Жил дед да баба. Вот перьвая жана померла, отсталась до́цка. Вот он ожанился на другой, взял с доцкуй. Ну, вот баба и взъелась на дедову дочку: «Дед, куда хочешь девай сваю доцку». Дед повез ее в лес. Вот он там в лесу повеся ломи́нку[1], чтобы она стучала и дочка думала, что дед там; сказал ей: «Ты собирай хворостину, а я к тебе приеду». Набрал хворосту и уехал домой, а дочку оставил в лесу. Ну, вот она собирала, а дед въехал, она искала-искала — батька нет, пошла по тропиноцке. Потемнело. Она пришла в избушку, в избушке там обноцело[2].
Вот ночью мороз тресь-тресь. «Мороз, мороз, не бог ли тебя принёс?» Вот мороз тут ей платье и шубу, и валенцы, плат — все ей принес. Она одела, обула. Вот мороз тресь-тресь. Она говорит: «Мороз, мороз, не бог ли тебя принёс?» Вот юй [кажется, так!] тут мороз — сундук, коня подогнал, кореты, всё ей.
Баба запекла блины, а сука: «Тяв-тяв-тяв, дедова доцушка еде в злате-серебре». А баба сов сковородник ей в зубы. «Она, говорит, где-нибудь зубы оскалилши». Сука: «Тяв-тяв-тяв». Баба опять также. До трех раз это. Ну вот, дедова доцка приехала, вся в злате и серебре, кони и так все. Вот баба и взъелась: «Дед, завези и мою». Она говорит: «Мороз, мороз, не чорт ли тебя принес». Мороз оторвал ей руки. Опять то же и такой же ответ — мороз оторвал ноги. В третий раз разорвал ее всю.
Баба запекае блины, а сука: «Тяв-тяв-тяв, бабины доцушки ижи[3] зубы оскалены». Баба кидь ей туды блин. Говори: «Бабина доцушка еде в злате и серебре». А сука опять и т. д. Баба и деда стала журить, что яну не туды ты завез. Вот деда пожурила — дед пошел разыскивать. Ходил-ходил — нашел ту избушку. Пришел — там одны косточки валяются, обобрал в рогозину да и понес. Вот дед принес, гром[4] бабе: «На, жри, змея, ты сожрала!»