Жили три брата богатые, даже ездили торговать в другие города. Вот их один брат помер, остался у ево мальчик Ванюшка и жена. Эта жена опустилась без ево, стала водку пить, гулять. Этова мальчика прозвали: несчасный Ванюшка, з-за матери. Она все провела[1], не при чем жить стало им.
Мальчик стал уж большой, годов восьмина́нцать. Вот эты евоные дяди отправляются торговать, ехать за моря́. Вот этот Ванюшка стал с ими проситься: «Дяденьки, возьмите меня». Старший говорит, што возьмем, а младший говорит: «Не возьмем. Он несчастный, нам счасья бог не дась». Все-ж-таки бо́льший брат говорит: «Нам чем чужова брать, лучче своёва возьмем». Вот оны ево и взяли.
Вот проехали оны сколько время, и потом поднялася буря на море. Вот этот малый брат и говорит: «Говорил я тебе, братец, што не бери несчаснова Ванюшку. Возьмем бросим ево в море, нам тогда лучче буде, а то из-за ево и мы погибнем». А этот старший дядя говорит: «Нет, хоть погибнем, а я не брошу».
И вот их прибило к берегу. И вот там дали знать государю, что вот какие-то люди пристали на корабле, может быть, других держав. Оны приехали с товаром, с хорошим, што в этом царстве и нет такого товару. Вот им сказал государь: «Я вам разрешу торговать. Только вот вы, вас трое приехавши, все трое отстойте по ночи в церкви» — «Ну, што ж, — оны говоря, — первую ночь надо идти дяде старшему». А там было так: каждую ночь становили по человеку, оттуда отвороту[2] не было, все только кости выбрасывали. Вот этот дядя стал просить: «Ванюшка, отстой ты за меня. Я семейный человек, а ты одинокий». — «Ну, дяденька, говорит, отстою».
Вот приходи ночь, батюшка ево споведа́л, причастил и поставил, очертил. Ну, вот он стал. Стало позно. Вышел с алтаря старичок. Ему и говорит: «Сынок, ведь и ты погиб. Ты таки́й молоды́й въюнош». Он говорит: «Дедушка, мне все ровно погибать; где не погибать, так погибать!» — «Ланно, говорит, сынок, я тебе, говорит дам книжку, а ты читай эту книжку, никуда не смотри. Хоть какие тебе будут страсти, а ты знай читай». Она была девушка заклятая, в гробе закована обручам железным, дочка этово же царя, заклятая ище она маленькая [была], с семи лет. И вот потом, двенадцать часов, треснули обручи и встае эта девушка с гробу, девушка она большая. И вот подходи к ему и говорит: «Ой, говорит какой! Этот мне, говорит, молодой намест[3] конфетины». Она к ему бросилася, думала, хотела на-раз ево схватить. Потом никак ей через черту не попась. Она тут ему всякими страстями ево мучила, к ему лезла, а он только знал свое дело — читал. Она ево всякими страстями ево стращала, а он никаково внимания на яну[4] не обращал. Потом уж види, што приходит время, она пошла на свое место в гроб. Опять как был гроб. А Ванюшка все читае и читае, как ему дедушка приказал.
Потом наутро приходи сторож, открывае церкву, говорит, что во имя отца и сына и святова духа. А этот мальчик там отвечае ему, што аминь. Вот этот сторож бросил открывать, побежал к царю докладывать, что мальчик жив.
Вот приходит государь сам мальчика выпускать. Вот он ево спрашивает: «Как ты остался жив, что ты видал? Здесь, говорит, сотни погибли народу, а вы осталися живы!» — «Ничего, говорит, я решительно не видал, страсти никакой не было!» Не признается.
Вот на вторую ночь приходится другому дяде череда[5]. Вот и этот стал просить: «Ванюша, отстой и за меня». — «Вот, говорит, дяденька, хотел меня в море бросить! Ланно, говорит, отстою и за вас». Вот приходит ночь. Опять этого Ванюшку также опять батюшка причастил и поставил. Потом вот стало опять темно, опять выходи старичок с этово алтаря. Говорит: «Опять, сынок, пришел? Смотри, говорит, сынок тебе сегодня ешше будет страшнее. Только ты, говорит, никаково внимания не обращай. Если ты, говорит, взглянешь, ты погиб. Ты никуда не смотри, только знай свое: гляи́ в книжку». Вот он ево благословил и сам опять ушел на свое место. Вот опять, как приходи это время, треснули обручи́, встает опять девушка, иде́ к ему, сердито кричит на ево: «Опять, говорит, ты пришел! Нет, теперь ты погиб!» Ну, ён все-таки не внимае обращения никакова на яну, читае, свое дело знае. Уж она ево всякиим страстям, и крюком железным достае, и сколько нагнала этой нечистой си́ле к ему, и все достае ево. Так побились, побились, опять ево не взяли никак. Пришли тыи часы, она опять на свое место, опять как было.
Вот наутро опять приходи сторож, открывае церкву и говорит опять так, што во имя отца и сына и святова духа, а ён опять ответил, што аминь. Сторож опять побежал к царю докладать. Приходит опять сам, стал спрашивать: «Што вы видали?» — «Ничево, говорит, я не видал, ничево решительно не видал!»
Ну, вот теперь приходит третья ночь. Ему самому за себя надо и́дти. Опять ево таким же манером причастили, в церкву поставили. И вот опять выходи этот дедушко. «Ну, говорит, сынок, теперь тебе еще больше буде страстей, только ты ничуть ничево не смотри, ништо! Вот на, я тебе дам крест. Как ты прочитаешь, никуда не глянешь, так ты накинь на яну крест». И вот приходи это врѐмё, опять она встае. «О, говорит, злодей, опять пришел! Я, говорит, третьи сутки не евши, сечас, говорит, тебе смерть, сечас заем». Что-то она делала, всем-то ево мучила. Водой напусте по самую голову, што только книжка да глаза, все ево думае, што вот затопе ево. И черква открылась. Зверье набежало, птичи налетели. Никак не может ево сбить. Потом она осмирела, подошла к ему и стала с левова боку, дли[6] ево, с ним вмести. Он накинул на яну крест, и стала она с ним книжку читать, которую ён читае. Ну, вот приходи вутро. Оны стоя вобе читают. Сторож опять так сказал, што во имя отца и сына, а оны в два голоса отвечают, што аминь. Потом сторож испугался, побежал к царю, што два голоса. Потом приходи царь и со свяшшенником. И эты таким манером, што во имя отца и сына и святова духа. Оны тоже в два голоса, што аминь.
Вот государь их привел домой. Дочка евоная. Там оны сколько пожили. Говорит: «Вот, што ты ону выходил, и тебе пусть жена, эта моя дочь». Вот там их ожанил. Вот он говорит: «Я здесь жить не хочу, поеду на свою родину». Государь дал ему капиталу сколька. Оны стали с жаной жить очень хорошо.
Потом в одно время приходит дедушка этот старенький. «Сынок, говорит, давай делить жонку». — «А как же, говорит, дедушко, делить? Возьми, говорит, с меня деньгами сколько хочешь. Ему жалко, што она красавица была». — «Нет, говорит, не возьму деньгам. Неси, говорит, большую вязанку дров березовых и клади, говорит, вси в печку и вот зажигай дрова».
И вот как эты дрова разгорелися шипко[7], он взял эту женщину, евонную жену, за обы́и ноги, разорвал попалам да пись [пих!] в печку. Потом с печки повалися с ее всякая тварь: и лягухи, и поганки[8], знаешь, всякая тварь в лесу.
Потом и выходи девушка с печки, с огня, опять же она, красивая-красивая, красивее што было. «Вот, говорит, сынок, теперь, говори, тебе буде жена. Докуда б ты с ей не жил бы, говорит, она б все б тебя похитила[9] б. Ну, теперь, говорит, живите с богом, теперь, говорит, больше я к вам не пойду». Вот и сказка вся.