Складчина.
правитьI.
правитьВъ нашемъ губернскомъ городѣ, въ Солдатской Слободкѣ[1], есть старенькій домишко: худенькій такой, на улицѣ съ обоихъ боковъ до того покачнулся, что третье, среднее окно кажется выше крайнихъ оконъ; крыша высокая, на ней двѣ трубы развалились до половины; или отъ вѣтра, или ужъ отъ времени кирпичи повыпали — Богъ знаетъ. Люди говорятъ, и дому тому ужъ много лѣтъ — чуть не съ Пугача построенъ. Я вамъ скажу, въ нашемъ городѣ Пугача никто не видалъ, а только сказываютъ старые люди: «недалеко былъ, да отъ насъ Царица небесная отнесла». Ну, и говорятъ: «тотъ и этотъ, такой-то домъ до Пугача еще построенъ, а не сгорѣлъ въ пожары, такъ видно хозяинъ на праведныя деньги строилъ — Богъ и помиловалъ». Не любятъ эти старые люди, если имъ скажутъ: «ты съ Пугачевыхъ годовъ живешь»… Во дворѣ какіе-то погреба да сарайчики маленькіе, телѣги да дрова, кадки да кадушки, вѣники развѣшаны, хламъ какой-то и не разберешь, что и къ чему слѣдуетъ; корова лежитъ, двѣ большія свиньи въ сору роются, поросята бѣгаютъ, курицы роются тоже въ сору, двѣ кошки дерутся, скачутъ на полъ-аршина отъ земли, собака лаетъ на кошекъ, да языкъ выставляетъ: и скучно видно ей-то, и лаетъ, и жарко-то ей, и мухи-то кусаютъ… Во дворъ изъ дома выходитъ пять оконъ, три къ воротамъ съ калиткой, а два за крыльцомъ. Изъ трехъ оконъ два отворены, а въ третьемъ зимняя рама не выставлена. Отчего же это рама не выставлена, коли «жара» такая стоитъ? Да особая причина на то, сказываютъ, есть. Крыльцо худое прехудое съ четырьмя ступеньками, изъ коихъ двѣ среднія совсѣмъ выпали. За крыльцомъ два окна ставнями закрыты. Вѣрно жильцовъ нѣтъ? Есть, сказываютъ, да «помираетъ».
Въ этомъ домѣ живетъ отставной солдатъ-сапожникъ съ женой, которой домъ благословленъ по духовному завѣщанію бабушкой, когда она еще года полтора назадъ, при смерти лежала, да выздоровѣла, и теперь по-грибы лѣтомъ ходитъ, а зимой на печкѣ въ кухнѣ лежитъ. У солдатъ есть двое дѣтей, 4-хъ и 5-ти лѣтъ, шалуны такіе, что бабушка часто на нихъ кричитъ, когда они у нея изъ чулка иголки вытаскиваютъ: «погоди, Пугача пошлю, онъ вамъ!» Она, сказываютъ, до Пугача еще родилась, и не любила солдата, когда онъ дразнилъ ее Пугачемъ. Живутъ они и теперь въ комнаткѣ съ двумя окнами на улицу къ воротамъ, а рядомъ, въ комнаткѣ съ однимъ окномъ на улицу, жилъ за рубль отставной канцеляристъ; пьяница непросыпный былъ, Богъ съ нимъ. Все терся въ питейныхъ домахъ да гдѣ-нибудь, а домой приходилъ ночью. Ходилъ постоянно съ синевицами на лицѣ, а кормился тѣмъ, что сочинялъ кому-нибудь просьбы, плачевныя письма или на похороны кому-нибудь сбиралъ, а главное на похороны любилъ ходить къ служащимъ. Заберется въ домъ, возьметъ подсвѣчникъ, тащитъ его до церкви и до могилы, будь хоть стужа страшная, вѣтеръ и вьюга зимой — ничего, нужды нѣтъ, что у него и сапоги съ дырами, и пальтишко на ватѣ съ дырами всего одно, и шапка съ прорванной верхушкой и старимъ полинялымъ зеленымъ околышемъ одна; будь хоть дождь и грязь лѣтомъ — все ничего. Видитъ, бывало, подсвѣчники уже взяли, онъ и балдахинъ съ солдатами или съ кѣмъ-нибудь понесетъ. Бывало и такъ забирался на поминки. Когда спросятъ его: ты зачѣмъ пришелъ? онъ и скажетъ: «съ покойникомъ пріятелемъ былъ». Если умретъ какой-нибудь знакомый, онъ и напишетъ листъ и пойдетъ собирать, что-де такой-то умеръ, похоронить не на что, посочувствуйте, христіане; писалъ, что-де жена и дѣти остались, хотя у того ни жены ни дѣтей не было. Это ему рѣдко сходило, часто сиживалъ въ полиціи. Въ комнаткѣ съ зимней рамой и теперь живетъ вдова-чиновница, «коллежская секретарша», какъ ее называли сосѣди, пенсіей живетъ въ 4 р. с. въ мѣсяцъ. Скупая, говорятъ: «нищему куска не уволитъ дать»; на сундукѣ и спитъ всегда, когда дома, а когда уходитъ, разъ десять отпираетъ да запираетъ сундукъ. «А ѣстъ-то, ѣстъ, Боже ты мой! Въ молостные дни одну рыбу, что дешевле, а въ постные — сухари да рѣдьку или капусту». Зато, когда она читаетъ по покойникамъ, такъ все ѣстъ, что ни подадутъ, — извѣстно, на похоронахъ много ѣдятъ, — и водку «попиваетъ: за упокой, значитъ». Она ужъ очень курицъ да кошку любитъ; 5 курицъ съ пѣтухомъ держитъ и яйца продаетъ. Когда уходитъ изъ квартиры, всегда запираетъ ихъ на замокъ въ комнаткѣ: у нея тамъ курятникъ сдѣланъ; разъ пять пересчитаетъ, всѣ ли курицы. Однажды, на прежней квартирѣ, у нея курица потерялась; пропала ли, укралъ ли кто, только она подумала на хозяина: «онъ, разбойникъ, съѣлъ!» А какъ разъ въ тотъ день хозяинъ гуся жарилъ; ну, она увидала и говоритъ — курицу зажарилъ; выругала хозяина да въ полицію ходила жаловаться, только оттуда ее выгнали…
Въ другой половинѣ жилъ, въ комнаткѣ съ кухней, чиновникъ Василій Петровичъ Травнинъ. Бѣдный былъ человѣкъ Василій Петровичъ. Служилъ онъ въ уголовной палатѣ. Учился онъ въ семинаріи, кончилъ курсъ. Просилъ три года священническаго мѣста, да все мѣстъ не было; а другимъ давали. Потому ему не давали, что у него не было денегъ и родныхъ. Ну, и захотѣлъ поступить въ гражданскую слулсбу; уволили изъ духовнаго вѣдомства. Таскался въ разныя присутственныя мѣста, да видятъ, сюртучишко на немъ не сюртучишко, ободранный, да засаленный такой, физіономія неприглядная, да, такъ ужъ одно къ одному изъ рта вино тащитъ — и не опредѣляли. Ладно, что товарищъ же его столоначальникъ попросилъ секретаря — и приняли. Сначала Василій Петровичъ съ листа писалъ: это значитъ, переписывалъ за двѣ копейки листъ. Хорошо еще, что регентомъ пѣвчихъ былъ въ какой-то церкви: тутъ приходилось рублей десять въ мѣсяцъ. Черезъ полгода его опредѣлили канцеляристомъ, рѣшенія давали писать, жалованья давали 12 руб. Хорошо жилъ два года Василій Петровичъ, въ крѣпостномъ столѣ сидѣлъ, доходишки были, платье хорошее завелъ и пѣвчихъ бросилъ, когда столоначальникомъ сдѣлали, да когда чинъ получилъ. Потомъ женился, жену мѣщанку взялъ, красивую да толковую. По любви женился: хоть и богатыхъ предлагали, да не хотѣлъ. «Паша бѣдна, зато я люблю ее, и она меня любитъ», говаривалъ онъ. Жилъ такъ Василій Петровичъ года четыре, да и сбился съ панталыка. Съ секретаремъ разъ разругался. Секретарь, знаете ли, деньги взялъ съ купца, а купецъ ему не далъ, потому зналъ, что Василій Петровичъ если видитъ, что богатый обижаетъ бѣднаго, не бралъ ни съ того ни съ другого, по закону писалъ рѣшеніе. Секретарь перечеркнулъ рѣшеніе и велѣлъ Василію Петровичу написать, какъ ему хотѣлось, или отдать долгъ купцу. Василій Петровичъ разсердился: «Сами пишите рѣшеніе, а я не буду», говорилъ онъ.
— А отчего? — спрашиваетъ секретарь.
— Да какъ же, дѣло выигрываетъ мѣщанинъ.
— Я вамъ приказываю.
— А я не хочу исполнять.
— Какъ вы смѣете мнѣ говорить грубости. Вы пьяны, милостивый государь! — А Василій Петровичъ въ то время не пилъ водки; онъ ужъ года четыре не пилъ ея.
— Врете вы. — Ну и пошла катавасія. Кричатъ на всю палату, такъ-что всѣ служащіе перья покидали слушая, какъ Василій Петровичъ «касторитъ» секретаря. Ну, секретарь, одно слово что секретарь, велѣлъ сапоги снять съ Василія Петровича сторожамъ, да трое сутокъ не выходить изъ палаты, а Василій Петровичъ не дался, ушелъ изъ палаты, завернулъ въ питейный, напился пьяный, дома жену прибилъ, она и думать не думала, чтобы съ Васенькой такая штука вышла. Она все хвасталась знакомымъ, что ее Васенька и пальцемъ не трогивалъ и дурой не называлъ; все дивилась, какъ это мужья женъ колотятъ, а тутъ бѣда такая случилась!.. да какая еще: двѣ недѣли изъ дома не выходила — больно ужъ избилъ Васенька!..
На другой день пошелъ Василій Петровичъ на службу, дорогой въ питейный зашелъ, для храбрости двѣ косушки выпилъ. Пришелъ въ палату и секретарю не поклонился, а сзади кулакъ показалъ. Часа два запинался Василій Петровичъ, какъ вдругъ секретарь опять два дѣла съ рѣшеніями принесъ къ Василью Петровичу, бросилъ на столъ и слова что есть не сказалъ.
Служащіе подсмѣиваются надъ Василіемъ Петровичемъ: «что, обзатылили! — говорятъ: — пиши-ка снова».
Взялъ Василій Петровичъ дѣла съ рѣшеніями, пошелъ къ предсѣдателю, жалуется на секретаря, а тотъ ужъ «набухвостилъ» предсѣдателю, что Травнинъ и грубъ, и пьяница, и такое, сякое ваговорилъ.
— Вы дѣлайте то, что вамъ приказываютъ, а иначе въ отставку выходите, — сказалъ предсѣдатель. Ушелъ Василій Петровичъ отъ предсѣдателя, выругалъ его и секретаря, бросилъ дѣла и ушелъ: въ питейномъ такъ и ночевалъ. Домой пришелъ, опять жену выбилъ, да такъ и бился двѣ недѣли. Въ палатѣ смотрятъ, нѣтъ Василія Петровича; имъ на руку: уволили его отъ должности за пьянство, и аттестатъ черезъ полицію выдали. Василій Петровичъ совсѣмъ спился, всю одежду свою пропилъ, за женину принялся; всю жену бѣдную изувѣчилъ: воетъ бѣдняжка, ходитъ избитая…
— Кто тебя, матушка, искалѣчилъ такъ-ту? — спрашиваютъ ее зпакомые.
— Охъ и не говори! Мужъ собака.
— Что-йто съ нимъ! Ты бы пожаловалась. Эхъ сердечная, какъ онъ ее уходилъ…
Пошла было къ губернатору жаловаться, да прогнали ее. Пошла къ полиціймейстеру, житья молъ нѣтъ. Тотъ казаковъ послалъ за Василіемъ Петровичемъ. Высидѣлъ Василій Петровичъ двѣ недѣли въ полиціи. Ну, ужъ и досталось женѣ! За косу ее, бѣдняжку, привязалъ къ столу, да билъ веревкой, а потомъ и изъ дома выгналъ.
А она-то чѣмъ бѣдная виновата?
Дошло до того, что никто Василію Петровичу не сталъ вѣрить въ долгъ. Спохватился Василій Петровичъ, вспомнилъ и про жену; жалко стало, разыскалъ ее: она у кого-то въ стряпкахъ жила; уговорилъ ее: пришла опять къ нему больная такая. Полгода прошло, какъ уволили Василья Петровича. Секретарь тѣмъ временемъ въ отставку вышелъ, предсѣдатель тоже другой сталъ. Пошелъ Василій Петровичъ опять въ палату, приняли опять сначала по волѣ, потомъ въ штатъ. Опять сталъ писать рѣшенія, и чудный былъ человѣкъ. Какъ это примется писать рѣшенія, только листы шумятъ въ дѣлѣ, да перо свиститъ, а какъ запьетъ, такъ и не ходитъ мѣсяцъ. Ну, и знали, что тревожить не слѣдуетъ: пропьется — опять прійдетъ на службу. Такъ и было: прійдетъ, за десятерыхъ сдѣлаетъ. И столоначальнику хорошо, и другихъ поучитъ, какъ сдѣлать то или другое, и начальство довольно.
Жена у Василія Петровича не долго прожила. Отъ побоевъ ли, либо отъ какой болѣзни, только умерла черезъ годъ, какъ опредѣлился снова въ палату Василій Петровичъ.
Ужъ какъ плакалъ надъ ней Василій Петровичъ, жалко смотрѣть на него было.
— Уколотилъ, — говорилъ онъ тогда, — уколотилъ я тебя, голубушку! А чѣмъ ты виновата? И подлинно она ничѣмъ не виновата была.
Опять запилъ Василій Петровичъ пуще прежняго… «Эхъ, — говаривалъ, — жена умерла, съ горя пью!» Мѣсяца по два на службу не ходилъ, до одной рубашки допивался. — Да ладно перешла къ нему жить жена извозчика Анна Матвѣевна. А она была сестра хозяину, у котораго жилъ Василій Петровичъ на квартирѣ въ Солдатской Слободкѣ. Раньше она жила у мѣщанина въ Разгуляѣ, гдѣ жилъ и Василій Петровичъ, водку ему покупала; ну, и познакомились. Трезвый Василій Петровичъ жилъ съ ней владу, деньги всѣ отдавалъ, а пьяный, какъ заругаетъ она его, онъ и бьетъ ее; ну, и она колачивала его, — здоровая была баба. Какъ только начнетъ онъ ее колотить, она свяжетъ его веревкой и притащитъ на кровать, да къ кровати-то еще привяжетъ его. Вотъ какая была! Да! Такъ и мыкался Василій Петровичъ послѣ жены года два да ругалъ секретаря, да тотъ ужъ и самъ умеръ.
II.
правитьНа этой квартирѣ Василій Петровичъ жилъ три года. Анна Матвѣевна его тутъ зазвала жить, да и ему нравилось: потому народъ простой, выпить близко, и подерется съ кѣмъ-нибудь пьяный или его кто поколотитъ — только сосѣди-солдаты видятъ…
Анна Матвѣевна пребойкая была женщина: она въ огородѣ, что былъ противъ оконъ, за дворомъ, капусту да рѣдьку садила, двѣ коровы держала, десять курицъ у нея было; вотъ она и продавала молоко да масло или яйца, лѣтомъ грибы да ягоды продавала — можно было жить, да и Василій Петровичъ тоже 15 руб. жалованья приносилъ; доходы были; прошенія писалъ. Только не водилось у нихъ денегъ. Ужь Анна Матвѣевна, когда Василій Петровичъ не пилъ, водку ведромъ брала, да въ голбцѣ прятала, а Василій Петровичъ, какъ запьетъ, ему не достанетъ ведра, пропьетъ и деньги. Ладно, если бы онъ одинъ пилъ, и дома, а то возьметъ денегъ 5 руб. и ползъ въ кабакъ: кто есть въ немъ, силой заставляетъ пить, а кто не пьетъ, то штофы съ водкой на полъ бросалъ. Буйный былъ человѣкъ. Ну, и закладывали вещи; однажды корову продали. Ужъ какъ жаль было Аннѣ Матвѣевнѣ коровы, да что дѣлать! А тутъ одно къ одному, захворалъ Василій Петровичъ, четвертый мѣсяцъ едва съ кровати встаетъ; сядетъ писать, кашель мучитъ, ну и лежитъ да водку понемногу пьетъ: какъ выпьетъ, — и легче. Подъ конецъ ужъ и вставать не могъ, и ѣсть ничего не ѣлъ, развѣ чаю напьется или молока стаканъ выпьетъ. Потомъ у Анны Матвѣевны корову украли, пять курицъ пропало… Денегъ мало стало… Бѣда подошла, а Василію Петровичу и жалованье перестали давать. Какъ не сталъ вставать съ кровати Василій Петровичъ, Анна Матвѣевна лѣкаря приглашала; тотъ лѣкарство ей далъ, полтора рубля взялъ, она и не стала его приглашать, а фельдшеръ знакомый лѣчилъ. Ужъ онъ и піявки ставилъ къ спинѣ Василія Петровича, и кровь пускалъ, и слабительное давалъ, да ничего не помогло. Ему Анна Матвѣевна рублей до восьми передавала и отказала совсѣмъ, а стала травой какой-то лѣчить сама; окна нарочно закрыла ставнями въ комнатѣ, чтобъ мухи не ѣли Василія Петровича, да ничего не помогло. Василію Петровичу все хуже, да хуже было…
III.
правитьОднажды спрашиваетъ Анну Матвѣевну Василій Петровичъ: «А что, Аннушка, есть у тебя деньги?»
— Охъ, Василій Петровичъ, и не говори! Передъ Богомъ говорю, десять рублей только съ долгами…
— Ты, какъ умру я, никого не зови, а просто попроси священника отпѣть, да и свали въ яму.
— Что-йто, Христосъ съ тобой, Богородица! да еще поживи.
Исповѣдался Василій Петровичъ, «масломъ пособоровали его». Сталъ дожидаться онъ смерти, да еще двѣ недѣли ждалъ.
Изъ служащихъ къ нему никто не ходилъ. Только Павелъ Герасимычъ ходилъ, тотъ самый, что жилъ рядомъ съ хозяиномъ.
— Ну, что? — спросилъ Павелъ Герасимычъ Василія Петровича.
— Плохо… Въ Елисейскія скоро приходится отправляться.
— Чудно это, слышь: когда человѣкъ живетъ, не вѣрится, что онъ умретъ, а какъ умретъ, и не вѣришь, что онъ жилъ.
— Вотъ ты увидишь, каковъ я буду мертвый.
— А поди — не хочется умирать?
— Скорѣе бы умеръ, лучше. Ты пойми, что я былъ за человѣкъ, а вѣдь кокарду на шапкѣ носилъ! А кто зналъ, сколько я горя перенесъ? Вѣдь никому не жаль будетъ, что я умеръ.
— Такъ оно… А ты собачку мнѣ подари, куда она безъ тебя… А я, братъ, складчину сдѣлаю, какъ ты умрешь.
— Нѣтъ, Паша, не христарадничай. Мнѣ все равно, какъ меня ни схоронятъ…
Павелъ Герасимовичъ долго ждалъ смерти Василія Петровича. Чуть гдѣ завоетъ собака, онъ и поетъ со святыми упокой, и бѣжитъ справляться, не умеръ ли. А Василій Петровичъ все кашляетъ.
— Экой кондовой! А задамъ я праздникъ, — думаетъ про себя Павелъ Герасимычъ: — соберу-таки денежекъ. И записки ужъ сталъ сочинять.
Не зналъ этого Василій Петровичъ, а то выругалъ бы его.
IV.
правитьВъ одно утро вдругъ изъ комнаты Василія Петровича раздался вой Анны Матвѣевны. Вмигъ хозяинъ, жена его, чиновница и Павелъ Герасимычъ пришли туда. Василій Петровичъ лежитъ мертвый на кровати, долгій такой… Анна Матвѣевна стоитъ передъ нимъ на колѣняхъ и цѣлуетъ голову и руки.
Вошедшіе перекрестились.
— Вотъ она жизнь-то наша! Живемъ, живемъ, да и помремъ, — дивилась хозяйка.
— Дай, Господи, царство небесное! — проговорила чиновница и перекрестилась: — хорошій былъ человѣкъ.
— А ты чего рюмишь, ровно надъ мужемъ? — закричалъ на Анну Матвѣевну хозяинъ: — ты наперво омой его да на столъ положи.
— Охъ, голубчики мои, тошно! На что я схороню-то его? — выла Анна Матвѣевна.
— Вы, Анна Матвѣевна, не безпокойтесь. Схоронимъ такъ, что любо, — сказалъ Павелъ Герасимычъ.
— Да гдѣ ужъ намъ. Вотъ что есть и читать-то по немъ некому.
— А барыню попросимъ, — сказалъ солдатъ.
— И рада бы, голубчикъ, да къ купчихѣ приглашали сегодня.
— Ты наплюй на купчиху-то, Василій Петровичъ поди почище купчихи-то былъ. Кокарду носилъ.
— Ты не обзывай купчиху. А я ужъ читать не стану. Самъ-то ты ничего не стоишь, — да и покойника попрекнула Анной Матвѣевной.
— Ну, и убирайся! пошла отсель! И съ квартиры моей долой, шельма этакая! Я-съ то, не я-съ, барыня! Ишшо очки надѣла, — сказалъ солдатъ.
— Пообзывайся еще, крапивное сѣмя!
Вышвырялъ солдатъ барынину одежду на улицу, выругала барыня солдата, въ полицію ходила жаловаться, да солдатъ пять рублей далъ частному…
Между тѣмъ Павелъ Герасимычъ вынулъ изъ кармана двѣ записки.
— Эта вотъ въ палату. Слушайте!
"Милостивые государи!
«Вашъ товарищъ Василій Петровичъ Травнинъ сего числа приказалъ вамъ долго жить. Милостивые государи! примите во вниманіе его подвиги, подумайте, какъ онъ страдалъ. Милостивые государи! Его не на что хоронить! Онъ живетъ со мной на квартирѣ. Посочувствуйте вашему товарищу. Господь вознаградитъ васъ сторицею. Пожертвуйте хотя немного, все получите сторицею. Онъ утѣшится и у престола Всевышняго воздастъ за васъ свои моленія».
— Ахъ, Павелъ Герасимычъ какъ ты хорошо написалъ! — замѣтила хозяйка.
— Чѣмъ мнѣ благодарить васъ! — сказала Анна Матвѣевна.
— А вы вотъ другую послушайте.
«Сего числа смерть поглотила въ свои объятія доблестнаго подвижника службы, вашего товарища по службѣ Василія Петровича Травнина. Потерпѣвъ много бѣдъ, онъ заболѣлъ, и умирая просилъ меня просить васъ, добрыхъ товарищей, пожертвовать ему на погребеніе. У него даже рубашки нѣтъ! Посочувствуйте сотоварищи! У него жена, семеро крошекъ дѣтей, малъ мала меньше!»…
— Ты чего-то нескладно пишешь! Гдѣ же дѣти-то? — сказала Анна Матвѣевна.
— Да нельзя безъ того. Эта записка по другимъ вѣдомствамъ пойдетъ, — сказалъ Павелъ Герасимычъ.
— Нѣтъ, ты ужъ выкинь дѣтей-то. Василій Петровичъ осердится, — сказала Анна Матвѣевна.
«Посочувствуйте! — началъ Павелъ Герасимычъ: — Принесите свою лепту. Богъ со мздою воздастъ вамъ. За всякое даяніе, да будетъ валъ благословеніе Божіе».
Заплакала Анна Матвѣевна и хозяйка. — Хорошій вы человѣкъ, — сказала Анна Матвѣевна.
Анна Матвѣевна вымыла Василія Петровича, напялила на него уцѣлѣвшій вицмундиръ, худенькіе сапоги и съ хозяйкой уложила на два стола въ комнатѣ. Потомъ ушла заказывать гробъ, да къ священнику, а Павлу Герасимычу велѣла купить дорогой свѣчъ. Хозяйка ушла къ знакомой старушкѣ, чтобы она читала надъ покойникомъ, а Павелъ Герасимычъ ушелъ собирать деньги.
Пришелъ онъ въ уголовную палату, сказалъ о смерти Василія Петровича.
— Неужели умеръ? — замѣтили многіе.
— Скажите, пожалуйста! можно ли было ожидать, — сказали нѣкоторые.
— Да съ вина, поди, сгорѣлъ! — сказали двое.
Сталъ просить Павелъ Герасимычъ жалованье.
Не дали. Пошелъ съ листомъ; подошелъ къ столоначальнику.
— Что вамъ нужно? — спросилъ столоначальникъ.
— Прочитайте, пожалуйста! Онъ отдалъ листъ.
— Что тутъ такое? — Столоначальникъ прочиталъ. — Денегъ нѣтъ.
— Да хоть немного-съ.
— Что вы лѣзете? Всякой дряни по-вашему жертвовать?..
— Да онъ у васъ служилъ.
— Ступайте къ другому.
Другой говоритъ: у меня у самого семейство. Не многіе жертвовали: кто 10, кто 5, кто и 3 коп. Не нравилось Павлу Герасимычу, когда онъ подносилъ листъ, и ему говорили:
— Ты, скотина, опять шляешься?
— Я не о себѣ.
— Знаю не о себѣ. Ты вѣчно складчины дѣлаешь.
— Ахъ, милостивый государь, у васъ сочувствія нѣтъ къ товарищу. Вѣдь Василій Петровичъ здѣсь служилъ.
— Что за дѣло, что здѣсь служилъ. Самъ я небольшое жалованье получаю.
Бывали и такіе, которые гнали Павла Герасимыча.
Едва-едва Павелъ Герасимычъ получилъ отъ надсмотрщика 50 коп. сер.
— Вотъ такъ складчина! Экіе жидоморы! — говорилъ про себя Павелъ Герасимычъ, когда выходилъ изъ палаты.
Пошелъ онъ въ казенную палату. Прежде тамъ всякому подписывали деньги, хоть кто приди — теперь только не подписываютъ.
Изъ казенной палаты онъ унесъ 7 р. 15 к.
— Ай-да и казенная палата! Не даромъ она деньгами богата! — говорилъ Павелъ Герасимычъ, выходя изъ казенной палаты: — будетъ мнѣ выпить.
А въ палатѣ имуществъ съ нимъ казусъ вышелъ.
Только онъ подошелъ, въ какомъ-то отдѣленіи, съ листомъ къ служащему, его и схватилъ кто-то за горло.
— Опять ты, подлецъ, шляешься!
Окружили Павла Герасимыча человѣкъ восемь.
— Это тотъ и есть, что на X. сбиралъ?
— Онъ.
— Въ полицію его, каналью!
— Какую штуку онъ тогда, господа, сдѣлалъ. Собираетъ, знаете ли на X. Ну, думали, бѣдный человѣкъ, отчего не помочь, подписали. Этотъ плутъ взялъ деньги да и пропилъ, а X. намъ встрѣчается… Я, говоритъ, и не думалъ умирать.
Ладно еще къ счастью Павла Герасимыча, совѣтникъ въ это время пришелъ въ отдѣленіе, и Павелъ Герасимычъ, давай Богъ ноги, чуть не бѣгомъ бросился къ дверямъ — такъ безъ оглядки выбѣжалъ на улицу. А то сидѣть бы въ части. Да ему, впрочемъ, и не привыкать стать сидѣть тамъ.
Постоялъ немного у крыльца палаты, подумалъ, идти ли еще куда-нибудь. — «Нѣтъ, не пойду, пожалуй засадятъ. Оно ничего, что засадятъ, а то деньги отнимутъ». — Пошелъ на рынокъ въ харчевню. Десятокъ пироговъ да сотню пельменей съѣлъ, потомъ въ питейный зашелъ, полштофа очищенной купилъ, выпилъ съ мужиками-бурлаками, еще купилъ, да тамъ и уснулъ. Проснулся ужъ утромъ. Голова болитъ, опохмѣлиться надо, деньги есть. Хвать въ карманъ пальтишка — пусто… Взревѣлъ Павелъ Герасимычъ. Обокрали! кричитъ.
— Вотъ ужъ есть кого обокрасть! Ишь богачъ какой выискался. Самъ вѣрно обокралъ кого-нибудь! — закричалъ сидѣлецъ.
— Врешь ты, подлая твоя харя! — И пошла потасовка. Долго ругался Павелъ Герасимычъ и доругался, что его, любезнаго, въ часть увели…
V.
правитьТѣмъ временемъ Анна Матвѣевна привела домой гробовщика-солдата. Смѣрилъ солдатъ покойника, порядился за два рубля гробъ сдѣлать и ушелъ. Солдатъ-хозяинъ два подсвѣчника принесъ, свои деньги заплатилъ, а жена его старушку привела. Стала старушка въ головахъ у покойника и читаетъ псалтирь. Сосѣди всѣ перебывали, всѣ пересмотрѣли покойника, пожелали царства небеснаго, поахали и пожалѣли его, а Анна Матвѣевна сидитъ на кровати, смотритъ на людей да на покойника и ждетъ, не дождется Павла Герасимыча.
— Куда это онъ, разбойникъ, ушелъ? Ужъ не лежитъ ли гдѣ пьяный? — говоритъ хозяйка.
— Поищи ты его, братъ! — проситъ Анна Матвѣевна хозяина.
— Вотъ ужъ кому поручила! Розиня, такъ розиня и есть, и этого смыслить не можетъ!
— Гдѣ же я стану искать-то! — сердился солдатъ.
Ушли изъ комнаты всѣ, остались только Анна Матвѣевна да старушка.
— Нѣтъ ли, матка, у тебя чего похлебать? — спрашиваетъ старушка.
— И! мать моя, ничего не варила, и хлѣбушка, что есть, нѣтъ.
Достала старушка изъ кармана платья калачикъ, ѣстъ и читаетъ, и молится, и табакъ нюхаетъ…
— А ты, голубушка, давно замужемъ? — спрашиваетъ старушка.
— Пятый годъ.
— Это за нимъ-то? — Указываетъ на покойника.
— Нѣтъ, я у него экономкой жила.
— Знаю, — сказала старушка, и стала читать.
Не понравилось Аннѣ Матвѣевпѣ, какъ она важно сказала: — знаю… Дивится — какъ это старушка и ѣстъ, и читаетъ, только разобрать ничего нельзя. — Если бы я грамотная была, не поклонилась бы я никому, сама бы стала читать, — думаетъ Анна Матвѣевна, а сама все смотритъ на старушку. Не нравится что-то ей старушка: ужъ листы то впередъ, то взадъ часто перекидываетъ, да и разобрать ничего нельзя.
— Ты бабушка, все ли читаешь? — спросила она старушку.
— А тебѣ что за дѣло?
— Такъ я. Только ты ужъ больно часто листы-то перебираешь.
— Ишь какая указчица еще! Возьми, да и читай сама!
— Чего читай сама? Ты-то все читай.
— Побольше твоего знаютъ.
— То-то побольше. Сами не маленькіе. Деньги-то любите, небось, брать, а усердія нѣтъ, небось.
— А ты, шкура этакая! Да тебѣ что за дѣло? — озлилась старуха и бросила псалтирь.
— Ты не ругайся! Ты вишь, покойникъ лежитъ.
Пришелъ солдатъ, прогналъ старуху и Анну Матвѣевну выругалъ. Осталась Анна Матвѣевна одна; горюетъ, что и почитать-то по душенькѣ Василія Петровича некому. Вечеромъ священникъ съ дьячкомъ пришелъ. Людей человѣкъ десять собралось, такъ-что и прохода не было. Священникъ ризу сталъ надѣвать.
— А свѣчи гдѣ? — спросилъ онъ.
— Да Павелъ Герасимычъ еще не бывалъ.
— А кто читаетъ? — спросилъ онъ.
— Была, батюшка, старушка Сергѣевна, да читать не умѣетъ, ну мы и прогнали ее, — вступился солдатъ.
— Какъ же безъ свѣчей? Я и служить не стану.
— Дѣло-то, батюшка, бѣдное, сказалъ солдатъ.
— Ужъ отслужи, сдѣлай божескую милость!
Нечего дѣлать, отслужилъ священникъ. Когда уходилъ, больно ужь недоволенъ былъ. Сосѣди погоревали и сдѣлали складчину: кто пятачекъ, кто гривенку далъ Аннѣ Матвѣевнѣ. Стыдно Аннѣ Матвѣевнѣ, а взяла; хозяинъ братъ ея, еще ругается: — ты жила съ нимъ ты и справляйся…
Ночью Анна Матвѣевна спала въ кухнѣ у хозяина: боялась спать съ покойникомъ въ одной комнатѣ. Утромъ сама пошла въ палату, вызвала того столоначальника, у котораго Василій Петровичъ занимался.
— Что матушка, скажете? — спросилъ ее столоначальникъ.
— Батюшка, голубчикъ, помоги ты моему горю.
— Ну, чего тебѣ?
— Василій Петровичъ умеръ. Не дашь ли ты денегъ?
— Какой Василій Петровичъ?
— Да у васъ еще въ столѣ сидѣлъ.
— А ты кто такая?
— Я стряпка его.
— Ахъ ты, гадина этакая! Вчера еще собирали на него деньги, а теперь опять шляются. Вонъ пошла!
— Да, батюшко, тотъ, кто ушелъ, и теперь еще не пришелъ домой.
— А ты вѣрно въ полиціи не сидѣла? — спросилъ ее подошедшій служащій.
Хорошо, что подошелъ еще какой-то служащій: онъ сказалъ, что не нужно-было вчера подписывать тому пьянчужкѣ, что онъ-де пропилъ деньги. Съ Анной Матвѣевной повѣжливѣе стали говорить.
— Этакой скотина! Да ты зачѣмъ же его послала?
— Ахъ, отцы родные! Да кого же я пошлю-то? Денегъ никто не далъ, хотѣли только завтра проводить покойника.
Пошла было къ губернатору, да не пустили; такъ и ушла ни съ чѣмъ домой.
Послѣ обѣда пришли посмотрѣть покойника трое чиновниковъ; какъ увидѣли, что никто по немъ не читаетъ — головой покачали. Какъ разсказали про Павла Герасимыча — всѣ ахнули, только не знаютъ, куда онъ пропалъ.
Принесли гробъ, деньги просятъ.
— Батюшки мои! Гдѣ я возьму денегъ? За душей копейки нѣтъ, — вопитъ Анна Матвѣевна.
— Ты давай, нечего разсуждать. Не отдашь денегъ, назадъ унесемъ — другому пригодится.
Пришелъ могильщикъ, деньги требуетъ.
Воетъ Анна Матвѣевна: нѣтъ денегъ.
Пришелъ хозяинъ, говоритъ: священникъ за отпѣванье денегъ проситъ.
Казакъ пришелъ, требуетъ Анну Матвѣевну въ часть: какая-то, говоритъ, старуха жалобу подала, въ свидѣтели ставитъ Анну Матвѣевну…
Смотрѣли, смотрѣли чиновники да сосѣди, и давай складчину дѣлать. Собрали 4 рубля да завтра хотѣли принести еще, а на Павла Герасимыча обѣщали просьбу подать.
Ушли чиновники и сосѣди, ушла и Анна Матвѣевна въ часть, да по пути шубу съ собой захватила: хотѣла заложить, да не взяли, 2 руб. давали, а Анна Матвѣевна восемь рублей просила; шуба старая была, еще отъ мужа какъ-то она утащила…
А Василій Петровичъ лежитъ себѣ, не шевельнется, не вздохнетъ, глазомъ не пошевелитъ… Все ему ни по чемъ. Чего ему: мертвый, дѣлай что хочешь; правду говорилъ: «мертвому ничего не нужно».
VI.
правитьУтромъ хозяйка встала рано, къ 8-му часу совсѣмъ отстряпалась. Добрая была женщина, понимала бѣдность, на свой счетъ кутью и кисель сдѣлала, пирогъ большой съ рыбой состряпала, рыбы зажарила. День постный былъ.
Анна Матвѣевна въ двѣ церкви ходила за священникомъ, да толку не добилась. Пошелъ ужъ хозяинъ; велѣлъ священникъ приносить покойника въ церковь къ обѣднѣ, хозяинъ ему и деньги впередъ отдалъ. Пришло 7 человѣкъ служащихъ. Уложили Василія Петровича въ гробъ, двое крышку взяли, двое подсвѣчники, солдаты понесли балдахинъ съ гробомъ. Человѣкъ пять сосѣдей провожали; пошла и Анна Матвѣевна съ братомъ хозяиномъ и бабушкой хозяйки. А хозяйка осталась дома, полы вымыть хотѣла въ комнатѣ и кухнѣ, гдѣ жилъ Василій Петровичъ.
Священникъ скоро отпѣлъ Василія Петровича.
Какъ стали прощаться съ нимъ, откуда ни возьмись, и Павелъ Герасимычъ явился въ церковь и поетъ: «Со святыми упокой».
— Гдѣ ты былъ, разбойникъ? — напустился на него солдатъ-хозяинъ.
— Въ полиціи, родные, сидѣлъ; тамъ и деньги украли.
Пришелъ онъ пьяный. Въ полиціи вытащилъ, ночью, у пьянаго мѣщанина изъ сапогъ два семигривенныхъ, и какъ выпустили его, онъ и выпилъ.
Положили Василія Петровича въ яму на кладбищѣ, каждый посыпалъ на гробъ земли; зарыли его, вздохнули всѣ и пошли на квартиру къ Аннѣ Матвѣевпънѣ. Хозяинъ штофъ водки поставилъ на столъ; да что штофъ, — его недостанетъ одному Павлу Герасимычу. Подумали, подумали чиновники, пошептались: «чего, братцы, только рыльце помазали, кишки расшевелили, сдѣлаемъ складчину»… Ну, собрали денегъ пять рублей. На три рубля водки купили, а два рубля отдали Аннѣ Матвѣевнѣ на расходы. И угостились-таки служащіе! До ночи хозяинъ не могъ ихъ выжить, да и самъ онъ пьянъ былъ. Трое едва домой уплелись, а четверо въ окнахъ стекла разбили, сами разодрались да тутъ и уснули. На что хозяинъ — человѣкъ смирный, и тотъ выгналъ изъ дома жену; Анну Матвѣевну тоже вытолкалъ изъ дома.
Съ той поры Анна Матвѣевна въ стряпкахъ у кого-то живетъ, а Павелъ Герасимычъ не ходитъ больше собирать денегъ на покойниковъ: говорятъ, въ Сибирь за что-то услали.
Вы, читатель, можетъ-быть, думаете, я вру.
Вольно вамъ, пожалуй, не вѣрить. Послужили бы вы на мѣстѣ Василія Петровича, такъ узнали бы, вру я или нѣтъ. Примѣровъ у насъ много. Въ нашемъ городѣ жалованье даютъ, какъ вздумается начальству, а умри служащій — пособія не даютъ, развѣ складчину товарищи сдѣлаютъ и погуляютъ на похоронахъ бѣдняка, какъ никогда у живого не гуляли. Не будь складчины, такъ бѣднаго чиновника хоть въ землю вали безъ отпѣванія. Бѣдности никто не вѣритъ. Вотъ у насъ еще лотереи бываютъ; ну, тѣ не на похороны… О нихъ я вамъ скоро разскажу.
- ↑ Названіе части города.