Сказка про новую ворону (Кондурушкин)/ДО
| Сказка про новую ворону |
| Источникъ: Кондурушкинъ С. С. Звонарь. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1914. — С. 71. |
Стоитъ на рѣкѣ Волгѣ село Обваловка. Около Обваловки лѣсъ большой, старинный.
А въ лѣсу жила ворона.
Ворона, съ виду, самая обыкновенная, какъ и всѣ прочія вороны: въ сѣромъ жилетѣ, въ темной юбкѣ, въ темномъ платкѣ. Глаза круглые, черные; носъ толстый.
Ну, и голосъ былъ у ней вороній. Каркнетъ:
— Гр-р-рабятъ!
Жила она на одномъ сучкѣ, въ дѣдовскомъ гнѣздѣ, можетъ, ужъ лѣтъ тридцать. Воронятъ выводила, по деревнѣ летала, пищи искала.
Плохо кормилась.
Мимо Обваловки по рѣкѣ пароходы ходятъ. За пароходами чайки-величайки летаютъ, что съ парохода упадетъ — подбираютъ.
Передъ вороной величаются.
Ворона на сучкѣ надъ водой сидитъ, а чайки на воду передъ вороной сядутъ, красотой своей величаются. И такъ и эдакъ вертятся.
Говорятъ:
— Смотри, ворона, какія мы чистенькія да красивыя! Платья на насъ бѣленькія, ножки у насъ красненькія! А у тебя одна жилетка бѣлая была, и ту затаскала: сѣрая стала.
— Мы за пароходами летаемъ, всякія сладости подбираемъ, въ водѣ купаемся, каждый день умываемся. Оттого и чистыя. Потому и гладкія.
— А ты въ помойныхъ ямахъ копаешься, въ грязи живешь. Тебя всѣ гонятъ да бьютъ.
— А насъ зовутъ и ждутъ.
— На палубѣ чистенькія дѣти ходятъ, намъ калачики носятъ, по кусочку бросаютъ, а мы подбираемъ.
— Хорошо живемъ.
Сидитъ ворона на сучкѣ.
Молчитъ.
Задумалась наша ворона. Даже голова разболѣлась и носъ отъ раздумья горячій сталъ.
Трудно было воронѣ.
Дѣды и прадѣды около Обваловки жили, по задворкамъ кормились, кромѣ своей деревни нигдѣ не бывали. На одномъ сучкѣ жили, воронятъ плодили.
Здѣсь и подохли.
Какъ же нашей воронѣ не по-дѣдовски жить?
Засмѣютъ!
Заклюютъ!
Страшно…
А была наша ворона умная. И говоритъ сама въ своемъ умѣ:
«Дай и я за пароходомъ полетаю, своего счастья испытаю. Пусть смѣются, пусть бранятся.
Насмѣются и устанутъ.
Побранятся — перестанутъ.
А я попробую».
Видитъ — идетъ пароходъ.
И полетѣла за пароходомъ.
А чайки-величайки надъ ней смѣются.
— Зачѣмъ ты, ворона, прилетѣла?
— Отчего на своемъ сучкѣ не сидѣла?
— Потонешь!
Ворона молчитъ, за пароходомъ летитъ, въ воду смотритъ.
Увидала что-то въ водѣ, кинулась. Крылья намочила, чуть не потонула. Носомъ ухватила, вытащила.
Смотритъ — пробка!..
А чайки хохочутъ. Даже въ воду со смѣху попадали. На волнахъ качаются, передъ вороной величаются.
Дразнятъ.
Назадъ полетѣла ворона.
Когда противъ вѣтра летѣла — была ничего себѣ, ворона, какъ всякая ворона. А полетѣла по вѣтру — вѣтромъ перья всѣ на ней приподняло, — помеломъ стала ворона.
А чайки гладенькія, чистенькія вокругъ вороны летаютъ, отъ смѣху помираютъ.
Даже заплакала ворона отъ стыда и досады.
На гнѣздо прилетѣла, цѣлую ночь проплакала.
Объ сучокъ слезы вытирала.
Думала.
Сама съ собой разсуждала.
«Ну, что-жъ! Всякое дѣло умѣнья требуетъ. Научусь, буду и я не хуже чаекъ за пароходами летать, въ водѣ сладости подбирать. Никто въ одинъ день мастеромъ не сдѣлался.
Еще попробую».
На другой день, какъ только завидѣла ворона пароходъ, опять за нимъ полетѣла.
Палуба бѣлая, чистая. На палубѣ господа гуляютъ, чай, кофей попиваютъ. Нарядныя дѣти бѣгаютъ. Играютъ.
Стоитъ у перилъ дѣвочка, булочку ломаетъ, чайкамъ по кусочку бросаетъ. Чайки хватаютъ да глотаютъ, даже до воды не допускаютъ.
Съ лету берутъ.
Ворона шасть туда же. Близко подлетѣла, да какъ крикнетъ по старой привычкѣ:
— Гр-р-рабятъ!
Это ужъ, извините, такая у вороны поговорка, — къ дѣлу и не къ дѣлу «грабятъ» кричать.
Дѣвочка отъ удивленья всю булку изъ рукъ выронила.
А ворона тутъ, какъ тутъ. Носъ свой, какъ желѣзныя клещи, раскрыла, булку подхватила, да къ себѣ на сучокъ и полетѣла.
Чайки ужъ не смѣются.
Разсердились.
— Вишь, — говорятъ, —ворона, такъ и есть ворона, мужицкая лапа. Цѣлую булку ухватила.
— Проклятущая!
Погнались было за ней чайки. Наперерѣзъ залетали. «Брось!» — кричали.
Да гдѣ тутъ, не вырвешь.
Унесла.
На сучкѣ своемъ и съѣла.
Сама себя не узнала ворона, когда булки наѣлась.
Никогда она такой пищи не пробовала. Легкость такую въ себѣ почувствовала, что, кажись, подъ небеса бы взлетѣла.
Даже сонъ ей особенный этой ночью приснился. Будто дерево стоитъ, дубъ старинный. А на немъ булки растутъ.
Мно-о-о-ожество!
Обрадовалась во снѣ ворона. Да только отъ этого пользы никакой не вышло. Во снѣ порадуешься много, а не поѣшь ничего. Все голодный проснешься.
На другой день опять ворона за пароходами полетѣла.
И стала съ тѣхъ поръ наша ворона за пароходами летать, себѣ пропитанье по-новому добывать.
Надъ вороной смѣялись.
Ворону ругали.
— Ты, — говорятъ, — ворона, не по-вороньему живешь. Это чайки-величайки за пароходами летаютъ, съ барскаго стола кусочки подбираютъ. А мы — вороны, мужицкія птицы. Испоконъ вѣковъ въ Обваловкѣ жили, горе и радость съ мужиками дѣлили.
— А ты куда полѣзла?
— Умнѣе дѣдовъ хочешь быть?
— По-новому думаешь жить?
— Да мы тебя заклюемъ!
— Да мы знаться съ тобой не станемъ!..
Только поговорили, а не заклевали.
Погалдѣли, посмотрѣли, да и сами начали за пароходами летать.
Когда по Волгѣ на пароходѣ поѣдете, такъ и увидите. Летятъ за пароходомъ бѣлыя чайки, а между ними одна или двѣ вороны.
И полетъ, и голосъ, и одежда, и всѣ повадки — все старое, воронье. Только по-новому жить стали.
Изъ Обваловки улетѣли. Живутъ ужъ, гдѣ Богъ приведетъ: сегодня здѣсь, а завтра тамъ ночуютъ.
Конечно, не всѣ вороны жизнь свою перемѣнили. Сразу это не дѣлается.
Однако, многія ужъ теперь за пароходами летаютъ.