуже.
Онъ не то ей говорилъ прежде, когда, влюбленный, ухаживалъ за ней. Говорилъ онъ ей тогда коварныя, но сладкія рѣчи, отъ которыхъ у дѣвушки сердце въ груди, какъ цвѣтокъ, раскрывалось. Поддалась она этимъ словамъ, въ памятной комнаткѣ въ остеріи Горла. На стѣнѣ висѣли портреты короля и Гарибальди; эти портреты у ней въ памяти словно отпечатались. А теперь онъ другое говоритъ, и тихонько удаляется отъ нея, волоча ноги и сгорбивъ спину.
Сначала ей показалось, что сердце у нея замерло, перестало биться. Но мало-по-малу она заставила себя не поддаваться отчаянію. Матильда ее утѣшала:
— Дура ты этакая, сотню найдешь не хуже, чѣмъ Польдо. Не бойся.
Товарки въ мастерской перешучивались и хохотали цѣлый день, въ особенности въ субботу, когда пошла рѣчь о томъ, какъ бы воскресенье повеселѣе провести. Изъ оконъ видно было какъ яркій свѣтъ солнца обливалъ красныя крыши домовъ и терраски верхнихъ этажей, заставленныхъ цвѣтами. Тогда особенно болѣзненно сжималось у нея сердце; всѣ нѣжныя рѣчи, которыя ей прежде говаривалъ Польдо, словно пронизывали ее. Тоскливо проходили для нея воскресенья: она просиживала цѣлый день, опершись обоими локтями на подоконникъ, глядѣла на скучную улицу Арморати, на лавки съ наглухо запертыми дверями и окнами.
Ренно жилъ выше ея въ томъ же домѣ, и тоже не выходилъ по воскресеньямъ, а глядѣлъ въ окно. Но онъ больше глядѣлъ туда, откуда виднѣлся затылокъ и бѣлая шея Сантины. Когда ему надоѣдало глядѣть, онъ начиналъ бросать въ нее маленькіе камешки. Она оборачивалась, подымала голову кверху и усмѣхалась. Только въ эти минуты и улыбалась она. Разъ вечеромъ, когда свѣтила полная луна, и на самый чердакъ долетали звуки уличной пѣсни, Ренно спустился на площадку нижняго этажа. И случилось такъ, что Сантина въ то же самое время спустилась за водой. Онъ взялъ ее за обѣ руки, которыми она перебирала веревку колодца, и дѣвушка, вся освѣщенная луной, только опустила голову, но рукъ отъ парня не отнимала.
Однако, все-таки она не хотѣла… о нѣтъ! ни за что! Правда, мало-по-малу она расположилась къ нему, даже, пожалуй, полюбила его, какъ и того… но… Только она боялась любить. Что потомъ будетъ? Но Ренно зналъ, что она была прежде любовницей Польдо и безпрестанно напоминалъ ей объ этомъ въ глаза. И, наконецъ, Сантина, чтобы доказать, что она и его въ самомъ дѣлѣ любитъ, покорилась ему. Это случилось на островѣ Белла; они тамъ позавтракали, голова у ней была словно свинцомъ налита. Когда она нѣсколько пришла въ себя, ей показались такъ мрачны, такъ непривѣтливы блѣднѣвшіе въ сумеркахъ огороды и луга. А Ренно спокойно курилъ трубку у окна, снявъ съ себя кафтанъ.
И онъ ей тоже вскорѣ сказалъ: «надѣлали мы съ тобой, дѣвушка, дѣла». Потому что ему былъ извѣстенъ нравъ ея братца; бѣда коли узнаетъ, что у него за спиной надъ нимъ подшутили. Имѣя это въ виду, Ренно сталъ полегоньку охлаждать свои отношенія къ дѣвушкѣ.
— Ты, право, ужасно неосторожна, говаривалъ онъ ей: — такъ ты все дѣлаешь, что слѣпой развѣ не замѣтитъ.
Сантина жалась и молчала. А Ренно пристально ее осматривалъ съ ногъ до головы.
— Да что съ тобой такое? допрашивалъ онъ ее. — Лицо у тебя какое-то необыкновенное! Съ чего ты такъ? и дѣло-то наше пустое!
Вскорѣ она замѣтила, что онъ помаленку перетаскиваетъ куда-то свои пожитки изъ комнаты, которую занималъ наверху и подкараулила его на лѣстницѣ, когда онъ какъ разъ спускался съ сундукомъ за спиной.
— Ты переѣзжаешь? бросить меня хочешь?
И онъ тоже, какъ тотъ, первый, сталъ креститься, божиться, клясться, что и не думаетъ. Однако, она и его вывела изъ терпѣнія.
— Ну, что же… Ну, нечего дѣлать. Сама знаешь: не я первый. Она подбѣжала къ окну и хотѣла броситься; но страшно показалось…
Хозяйка мастерской всегда носъ морщила, когда Сантина приходила повѣся голову, съ распухшимъ, заплаканнымъ лицомъ, съ мѣшками подъ глазами. Она, какъ и Ренно, осматривала дѣвушку съ головы до ногъ, словно хотѣла прочесть тотъ стыдъ, которымъ было проникнуто все ея существо. Наконецъ, когда для нея не оставалось болѣе сомнѣнія, хозяйка исполнила свой долгъ, т. е. въ одну изъ субботъ подозвала Сантину къ конторкѣ, выдала ей 5 лиръ 60 сантимовъ и объявила, что она можетъ не возвращаться. Сантинѣ казалось, что смерть пришла, а хозяйка съ кисло-сладкой улыбкой твердила:
— Что-жъ теперь плакать! Раньше должна была подумать.
А дома мама рвала на себѣ волосы, и причитала.
— Что ты надѣлала! что ты надѣлала, несчастная! Ну, какъ братъ узнаетъ?..
И дѣйствительно, какъ только братъ узналъ, такъ отыскалъ на улицѣ Ренно и вцѣпился ему въ шиворотъ.
— Я тебѣ печенку всю выгложу! Измѣнникъ, проклятый! грозилъ онъ ему.
Однако, его въ тотъ вечеръ самого принесли домой съ разбитой головой; стали за нимъ ухаживать, увязывать, обмывать.
— Оставьте, пусть течетъ. Кровью хочу смыть позоръ этой несчастной. Коли она изъ дому не уйдетъ, я ее убью.
И бѣдняжка убѣжала изъ родительскаго дома, какъ была, не успѣвъ ничего съ собою захватить. А дѣло было какъ разъ въ рождественскій сочельникъ. Поутру Беппо, братъ, еще незнавшій ничего, купилъ панетоне[1] и принесъ его домой. На другой день мама потихоньку отъ сына послала Сантинѣ узелъ съ ея вещами и положила туда немного денегъ и кусокъ панетоне. Ея подруги, швеи, долго ничего о ней не знали. Только черезъ три мѣсяца Матильда нечаянно встрѣтила ее и ужаснулась. Сантина была кожа да кости. Она искала работы.
— Работы? отвѣчала ей Матильда. — Трудно ее найти. Наша хозяйка, ты знаешь…
— Нѣтъ. Я къ ней бы и не пошла.
— Такъ гдѣ же искать? Я ужь и не знаю. Ишь, бѣдная, какъ ты исхудала! Что ты дѣлать-то станешь?
— И сама не знаю.
— А Польдо не видала?
— Ничего не знаю.
— Ну, не унывай. Опять похорошѣешь и раздобрѣешь попрежнему. Вотъ ужо увидишь.
Сантинѣ нечего было больше сказать, она пошла дальше своей дорогой, опустивъ голову. Матильда ее окликнула.
— Да куда ты пойдешь-то теперь?
— Не знаю.
— Ты послушайся меня: коли опять свяжешься съ кѣмъ, гляди въ оба. А то опять загубитъ.
И въ самомъ дѣлѣ у ней скоро явился любовникъ. Но на этотъ разъ молодой красавчикъ, богатый, какъ князь. Ей просто не вѣрилось такому счастію; ей казались сномъ ихъ свиданія подъ портиками Торсовой площади, гдѣ она проходила каждый день, относя свою работу въ сосѣднюю улицу. Онъ ее всегда тутъ ждалъ, и потомъ шелъ рядомъ съ нею.
— Ангелъ ты мой, ласкалъ онъ ее: — златокудрая ты бѣляночка моя.
— Нѣтъ, баринъ голубчикъ, пожалуйста! оставьте вы меня! просила она его сначала.
Наконецъ, однажды, ему удалось проводить ее по лѣстницѣ дома, въ которомъ она жила и проникнуть въ ея чердачекъ. Онъ былъ влюбленъ по-уши. Она, однако, наученная опытомъ, подвергла его любовь испытанію. Онъ тратилъ на нее кучу денегъ; заставилъ ее перестать шить рубашки на продажу; нанялъ ей хорошенькую квартирку въ улицѣ Манара, и часто возилъ ее за городъ. Чудесно гулять въ паркѣ Монца: кругомъ повсюду зелень и лазурь, фіалки и розы мечтательно дремали въ тѣни большихъ густыхъ деревъ. Когда они возвращались домой, звѣзды беззвучно проходили надъ ними, коляска ихъ убаюкивала; она прислонялась головой къ его плечу, къ его груди, или даже къ его колѣнямъ. И все это казалось сновидѣніемъ. Она старалась прочесть въ его глазахъ, чѣмъ она заслужила это райское существованіе. Но и онъ тоже началъ дѣлаться задумчивъ, разсѣянъ, словно во снѣ двигался; и онъ задумчиво вглядывался въ ея лицо, и когда она спрашивала, что съ нимъ, онъ отвѣчалъ: такъ, ничего, не стоитъ обращать вниманія. Маленькія непріятности.
Но разъ, какъ будто шутя, онъ сказалъ ей, что его отецъ ужасно сердится на нее. Затѣмъ, его улыбка становилась все холоднѣе, и холоднѣе, а потомъ онъ и совсѣмъ пересталъ улыбаться. Онъ часто очень поздно приходилъ къ ней, и еще чаще въ дурномъ расположеніи духа. Но крѣпко обнималъ ее, словно желая дать ей понять, что онъ, попрежнему, крѣпко любитъ ее. Однако-жь, однажды, въ минуту откровенности, онъ признался, что его мучатъ заботы о какихъ-то векселяхъ; что кредиторы не соглашаются дольше ждать; что отецъ сердится и говоритъ, что гроша не дастъ больше, покуда онъ не женится. Сантина, слушая это признаніе, опускала голову. Она трепетала потерять его любовь, потому что, конечно, ей и въ мысль не приходило, чтобы онъ могъ жениться на ней. Ему надо было съѣздить на два, на три дня въ Геную, устроить какія-то дѣла. Когда она прощалась съ нимъ подъ стеклянной крышей дебаркадера, онъ успокоивалъ ее: «Не бойся, пожалуйста, не тревожь себя». И въ голосѣ его еще слышались искренность и любовь. Онъ обѣщалъ ей писать каждый день. И каждый день, въ теченіи цѣлыхъ трехъ мѣсяцевъ, она ходила на почту за его письмами до тѣхъ поръ, покуда не получила послѣдняго.
«Что же дѣлать, писалъ онъ ей въ этомъ письмѣ: — отецъ настаиваетъ, чтобы я непремѣнно женился». Въ томъ же письмѣ онъ прислалъ ей 1,000 франковъ. Когда она возвращалась домой съ почты, какой-то встрѣчный господинъ долженъ былъ подхватить ее за руки, чтобы она не упала подъ мимо проѣзжавшій омнибусъ.
Тогда она, конечно, носила уже модныя широкополыя шляпы съ перьями и высокіе каблуки, какъ Матильда. И вскорѣ ее увидѣли въ закрытомъ ландо, а рядомъ съ ней сидѣлъ кавалерійскій офицеръ. Въ маскарадѣ театра дель-Верме, она выиграла въ томболу первый призъ, и на другой день послала потихоньку мамѣ 50 франковъ. Въ день статута[2] на соборной площади около нея прошелъ Польдо; онъ пристально поглядѣлъ на нее и что-то сказалъ на ухо женѣ. Та расхохоталась и большой животъ ея при этомъ заколыхался.
Несомнѣнно, на ея долю выпадали счастливые дни. Одинъ иностранецъ щедро оплатилъ ей цѣлый мѣсяцъ веселой жизни. Конечно, онъ, своевременно уложивъ свои чемоданы, уѣхалъ, но оставилъ ей нѣсколько тысячъ франковъ иностранными золотыми монетами, которыя у нея скоро всѣ съѣлъ безбородый хорошенькій прикащикъ. Нашелся чахоточный учитель музыки, умиравшій съ голоду, который, вообразивъ, что сблизясь съ молоденькой дѣвушкой, онъ продлитъ свое существованіе, привлекъ ее къ своему сердцу и обѣщалъ на ней жениться. Хотя она болѣе не вѣрила въ подобныя обѣщанія, однако, вела себя безупречно, покуда оставалась съ нимъ на чердакѣ, и ночи на пролетъ мучила свои глаза надъ работой, чтобы имѣть возможность покупать ему лекарства. Случалось, что по двое сутокъ они оба ничего не ѣли и дрожали отъ холода, укутавшись въ единственный плащъ. Наконецъ, она праводила-таки его на кладбище; проводила одна, съ измученнымъ сердцемъ, на которое унылый февральскій день, съ своимъ сѣрымъ небомъ, и снѣговой пѣленой производилъ удручающее впечатлѣніе. Вечеромъ, она отправилась въ танцклассъ, въ надеждѣ поужинать.
Потомъ она опять стала выходить на улицу; стала совершать свой мучительный скорбный путь, подъ аркадами галлереи и по проспекту святой Маргариты, охотясь за обѣдомъ. Она дрожала отъ холода подъ своимъ шолковымъ бурнусомъ; пудра на щекахъ скрывала голодную блѣдность лица; иногда улыбкой она старалась замаскировать свой голодный взглядъ и опухшими отъ ходьбы ногами, въ щегольскихъ ботинкахъ, старалась задѣвать мужчинъ, которые вскидывали на нее презрительно глазами. Она не чувствовала ни отвращенія, ни расположенія ни къ чему; не ощущала усталости, и безсонныя ночи не истощали ее. Красоты, которой бы она могла назвать своею, у ней оставалось мало. Однажды, ночью на масляницѣ, Польдо встрѣтился съ ней въ водоворотѣ публичной арки и пожелалъ на деньги жены купить поцѣлуй Сантины. Она была выпивши, и дала ему этотъ поцѣлуй.
Погода была еще холодная. Подъ крышей въ ея каморкѣ, вода застывала въ ведеркѣ. Если она заходила въ какое-нибудь кафе, чтобы погрѣться, слуга въ бѣломъ галстухѣ приближался къ ней, что-то шепталъ на ухо, и она должна была встать и удалиться. На улицѣ, въ яркомъ свѣтѣ магазинныхъ оконъ, гуляли по тротуару подобно ей тѣни женщинъ въ шолку и бархатѣ, въ широкополыхъ шляпахъ, съ большими перьями. За ними, медленно передвигая ноги, слѣдили полицейскіе. Мужчины проходили быстро, съ поднятыми воротниками, съ сигарами въ зубахъ и она старалась улыбаться имъ своими воспаленными губами.
Вотъ соборная площадь, вся бѣлая подъ снѣгомъ, вотъ улица С-та Маргарита со своимъ длиннымъ рядомъ блестящихъ оконъ магазиновъ Бокони. Женщины по долгу останавливаются у этихъ магазиновъ, потому что изъ подвальныхъ этажей, сквозь отдушины, выходящія на тротуаръ, пышетъ слегка тепломъ. А люди проходятъ мимо и подсмѣиваются. Дальше площадь Ла-Скала, точно кладбище. Театръ сіяетъ газомъ, свѣтъ многочисленныхъ кафе словно окутанъ туманомъ. Потомъ, опять галлерея, высокая, широкая; шаги въ ней раздаются звонко; въ противоположномъ концѣ огромная арка раскрываетъ свою пасть на другую площадь, тоже покрытую бѣлой пеленой снѣга. А сзади все тѣ же мѣрные, медленные шаги полицейскихъ; эти шаги словно погоняютъ ее: впередъ, впередъ, безъ остановки!
Повстрѣчался сутуловатый старикашка, ухмыльнулся ей и сталъ покручивать свои крашеные усы. Она тоже отвѣтила вѣчной форменной улыбкой своихъ блѣдныхъ губъ. Потомъ она приблизилась къ одной изъ подобныхъ ей тѣней и что-то спросила у нея въ полголоса. Та только плечами пожала. Какой-то баринъ прошелъ, онъ слышалъ нѣсколько словъ, сказанныхъ этими женщинами. Сначала онъ какъ будто не обратилъ вниманія, но, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, вернулся и что-то положилъ ей въ руку. Она плотнѣе укуталась въ свой шолковый бурнусъ; надвинула свою шляпу съ перьями на лобъ, чтобы закрыть напудренное лицо, и пошла купить хлѣба.
Мальчишка въ лавкѣ подсмѣялся надъ ней изъ-за газеты, а она, схвативъ свою булку, удалялась величавой походкой королевы.