СКАЗКА О ЩЕЛКУНѢ.
правитьСОЧИНЕНІЕ ГОФМАНА.
правитьМОСКВА,
въ типографія Лазаревыхъ
института Восточныхъ языковъ.
съ тѣмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Цензурный Комитетъ три экземпляра. Москва, 19 Марта 1834 года.
Въ Сочельникъ, передъ Рождествомъ, дѣти Доктора Медицины Коллежскаго Совѣтника Штальбаума, цѣлой день не смѣли входить въ середнюю горницу, которая была подлѣ парадной гостиной. Ѳединька и Маша сидѣли прижавшись другъ къ другу, въ углу своей дѣтской. Давно уже смерклось, и имъ было немного страшно сидѣть безъ свѣчекъ, какъ обыкновенно въ тотъ день случалось, Ѳединька шепталъ на ухо меньшой сестрѣ своей, (а ей недавно минуло семъ лѣтъ) какъ онъ съ самаго ранняго утра слышалъ, что въ запертой горницѣ возятся, шумятъ и что-то колотятъ; Недавно прокрался туда маленькой человѣчикъ въ черномъ платьѣ, съ большимъ ящикомъ, и не смотря на черное платье, онъ узналъ дядю Дросельмейера. Тогда Маша радостно всплеснула ручонками и сказала: «Ахъ! Дядя Дросельмейеръ вѣрно выдумалъ для насъ что нибудь прекрасное!» — Статскій Совѣтникъ Дросельмейеръ былъ не очень красивъ гобою; немножко черезъ чуръ худъ и черезъ чуръ не великъ ростомъ; на лицѣ множество морщинъ; на мѣсто праваго глаза большой черный пластырь, а на головѣ ни одного волосика. За то онъ носилъ прекрасный бѣлый парикъ, изъ тонкихъ стеклянныхъ ниточекъ, очень искусно оработанный. Да и самъ дядя Дроселмейеръ быль большой искусникъ, зналъ Механику и могъ даже дѣлатъ часы; когда случалось, что которые ни будь изъ прекрасныхъ стѣнныхъ часовъ въ домѣ Доктора Штальбаума, занемогали, и переставали пѣть, то дядя Дросельмейеръ тотчасъ являлся, снималъ стеклянный парикъ свой, скидавалъ желтоватый сертукъ, подвязывалъ синій фартукъ и острымъ инструментомъ кололъ внутренность часовъ, такъ, что Машѣ всегда было ихъ жалко; а часы опять жить начинали, начинали весело стучать, и звенѣть, и нѣтъ; и въ домѣ всѣ радовались. — Онъ всегда приносилъ въ карманѣ что нибудь прекрасное для дѣтей: иногда мальчика, который ворочалъ глазами и шаркалъ ногою, что очень было смѣшно; иногда табатерку, изъ которой вылетала птичка; и многое подобное. Къ Рождеству же онъ всегда приготовлялъ имъ какой нибудь отличный подарокъ, надъ которымъ самъ долго трудился; за то дѣтямъ его и не давали, а Маминька запирала къ себѣ подъ ключъ. — Что-то приготовилъ намъ дядя Дросельмейеръ? повторяла Маша. Ѳединька думалъ, что на этотъ разъ онъ вѣрно сдѣлалъ имъ крѣпость; въ крѣпости множество солдатъ разныхъ полковъ, маршируютъ, и выходятъ на ученье; а потомъ приходятъ къ крѣпости другіе солдаты и хотятъ войдти въ нее, а изъ крѣпости солдаты не пускаютъ, и храбро стрѣляютъ въ нихъ изъ пушекъ, и все вокругъ гремитъ и дрожишь отъ грома. — Нѣтъ, нѣтъ! перервала Маша! Дядя Дросельмейеръ разсказывалъ мнѣ однажды, что есть прекрасный садъ, въ саду большое море, а но морю плаваютъ прекрасные бѣлые лебеди, съ золотыми ошейниками, и поютъ прекрасныя пѣсни; въ саду гуляетъ маленькая дѣвочка, подходитъ къ морю, лебеди къ ней приплываютъ и она кормитъ ихъ сахарными бисквитами. — Лебеди не ѣдятъ бисквитовъ, отвѣчалъ съ досадою Ѳединька; да и какъ же можетъ дядя Дросельмейеръ сдѣлать цѣлый садъ? По настоящему о дядиныхъ игрушкахъ и думать нечего: онѣ у насъ не остаются; тѣ, которыя дарятъ намъ Папинька и Маминька гораздо лучше: изъ нихъ мы можемъ дѣлать все что хотимъ. — Тутъ дѣти опять начало отгадывать, какіе будутъ имъ подарки на нынѣшній годъ. Маша говорила, что Софья Николаевна (большая ея кукла) очень въ нравѣ перемѣнилась; стала такая неуклюжая, безпрестанно падаетъ на полъ, и встаетъ всякій разъ съ исцарапаннымъ лицемъ, а платье ея всегда такъ запачкано, что ужь и брань никакая не помогаетъ. Еще же Маминька засмѣялась, когда она хвалила ей зеленый Лилинькинъ зонтикъ. Ѳединька въ свою очередь увѣрялъ, что въ конюшнѣ его необходима рыжая лошадь, а въ войскахъ большой недостатокъ въ кавалеріи, и что Папинькѣ это очень извѣстео. — Дѣти знали, что родители покупаютъ имъ очень хорошіе подарки, но знали и то, что Рожественскіе доставятъ радость больше всякихъ другихъ. Старшая сестра, Луиза, напомнила дѣтямъ, что и теперь наступаетъ Рождество, и что родители приготовятъ дѣтямъ тѣ подарки, которыхъ имъ больше всего хочется, и потому должно не только желать и надѣяться, но скромно и молчаливо ожидать своей участи. Маша послушно притихла, а Ѳедя прошепталъ въ полголоса: мнѣ бы очень хотѣлось и гусаровъ и рыжую лошадь!
Между тѣмъ совсѣмъ стало темно. Ѳединька и Маша прижались другъ къ другу и не говорили ни слова: имъ казалось; будто надъ ними вѣютъ тихія крылья, будто гдѣ-то играетъ дальняя музыка. Вдругъ яркая полоска свѣта явилась на стѣнѣ; въ то же мгновеніе раздался звонкій, серебристый звукъ; клингъ! клиггъ! клингъ! — двери разговорились, и яркій блескъ разлился изъ освѣщенной парадной гостиной. Ахъ! ахъ! — вскрикнули дѣти, вскочили, но отъ радости не могли тронуться съ мѣста. Отецъ и мать подошли къ нимъ, взяли за руки, и сказали; «Пойдемте же, дѣти! пойдемте! посмотрите ваши подарки.»
ПОДАРКИ.
правитьТеперь обращаюсь къ тебѣ, благосклонный читатель или слушатель Ѳединька, — Николинька, Андрюша, Сережа, или какъ иначе тебя зовутъ, — и прошу припомнить послѣдніе подарки, которые ты получилъ наканунѣ Рождества, и потомъ вообразить радость, которую ощущали въ эту минуту дѣти. Они стояли молча, вытараща блестящіе восторгомъ глазки и прошло нѣсколько кинутъ, прежде нежели Маша съ глубокимъ вздохомъ сказала: «Ахъ! какъ это хорошо!» — и прежде чѣмъ Ѳединька пять разъ вспрыгнулъ очень высоко, что ему вообще всегда удавалось. Видно, что въ этотъ годъ дѣти были очень прилежны и очень, послушны; никогда еще не бывало у нихъ такихъ красивыхъ, блестящихъ игрушекъ. Посерединѣ стола, на большой елкѣ висѣло множество золотыхъ яблокъ; пестрыя конфекты и сахарныя печенья разцвѣтали на ней, какъ цвѣточныя распукольки, и всякія сласти различнаго
!!!!!!!!!!!Пропуск 13-14
женъ, исчезли — и что же увидѣли дѣть? На зеленомъ дернѣ, посреди пестрыхъ цвѣтовъ, стоялъ пышный замокъ, съ золотыми башнями и съ зеркальными окошками. Въ замкѣ заиграли колокольчики, двери и окошки разстворились и по большимъ заламъ замка стали расхаживать крошечные человѣчки: мущины въ нарядныхъ платьяхъ и дамы въ перьяхъ и съ длинными хвостами. Въ середней залѣ, которая такъ огнемъ и горѣла отъ множества свѣчекъ, зажженныхъ въ ея люстрахъ, танцевали маленькія дѣти въ красненькихъ курточкахъ и красненькихъ платьицахъ. Одинъ баринъ, въ изумрудной япанчѣ, выглядывалъ изъ окошка и опять прятался, а другой высовывался изъ за двери замка и опять уходилъ въ дверь. Этотъ другой былъ очень похожъ на дядю Дросельмейера, а ростомъ съ Папинькинъ мизинчикъ. Ѳединька, облокотясь на столъ, смотрѣлъ съ большимъ вниманіемъ на прекрасный замокъ, на танцующихъ и гуляющихъ въ немъ фигурокъ, потомъ сказалъ: «Дядя Дроселмейеръ! позволь и мнѣ пойдти въ этотъ замокъ!» — Статскій Совѣтникъ Дросельмейеръ отвѣчалъ, что этого сдѣлать совсѣмъ нельзя; да и не глупо ли, что Ѳединька просился туда, когда замокъ, со всѣми его золотыми башнями, былъ почти одного съ нимъ роста? Ѳединька и самъ это видѣлъ. Черезъ нѣсколько минутъ, пока дамы и мущины продолжали прогуливаться, дѣти танцовать, господинъ въ изумрудной япанчѣ выглядывать изъ окошка, а дядя Дросельмейеръ высовываться изъ за двери, Ѳединькна закричалъ съ великимъ нетерпѣньемъ: «Эй, дядя Дросельмейеръ! выдь совсѣмъ изъ за двери и поди сюда!» — Этого нельзя, Ѳединька! — отвѣчалъ Статскій Совѣтникъ. — «Велите же по крайней мѣрѣ, сказалъ Ѳединька, изумрудному господину перестать глядѣть въ окошко: пусть онъ пойдетъ, погуляетъ съ другими.» — И этого нельзя, отвѣчалъ Статскій Совѣтникъ. — По крайней мѣрѣ, дайте мнѣ поближе посмотрѣть дѣтей: пускай они сюда въ садъ придутъ! — Да и этого нельзя! съ досадою сказалъ ему Статскій Совѣтникъ; какъ тутъ однажды устроено, такъ будетъ всегда оставаться. — "Та-акъ-то, протяжно сказалъ Ѳединька, ничего нельзя? — Слушай, дядя Дросельмейеръ! если твои маленькія, нарядныя фигурки должны вѣчно вертѣться въ замкѣ все на однихъ мѣстахъ, то вѣдь это не весело! — «Мои гусары лучше! Тѣхъ я буду учить маневрамъ, впередъ! назадъ! куда хочу! и не буду запирать ихъ въ золотой домъ.» — Съ этимъ словомъ побѣжалъ онъ опять къ середнему столу, и заставилъ серебряныхъ лошадей скакать, солдатъ драться и стрѣлять сколько душѣ его было угодно. И Маша тихонько отошла отъ замка, и ей надоѣло однообразное вертѣнье куколокъ, только она была учтивѣе и скромнѣе Ѳединьки. — Тогда Статскій Совѣтникъ Дросельмейеръ съ досадой сказалъ родителямъ: «Ваши дѣти слишкомъ безтолковы; не могутъ понять какая это искусная штука. Я лучше свой замокъ уложу опять въ ящикъ.» — Мать подошла къ замку и просила показать ей внутреннее его устройство и искусную игру пружинъ, которыми куклы двигались въ замкѣ. Статскій Совѣтникъ началъ все разбирать и опять вмѣстѣ составлять. При этомъ сдѣлался онъ опять очень веселъ и подарилъ дѣтямъ нѣсколько человѣчковъ съ золочеными руками, ногами, и головами: сами они были изъ сусла и такъ сладко пахли пряниками, что Машѣ и Ѳединькѣ очень весело было ихъ нюхать. Луиза по Маминькиному желанію надѣла прекрасное платье, которое было ей приготовлено, и была въ немъ очень хороша и очень авантажна. Маша просила, чтобъ ей позволили не надѣвать теперь своего платьица съ розовыми бантиками, а такъ на не то любоваться; Маминька ей это позволила.
ЛЮБИМЕЦЪ
правитьМаша потому не могла рѣшиться отойдти отъ дерева, что увидѣла подлѣ него еще новую игрушку. Ѳединькины гусары, разстановленные съ парадѣ около дерева, заслоняли собою премилаго маленькаго человѣчка, который стоялъ за ними чинно и скромно, и спокойно ждалъ, чтобъ до него дошла очередь. Сталъ его нельзя сказать чтобъ отличался стройностью: большое пузо немножко свисло на короткія, тоненькія ножки, а голова огромностью своей заставляла забывать о пузѣ. Щегольская одежда показывала, что онъ былъ человѣкъ со вкусомъ и воспитанъ въ хорошемъ обществѣ. На немъ было фіолетоваго цвѣту Венгерское полукафтанье, съ бѣлыми пуговками и бѣлыми снурками, такіе же фіолетовые панталоны, и свѣтлые, лакированные сапоги, какихъ не только студенту, но всякому офицеру надѣвать удавалось. Они такъ гладко обхватывали стройныя тоненькія ноги, что казалось, будто написаны на нихъ краской. — Смѣшно было однакожъ, что къ такому изысканному наряду, надѣлъ онъ на плеча узкій, общипанный плащъ, который торчалъ совсѣмъ какъ деревянный, а на голову простую съ ушками шапку. Маша думала, глядя на него, что случается и дядѣ Дросельмейеру надѣвать очень изорванную япанчу и прегадкую шапку, да что это не мѣшало дядѣ быть очень милымъ. Еще Маша замѣтила, что еслибь дядя Дросельмейеръ одѣлся такъ щеголевато какъ этотъ малютка, то все не сравнялся бы съ нимъ красотою. Маша съ перваго взгляда очень полюбила маленькаго человѣчка, и чѣмъ больше на него глядѣла, тѣмъ больше нравилось ей доброе его лицё. Въ свѣтлозеленыхъ, выпуклыхъ глазахъ его свѣтилось ласковое доброжелательство; кроткая, веселая улыбка пунцоваго ротика была еще замѣтнѣе отъ бѣлой, изъ хлопчатой бумаги сдѣланной бороды, которая очень къ нему пристала. «Папинька!» вскричала наконецъ Маша, «скажите, пожалуста, кому принадлежитъ этотъ миленькой человѣчикъ, который тамъ стоитъ у дерева?» — Вамъ всѣмъ, дѣти, отвѣчалъ отецъ; онъ на всѣхъ васъ будетъ работать; будетъ всѣмъ вамъ грызть крѣпкіе орѣхи, и Луиза столько же имъ будетъ пользоваться, сколько ты и Ѳединька. Сказавши это, отецъ взялъ его осторожно со стола, погнулъ вверхъ деревянный плащь и маленькій человѣкъ разинулъ огромный большой ротъ, и показалъ два ряда бѣлыхъ, красивыхъ зубовъ. Маша, по приказанію Папиньки, положила туда крѣпкій грѣцкій орѣхъ: щелкъ!-- орѣхъ разгрызенъ, скорлупа упала на полъ, а зерно къ Машѣ въ руку. Тутъ узнала Маша, и всѣ прочіе съ нею, что нарядный человѣчикъ происходитъ изъ роду орѣховыхъ Щелкуновъ, и продолжаетъ заниматься ремесломъ своихъ предковъ; она громко вскрикнула отъ радости и отецъ сказалъ ей: «Если тебѣ, Машинька, такъ нравится другъ нашъ Щелкунъ, то возьми его совсѣмъ подъ свое покровительство; береги и прячь къ себѣ, когда братъ и сестра имъ наиграются.» — Маша тотчасъ взяла его на руки и дала ему щелкать орѣхи, выбирая однако же самые маленькіе, чтобы не заставлять Щелкунчика разѣвать такой огромный ротъ. — И точно, это къ нему совсѣмъ не пристало. И Луиза подошла къ сестрѣ; и она заставала Щелкуна грызть орѣхи; онъ дѣлалъ свое дѣло очень охотно, и пунцовый его ротикъ не переставалъ улыбаться. Между тѣмъ и Ѳединька утомился маневрами и верховой ѣздой, услышалъ какъ весело сестры щелкаютъ орѣхи, прибѣжалъ къ нимъ и во все горло хохоталъ надъ смѣшнымъ Щелкуномъ, который и началъ переходить изъ рукъ въ руки, потому что Ѳедѣ въ свою очередь орѣховъ захотѣлось. — Ѳединька ее переставалъ пихать ему въ ротъ самые большіе и самые крѣпкіе орѣхи, вдругъ — кракъ! кракъ! — три зуба выскочили разомъ у Щелкуна изо рту, и вся нижняя челюсть ослабла и стала безъ зубовъ шататься. — «Ахъ, мой милый, бѣдный Щелкунъ!» громко закричала Маша и взяла его у Ѳеди изъ рукъ, — «Онъ глупый, безтолковый Щелкунъ, сказалъ Ѳедя; хочетъ орѣха грызть, а зубы плохіе, и кусаться не чѣмъ; — да и ремеслу-то своему видно не умѣлъ выучиться. Подай его сюда, Маша! пусть щелкаетъ мнѣ орѣхи, пока и соціальные зубы выпалятся, и борода пусть совсѣмъ отвалился, больше онъ ни на что ее годенъ.» — Нѣтъ, нѣтъ! со слезами отвѣчала Маша; не дамъ я тебѣ моего добраго Щелкуна! посмотри, какъ жалко онъ на меня смотритъ, показываетъ свой больной, беззубый ротикъ! — Ты жестокій человѣкъ, Ѳединька! ты бьешь лошадей своихъ, и пожалуй не задумаешься застрѣлить до смерти кого нибудь изъ солдатъ своихъ. — «Ты этого дѣла не разумѣешь, я исполняю то что велишь долгъ службы; а Щелкуна подай сюда, онъ и мнѣ столько же принадлежитъ сколько тебѣ.» — Маша горьки заплакала и спѣшила завернуть раненаго Щелкуна въ носовой свой платочекъ. Отецъ, мать, и дядя Дросельмейеръ подошли къ нимъ. — Дросельмейеръ сталъ оправдывать Ѳединьку, но отецъ сказалъ: «Я самъ отдалъ Щелкуна подъ особенное покровительство Машѣ; по случаю болѣзни своей онъ имѣетъ въ немъ необходимую нужду, слѣдовательно Маша вольна располагать имъ какъ ей угодно. А отъ тебя, Ѳедя, мудрено мнѣ, что ты требуешь службы отъ человѣка вовсе неспособнаго служить. Ты знаешь и по военному уставу, что раненыхъ въ строй не ставятъ.» — Ѳединькъ стало стыдно; не заботясь больше о Щелкунѣ, пошелъ онъ тихимъ шагомъ съ другому концу стола, гдѣ отведена была ночная квартира его гусарамъ, и гдѣ стояли передовые ихъ посты. — Маша отыскала выломанные зубы, сняла съ себя бѣлую ленточку, подвязала ею бороду маленькому Щелкуну, который поблѣднѣлъ отъ боли и испугу, и еще тщательнѣе завернула его въ платочекъ. — Такъ держала она его на рукѣ, и качала тихонько, пока разсматривала картины въ прекрасной книжкѣ, доставшейся ей вмѣстѣ съ другими подарками; она даже разсердилась, (а обыкновенно Маша никогда не сердилась,) когда дядя Дросельмейеръ на неё засмѣялся и спросилъ какъ можетъ она такъ лелѣять сквернаго, безобразнаго мужичка? — Въ эту минуту пришло ей въ голову то сходство съ Дросельмейеромъ, которое поразило ее при первомъ взглядѣ на маленькаго ея любимца, и она отвѣчала очень важнымъ тономъ: «Кто знаетъ, Дядя! если бы ты также нарядился какъ мой милой Щелкунчикъ, если бъ и ты надѣлъ такіе же прекрасные сапожки, кто знаетъ, можетъ и ты сталъ бы такой же хорошенькій какъ онъ, — Маша совсѣмъ не поняла чему такъ громко захохотали ея родители, почему у Статскаго Совѣтника Дросельмейера покраснѣлъ носъ, и почему онъ одинъ пересталъ смѣяться. Видно у нихъ были на все это особенныя причины»
ЧУДЕСА.
правитьВъ домѣ Коллежскаго Совѣтника Штальбаума, въ комнатѣ, которая была передъ спальней, на лѣво отъ двери, стоялъ во всю стѣну высокій, стеклянный шкафъ, куда дѣти ежегодно прятали свои сокровища. Луиза была. еще маленькая, когда отецъ заказалъ этотъ шкафъ очень искусному столяру; къ немъ полки были бѣлыя, налакированныя, и всѣ игрушки за стеклянными его дверцами казались лучше даже нежели въ рукахъ. На самой верхней полкѣ, до которой ни Маша, ни Ѳединька достать не могли, устанавливались искусныя игрушки дяди Дросельмейера. Полка подъ нею была назначала для картинъ и книгъ, а на двѣ нижнія полки Ѳединѣка и Маша могли ставишь все что имъ было угодно; случалось всегда такъ, что Маша поселяла своихъ куколъ въ самомъ нижнемъ этажѣ, а Ѳединька надъ ними располагалъ зимнія квартиры своимъ войскамъ. Такъ и теперь: пока Ѳединька устанавливалъ своихъ гусаровъ на вышней полкѣ, Маша на самой нижней положила Софью Николаевну къ сторонкѣ; новую, нарядную куклу свою посадила въ прекрасно меблированную комнату, и разложивши всѣ лакомства, пригласила себя къ ней на балъ. Я сказалъ, что комната была очень хорошо меблирована, и сказалъ правду; не знаю, есть ли у тебя, моя милая слушательница Маша, также какъ у маленькой Маши Штальбаумь, прекрасный маленькій диванъ, четыре маленькія кресла, шесть стульевъ, всѣ голубою бомбою обитые, круглый, чайный столикъ и красивая съ занавѣсомъ кровать, да которой могутъ отдыхать красавицы? — Все это стояло у Маши въ углу шкала, стѣны въ этомъ мѣстѣ увѣшаны были разными картинками, и вы представить себѣ можете, что эта комната очень поправилась новой куклѣ, которую, какъ въ тотъ же вечеръ узнала Маша, зовутъ Мамзель АдельБыло поздно. Дядя Дросельмейеръ давно ушелъ домой, а дѣти все еще не могли отойдти отъ стекляннаго шкафа, хотя Маминька нѣсколько разъ уже посылала ихъ спать. Это правда, сказалъ наконецъ Ѳединька, бѣдному народу нуженъ покой; (онъ думалъ о своихъ гусарахъ); а покуда я на нихъ глядѣть буду, ни одинъ и вздремнуть не посмѣетъ. Съ этимъ словомъ онъ отправился спать, Маша просила у Маминьки позволенія еще немножко остаться; ей многое нужно было убрать, а послѣ обѣщала тотчасъ уйдти въ постелю. Маша была тихая и разумная дѣвочка, Маминька могла оставить ее одну съ игрушками; но для того, чтобы Маша заигравшись не забыла погасить стоящихъ около шкафа свѣчекъ, Маминька сама всѣ ихъ потушила; осталась одна лампа, которая висѣла посреди комнаты, и разливала по ней тихій и слабый свѣтъ. "Приходи же скорѣе, Маша, " сказала Маминька, затворяя за собою двери, «а то завтра вставать будетъ трудно.»
Какъ скоро Маша осталась одна, то спѣшила заняться тѣмъ, что у нея было на сердцѣ, и него даже при Маминькѣ дѣлать ей не хотѣлось. Тихонько положила она больнаго Щелкунчика на столъ, распеленала платокъ, и осмотрѣла его рану. Щелкунъ былъ очень блѣденъ, однако такъ ласково и жалко улыбался, что у Машиньки совсѣмъ сжалось сердце. "Ахъ, милый Щелкунчикъ, " сказала она ему тихо, «не сердись на брата Ѳединьку, что онъ тебя такъ больно ранилъ; онъ право добрый мальчикъ, и только отъ солдатской жизни своей сталъ немного жестокосердъ. Я буду за тобой ходить, пока ты совсѣмъ выздоровѣешь, а дядя Дросельмейеръ вставитъ тебѣ зубы и исправитъ горбатое плечо.» — Больше говорить Маша не могла, потому шло при имени Дросельмейера Щелкунъ скривилъ ротъ и страшно заблестѣлъ глазами. Маша не успѣла еще порядочно испугаться, а добрый Щелкунъ опять ужь смотрѣлъ на нее ласково, и Маша догадалась, что сквозной вѣтеръ подулъ на лампу и пробѣжавшая тѣнь скривила такъ лице Щелкуна, — «Не глупая ли я дѣвочка? Чего я испугалась? Ну, могутъ ли деревянныя куклы дѣлать гримасы? — Я буду лелѣять своего Щелкунчика, и ходить за нимъ, и лечить его.» — Съ этимъ словомъ Маша опять взяла на руки Щелкуна, подошла къ стеклянному шкафу, сѣла подлѣ него на подъ, и такъ говорила новой своей куклѣ: «Прошу васъ, Мамзель Адель! уступите вашу постелю раненому, больному человѣку; перейдите сами на диванъ, вѣдь вы совсѣмъ здоровы; это видно по вашимъ толстымъ, краснымъ щекамъ. Есть много превосходныхъ куколъ на свѣтѣ, которымъ негдѣ взять и такого мягкаго дивана.»
Мамзель Адель гордо лежала въ полномъ блескѣ своего праздничнаго наряда и не отвѣчала ни полслова. Напрасно я такъ церемонюсь, сказала Маша; вынула кроватку, уложила на нее милаго своего Щелкунчика, покрыла его наряднымъ своимъ поясомъ, и тихонько укутала почти до самаго носа. «Не надобно тебѣ оставаться на одной полкѣ съ чванной Аделью!» сказала она потомъ, и поставила кроватку съ больнымъ Щелкуномъ на верхнюю полку, подлѣ прекрасной деревня, гдѣ квартировали Ѳединькины солдаты. Тутъ Маша заперла шкафъ и хотѣла идти въ спальню; вдругъ, — слушайте, дѣти! — что-то — тихонько, — тихонько зашевелилось, зашептало и заворочалось всюду кругомъ: за печкой, за стульями, за шкафомъ; — стѣнные часы зашипѣли громко, однако не били; большая, вызолоченная сова, которая на нихъ сидѣла, опустила длинныя свои крылья такъ низко, что закрыла почти маятникъ, и далеко вытянула свою гадкую кошачью голову съ кривымъ носомъ. Громче зашипѣли часы и Маша могла ясно разобрать слѣдующія слова: Часы, часы, часъ, часъ! тише! чтобъ не слышно васъ! — Царь мышиный вѣдь не глухъ; поите пѣсенки не вслухъ. Пумъ, бурумх, и пумъ, пумъ, пумъ! Колокольчикъ зазвѣнитъ, и судьбу его рѣшитъ! — И пумъ, пумъ, тихо и сипло пробили часы двѣнадцать. Машѣ было очень страшно; она хотѣла уйдти, и вдругъ увидѣла, что вмѣсто совы сидишь на часахъ дядя Дросельмейеръ, и желтый кафтанъ его, вмѣсто совиныхъ крыльевъ, виситъ по обѣимъ сторонамъ маятника. Она сквозь слезы закричала ему: «Дядя Дросельмейеръ! Дядя Дросельмейеръ! за чѣмъ ты взлѣзъ на часы? сойди сюда ко мнѣ и перестань пугать меня!» — Тутъ пуще поднялся шорохъ, и свистъ, и шумъ по всѣй горницѣ кругомъ, и тихій шопотъ за стѣнами, какъ будто ходятъ тысячи маленькихъ ножекъ, а на полу изо всѣхъ щелей свѣтятся тысяча маленькихъ свѣчекъ. — Однако это была не свѣчки, нѣтъ — это выглядывали чёрные, блестящіе глазки, и Маша увидѣла, что отвсюду лѣзли и высовывались мыши; скоро по всей горницѣ; тротъ! тротъ! тротъ, гопъ, гопъ, гопъ, скакали въ галопъ и бѣгали рысью толпы мышей, потомъ собрались въ кучу и установилось въ строй, какъ солдаты Ѳединькины, когда онъ ихъ готовитъ въ сраженіе. — Машѣ это показалось очень смѣшно; и какъ она, подобно многимъ другимъ дѣтямъ, мышей не боялась, то первый испугъ ея навѣрно прошелъ бы, еслибъ за ней кто-то не засвисталъ такъ рѣзко и такъ звонко, что у нея морозъ пошелъ по кожѣ. — Что жъ наконецъ увидѣла она? — Нѣтъ, почтенный мой читатель Ѳединька, хотя я знаю, что ты также не трусливъ и также отваженъ, какъ мудрый и храбрый полководецъ Ѳединька Штальбаумъ, однакоже увѣренъ, что ты убѣжалъ бы въ постелю, и закуталъ бы носъ въ одѣяло, еслибъ увидѣлъ то, что увидѣла Маша. Бѣдная Маша убѣжать не могла, потому что — слушайте же, дѣти! — Прямо подъ ея ногами, какъ будто какой-то подземной силой движимыя, посыпались известка, песокъ и кирпичъ, и семь мышиныхъ головъ, съ ужаснымъ визгомъ и пискомъ выкарабкались изъ скважинки пола. Потомъ мышиное туловище, на которомъ прикрѣплены были эти семъ головъ, стало вылѣзать по немногу изъ половой щели. Все мышиное войско, общимъ, троекратнымъ восклицаніемъ привѣтствовало большую мышь, потомъ все подвиглось тихо, тихимъ шагомъ: тротъ, тротъ, тротъ! — и ахъ! прямо къ шкафу, прямо къ тому мѣсту, гдѣ стояла Маша, прижавшись къ стеклянной его дверцѣ. Отъ страха и волненія, сердце, у Маши такъ крѣпко билось, что она боялась, чтобъ оно не выпрыгнуло совсѣмъ изъ груди вонъ, и тогда ужъ непремѣино пришлось бы ей умереть; однако, вдругъ сердце биться остановилось, и кровь какъ будто совсѣмъ перестала по жиламъ течь. Почти безъ чувствъ прислонилась она назадъ, и прр — клирръ! клирръ! — звонко покатились стеклы шкафа изъ подъ ея локотка. Она почувствовала сильную боль въ лѣвой рукѣ, на сердцѣ однако же стало ее легче, въ ушахъ звонъ и свистъ перестали раздаваться, все утихло, и хотя она взглянуть была еще не въ силахъ, но подумала, что Мыши испугались звуку разбитыхъ стеколъ и убѣжали въ свои норы. — Но что же вышло? Въ шкафу, за Машей, страннымъ образомъ все зашевелилось, и тоненькіе голоса говорили: «Пора въ бой! — сонъ долой! — станемъ въ строй! — бодро въ бой!» — И при этихъ словахъ раздавался тихій, пріятный набатъ колокольчиковъ, — Ахъ, радостно вскрикнула Маша, это играетъ моя гармоника, и повернулась къ шкафу смотрѣть, что тамъ происходитъ. — А тамъ въ шкафу возня, суета, хлопоты. Всѣ куклы бѣгали взадъ и впередъ, вооружались и храбро махали маленькими руками своими не щадя другъ друга. Вдругъ Щелкунъ поднялся съ постели, сбросилъ съ себя одѣяло и громко воскликнулъ: «Щолкъ! щолкъ! — Глупый толкъ! — Мышиный полкъ! — Всѣмъ щелчка! Тра-та та!» Тутъ выдернулъ онъ изъ ноженъ маленькую свою саблю и махая ею по воздуху, произнесъ громогласно: «Любезные мои друзья и братья, хотите ли помогать мнѣ въ опасности смертельной?» — Тотчасъ четыре Трубочиста, одинъ Паяцъ, два Скомороха, два Скрипача, три Сбитеньщика и одинъ Карабаньщикъ, въ одинъ голосъ воскликнули: «Ради съ тобой! на смерть и бой!» — и бросились къ восторженному Щелкуну, который въ пылу отваги собрался было вмѣстѣ съ ними спрыгнуть съ верхней полки прямо на полъ! — Да! — имъ хорошо прыгать! на нихъ шелковыя и суконныя платья, да и внутри то ничего нѣтъ кромѣ хлопчатой бумаги и отрубей; они всѣ и бухнули преблагополучно на полъ, какъ шерстяные клубки. А бѣдный Щелкунъ, онъ конечно сломалъ бы себѣ и руки и ноги! Посудите сами! Полка, на которой онъ стоялъ, была отъ пола слишкомъ на два аршина, а все его тѣло такое вытянутое, неподвижное, прямое, какъ будто выточено изъ липоваго дерева, Щелкунъ конечно разбился бы въ прахъ, еслибъ въ то время какъ онъ прыгалъ съ верхней полки, Мамзель Адель не скочила съ своего дивана и не обхватила героя съ обнаженной саблей мягкими своими руками. «Ахъ, ты добрая, милая Адель!» со слезами сказала Маша; «какъ я напрасно тебя давича обвинила! Конечно ты сама отдала бы постель свою нашему другу, Щелкунчику!» — Мамзель Адель не отвѣчала Машѣ, но прижимая героя къ шелковой груди, ласково ему говорила: «Для чего тебѣ, герой, пускаться въ такія опасности? Ты раненъ и слабъ! Смотри отсюда на твоихъ друзей, какъ они храбро готовятся къ сраженію и побѣдѣ! Паяцъ, Скоморохъ, Сбитеньщики, Трубочисты, Скрыпачи и Барабанщики, всѣ уже внизу, всѣ сахарныя куклы на моей полкѣ видимо встаютъ и ополчаются? Отдохни, герой, въ моихъ объятіяхъ, или съ высоты атласной моей шляпки, смотри на ожидающую тебя побѣду.» — Такъ говорила Мамзель Аделъ, но Щелкунъ болталъ ногами такъ нетерпѣливо, что Мамзель Аделъ принуждена была поставятъ его на нижнюю полку. — Лишь только Щелкунъ очутился на ногахъ и на своей волѣ, тотчасъ сталъ на одно колѣно и тихимъ голосомъ прошептали ей: «Благодарю тебя, красавица! Никогда не забуду твоего великодушнаго участія!» — Мамзель Адель поклонилась очень низко, подняла Щелкуна, и снявши съ себя поясъ, вышитый фольгой и золотой канителью, хотѣла надѣтъ его на шею рыцаря, но онъ отступилъ два шага, положилъ на грудь руку, и торжественно сказалъ: «Нѣтъ! нѣтъ, красавица! — не могу я принять твоего дара! у меня --» Тутъ вздохнулъ онъ глубоко, сорвалъ съ плеча бѣлую, замаранную ленточку, которой Маша обернула его, сдѣлалъ изъ нея себѣ черезъ плечо рыцарскую перевязь, и поднявши вверхъ свѣтящуюся саблю, перепорхнулъ какъ птичка, черезъ нижнюю перекладинку шкафа. — Замѣчаете ли вы, дорогіе мои слушатели, что Щелкунъ еще не оживши, въ деревянномъ состояніи своемъ, чувствовалъ какъ Маша съ нимъ дружно и ласково обходилась? и потому не захотѣлъ принятъ блестящаго пояса Адели, что самъ всѣмъ сердцемъ полюбилъ добрую Машу. Какъ рыцарь вѣрный, Щелкунъ охотнѣе надѣлъ дурную Машину ленточку, нежели нарядный красавицынъ поясъ. — Ахъ, что-то будетъ дальше! Щелкунъ бросился впередъ; свистъ, шорохъ и шипѣнье снова послышались всюду. — Подъ большимъ столомъ, на срединѣ комнаты стоящимъ, собрались несмѣтные полки негодныхъ мышей. — Гадкая семиголовая мышь стояла впереди и предводительствовала всѣми, — Ахъ! что-то будетъ!
СРАЖЕНІЕ.
править«Вѣрный мой барабаньщикъ!! — закричалъ Щелкунъ, ударь тревогу! бей генеральный маршъ!» — и барабаньщикъ тотчасъ началъ такъ громко барабанить, что всѣ стекла дрожали въ шкафу. А внутри шкафа поднялся стукъ, трескъ, визгъ: Маша видѣла какъ проворно слетали крышки съ тѣхъ ящиковъ, въ которыхъ квартировали Ѳединькины солдаты, какъ солдаты прыгали на нижнюю полку, становились тамъ въ строй и формировались въ полки. Щелкунъ бѣгалъ передъ войскомъ взадъ и впередъ, и вдохновительными рѣчами старался одушевить его, «Что же это?» — вскричалъ онъ наконецъ — «почему ни одинъ Трубачъ не трубитъ?» — Потомъ быстро оборотился къ Паяцу, который стоялъ поблѣднѣвши немного, и удерживая сильное дрожанье длинной бороды своей, и торжественнымъ голосомъ сказалъ: «Генералъ! мнѣ извѣстны ваша храбрость и ваша опытность! Намъ необходимо пользоваться благопріятной минутной, — порхаю вамъ командовать Кавалеріей и Артиллеріей. — Лошади вамъ не нужно: у васъ ноги длинны, на нихъ галлопироватъ вамъ удобно! — Исполняйте долгъ вашъ!» — Паяцъ поклонился, не медля поднесъ длинный пальцы свои ко рту и запищалъ такъ пронзительно, что цѣлая сотня самыхъ звонкихъ трубъ не могла бы съ этимъ пискомъ сравниться. Въ шкафу поднялся шумъ и топотъ, Ѳединькины Кирасиры и Драгуны, а впереди всѣхъ новые блестящіе Гусары пустились вскачь по нижней полкѣ, а потомъ и по полу. Каждый полкъ проскакалъ мимо рыцари Щелкуна, съ распущеннымъ знаменемъ, съ барабаннымъ боемъ, и примкнувши къ одной стѣнѣ, расположился въ боевой порядокъ. — Съ ужаснымъ громомъ примчались Ѳедины пушки съ пушкарями — бумъ! бумъ! бумъ! — Вотъ Маша видитъ, что всѣ анисовые шарики, и обсахаренный горошекъ, и прочія круглыя конфекты, оставшіяся отъ праздника, полетѣли въ густую толпу мышей, обсыпали всѣхъ бѣлымъ порошкомъ и мышамъ стало стыдно. Тяжелая артиллерія, установленная на шитой Маминькиной скамѣйкѣ, больше прочаго приносила вреда мышамъ: клеевые шарики и пряничные орѣхи жестоко ихъ безпокоили. — Между тѣмъ мыши тихо и храбро все больше и больше подавалась впередъ, овладѣли уже нѣсколькими пушками; — бумъ, бумъ! — прр! — прр! — свистъ! визгъ! пыль! дымъ! — Маша ничего не могла различить что происходило на полѣ битвы. Несомнѣнно было то, что оба войска сражались съ неслыханнымъ остервененіемъ, и побѣда долго колебалась. Мыши напирали массами, толпа ихъ все больше и больше сгущалась, и Маша видѣла, что серебряныя пилюли изъ Папинькиной банки, которыми стрѣляли мыши, начинаютъ уже долетать до стеклянныхъ дверей шкафа. Мамзель Адель и Софья Николаевна въ отчаяніи бѣгали взадъ и впередъ, и ломали мягкія свои руки. — «Неужели мнѣ умереть въ такой цвѣтущей молодости? мнѣ, красавицѣ между куклами всего свѣта!» — кричала Мамзель Адель. — «Для того ли я такъ искусно сберегла красоту свою, чтобы съѣли меня мыши!» — кричала Софья Николаевна. — Потомъ упали онѣ другъ къ другу въ объятія и ревѣли такъ громко, что голосъ ихъ заглушалъ и пушечную пальбу, и весь громъ жаркой битвы. — Того, что въ этой битвѣ происходило, разсказать я вамъ не берусь, да и вы сами, почтенные слушатели, врядъ ли въ состояніи это вообразитъ, — Бумъ! бумъ! — Прр! Прр! Бумъ, бурумъ! — Пифъ! Павъ! Тщщ! — Тщщ! — Пискъ мышей! звонкій визгъ Мышинаго Царя! — Повелительный голосъ Щелкуна! Мужество, съ которымъ онъ проходилъ посреди батальоновъ, стоящихъ въ огнѣ! и прочее, и прочее! — Паяцъ сдѣлалъ сначала двѣ счастливыя атаки кавалеріей, и покрылъ себя вѣчной славой, но Мышиная артиллерія настрѣляла вонючими своими шариками столько пятенъ на красныхъ мундирахъ Ѳединькиныхъ гусаръ, что красивые полки не могли рѣшиться идти впередъ. Паяцъ скомандовалъ имъ: на лѣво кругомъ! а въ жару восторга прокричалъ тоже Кирасирамъ и Драгунамъ; всѣ повернули на лѣво, т. е. въ шкафъ. Такое распоряженіе оставила совсѣмъ безъ защиты батарею, на скамѣйкѣ стоящую, и скоро значительный отрядъ грозныхъ мышей наперъ на батарею, а опрокинулъ пушкарей, и пушки, и даже скамѣйку. Щелкунъ въ смущеніи приказалъ правому крылу сдѣлать отступательное движеніе, а ты знаешь, мой, въ военномъ дѣлѣ опытный, слушатель, что отступательное движеніе все равно, что бѣгство, и вмѣстѣ со мною пожалѣетъ о несчастій маленькаго Машинькина любимца. — Отверни, же взоры отъ этого бѣдственнаго зрѣлища, о посмотри на лѣвое крыло Щелкунова войска; тамъ все еще въ порядкѣ, и полководцы, и вся армія не теряютъ духа, и дерутся въ надеждѣ на совершенный успѣхъ. — Между тѣмъ мышиная кавалерія тихимъ шагомъ объѣхала комоду, и вдругъ съ ужаснымъ визгомъ бросилась на лѣвое крыло. Отчаянное сопротивленіе встрѣтило ея нападеніе. — Медленно, осторожно преодолѣвая всѣ трудности пути, конфектный корпусъ, подъ предводительствомъ двухъ Китайскихъ Императоровъ, выступилъ изъ предѣловъ шкафа и образовалъ правильное каре. — Это храброе и весьма пестрое войско, состоящее изъ множества Пастуховъ, Тирольцевъ, Тунгусовъ, Арлекиновъ, Амазонокъ, Купидоновъ, Львовъ, Тигровъ, Котовъ, Собакъ Обезьянъ и Попугаевъ, сражалось съ отличнымъ хладнокровіемъ, и мужественною неподвижностью. Спартанская непоколебимостъ этого резерва вѣроятно склонила бы побѣду на сторону Щелкуна, еслибъ одинъ отчаянный непріятельскій Ротмистръ не откусилъ головы одному изъ Китайскихъ Императоровъ, а тотъ въ паденіи своемъ не опрокинулъ двухъ Тунгусовъ и одного кота, Непріятель проскочилъ сквозь незамѣщенное пространство, и въ одно мгновеніи весь полкъ былъ переѣденъ. Значительный такой успѣхъ не могъ однако достаться непріятелю безъ малѣйшаго урона. Въ то время какъ одинъ изъ кровожадныхъ мышиныхъ кавалеристовъ перекусывалъ пополамъ храбраго своего противника, печатный конфектный билетецъ попалъ ему въ горло и задушилъ на мѣстѣ, — Войско Щелкуна отступало все больше и больше, все больше и больше теряло людей, и наконецъ Щелкунъ съ маленькимъ отрядомъ своихъ тѣлохранителей очутился у самой двери стекляннаго шкафа. — «Выводите резервные корпуса! Генералы! Паяцъ! Барабаньщикъ! гдѣ вы?» — Такъ кричалъ Щелкунъ, надѣясь, что новыя силы станутъ выступать изъ шкафа, на вызовъ его, послѣдніе пряничные люди, мущины и дамы съ золочеными головами, руками и шляпами выступили на боевое поле, только они такъ неловко сражались, что не попали ни разу въ непріятеля, и чуть было не сшибли шапки съ самаго предводителя своего, Щелкуна. — Непріятельскіе егеря скоро и этимъ перегрызли ноги, такъ, что они всѣ повалились, и въ паденіи своемъ задавили большую часть тѣлохранителей Щелкуна. — Окруженный со всѣхъ сторонъ непріятелемъ, Щелкунъ быль къ великой опасности. Ему хотѣлось перепрыгнуть черезъ нижнюю перекладину шкафа, но короткія ноги мѣшали сдѣлать высокій прыжокъ. Софья Николаевна и Мамзель Адель лежали въ обморокѣ и не могли помочь ему. Гусары и Драгуны опрометью скакали мимо его, перелетали черезъ перекладину и спасались въ шкафъ; не слушая отчаяннаго голоса, съ которымъ Щелкунъ кричалъ имъ: «Лошадь! лошадь! царство за лошадь!» — Въ эту минуту два непріятельскіе стрѣлка схватили его за деревянную япанчу; — Царь мышиный съ радостнымъ пискомъ во всѣ семь горлъ своихъ прибѣжалъ на торжество. — Маша была внѣ себя. «О бѣдный! бѣдный мой Щелкунъ!» вскричала она рыдая, и не помня себя, почти безъ сознанія схватила лѣвый башмакъ съ ноги и изо всей силы бросила его въ толпу мышей и въ Царя ихъ. Въ самое то мгновенье все стихло и замолкло; Маша почувствовала жестокую боль въ лѣвой рукѣ, потомъ сильный обморокъ обхватилъ ее и она повалилась на полъ.
БОЛѢЗНЬ.
правитьКогда Маша очнулась отъ глубокаго, почти смертнаго сна своего, то увидѣла, что лежала въ постели. Солнце ярко блестѣло сквозь обледенѣлыя стекла окошекъ. Подлѣ ея кровати сидѣлъ чужой человѣкъ, въ которомъ она скоро узнала Доктора Вендельштерна, Докторъ сказалъ тихимъ голосомъ; «Теперь она проснулась!» — Тотчасъ подошла Маминька и заботливо смотрѣла на Машу. — «Ахъ, милая Маминька! лепетала тихонько Маша — „ушли ли мерзкія мыши? спасенъ ли Щелкунъ мой?“ — Не говори такого вздору, милая Машинька; что за нужда мышамъ до твоего Щелкуна? Ты сама, дурочка, ужасно насъ напугала. Видишь ли, что дѣти должны слушаться приказаніи матери? Вчера ты слишкомъ поздно заигралась, вѣроятно задремала, какая нибудь мышка забралась сюда и тебя испугала; локтемъ ты разбила шкафъ, и такую глубокую разрѣзала себѣ рану, что Докторъ Вендельштернъ, который вынулъ изъ нея отломокъ стекла, боялся, чтобъ ты не изошла кровью. — Слава Богу еще, что я встала ночью, увидѣла, что тебя нѣтъ на постели и пошла за тобою. Ты въ обморокѣ лежала подлѣ шкафа, а изъ руки кровь такъ и текла. Около тебя разбросаны были Ѳединькины оловянныя солдаты, много поломанныхъ конфектныхъ и пряничныхъ куколокъ, на раненой рукѣ лежалъ твой Щелкунчикъ, а недалеко брошенъ былъ твой лѣвой башмакъ.» — «Видите ли, Маменька, это слѣды большаго сраженія, которое произошло между мышами и куклами; отъ того-то я такъ и испугалась, что мыши хотѣли взять въ плѣнъ Щелкуна, предводителя кукольнаго войска. Я бросила башмакъ свой въ мышей, чтобы защитить его, а больше ничего ужъ и не помню!» — Докторъ Вейдельштернъ кивнулъ матери головою, и мать сказала Maшинькъ: «Оставь это, Маша! успокойся! мыши всѣ убѣжали, а Щелкунъ стоятъ въ шкафу въ добромъ здоровьѣ.» — Тутъ вошелъ въ комнату отецъ Машинъ, долго говорилъ съ Докторомъ въ полголоса, пощупалъ пульсъ у Маши, и она слышала слово: горячка! — Машѣ велѣли лежатъ въ постели и поили ее лекарствами, такъ прошло нѣсколько дней; кромѣ сильной боли въ рукѣ, Маша такой болѣзни не чувствовала; она знала, что Щелкунъ здоровъ, не попался въ плѣнъ, и стоитъ въ шкафу, иногда казалось ей, будто она внятно слышитъ какъ онъ жалобнымъ голосомъ говоритъ ей: Маша, завѣтная моя красавица! ты спасла меня отъ плѣна! а теперь еще больше нужна мнѣ твоя помощь, отъ тебя спасенье!" — Маша много думала, что бы это было такое, и какъ ей спасать Щелкунчика, однакоже придумать не могла. Играть въ куклы ей было нельзя, потому что рука у нея очень болѣла, а если хотѣла читать книжку, или смотрѣть картинки, то въ глазахъ у нея такъ полыхало; и голова такъ вертѣлась, что принуждена была оставить книжку. Отъ этого ей часто бывало скучно, и она съ большимъ нетерпѣньемъ ждала сумерекъ; тогда приходила къ ней Маминька и разсказывала сказки или читала какую ни будь интересную исторію. — Только что Маминька докончила прекрасную повѣсть о Принцѣ Факардинѣ, какъ дверь разстворилась и вошелъ дядя Дросельмейеръ. "Надобно же мнѣ взглянуть какова моя больная, раненая Машинька, « сказалъ онъ подходя къ постели. — Лишь только Маша увидѣла дядю Дросельмейера къ желтоватомъ его сертукѣ, то вспомнила поступки его въ знаменитую ночь, когда Щелкунъ выдержалъ такое кровопролитное сраженіе, и съ жаромъ сказала ему: „Ахъ, Дядя! какой же ты дурной! — я видѣла тебя, когда ты на часы взлѣзъ и закрылъ ихъ крыльями, чтобъ они не громко били и не испугали мышей; я слышала какъ ты кричалъ мышиному Царю; — зачѣмъ не хотѣлъ ты придти на помощь моему Щелкуну? — за чѣмъ не пришелъ на помощь ко мнѣ? — Дурной ты, дядя, нехорошій! Ты одинъ виноватъ въ томъ, что я ранена, что такъ давно лежу больная въ постели!“ — Мать испугалась услышавъ такіе упреки, и заботливо спрашивала: „Что съ тобою, Маша? — Что ты?“ — А дядя Дросельмейеръ скривилъ лице, и осиплымъ, мѣрнымъ, однозвучнымъ голосомъ запѣлъ: „Гиря шнуритъ тикъ, тукъ, такъ! — Перпендикуль сталъ на ладъ; — гиря шнурь въ часахъ потише; — Царь мышиный ближе, ближе; — бумъ, бурумъ, часы да часъ; — куколка, не бойся часъ; — клингъ и клангъ, сова летитъ; — тихо колоколъ звѣнитъ; — чикъ да чукъ, да пикъ, да пакъ; — дѣвочка бросай башмакъ!“ — Маша глядѣла на дядю Дросельмейера вытараща свои глазки: онъ билъ тактъ, поднимая и опуская правую руку точно какъ на пружинахъ кукла, и никогда еще не кривлялъ такихъ безобразныхъ гримасъ, Она точно-бы испугалась, еслибы не сидѣла подлѣ нея Маминька, и еслибъ Ѳедя, который вошелъ вмѣстѣ съ дядей, не захохоталъ во все горло, громко закричавши; „Эй, дядя Дросельмейеръ! отъ чего ты такъ смѣшонъ сегодня? Ты точно также поднимаешь руки какъ мой бочаръ, котораго я давно за печь забросилъ!“ — Маминька совсѣмъ не улыбалась, а очень серіозно сказала: „Что вы это выдумали? любезный сосѣдъ? Эта шутка совсѣмъ не смѣшна.“ — „Развѣ вы не знаете часовщиковой пѣсни?“ отвѣчалъ смѣючись Дросельмейеръ, я всегда ее пою такимъ больнымъ какъ Маша.» — Потомъ подсѣлъ къ Машинькиной постели и сказалъ: «Не сердись на меня, Маша, что я не выцарапалъ мышиному Царю всѣ его четырнадцать глазъ; мнѣ этого нельзя было сдѣлать; за то намѣренъ доставить тебѣ большое удовольствіе.» — Съ этимъ словомъ, Статскій Совѣтникъ Дросельмейеръ опустилъ руку въ карманъ, и тихонько, тихонько вынулъ оттуда — Щелкуна, которому онъ вставилъ выломанные зубы и укрѣпилъ челюсть. Маша вскрикнула отъ радости, а мать улыбаясь сказала: «Видишь, что дядя Дросельмейеръ любитъ твоего Щелкуна.» — Статскій Совѣтникъ Дросельмейеръ продолжалъ: «Ты видишь, Маша, шло Щелкунъ твой немного уродливъ, и довольно безобразенъ лицемъ; если хочешь, я раскажу тебѣ, какимъ образомъ это наслѣдственное безобразіе укоренилось въ его родѣ. Или ты, можетъ статься, знаешь сказку о Принцессѣ Пирлипашѣ, колдуньѣ Мышепрыгѣ и знаменитомъ Часовщикѣ?» — «Послушай, Дядя!» перервалъ вѣтреный Ѳедя, «зубы ты Шелкуну вставилъ, и бороду починилъ, за чѣмъ же снялъ его саблю? За чѣмъ, по прежнему, не виситъ у него сабли?» — «Эй!» съ досадой отвѣчалъ Дросельмейеръ, «тебя спрашиваютъ, мальчишка, во все вмѣшиваться и все замѣчать! — Какая мнѣ нужда до Щелкуновой сабли? мое дѣло вылечить его самаго, а тамъ саблю доставай онъ себѣ какъ, и гдѣ хочетъ.» — "Правда, « сказалъ Ѳедя, „храбрый воинъ съ умѣетъ добыть себѣ оружіе!“ — „Ну, что же Маша!“ продолжалъ Статскій Совѣтникъ, знаешь ты повѣсть о Принцессѣ Пирлипашѣ?» — «Нѣтъ, не знаю; раскажи, милый дядя! раскажи!» — Надѣюсь, примолвила мать, что теперь ваша сказка не такая будетъ страшная, какъ тѣ, которыя вы обыкновенно расказываете." — «Напротивъ, Сударыня! сказка, которую буду имѣть честь вамъ расказать, очень забавна.» — «Расказывай! расказывай, милый дядя!» — кричали дѣти, и господинъ Статскій Совѣтникъ Дросельмейеръ началъ такъ:
СКАЗКА О КРѢПКОМЪ ОРѢХѢ.
правитьМать Перлипаты вышла за мужъ за одного Короля, и потому сдѣлалась Королевой; Принцесса же Пирлипата съ самой той минуты какъ родилась, родилась урожденной Принцессой. Король былъ внѣ себя отъ радости, смотрѣлъ на прекрасную дочь свою, плясалъ около ея колыбелки, прыгалъ на одной ногѣ и кричалъ разъ двадцать гряду: «Ура! видано ли на свѣтѣ что нибудь лучше моей Пирлипатки?» — Всѣ Министры, Генералы, Президенты, Гвардіи офицеры прыгали за Королемъ на одной ножкѣ и кричали: "Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, никогда! — И въ самомъ дѣлѣ, съ тѣхъ поръ какъ свѣтъ стоитъ на этомъ свѣтѣ, не раждалось еще ребенка прекраснѣе прекрасной Принцессы Пирипаты. Личико казалось соткано изъ лилейныхъ и розановыхъ нѣжныхь листочковъ, глазки блестѣла какъ живые яхонты, а волосики золотыми кудрями вились на красивой головкѣ. Въ пунцовомъ ротикѣ бѣлѣлись два ряда острыхъ жемчужныхъ зубовъ, такъ, что тотчасъ по рожденіи она укусила за палецъ Государственнаго Канцлера, и народъ съ восторгомъ узналъ, что въ маленькомъ тѣльцѣ прекрасной Принцессы обитаетъ высокая разумная душа. Всѣ въ Королевствѣ радовалось и пировали. Одна Королева была грустна и безпокойна, но никто не могъ догадаться за чѣмъ? — Странно казалось, что она сторожила колыбелку новорожденной, какъ птичку, только что пойманную рукою. У двери стояли драбанты; кромѣ двухъ главныхъ надзирательницъ, шесть нянюшекъ должны были ночь и день окружатъ колыбель, а всего мудренѣе было то, что каждой нянѣ приказало было держать на колѣнахъ большаго кота, и гладить его по спинкѣ, чтобы онъ цѣлую ночь не переставаль мурлыкать, Вамъ, милыя дѣти, невозможно отгадать почему Пирлипатина мать принимала такія строгія предосторожности, а я знаю причину и раскажу вамъ. — Однажды собралось при дворѣ Короля, Пирлипатина отца, очень много превосходныхъ Королей и любезныхъ Принцевъ, и по случаю этого сбора, при дворѣ были блистательные праздники, и рыцарскія игры, и комедіи, и придворные балы. Королю захотѣлось выставишь все серебро и золото, которое хранилось въ его сокровищницахъ, и потому задумалъ дашь имъ праздникъ съ сюрпризомъ. — И такъ, посовѣтовавшись втайнѣ съ Оберцеремоній-мейстеромъ, и съ своимъ Казнохрнителемъ, рѣшился дать полный, огромный, колбасинскій пиръ, бросился въ карету, и самъ своелично пригласилъ всѣхъ Королей и Принцевъ, — только на ложку супу. Потомъ возвратился домой, и ласково говорилъ Королевѣ: «Любезная моя Королева! ты знаешь какъ я люблю колбасы!» — Королева знала уже, что значитъ такое Королевское слово, и покорно отправилась заниматься собственноручно важнымъ, колбасинскимъ дѣломъ. Казнохранитель выдалъ на кухню большой золотой котелъ для колбасъ, и множество большихъ серебряныхъ кастрюль. Королева подвязала парчевой фартукъ, и скоро понеслось по кухнѣ благовоніе колбаснаго супа. Пріятный запахъ проникъ до самыхъ покоевъ, гдѣ находился Государственный Совѣтъ, и наполнилъ всѣ головы и всѣ души насладительнымъ ожиданіемъ, Король не могъ одолѣть своего восторга; внѣ себя побѣжалъ на кухню, обнялъ Королеву, помѣшалъ кипящее въ котлѣ кушанье, и успокоившись возвратился въ Государственный Совѣтъ. Наступила важная минута! Ветшинное сало, маленькими кусочками нарѣзанное, надѣтое на длинныя серебряныя вилки, поспѣло къ поджариванію, и готовилось влѣзть въ огонь! Придворныя дамы отступили съ благоговѣніемъ; Королева, исполненная преданности и уваженія къ супругу, сама сунула вилки въ печь. Лишь только сало затрещало въ огнѣ, тоненькій пискливый голосокъ сказалъ: «Дай и мнѣ жаркаго, сестрица! — и я хочу пировать! — Вѣдь и я Королева! — Дай мнѣ жаркаго!» — Королева догадалась, что съ нею разговариваетъ Г-жа Мышепрыга. Г-жа Мышепрыга давно уже жила подъ печкой въ Королевскомъ дворцѣ. Она почитала себя родственницей Королю и Государыней Мышгольскаго Государства, почему всегда подъ очагомъ окружена была большою толпою придворныхъ. Королева была очень добродушна, и хотя не считала Г-жу Мышепрыгу роднею, и равною себѣ Государыней, однако не захотѣла, по случаю Царскаго пира, отказать ей въ ветшинномъ салѣ, и закричала въ отвѣтъ ей: «Выдь сюда, Гжа Мышепрыга; милости прошу отвѣдать моего шпеку!» — Г-жа Мышепрыга проворно и весело выпрыгнула изъ подъ печки, вспрыгнула на очагъ, и маленькими лапками своими чинно брала ветшинное сало, которое подавала ей сама Королева. Но на бѣду, за Мышиной Царицей выскочили всѣ зятья и кумовья, и родственники ея; за ними семь родныхъ ея сыновей, негодныхъ повѣсъ; за ними толпа придворныхъ. — Напрасно Королева старалась спасти и защитишь ветшинное сало: они бросились на него всѣ вдругъ, и не оставили бы ни куска, еслибъ не подоспѣла Оберъ-Гофмаршальша, и не пособила отогнать прожорливыхъ гостей. Сала осталось такъ немного, что принуждены были послать за придворнымъ Математикомъ, и соображаясь съ его выкладками, раздѣлили его по колбасамъ.
Ударили бубны, трубы и литавры. Всѣ Государи, Принцы и Короли, въ праздничныхъ платьяхъ отправились на колбасный пиръ, кто верьхомъ на бѣломъ конѣ, кто въ хрустальной каретѣ. Король принялъ ихъ съ сердечнымъ радушіемъ и чтобы лучше угостить, сѣлъ за столомъ въ первое мѣсто. — Начали подавать печеночныя колбасы! — Король поблѣднѣлъ и поднялъ глаза въ небу; — тихіе вздохи стѣсняли грудь его; тайная скорбь закралась въ его внутренность. — Подали кровяныя колбасы! — Тутъ уже не въ силахъ онъ былъ долѣе крѣпиться! Рыдая и всхлипывая упалъ онъ на кресла, закрылъ лице руками и ревѣлъ громко. — Всѣ выскочили изъ за стола, придворный Медикъ напрасно старался схватить Короля за пульсъ; онъ не поддавался его усиліямъ; глубокая горесть раздирала его душу. Наконецъ послѣ долгихъ увѣщаній, истощивши всѣ самыя сильныя средства, какъ на примѣръ: куренье жженными перьями, и пр., Король началъ по немногу приходить въ себя, и едва слышнымъ голосомъ пролепеталъ слѣдующія слова: «Мало шпеку!» — Тогда безутѣшная Королева бросилась къ ногамъ его и въ отчаяніи вопила: «О бѣдный мой, несчастный супругъ! — О какая скорбь постигла тебя! — Воззри на виновную: она лежитъ у ногъ твоихъ! — Суди! Казни! — Казни строгою казнью, я заслужила ее! — Ахъ! Г-жа Мышепрыга, сыновья ея, кумовья ея, зятья ея, родные ея, ахъ, они съѣли мой шпекъ!» — При сихъ словахъ упала она въ обморокъ. — Король, пораженный гнѣвомъ, вскочилъ и закричалъ: «Гжа Обершфмаршальша! какъ могло это случиться?» — Тутъ Обергофмаршальша расказала все что знала и что видѣла, и Король рѣшился выместить Мышепрыгъ весь шпекъ, который она выѣла изъ колбасъ его. Не медля созвали Тайный Государственный Совѣтъ и положили отдать подъ судъ Гжу Мышепрыгу и описать въ казну все ея имѣнія. Король хотя былъ доволенъ рѣшеніемъ, но опасался проволочки, и того, чтобы Мышепрыга, пользуясь временемъ, не продолжала ѣсть шпекъ изъ колбасъ его; въ слѣдствіе чего спѣшилъ передать все производство дѣла Придворному часовыхъ дѣлъ мастеру и Арканисту. Этотъ часовыхъ дѣлъ мастеръ назывался также какъ и я, Христьянъ Ивановичъ Дросельмейеръ, и обѣщался, посредствомъ одной чудной дипломатической операціи выжить изъ дворца Гжу Мышепрыгу и всю родню ея. Въ слѣдствіе этого обѣщанія изобрѣлъ онъ маленькія искусныя машинки, внутри которыхъ развѣсилъ жареное ветшинное сало на тоненькихъ ниточкахъ, и которыя разставилъ около жилища Г-жи Мышепрыгъ. — Мышепрыга была слишкомъ умна и прозорлива, чтобъ не догадаются, что въ этихъ приманкахъ таятся хитрыя козни Дросельмейера, но всѣ ея предостереженія и увѣщанія не послужили въ пользу пылкому семейству ея. Привлеченные вкуснымъ запахомъ жаренаго сала, всѣ семь сыновъ ея, многіе зятья, кумовья и сваты, пошли къ Дросельмейеровымъ машинкамъ, и лишь только дотронулисъ до благовоннаго кусочка, прихлопнуты были запоркой, взяты въ плѣнъ, и казнены въ кухнѣ, всѣ безъ пощады. Г-жа Мышепрыга съ малымъ числомъ ей преданныхъ оставила навсегда позорное мѣсто. Скорбь, отчаяніе, местію терзали грудь ея. Весь дворъ торжествовалъ побѣду; одна Королева не могла скрыть своего безпокойства; она знала чувствительный характеръ Г-жи Мышепрыгъ, знала, что она не оставитъ безъ отмщенія смерть дѣтей своихъ и родственниковъ. Въ самомъ дѣлѣ, однажды случилось, что Королева варила любимую Королевскую похлебку, и очень занялась ею на кухнѣ, вдругъ передъ нею явилась Г-жа Мышепрыга и сказала: «Сыновья мои, — кумы и кумовья, — зятья и невѣстки, всѣ погибли здѣсь злою смертью, погибли по милости твоей; берегись, Королева, берегись! — смотри какъ бы мышиный Царь не перегрызъ и твою будущую Принцессочку! — берегись!» — Съ этими словами она исчезла. Королева такъ сильно испугалась, что уронила въ огонь похлебку, и въ другой разъ, по милости Мышепрыги, привела во гнѣвъ обожаемаго Короля своего, — Довольно однако же на сегоднѣшній вечеръ, завтра доскажу остальное.
Маша прилежно слушала повѣсть, а про себя думала многое другое, свое; долго упрашивала она дядю Дросельмейера продолжать разсказъ, онъ никакъ не согласился и вскочилъ говоря: «Вдругъ много, нездорово; завтра доскажу остальное.» И съ этимъ отвѣтомъ пошелъ вонь изъ комнаты. Ѳедя въ дверяхъ остановилъ его и сказалъ ему; "Скажи пожалуйста! въ самомъ дѣлъ ты выдумалъ мышеловки? — «Можно ли такія глупости спрашивать?» вскричала матъ; а Г-динъ Статскій Совѣтникъ засмѣялся и тихо отвѣчалъ ему: «Развѣ я не искусный часовой мастеръ? а часы дѣлать мудренѣе, чѣмъ выдумывать мышеловкит»
ПРОДОЛЖЕНІЕ СКАЗКИ О КРѢПКОМЪ ОР’БХѢ.
правитьТеперь, вы дѣти, знаете, продолжалъ на другой день Статскій Совѣтникъ Дросельмейерь, почему Королева такъ тщательно охраняла прекрасную Принцессу Пирлипату. Она того и глядѣла, что Мышепрыга пополнитъ свои угрозы и перегрызетъ Принцессу пополамъ до смерти. Дросельмейеровы дипломатическія машины по пугала разумную Мышепрыгу. Между тѣмъ, приборный Астрономъ, который въ то же время быль придворный тайный Оберъ-вѣщунъ, узналъ по теченію звѣздъ, что семейство Кота Шнура обладаетъ способностью отдалять всякою опасность отъ колыбели дивной Принцессы. Для того то и велѣно было всѣмъ нянюшкамь держать на колѣнахъ, каждой по сыну изъ сей знаменитой фамиліи: всѣ они служили при дворѣ Совѣтниками Посольства; приличное глаженье спины, и щекотанье шейки, услаждали имъ тяжесть государственной службы. — Однажды, было уже за полночь, вдругъ одна изъ главныхъ надзирательницъ, сидѣвшая у колыбели, вздрогнула какъ будто проснувшись отъ сна; — смотритъ — все вокругъ нея погружено въ глубокій сонъ; — слушаетъ — мертвое молчанъе; ни мурлыканья! на пѣсенъ! одно только тихое точенье червяка въ стѣнѣ. — Но каково же было ея положеніе, когда нагнувшись къ колыбели, увидѣла она большую, гадкую мышь, которая стояла на заднихъ лапкахъ, и мерзкую свою голову положила прямо на личико маленькой Принцессы. Громкій воплъ ужаса перебудилъ всѣхъ; Гжа Мышепрыга проворно отпрыгнула въ дальній уголъ комнаты; Совѣтники Посольства со всѣхъ колѣнъ спрыгули и опрометью бросились за ней въ погоню; — но поздно! — При первой щели исчезла Мышепрыга! — Пирлипата проснулась отъ шуму и заревѣла громко. "Она жива! закричали нянюшки съ радостью, «она жива!» Но можно ли описать ихъ страхъ, когда онѣ увидѣли и освидѣтельствовали, какое дѣйствіе посѣщеніе Мышепрыги произвело надъ красотою прекрасной Пирлипаты? — На мѣсто бѣлорозовой головки, съ золотыми кудрями, очутилась толстая, безобразная головища, на крошечномъ, сросшемся туловищѣ; лазоревые глазки превратились въ зеленые, вытаращенные, тусклые буркалы; пунцовый ротикъ разъѣхался отъ одного уха къ другому. Королева едва не умерла съ горя; а Государственный Совѣтъ въ самой скорости обилъ кабинетъ Короля обоями на ваткѣ, чтобы онъ не разшибъ себѣ лба объ стѣну, когда въ отчаяніи станетъ стукаться то объ ту, то объ другую сторону комнаты, приговаривая: «О я, несчастный!» — Король могъ ясно видѣть, что лучше бы кушать колбасы безъ шпеку, а мышиную матку со всѣмъ дворомъ ея спокойно оставить подъ очагомъ: но онъ совсѣмъ не хотѣлъ этого видѣть, и всю вину сложилъ на Придворнаго Часоваго мастера и Арканиста, Христіана Ивановича Дросельмейера, изъ Нирнберга. Въ слѣдствіе чего издалъ онъ мудрый указъ слѣдующаго содержанія: «Дросельмейръ долженъ въ теченіи четырехъ недѣль непремѣнно изцѣлить Принцессу Пирлипату, или по крайней мѣрѣ отыскать неложное и вѣрное средство возвратить ей прежнюю красоту; въ противномъ же случаѣ, оный Дросельмейръ, за неисполненіе, осуждается на смертную казнь.» — Дросельмейеръ чрезвычайно испугался, услышавши такой приговоръ, но какъ дѣлать было нечего, то положился онъ на свои свѣдѣнія и приступилъ къ нужнѣйшимъ операціямъ. Во первыхъ, самымъ искуснымъ образомъ разложилъ онъ на части Принцессу Пирлипату, и весьма осторожно розняль всю по составамъ, для осмотра внутреннихъ пружинъ; тутъ увидѣлъ онъ тотчасъ, что чѣмъ больше она выростать станетъ, тѣмъ безобразнѣе и уродливѣе становиться будетъ, а какъ этому пособить, не могъ онъ придумать средства. Тщательно сложилъ онъ опять вмѣстѣ всю Принцессу, и впалъ у колыбели ея въ глубокую тоску. Прошло три недѣли, а на четвертой наступила уже середа, — вдругъ Король вышелъ съ комнату, бросилъ на Дросельмейера пылающій гнѣвомъ взоръ, махнулъ рукою, и сказалъ: «Христьянъ, Ивановичъ! изцѣли Принцессу, или готовься къ смерти!» — Дросельмейерь горько заплакалъ: Пирлипата между тѣмъ лежа въ своей колыбелкѣ, весело грызла орѣхи. Тутъ только отчаянный Арканистъ обратилъ вниманіе на необыкновенную страсть Принцессы къ орѣхамъ, и на то, что она родилась съ зубами. Тутъ только вспомнилъ онъ, что тотчасъ послѣ ея превращенія, она до тѣхъ поръ кричала, пока ей попался случайно орѣхъ; она разгрызла его, съѣла зернышко и успокоилась. — «О священный инстинктъ природы!» воскликнулъ Христьянъ Ивановичъ Дросельмейеръ, «ты указуешь мнѣ дверь къ спасенію! я буду въ все стучаться и она мнѣ отворится!» — Немедленно испросилъ онъ позволенія видѣться съ другомъ своимъ, Придворнымъ Астрономомъ, и отправился къ нему подъ прикрытіемъ сильной стражи. Они обнялись проливая нѣжныя, дружескія слезы, вошли въ кабинетъ, заперлись тамъ вмѣстѣ, и начали рыться въ разныхъ книгахъ, чтобы перечитать все что написано объ Инстинктахъ, Симпатіяхъ, Антипатіяхъ и прочихъ таинственныхъ вещахъ. — Въ такихъ разысканіяхъ застала ихъ ночь; оба друга, искусные во всякихъ дѣлахъ, отправились по звѣздамъ снимать ороскопъ Принцессы Пирлипаты. Линіи путались, запутывались, перепутывались, но наконецъ — о радость! о счастіе! наконецъ, имъ открылось ясно, что очарованье, обезобразившее Пирлипату, разрушится, какъ скоро дадутъ Принцессѣ скушать сладкое зерно орѣха Кракотука.
Орѣхъ Кракатукъ находился заключеннымъ въ такой крѣпкой скорлупѣ, что 48-ми пудовая пушка могла по немъ проѣхать, не раздавивши его. Выходило изъ дальнѣйшихъ вычисленій ороскопа, что этотъ орѣхъ надобно разгрызть молодому человѣку, еще не брившему бороды; что этотъ молодой человѣкъ долженъ быть въ башмакахъ, и чтобъ онъ ни разу во всю жизнь свою не обувался въ сапоги, что грызть орѣхъ онъ долженъ закрывши глаза; не открывая ихъ подать зерно Принцессѣ; потомъ отступить семь шаговъ назадъ не споткнувшись; — тогда уже позволялось ему взглянуть. Три дня и три ночи Дросельмейеръ и Астрономъ работали надъ этимъ открытіемъ, наконецъ въ субботу, Дросельмейеръ, котораго казнь назначена была въ воскресенье утромъ, вбѣжалъ къ Королю, во время обѣденнаго стола его, и доложилъ объ отысканіи вѣрнаго средства возвратить Принцессѣ Пирлипатѣ потерянную красоту ея. Король благосклонно обнялъ его и обѣщалъ два праздничныхъ фрака. «Тотчасъ послѣ обѣда, прибавилъ онъ ласково, приступите же къ дѣлу, любезный Арканистъ; похлопочите сами, чтобы молодой, небритый человѣкъ, въ башмакахъ, явился съ орѣхомъ Кракатукомъ; не велите ему пить вина, чтобъ не споткнулся отступая задомъ; послѣ успѣетъ напиться сколько вздумаетъ!» — Такая Королевская рѣчь очень смутила бѣднаго Дросельмейера; со страхомъ и трепетомъ объявилъ онъ Его Величеству, что найдено только средство, а не найдено еще ни орѣха Кракатука, ни молодаго человѣка для разгрызу, и неизвѣстно есть ли какая нибудь возможность отъискать ихъ обоихъ, — Въ великомъ гнѣвѣ поднялъ Король руку выше коронованной главы своей, и льву подобнымъ голосомъ заревѣлъ: «Казнить! казнить!» — Бѣдный Дросельмейеръ! — Счастье еще, что въ этотъ день обѣдъ Его Величества такъ былъ удачно приготовленъ и такъ необыкновенно вкусенъ, что великодушная Королева осмѣлилась представить заступительныя свои возраженія, Дросельмейеръ ободрившись, прибавилъ самъ, что жизнь была ему обѣщана за одно только отысканіе средства къ изцѣленію Принцессы. Король отвѣчалъ, что все это крючки, тонкости, прицѣпки; но выпивши рюмку анисовой водки, смягчился, и повелѣлъ обоимъ, Часовщику и Астроному, идти за орѣхомъ Кракатукомъ, куды глаза глядятъ, и безъ него не возвращаться во дворецъ. — Человѣка же для разгрызу, рѣшились, по совѣту Королевы, вызывать черезъ газеты, и немедленно приказало было припечатали вызовъ во всѣхъ столичныхъ, иногороднихъ и иностранныхъ вѣдомостяхъ. — При сихъ словахъ Статскій Совѣтникъ остановился и обѣщалъ продолженіе повѣсти на другой вечеръ.
ОКОНЧАНІЕ СКАЗКИ О КРѢПКОМЪ ОРѢХѢ.
правитьНа другой вечеръ, какъ скоро подали свѣчки, дядя Дросельмейеръ пришелъ опять и продолжалъ такъ: Пятнадцать лѣтъ странствовали придворный Астрономъ и Дросельмейеръ, переходя изъ одной страны въ другую, а объ орѣхѣ Кракатукѣ ни слуху, на духу. Гдѣ они были, и какія чудныя вещи видѣли, объ этомъ могъ бы я вамъ, дѣти, расказыватъ четыре недѣли сряду, да я этого не хочу, а скажу вамъ вдругъ, что Дросельмейеръ почувствовалъ тоску по любезномъ своемъ отечествѣ Нирнбергѣ. — Однажды онъ лежалъ съ другомъ своимъ въ Азіи, посреди большаго лѣса, курилъ Гаванскую сигарку, и не въ силахъ будучи преодолѣть тоску свою, возопилъ громко; «О прекрасное, премилое отечество мое Нирнбергь! О прекрасный, прекрасный городѣ? Кто тебя не видалъ, тотъ не зналъ никакихъ радостей на свѣтѣ, хотя бы прямо изъ Парижа воротился! — О Нирнбергъ! прекрасный городъ! гдѣ прекрасные дома, съ окошками! О!» — Услыша такія трогательныя жалобы, Астрономъ возмутился сердцемъ глубоко, и завылъ такъ громко и жалобно, что во всей Азіи слышны были ихъ согласные вопли. Потомъ утеръ слезы свои и спросилъ: «Скажи мнѣ, любезный товарищъ, за чѣмъ мы здѣсь сидимъ и тоскуемъ? Для чего не идемъ опятъ въ Нирнбергъ? Вѣдь и тамъ никто не помѣшаетъ намъ искать этого проклятаго орѣха Кракатука. Не все же ли равно, гдѣ ни искать его?» — Совершенная правда, отвѣчалъ Дросельмейеръ утѣшившись. — Оба встали, выбили трубки, и прямымъ путемъ, не останавливаясь, пошли въ Нирнбергъ. Пришедши въ Нирнбергъ, Дросельмейеръ спѣшилъ навѣстить двоюроднаго брата своего Христофора Захарьевыча Дросельмейера, искуснаго токарнаго мастера, который самъ точилъ превосходныя куклы, самъ покрывалъ ихъ лакомъ, и самъ золотилъ. Ему то, нашъ часовыхъ дѣлъ мастеръ? расказалъ всю повѣстъ о Принцессѣ Пирлипатѣ, Госпожѣ Мышепрыгъ, и орѣхѣ Кракатукѣ. Христофоръ Захаровичъ нѣсколько разъ всплескивалъ руками и съ удивленіемъ говорилъ: «Эй, эй! — ай! ай! — да чтожь это за чудныя штуки!» — Дросельмейеръ разсказалъ ему обо всѣхъ приключеніяхъ дальняго своего путешествія; какъ онъ провелъ въ Финиковомъ Государствѣ два года въ напрасныхъ разысканіяхъ, какъ Миндальный Принцъ выслалъ его изъ своихъ владѣній; какъ помогало ему Бѣличье Общество испытателей природы, и какъ нигдѣ не нашли слѣда орѣха Кракатука. — Во все время расказа, Христофоръ Захаровичъ нѣсколько разъ щёлкалъ пальцами, вертѣлся на одной ножкѣ, — говорилъ: гмъ! гмъ! — эй! эй! — наконецъ бросилъ съ восторгомъ вверхъ шляпу и парикъ, обнялъ раскащика и воскликнулъ: «Радуйся, братецъ! я почти увѣренъ, что у меня лежитъ твой орѣхъ Кракатукъ.» — Съ этимъ словомъ онъ досталъ ящикъ, въ которомъ лежалъ позолоченный орѣхъ, средней величины. — "Выслушай, " сказалъ онъ, «что съ этимъ орѣхомъ случилось: Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, пришелъ сюда незнакомый купецъ, принесъ большой мѣшокъ съ орѣхами, и началъ ихъ очень дешево продавать. Прямо противъ моей игрушечной лавки зашла у него ссора съ здѣшними купцами, которые хотѣли запретить чужому торговать въ ихъ городѣ орѣхами. Купецъ положилъ мѣшокъ на земь, чтобы ловчѣе было браниться, но пока онъ кричалъ, тяжело нагруженный возъ переѣхалъ черезъ мѣшокъ, и передавилъ всѣ орѣхи. Цѣлымъ остался одинъ; чужой купецъ улыбаясь предложилъ мнѣ купить его за гульденъ. Я очень понималъ, что это необъятная цѣна, что за одинъ орѣхъ никто такъ дорого не заплатить, но такъ какъ въ это время гульденъ случился у меня къ рукахъ, а орѣхъ мнѣ полюбился, то я и купилъ его. — Купивши вызолотилъ, спряталъ и не могъ надивишься, за чѣмъ я берегу его.» — Астрономъ взялъ орѣхъ, и всякое сомнѣніе прекратилось; счистивши золото, на скорлупѣ орѣха видно было ясно Китайскими буквами выпечатанное слово: Кракатукъ. — Общая радость была неописана. — Дросельмейеръ увѣрилъ двоюроднаго своего брата, что за этотъ орѣхъ получитъ онъ непремѣнно пожизненною пенсію, и позволеніе на казенный счетъ золотить всѣ свои куклы. — Наступилъ вечеръ; счастливцы собирались уже ложиться спать и надѣвали ночные колпаки свои, вдругъ Астрономъ сказалъ: «Любезный товарищъ! ты знаешь, что ни счастье, ни горе, никогда одна не ходятъ: мнѣ кажется, что мы не только нашли орѣхъ Кракатукъ;, да и того молодаго человѣка, который разгрызетъ его! — Взгляни-ка на сына нашею хозяина, твоего двоюроднаго племянника! — Нѣтъ, я спать не лягу! продолжалъ онъ съ восторгомъ; я хочу всю ночь провести надъ ороскопомъ этого юноши.» Съ этимъ словомъ, сорвалъ онъ съ головы колпакъ, и началъ свои наблюденія.
Сынъ хозяина въ самомъ дѣлѣ былъ красивый, статный юноша, который никогда еще не брился, и не надѣвалъ сапогъ. Въ самой первой молодости, онъ два ила три Рождества служилъ въ лавкѣ въ чинѣ паяца, но благодаря попеченіямъ отца, теперь этого, въ немъ совсѣмъ нельзя было замѣтить. Теперь онъ на канунѣ Рождества всегда одѣтъ быль въ пунцовое платье съ золотомъ, да лѣвой сторонѣ висѣла шпага, подъ рукою шляпа, голова была причесана тупеемъ, а назади завязанъ пучекъ съ кошелькомъ. Въ такомъ блестящемъ нарядѣ стоялъ онъ въ лавкѣ отца своего, и изъ учтивости щелкалъ молодымъ дѣвушкамъ орѣшки, за что онѣ называли его прекраснымъ Щелкунчикомъ.
На другое утро Астрономъ обнялъ друга своего, восклицая: "Это онъ! мы нашли его! — Теперь, любезный товарищъ, должны мы поступать осторожно. Во первыхъ, должны вы вашему племянничку придѣлать изъ крѣпкаго чернаго дерева самый акуратный пучекъ, который зависѣлъ бы совершенно отъ нижней челюсти; во вторыхъ, возвратясь въ столицу, мы долго будемъ скрывать, что обладаемъ тѣмъ молодымъ человѣкомъ, который разгрызетъ орѣхъ Кракатукъ. Я прочелъ въ его ороскопѣ, что многіе поломаютъ себѣ зубы, не возвратя Принцессѣ красоты ея, и тогда Король будешь обѣщать руку ея и свое царство тому, кто разгрызетъ орѣхъ. — Кукольный токарь очень обрадовался услыша, что сынъ его женится на Принцессѣ Пирлипатѣ, будетъ Принцемъ и Королемъ, и отпустилъ его очень охотно на царство. — Пучекъ, придѣланный Дросельмейеромъ, такъ былъ удаченъ, что племянникъ не поморщившись могъ грызть самыя крѣпкія персиковыя косточки.
Дросельмейеръ и Астрономъ дали знать въ столицѣ о благополучномъ открытіи орѣха Кракатука, и не успѣли они прибыть ко двору, какъ нашли уже тамъ множество молодыхъ людей, и разныхъ Принцовъ, которые полагаясь на здоровые свои зубы, всѣ вострили ихъ на разочарованье Принцессы Пирлипаты. Ученые путешественники испугались взглянувши на Принцессу: маленькое ея туловище, съ короткими ручейками и ножонками, едва могло сдержать огромную, безобразную голову. Безобразіе лица еще являлось разительнѣе отъ бѣлой бороды, изъ хлопчатой бумаги составленной, которая окружала весь ротъ и почти весь подбородокъ. — Предсказанія Астронома сбылись въ точности; одинъ юноша въ башмакахъ, за другимъ, ломалъ себѣ зубы и челюсть надъ непобѣдимымъ орѣхомъ, а Принцессѣ все не было легче. Тогда Король, исполненный сердечной горести, обѣщалъ руку дочери и свое царство тому, кто разрушитъ очарованье. — Немедленно явился прекрасный, кроткій юноша Дросельмейеръ, и учтиво просилъ позволенія испытать свои зубы: онъ очень поправился Принцессѣ Пирлипитѣ; горестно положа руку на сердце, она вздохнула и сказала: «Ахъ, еслибъ онъ разгрызъ орѣхъ и на мнѣ женился!» — Молодой Дросельмейеръ поклонился сперва Королю, потомъ Королевѣ, потомъ Принцессѣ Пирлипатѣ, принялъ изъ рукъ Оберцеремоній-мейстера орѣхъ Крака, сунулъ его въ зубы, потянулъ себя за пучекъ, щёлкъ! — и мѣлкими кусками посыпалась скорлупа. — Искусно обчистилъ онъ зернышко, красиво шаркнувъ ногой, подалъ его Принцессѣ. Потомъ закрылъ глаза и началъ отступать не поворачиваясь. Принцесса между тѣмь скушала зернышко, и — о чудо! — исчезло ея безобразіе! Она опять сдѣлалась красавицей: личико ея казалось опять будто соткано изъ бѣлыхъ лилей и розовыхъ листочковъ, глаза опятъ изъ блестящей небесной лазури, густыя кудри опять переливались золотомъ по тоненькой шейкѣ. — Трубы и литавры звучали вмѣстѣ съ восклицаніями народа. Король и весь дворъ за нимъ скакали на одной ножкѣ, какъ въ самый день рожденія Пирлипатіы, а Королева нюхала одеколонъ, чтобъ не упасть въ обморокъ отъ восторга и радости. Вся эта тревога ни сколько не смущала молодаго Дросельмейера, который продолжалъ отступать условные свои семъ шаговъ, и поставилъ уже ногу на седьмой шагъ, какъ вдругъ съ пискомъ и визгомъ подвернулась ему подъ каблукъ Г-жа Мышепрыга, и онъ, наступивъ на нее, такъ пошатнулся, что чуть не упалъ. — О судьба! — Въ тоже мгновеніе юноша точно тоже получилъ безобразіе, отъ котораго избавилъ Принцессу Пирлипату. — Туловище его съежилось, срослось и едва сдерживало уродливую голову, съ большими выпуклыми глазами, и съ широкимъ, огромнымъ ртомъ. Вмѣсто красиваго пучка висѣла сзади деревянная япанча и управляла всей нижней челюстью рта. — Астрономъ и Часовой Мастеръ были внѣ себя отъ жалости и удивленія. Между тѣмъ, раздавленная каблукомъ Г-жа Мышепрыга испускала послѣднее дыханіе. Она пищала и визжала изо всѣй своей силы: «О Кракатукъ! о крѣпкій орѣхъ! На смерть мнѣ и грѣхъ! — О черствый кусъ! — Окачуриваюсь! — Отмститъ мой сынокъ, тебѣ Щелкунокъ! — О жизнь, прости! — Пи! пи! пи! пи! — Квикъ!» — Съ этимъ воплемъ скончалась Г-жа Мышепрыга; придворный истопникъ вынесъ ея тѣло. — Принцесса однако звала нетерпѣливо молодаго своего избавителя, и Король ожидалъ героя. Какъ скоро онъ предсталъ, въ безобразномъ своемъ превращеніи, Принцесса закрыла лице руками и закричала: «Прочь! прочь! я не хочу видѣть гадкаго Щелкуна!» — Гофмаршалъ взялъ его за маленькія плечи и вытолкнулъ вонъ. Король ужасно разсердился, когда увидѣлъ, что ему хотѣли втереть въ зятья орѣховаго Щелкуна, и навсегда изгналъ изъ своихъ владѣній Часоваго Мастера и Астронома. — Ороскопъ не предсказывалъ всѣхъ этихъ послѣдствій, но изгнанные Друзья, въ утѣшеніе принялись снова за наблюденія, и по звѣздамъ вычислили, что молодой Дросельмейеръ, не смотря на свою уродливость, продолжаетъ быть Принцемъ и Королемъ. Уродливость же его тогда только исчезнетъ, когда онъ собственной рукой побѣдитъ мышинаго Царя, сына Королевы Мышепрыги, рожденнаго ею послѣ смерти семи сыновей ея, съ семью головами и когда какая ни будь прекрасная дама полюбитъ его не смотря на безобразіе. — Съ тѣхъ поръ молодой Дросельмейеръ стоялъ каждое Рождество въ давкѣ отца своего, хотя въ видѣ Орѣховаго Щелкунчика, но въ одеждѣ Принца. Теперь вы видите, дѣти, почему всѣ Орѣховые Щелкуны бываютъ безобразны.
Статскій Совѣтникъ замолчалъ. Маша оказала, что Пирлипата негодная, неблагодарная Принцесса; а Ѳединька увѣрялъ, что храброму Щелкуну нетрудно справиться съ Мышинымъ Царемъ, и возвратить себѣ прежнюю красоту.
ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИКЪ,
правитьЕжели кому нибудь изъ благосклонныхъ моихъ читателей удавалось порѣзаться стекломъ, то онъ знаетъ по опыту какая это скучная рана и какъ долго она не заживаетъ. Маша цѣлую недѣлю лежала въ постели, потому что слабость и круженіе головы не давали ей встать. Наконецъ она выздоровѣла, и могла опять весело прыгать по комнатамъ. Стеклянный ихъ шкафъ прекрасное представлялъ зрѣлище; вездѣ новые дома и цвѣты, и нарядныя куклы. Милый ея Щелкунчикъ стоялъ на второй полкѣ и улыбаясь показывалъ Машѣ цѣлый рядъ новыхъ, крѣпкихъ зубовъ. Маша съ нѣжностію смотрѣла на своего любимца, вдругъ ей стало очень смутно на сердцѣ: она вспомнила всю непримиримую вражду мышинаго народа съ Щелкунами. Ей ясно было, что ея Щелкунъ есть самъ молодой Дросельмейеръ изъ Нирнберга, прекрасный племянникъ дяди Дросельмейера, околдованный Мышепрыгой. — Даже пока расказывали сказку, она ни одной минуты не сомнѣвалась, чтобъ искусный Часовой Мастеръ, при дворѣ Пирлипатина отца, не былъ самъ Статскій Совѣтникъ Дросельмейеръ. — «Отъ чего дядя не помогъ тебѣ? — отъ чего онъ за тебя не заступился?» — печально спрашивала Маша вспоминая то ужасное сраженіе, въ которомъ жизнь и царство Щелкуна въ такой были опасности. — «Развѣ всѣ другія куклы не признаютъ себя его подданными? Развѣ не исполнилось предсказаніе Астронома, молодой Дросельмейеръ не царствуетъ ли на кукольномъ царствѣ?» — Умная Маша, разсуждая такимъ образамъ, и приписывая жизнь и движеніе Щелкунчику и его подданнымъ, въ самомъ дѣлѣ ожидала отъ нихъ жизни и движенія. Но въ шкафу все было смирно; ничто не шевелилось, и Маша въ этой безмолвности, должна была видѣть дѣйствіе чаръ Мышепрыги и сына ея. — "Вы со мной не говорите, милый Дросельмейеръ, " сказала она громко; «однакожъ я знаю, что вы меня понимаете и не сомнѣваетесь въ моемъ участіи, и въ желаніи помочь вамъ. — Я попрошу вашего дядюшку, чтобъ и онъ не отказалъ намъ въ своей помощи.» — Щелкунъ молчалъ весело и спокойно; вдругъ Машѣ показалось, что легкій вздохъ перелетѣлъ сквозь стекло шкафа, и всѣ стекла едва слышнымъ, но необыкновенно пріятнымъ звукомъ зазвѣнѣли слѣдующія слова: «Маша милая! — спасенный тобой! — я твой! я твой! — Маша ощущала неизъяснимую сладость, хотя морозъ какъ будто пробѣжалъ по всему тѣлу ея, при этихъ звукахъ» — Наступили сумерки, отецъ Штальбаумъ и дядя Дросельмейеръ вмѣстѣ вошли въ комнату, Луиза собрала чай, вся семья сѣла вокругъ стола и всѣ занялись веселымъ, общимъ разговоромъ. Маша тихонько придвинула маленькое свое кресло къ ногамъ дяди Дросельмейера, устремила на него большіе свои синіе глазки, и какъ скоро всѣ замолчали, сказала ему: «Теперь, милый дядя, я знаю, что мой Щелкунъ, твой племянникъ, молодой Дросельмейеръ изъ Нирнберга. Предсказанія Астронома сбылись: онъ Принцъ, или лучше сказать Король, но вражда его съ мышинымъ Царемъ еще не кончилась; ты это знаешь, отъ чего же не стараешься помочь ему?» — Тутъ опять расказала сраженіе, все по порядку какъ она его видѣла: хохотъ матери и Луизы часто прерывала ее. Ѳединѣка и Дросельмейеръ одни слушали не смѣявшись. — «Откуда беретъ она такія бредни?» сказалъ Коллежскій Асессоръ Штальбаумъ. — Ты знаешь какое у нея живое воображеніе, " отвѣчала мать; «все это сонъ, бредъ горячки; помнишь, въ какомъ сильномъ была она жару?» — "Не можетъ это быть правда, « говорилъ Ѳедя; „красные мои гусары не могутъ быть такими Трусами! — Справился бы я съ ними, еслибъ этому вѣрилъ!“ — Дядя Дросельмейеръ улыбаясь взялъ Машу на колѣна и ласково говорилъ ей; „Милая Маша, ты также какъ Пирлината Принцессой уродилась: ты царствуешь въ прекрасномъ, блестящемъ государствѣ. — Много будетъ тебѣ однако горя, если захочешь брать подъ свое покровительство безобразнаго Щелкунчика. Мышиный Царь преслѣдуетъ его. — Я не могу спасти его! Ты! ты одна! будь тверда и постоянна.“ — Никто не понималъ, что значили эти Дросельмейеровы слова, только мать покачала головою и сказала: „Я какъ будто знаю, что Г-динь Статскій Совѣтникъ подъ этимъ разумѣетъ, только словами выразить этого не умѣю“.
ПОБѢДА.
правитьНемного прошло послѣ этого времени; вдругъ однажды въ прекрасную, лунную ночь, странный шумъ и стукъ въ углу комнаты разбудилъ Машу. Она слышитъ, что катаютъ камышки, что визжатъ и свищутъ. „Ахъ, мыши! опять мыши!“ закричала испуганная Маша, и хотѣла разбудить мать, но отъ страха не могла двинуться ни однимъ членомъ. Маша видѣла какъ мышиный Царь прогрызся сквозь щелку стѣны, какъ онъ побѣжалъ по комнатѣ блистая глазами и семью вѣнцами своими; какъ наконецъ вскочилъ на маленькій столикъ, который стоялъ подлъ Машинькиной постели: „Хи, хи! хи! хи! — отдай мнѣ свои карамельки! — отдай свои миндальныя лепешки! — не то перегрызу твоего Щелкунчика, — твоего Щелкунчика!“ — Такъ пищалъ мышиный Царь, страшно пылкая зубами, и ворочая яркими слоями глазами; потомъ спрыгнулъ со стола и убѣжалъ въ щелку. — Маша очень встревожилась ужаснымъ видѣніемъ, и на другой день была очень блѣдна, безпокойна и задумчива. Тысячу разъ готова она была открыть свое приключеніе матери или Луизѣ, или даже Ѳединькѣ, но всякой разъ раздумывала: „Они не повѣрятъ, и будутъ еще надо мной смѣяться!“ — Одно только было ей ясно: то, что для спасенія Щелкуна своего должна она отдать свои карамельки и всѣ миндальныя лепешки. Ввечеру Маша собрала всѣ свои конфекты и положила ихъ на нижнюю перекладину шкафа. — Ни другой день поутру мать говорила; „Не знаю откуда мыши пробрались въ нашу чайную комнату, посмотрите: у бѣдной Маши всѣ конфекты поѣдены!“ — Точно такъ и было. Миндаль показался, вѣроятно, не вкусенъ прожорливому мышиному Царю, онъ лепешекъ не съѣлъ, а злыми зубами своими всѣ ихъ перегрызъ и перекрошилъ, Маша не тужила о своихъ конфеткахъ, еще радовалась, что могла, жертвуя имя, спасти своего пріятеля, — Каково же ей было, когда въ слѣдующую ночь, опять визгъ и свистъ у нея надъ ухомъ, разбудили ее? Ахъ, мышиный Царь опять на столикѣ! Глаза его еще страшнѣе сверкаютъ, зубы щелкаютъ еще отвратительнѣе! — „Дѣвчёнка!“ — шипѣлъ онъ Машѣ въ ухо; подавай мнѣ твои сахарныя куклы, подавай твои драгантовыя игрушки, не то, перегрызу твоего Щелкунчика! твоею Щелкунчика!» — Прошипѣлъ и упрыгнулъ опять въ щелку. Маша очень огорчилась; но утру подошла къ шкафу и стала печально пересматривать своихъ сахарныхъ и драгантовыхъ куколъ. — Печаль ея конечно была основательна, и ты, милая слушательница наша, никакъ вообразить не можешь, какія у Маши Штальбаумъ превосходныя были куклы изъ сахару и драганту: пастухъ, съ миловидной пастушкой, пасли подъ деревомъ цѣлое стадо бѣленькихъ овечекъ и барашковъ, а смотрѣли на кудрявую собаку, которая рѣзвилась около нихъ, два почтальона съ письмами въ рукахъ; четыре пары щегольски наряженныхъ дѣвушекъ и мальчиковъ качались на круглыхъ качеляхъ; цѣлый балетъ танцовщиковъ и танцовщицъ; сѣдой пустынникъ; Орлеанская дѣва съ знаменемъ въ рукахъ; а любимая Машинькина кукла была маленькое дитя, спелёнушое въ колыбелкѣ. Слезы полились у Маши изъ глазъ, когда она взглянула на него. "Ахъ, " сказала она, оборотясь къ Щелкунчику, «для вашего счастія, любезный Дросельмейерь, я готова жертвовать всѣмъ, однако же это очень тяжело!» — Щелкунъ смотрѣлъ на нее такъ жалобно, что Маша видѣла уже разинутыя надъ шагъ семь пастей мышинаго Царя. Ввечеру установила она всѣ сахарныя свои куклы, опять на нижнюю перекладинку шкафа. Она перецѣловала пастуха, пастушку, всѣхъ барашковъ, а малютку спеленутаго поставила позади всѣхъ. Орлеанская дѣва и пустынникъ выставлены были впередъ.
«Нѣтъ, это невыносимо!» сказала Г-жа Штальбаумь на другой день по утру; "вѣрно большая крыса поселилась у насъ въ стеклянномъ шкафу: всѣ Машины сахарныя куколки въ мѣлкіе куски перегрызены. Маша не могла удержаться отъ слезъ, скоро однакожъ утѣшилась и улыбалась, думая: «что нужды! лишь бы спасти Щелкунчика!» — Ввечеру, когда пришелъ Статскій Совѣтникъ Дросельмейеръ, ему расказали какія бѣды случились съ Машиными куклами, а отецъ Машинъ сказалъ: «Неужели нельзя поймать или прогнать мышь, которая всѣ Maшины игрушки такъ истребляетъ?» — Ѳединька засмѣявшись отвѣчалъ ему: "У сосѣда нашего, хлѣбника, живетъ превосходный сѣрый Совѣтникъ Посольства, я принесу его сего дня, и онъ конечно не дастъ шалить ни самой Г-жѣ Мышепрыгѣ, ни сыну ея, семиголовому Царю. "Къ тому же, " прибавила улыбаясь мать, «онъ попрыгаетъ по столамъ, да по полкамъ, и перебьетъ всѣ стаканы и чашки.» — «Нѣтъ, нѣтъ!» возразилъ Ѳединька, «хлѣбниковъ Совѣтникъ Посольства хорошо воспитанный, ученый баринъ; я желалъ бы самъ умѣть такъ чопорно ходить по кровлямъ, какъ онъ.» — "Пожалуста только не приноси кота твоего на ночь, " сказала Луиза, которая терпѣть не могла кошекъ. "Ѳединька правъ, " сказалъ отецъ; «надобно принять всѣ средства прошивъ этихъ враговъ; поставимъ западню; развѣ нѣтъ у насъ западни?» — "Намъ дастъ западню дядя Дросельмейеръ, " сказалъ Ѳединька; «у него безподобныя; вѣдь онъ ихъ выдумалъ!» — Всѣ засмѣялись, а Статскій Совѣтникъ Дросельмейеръ послалъ къ себѣ домой и черезъ полчаса явилась превосходная мышеловка. Ѳединька и Маша живо вспомнили сказку о Крѣпкомъ Орѣхѣ, побѣжали на кухню смотрѣть какъ Дарья жарила кусокъ ветшиннаго сала для западни, и Маша умильнымъ голосомъ сказала Дарьѣ: «Ахъ, добрая Королева! берегись Г-жя Мышепрыги и ея родственниковъ!» — Ѳединька же выдернулъ саблю и говорилъ: «Пускай ихъ придутъ! со мною имъ плохія шутки!» — Подъ очагомъ и на кухнѣ все однакоже по прежнему оставалось спокойно. Статскій Совѣтникъ Дросельмейеръ привязалъ жареное сало на ниточку, повѣсилъ въ западню, и тихонько, тихонько приставилъ мышеловку къ шкафу.
Ахъ, что же было съ бѣдной Машенькой въ слѣдующую ночь! — Что-то холодное пробѣжало у ней нѣсколько разъ по рукѣ, потомъ прилегло къ щекѣ и надъ самымъ ухомъ завизжало и запищало! — Гадкій мышиный Царь сидѣлъ на плечѣ ея, шипѣлъ семью своими пастями, скрипѣлъ и щелкалъ зубами, и пищалъ на ухо Машѣ, которая была почти безъ памяти отъ ужаса и страха: «Не пойду — не пойду — не пойду на твой пиръ, — не поддамся тебѣ; — не поймаешь меня; — да дай мнѣ скорѣе всѣ твои книжки съ картинками; — нарядное твое платьице; — подавай мнѣ все, все! — Щелкунчка съѣмъ; — перегрызу совсѣмъ; — и тебѣ покоя не дамъ, — хамъ, хамъ, хамъ; — хи, хи! хи! — пи, пи! квикъ!» — Маша встала по утру блѣдна и разстроена. Мать подумала, что она тужитъ о своихъ игрушкахъ, можетъ статься боится и мышей, и сказала ей: "Успокойся, Машинька! мы поймаемъ врага твоего; сего для велю Ѳединькѣ взять у хлѣбника сѣраго кота. — Какъ скоро Маша осталась одна въ чайной комнатѣ, то подошла къ шкафу и рыдая говорила Щелкунчику: «Ахъ, мой добрый, милый Дросельмейеръ! что я несчастная могу для васъ сдѣлать? — Если и отдамъ теперь и книжки, и прекрасное платьице, которое мнѣ въ Рождество подарили, то у меня вѣдь больше ничего не останется, и придется гадкому мышиному Царю перегрызть меня самое вмѣсто васъ! — О я бѣдная дѣвочка! Что мнѣ дѣлать!» — Маша плакала и рыдала неутѣшно; между тѣмъ смотря на Щелкуна, примѣтила у него на шеѣ кровавое пятнышко, вѣроятно слѣдъ кровопролитнаго прежняго сраженія. Съ тѣхъ поръ какъ Маша знала, что Щелкунъ племянникъ Статскаго Совѣтника, молодой Дросельмейеръ изъ Нирнберга, съ тѣхъ самыхъ поръ не брала она уже его на руки, не ласкала и не цѣловала; ей даже стыдно было его трогать. — Теперь она осторожно спала его съ полки и стала носовымъ своимъ платкомъ стирать кровавое пятно съ шеи. Вдругъ почувствовала она, что Щелкунъ согрѣлся въ рукѣ ея и зашевелился. Проворно поставила она его на полку; Щелкунъ раздвигая ротъ съ большимъ усиліемъ тихо прошепталъ ей: "Любезная дѣвица Штальбаумъ, безцѣнный другъ мой! — вамъ, вамъ обязанъ я всѣмъ! — Не жертвуйте для меня вашими картинками, вашимъ прекраснымъ платьемъ; — достаньте мнѣ саблю! — саблю, и все рѣшится; — Щелкунъ замолчалъ и сердечнымъ умиленіемъ исполненные глаза его стали опять неподвижны; тусклы и вылуплены. Машу эти не испугало; напротивъ! она запрыгала отъ радости, когда узнала средство спасти Щелкуна безъ всякой жертвы. — Однакоже гдѣ достать саблю? — Маша рѣшилась призвать Ѳединьку на совѣтъ, и ввечеру, когда они остались одни у шкафа, расказала ему все, что происходило между ею, Щелкуномъ и мышинымъ Царемъ, и сообщила единственное средство рѣшительно избавить Щелкуна отъ врага его. Ѳединька задумался, услышавши въ другой разъ отъ Маши, какъ дурно и трусливо вели себя его Гусары. Онъ потребовалъ, чтобъ Маша въ третій разъ расказала безчестный ихъ поступокъ, и когда она подтвердила прежнія слова свои, то Ѳединька скорыми шагами подошелъ къ шкафу, сказалъ Гусарамъ трогательное поученіе, потомъ въ наказаніе за ихъ эгоизмъ и трусость, срѣзалъ всемъ до одного значки съ киверовъ ихъ, и запретилъ играть Гвардейскій Гусарскій маршъ, до слѣдующаго Рождества. Исполненный горестью послѣ совершенія сего строгаго, но необходимаго наказанія, онъ обернулся къ Машѣ и сказалъ ей: "Что же касается до сабли, то я могу помочь твоему Щелкунчику, вчера уволилъ я въ отставку одарю Кирасирскаго Полковника съ полной пенсіей; увѣренъ, что онъ уступитъ намъ свою саблю, потому что ему она теперь совсѣмъ не нужна. — Упомянутый Полковникъ жилъ своей пенсіей на третей полкѣ въ дальнемъ углу, и охотно подарилъ Щелкуну блестящую, острую свою саблю.
Въ слѣдующую ночь, Маша отъ страха никакъ не могла заснуть: вдругъ, въ самую полночь услышала она въ чайной горницѣ необыкновенную тревогу, шипѣнье мышей, бряцанье сабли, стукъ, шумъ. — Вдругъ раздался громкій: Квикъ!-- «Мышиный Царь! Мышиный Царь!» закричала Маша, и съ ужасомъ вскочила съ постели. — Все снова затихло; — вотъ, слышитъ: тихо, тихо кто-то стучится въ дверь; слабый пріятный голосъ долетѣлъ къ ней: «Почтенная дѣвица Штальбаумъ, позвольте пойти! — Добрыя вѣсти! добрыя вѣсти!» — Маша узнала голосъ молодаго Дросельмейера, накинула шлафрокъ и спѣшила отворить дверь. Щелкунъ стоялъ у дверей съ окровавленной саблей въ правой рукѣ, и съ восковымъ желтымъ огарочкомъ въ лѣвой. Увидя Машу, онъ сталъ на одно колѣно, и говорилъ ей такъ: «Ты одна, о красавица! ты сдѣлала меня рыцаремъ! ты дала рукѣ моей силу ополчиться и побѣдить дерзновеннаго, осмѣлившагося оскорбить тебя! — Мышиный Царь плаваетъ мертвый къ крови своей! Прими, о красавица! залогъ побѣды отъ вѣрнаго, до гроба тебѣ преданнаго рыцаря!» — Сказавши сіи слова, Щелкунъ весьма ловко скатилъ съ руки вздѣтые на нее семъ вѣнцевъ золотыхъ, и подалъ ихъ Машѣ, которая съ великою радостью приняла ихъ. — Щелкунъ всталъ послѣ этой рѣчи, и сказалъ Машѣ: «Ахъ, почтенная дѣвица Штальбаумъ, теперь, не бояся враговъ, какія могъ бы вамъ превосходныя показать вещи, еслибъ вы согласились итти со мною! — О пойдемте! пойдемте, пожалуста!»
КУКОЛЬНОЕ ЦАРСТВО.
правитьВѣрно всякой изъ васъ, дѣти, согласился бы слѣдовать за добрымъ, честнымъ Щелкуномъ, который ничего злаго никогда и въ помышленіи не имѣлъ. Маша тѣмъ охотнѣе пошла съ нимъ, что вѣрила его благодарности и обѣщанію показать превосходныя вещи. — "Я пойду съ вами, милый Дросельмейеръ, " сказала она ему, «только не далеко, и не на долго: вѣдь я еще уснуть не успѣла.» — "Если такъ, " отвѣчалъ Щелкунъ, «то мы выберемъ самую близкую дорогу, не смотря на то, что она не совсѣмъ спокойна.» Онъ пошелъ впередъ, Маша за нимъ, и пришли она къ большому шкафу съ платьемъ, который стоялъ въ сѣняхъ. Маша съ удивленіемъ примѣтила, что дверцы всегда тщательно запершаго шкафа разтворены настежь, и дорожная лисья шуба отца ея виситъ спустя рукава; Щелкунъ остановился подлѣ нея, очень ловко вскарабкался по швамъ шубы до самаго большаго воротника ея; тамъ, схватилъ кисть толстаго снурка, прикрѣпленнаго къ воротнику, потянулъ за нее крѣпко, и тоненькая красивая деревянная лѣстница покатилась развиваясь ступеньками, изъ рукава шубы. — "Взойдите на нее, не бойтесь, милая Маша, " говорилъ Щелкунъ. Маша пошла; и лишь только пролѣзла черезъ рукавъ шубы, лишь только поровнялась съ воротникомъ, какъ яркой, блестящій свѣтъ разлился передъ нею я она очутилась на прекрасномъ, благовонномъ лугу, гдѣ милліоны искръ сверкала какъ будто разноцвѣтные камни. — "Мы теперь на Леденцовомъ лугу, " сказалъ Щелкунъ; «пройдемте сквозь эти вороты.» Ворота, стоявшія передъ Машей, казались слиты изъ бѣлаго и темноизюмнаго мрамора; подойдя къ нимъ, Маша догадалась, что они составлены изъ искусно вмѣстѣ спеченаго миндалю и изюму, Щелкунъ подтвердилъ ея догадку. Въ одной галлереѣ изъ малиновыхъ карамелекъ, пристроенной къ воротамъ, шесть маленькихъ обезьянъ въ красныхъ мундирахъ играли разные Турецкіе марши, и Маша такъ заслушалась музыки, что совсѣмъ не примѣчала куда и какъ шла. — Скоро подошла она къ густому лѣсу, по обѣимъ сторонамъ дороги простирающемуся. На каждомъ деревѣ сіяло столько свѣчекъ, что не смотря на густоту лѣса, можно было видѣть, какъ между темнозелеными листьями, качались золотые и серебряные плоды, какъ всѣ вѣтки украшены были разноцвѣтными лентами и пестрыми цвѣтами, такъ, что каждое дерево казалось веселымъ, свадебнымъ гостемъ. Жасминный и померанцовый запахъ проносился между деревьями, фольга въ листьяхъ звѣнѣла и пѣла какъ плясовая музыка, а свѣчки блестѣли и сверкали часъ отъ часу ярче, и ярче. — "Ахъ, какъ здѣсь хорошо, " вскричала восхищенная Маша. "Мы проходимъ теперь Рожественскій лѣсъ, сказалъ ей Щелкунъ. — "О, нельзя ли мнѣ нѣсколько минутъ здѣсь побыть? "просила Маша; «здѣсь такъ хорошо!» — Щелкунъ ударилъ три раза въ ладоши, и тотчасъ явились маленькіе пастухи и пастушки, амазонки, стрѣлки, охотники, которыхъ Маша прежде въ лѣсу не примѣтила, и которые такъ были бѣлы и нѣжны, что казалось вылиты изъ чистаго сахару рафинаду. Они принесли узорное золотое кресло, положили на него мягкую подушку изъ дѣвичьей кожи, и учтиво просили Машу сѣсть. — Потомъ охотники стали играть на рожкахъ, пастухи и пастушки протанцовали балетъ, и послѣ всѣ исчезли за кустами. "Извините, любезная Маша, " сказалъ Щелкунъ, «если танцы эти вамъ кажутся неуклюжи: актеры для васъ прибѣжали съ проволочнаго театра, и невольны въ своихъ движеніяхъ: вы знаете сами, что они обязаны плясать вѣчно одинакимъ манеромъ. — Но не угодно ли вамъ теперь идти далѣе?» — "Все это прекрасно, и все мнѣ очень понравилось, " отвѣчала Маша вставая и пускаясь въ путь съ проводникомъ своимъ. Они подошли къ сладко журчащему ручью, котораго благовоньемъ весь лѣсъ былъ наполненъ. "Это апельсинная рѣка, " сказалъ Щелкунъ, «приправленная померанцовымъ цвѣтомъ. Она знаменита своимъ благоуханіемъ, однакожъ быстротою и обширностью не можетъ сравнишься съ лимонадной рѣкой, которая также какъ и эта впадаеиъ въ Море Миндальнаго молока.» — Скоро Маша услышала плесканье волнъ и журчанье широкой лимонадной рѣки, которая извиваясь палевыми волнами, бѣжала сквозь блестящую зелень луга. Отрадная прохлада разливалась вокругъ нея. — Неподалеку другая рѣка темножелтаго цвѣта медленно катила густыя струи свои, множество ребятишекъ сидѣли на берегу и ловили рыбу. Маша примѣтила, что рыбки были иныя толстыя, иныя круглыя, очень похожи на кедровые, простые, и волошскіе орѣхи. Дѣти поймавши, кушали ихъ безъ всякихъ приготовленій. Въ нѣкоторомъ разстоянія лежалъ красивый городокъ; дома въ немъ, башни, конюшни, амбары, бесѣдки, все было темнокоришневаго цвѣта съ позолоченными кровлями; многіе дома такъ пестро были расписаны, что казались уклеенными миндалемъ и лимонной коркой. "Это Пряникенбургъ, " сказалъ Щелкунъ, «выстроенный при Медовой рѣкѣ; жаль только, что жители весьма не веселаго нрава; у нихъ у всѣхъ очень болятъ зубы; пойдемте далѣе, Маша!» — Они пошли прямо къ другому городку, пестрому, разноцвѣтному, къ которомъ всѣ дома были полупрозрачны. Маша услышала громкое веселое лепетанье, и увидѣла, что больше тысячи маленькихъ человѣковъ, выкладываютъ изъ множества навьюченныхъ повозокъ, различный товаръ. Вся вынутая поклажа очень была похожа на шоколадныя дощечки, и на цвѣтную, различныхъ красокъ, бумагу. — "Мы теперь въ Конфектной пристани, " сказалъ Щелканъ: «сію минуту пришло посольство отъ Шоколаднаго Царя изъ Бумажнаго Государства. Недавно дома бѣдныхъ приморскихъ жителей были очень попорчены нашествіями Муравейнаго войска, и потому, какъ вы видите, Шоколадный Государь прислалъ имъ шоколаду на постройку укрѣпленій, и разноцвѣтной бумаги на крышу домовъ. — Однакоже, любезная дѣвица Штальбаумъ, намъ невозможно будетъ поспѣть въ столицу, если станемъ осматривать всѣ маленькія города и деревни этого Государства. Поспѣшимъ въ столицу! въ столицу!» — Щелкунъ шелъ впереди скорыми шагами, Маша слѣдовала за нимъ съ большимъ любопытствомъ. Скоро повѣялъ имъ сладкій розовой запахъ, и розовый свѣтъ разлился ни всѣ предметы.
Маша увидѣла, что это отблескъ сіянія Розоваго моря, которое передъ ними плескало серебрлнорозовыя свои волны, и мелодическими звуками катило розовыя струи. На морѣ плавали прекрасные бѣлые лебеди, съ золотыми ошейниками, и пѣли неизъяснимо пріятныя пѣсни. Бриліантовыя рыбки выскакивали, чтобы ихъ слушать и прятались опять въ румяныя воды. — «Ахъ!» сказала восхищенная Маша, «это море, которое хотѣлъ мнѣ сдѣлать дядя Дросельмейеръ, а я буду та дѣвочка, которая съ лебедями разговариваетъ.» Щелкунъ насмѣшливо улыбнулся и отвѣчалъ ей: "Дядя Дросельмейеръ этого сдѣлать не въ состояніи, скорѣй вы сами, милая Маша! — Но объ этомъ толковать нечего; поѣдемъ лучше черезъ это румяное море въ столицу.
СТОЛИЦА
правитьЩелкунчикъ захлопалъ въ ладоши, а вотъ розовые волны румянаго моря начали быстро колебаться, высоко взлетать вверхъ, и брызгами разсыпаться, и Маша видитъ, что подплываетъ пестрый, солнечными лучами раззолоченный, разноцвѣтными каменьями раззолоченый, раковинный корабль. — Два золоточешуйчатые дельфина везли его. Двѣнадцать крошечныхъ Мавровъ, наряженные въ шапочки и фартуки изъ колибриныхъ перушекъ, выпрыгнули изъ корабля на берегъ, взяли на руки сперва Машу, потомъ Щелкуна, и тихо плывя по волнамъ, понесли ихъ въ корабль. — Ну, можетъ ли какое нибудь морское путешествіе быть великолѣпнѣе и пріятнѣе? Плыть въ блестящей раковинѣ, по румянымъ волнамъ, при розовомъ дыханьи тиховѣющаго вѣтерка! Золоточешуйчатые дельфины поднимали ноздри, и высоко пускали вверхъ струистые фонтаны, которые падая разсыпались милліонами блестящихъ радугъ; а въ звонѣ играющихъ брызговъ, два серебряные голоса казалось поютъ: «Кто плыветъ по розовому морю? — Фея, фея плыветъ! — Мушки, ти, ти! — Рыбки, зи, зи! — Бѣлые лебеди, клангъ, клангъ? — Пестрыя птички, чикъ, чикъ! — Волны пойте, брызгайте, скачите! — Фея, фея плыветъ! Море розовое вздымай, качай, плескай! Неси, неси!» — Мавры, стоявшіе назади раковинки, казалось, не рады были этой пѣсенки Дельфиновъ; они шумѣли лиственными своими зонтиками, топали ногами не въ тактъ, пѣли сами совсѣмъ не подъ ладъ свою шумную, веселую пѣсню. Щелкунъ невольно смутился: "Мавры народъ безпокойный, " сказалъ онъ Машѣ, «боюсь, чтобъ они не взбунтовали намъ моря». — Въ самомъ дѣлѣ и съ воздухѣ и въ волнахъ стали разливаться и плескаться множество нестройныхъ звуковъ, множество различныхъ голосовъ, но Маша ничего не боялась, и смотрѣла пристально въ розовыя воды, откуда улыбалось ей милинькое, хорошенькое личико. — "Ахъ, " съ радостью вскрикнула она, и всплеснула руками; "взгляните, взгляните, любезный Дросельмейеръ! тамъ внизу Принцесса Пирлипата глядитъ на меня, и ласково мнѣ улыбается, " — Щелкунъ вздохнулъ и печально отвѣчалъ ей: «О любезная и почтенная дѣвица Штальбаумъ, тамъ не Принцесса Пирлипата, тамъ вы! вездѣ бы! бы однѣ! — и ваше милое личико улыбается вамъ изъ глубины Розоваго моря!» — Маша покраснѣла и перестала глядѣться въ воды. — Въ это мгновеніе раковина пристала къ берегу, и Мавры вынесли Машу на землю. Она очутилась въ прекрасной рощицѣ, такой же свѣтлой, такой же праздничной, какъ Рождественскій лѣсъ, но пріятнѣе еще отъ неизъяснимо сладостнаго благовонія, различающагося по ней всюду. Оно происходило отъ безчетнаго множества въ сахарѣ вареныхъ различныхъ плодовъ, висящихъ вездѣ по вѣткамъ. — "Это конфектная роща, " сказалъ Щелкунъ, «въ двухъ шагахъ отъ столицы.» — Невозможно описать вамъ, дѣти, прелесть и великолѣпіе того города, который представился Машинькинымъ взорамъ! Всѣ стѣны и башни, не только свѣтились разноцвѣтными красками, но здѣсь на землѣ нельзя найти формъ для изображенія особеннаго вида всѣхъ чудныхъ строеній. Дома, вмѣсто кровель, увѣнчаны были различными коронами, башни обвиты цвѣточными гирляндами и разноцвѣтною зеленью. Когда они прошли ворота, искусно составленныя изъ различныхъ печеній и фруктовыхъ конфектъ, то цѣлая рота серебряныхъ солдатъ отдала имъ честь ружьемъ, и одинъ мущина въ парчевомъ халатѣ бросился обнимать Щелкуна, восклицая. «Здравствуйте, здравствуйте, любезный Принцъ! пора вамъ въ нашъ Конфетенбургъ!» — Маша обрадовалась услыша, что такой знатный господинъ называетъ Щелкуна Принцемъ. Между тѣмъ около нея такой происходилъ шумъ, столько тоненькихъ голосовъ говорили вдругъ, такой раздавался хохотъ, лепетанье, такія пѣсни, игры, что она едва могла опомниться. "Не удивляйтесь, любезная дѣвица Штальбаумъ, " сказалъ ей Щелкунъ, «Конфетенбургь многолюдный веселый городъ; тутъ безпрерывная толкотня и суматоха. Угодно ли идти далѣе?» — Сдѣлавши нѣсколько шаговъ, пришли они на большую площадь, гдѣ все было очаровательно. Дома вокругъ были отличной сахарной работы, одна красивая галлерея возвышалась надъ другою: по серединѣ стоялъ высокій малиновый пирогъ въ видѣ обелиска, около него фонтанами били различные сиропы, оршадъ, лимонадъ, и прочіе, подобные напитки. Падая въ басейнъ, пѣна ихъ составляла различные кремы и желе, и ихъ тотчасъ можно было кушать. Больше всего забавляли Машу эти тысячи маленькихъ человѣчковъ, которые не отдыхая суетились, бѣгали, плясали, хохотали, пѣли и шумѣли какъ кому хотѣлось. Всѣ были одѣты въ разнохарактерные костюмы, кто Армяниномъ, кто Жидомъ, кто старинными Маркизами, кто бариномъ и барынями, Тирольцами, офицерами, солдатами, пастухами, танцовщиками, актерами, рыцарями, красавицами, паяцами, однимъ словомъ всякими нарядами, какіе только на свѣтѣ быть могутъ. Въ одномъ углу площади засуетился народъ; вотъ, Маша видитъ, несутъ Великаго Могола въ паланкинѣ, за нимъ идутъ 93 вельможи двора его и 700 невольниковъ. — Посмотрѣла въ другой уголъ; тамъ 500 рыбаковъ празднуютъ какую-то знаменитую ловлю, и что же? Турецкій Султанъ съ тремя тысячью Янычаръ проѣзжаетъ верхомъ; и вотъ на бѣду, толпа жрецовъ и жрицъ съ колокольчиками и гимнами въ то же время по этой сторонѣ площади совершаютъ торжественное шествіе. Всѣ столкнулись, смѣшались! — Крикъ, шумъ, аханье! — Рыбакъ нечаянно сломалъ голову одному Брамину, а Паяцъ опрокинулъ Великаго Могола. — Часъ отъ часу крики становились громче, Машѣ начинало быть страшно, вдругъ господинъ въ парчовомъ шлафрокѣ, встрѣтившій Щелкуна у воротъ, взлѣзъ на малиновый пирогъ, ударилъ три раза въ звонкій вечевой колоколъ, который висѣлъ на верху пирога, и громко возгласилъ: «Кондиторъ. Кондиторъ! Кондиторъ!» — Тотчасъ шумъ умолкъ, вся толпа распуталась, Великій Моголъ обтерся, Брамину прилѣпили голову, и веселье, и пляски начались снова, какъ будто ничего непріятнаго не бывало. — «Что же значитъ тутъ Кондиторъ?» — спросила Маша. "Ахъ, Любезная дѣтища Штальбаумъ, " отвѣчалъ Щелкунъ, «Кондиторомъ называется здѣсь невидимая, страшно могущая сила, о которой думаютъ будто она изъ человѣковъ дѣлаетъ все, что хочетъ, Кондиторъ судьба, управляющая веселымъ, здѣшнимъ народомъ, и вселяющая въ него такой ужасъ, что при одномъ его имени, всякое неустройство прекращается. Вы видѣли что сдѣлалъ Городничій? — Раздастся это таинственное имя, и все земное умолкаетъ, каждый перестаетъ думать о толчкахъ и ушибахъ, каждый входятъ въ себя и говоритъ: что такое человѣкъ! и что изъ него будетъ?»
Маша прошла еще нѣсколько шаговъ, и не могла удержаться, чтобъ не вскрикнуть отъ удивленія, когда подошла ко дворцу. Двѣсти башенъ, возвышающіяся на его кровлѣ, освѣщены были какимъ-то особенно блестящимъ розовымъ сіяніемъ. Вездѣ по стѣнамъ висѣли отлично сдѣланныя изъ сахару пестрыя гирланды, качались сахарные пучки левкоевъ, гвоздикъ, нарцисовъ, фіялокъ, тюльпановъ, розъ, и темные колера ихъ выставляли ярче бѣлорозовый блескъ дворцовыхъ стѣнъ. Огромный куполъ средняго строенія, и пирамидальныя кровли окружныхъ башенъ, усѣяны были тысячью золотистыхъ, изумрудныхъ, рубиновыхъ звѣздъ. — Маша примѣтила, что у одной изъ башенъ недоставало кровли, и множество маленькихъ человѣчковъ, подмостившись на коришневыхъ бревнахъ, работали надъ этои кровлей. — "Недавно этому Миндальному дворцу большая угрожала опасность, « сказалъ Щелкунъ. Великанъ Объѣдало шелъ мимо, скусилъ кровлю у одной башни, и вострилъ уже зубы на середній куполъ, но жители Конфетенбурга поднесли ему цѣлую четверть своего города и значительную часть конфектной рощи: удовольствовавшись этой добровольной данью, онъ продолжалъ путь свой далѣе.» — Тутъ по дворцѣ послышалась восхитительная музыка, двери растворились и двѣнадцать маленькихъ пажей, съ зажженными гвоздичными головками въ рукахъ, выступили церемонно изъ дворца. — Голова у этихъ пажей была сдѣлана изъ одной крупной жемчужины) туловище изъ яхонтовъ и изумрудовъ, а ножки и ручки золотыя. За ними шли четыре дамы, ростомъ съ Машинькину Мамзель Адель, но въ такомъ ослѣпительно великолѣпномъ нарядѣ, что Маша узнала тотчасъ урожденныхъ Принцессъ. — Онѣ бросились обнимать Щелкуна, и восклицали нѣжно: «О Принцъ, любезный Принцъ! — О братецъ!» — Щелкунъ былъ очень растроганъ и утиралъ текущія по щекамъ слезы, потомъ взялъ Машу за руку и торжественно сказалъ! «Честь имѣю рекомендовать вамъ Машу, дѣвицу Штальбаумъ, дочь искуснаго Доктора Медицины и спасительницу моей жизни! — Она бросала въ Мышинаго Царя башмакъ свой; она доставала мнѣ саблю отъ стараго подполковника; безъ нея лежалъ бы я перегрызенный Мышинымъ Царемъ! — Принцесса Пирлипата урожденная Принцессой, сравнится ли съ дѣвицею Штальбаумъ красотою, добродѣтелью и благодѣтельностью? Нѣтъ! говорю я, нѣтъ!» — Всѣ дамы воскликнули: «Нѣтъ!» — и рыдая бросились къ Машѣ на шею. — «О, великодушная избавительница нашего любезнаго Принца! О несравненная дѣвица Штальбаумъ!» — Послѣ сихъ восклицаній, дамы проводили Машу и Щелкуна во внутренность дворца; Машѣ больше всего полюбилась одна комната, въ которой всѣ стѣны составлены были изъ разноцвѣтныхъ хрусталей; маленькіе стулья, комоды, бюро, горки, ящички изъ краснаго дерева, такъ превосходно были сдѣланы, что приводили Машу въ восхищенье. Принцессы посадили Машу и Щелкуна на диванъ, а сами принялись готовить обѣдъ. — Сей часъ принесли онѣ множество маленькихь горшечковь, тарелокъ, блюдъ, чашъ, соусниковъ, судочковъ, все изъ лучшаго Саксонскаго фарфора; кастрюли, вилки, ножи, ложка, кочерги, сковороды и пр., все было изъ чистаго золота или серебра. — Потомъ принесли превосходнаго Кіевскаго варенья, всякаго рода плодовъ, свѣжихъ и вареныхъ въ сахарѣ, всякаго рода конфектъ, и начали бѣлинькими своими ручками толочь пряныя коренья, разрѣзывать плоды, тереть на тёркѣ миндаль, и такъ ловко стряпать и хозяйничать, что Машѣ очень захотѣлось показать Принцессамъ, что и она въ этомъ дѣлъ мастерица. — Меньшая Щелкунчивова сестра, какъ будто отгадала Машинькино тайное желаніе, подала ей иготку и сказала: «Безцѣнный другъ! несравненная спасительница брата моего! Натольки немножко леденцу!» — Маша съ удовольствіемъ взяла золотую иготку, стала толочь, и слушала въ одно время какъ пѣлъ чудно-звучную пѣсенку золотой ея пестикъ, а какъ Щелкунъ расказывалъ сестрамъ всю исторію битвы своей съ Мышинымъ Царемъ, и великодушнаго заступленія Maши. — Машѣ стало казаться будто рѣчи Щелкуна все далѣе и далѣе онѣ нея отходили, будто пестикъ толкаясь объ иготку, все глуше и глуше звѣнѣлъ, и исчезалъ изъ какомъ-то серебряномъ дымѣ; — будто дымъ этотъ какъ облако окружилъ ее, Щелкуна, Принцессъ, пажей; — пѣніе все утихало, все улетало далѣе и далѣе, Маша сама стала подниматься; — выше — выше — выше — выше. —
ОКОНЧАНІЕ.
правитьПухъ! — Маша упала съ необычайной вышины! — Открывши глаза, увидѣла она, что лежитъ на своей постели, день ярко свѣтилъ во всѣ глаза, Маминька стояла передъ нею и говорила: «Какъ можно такъ спать? завтракъ давно на столѣ!» — Ты понимаешь, почтенная внимательная публика, что Маша, утомленная всѣми видѣнными чудесами, заснула въ Миндальномъ дворцѣ, и что Мавры, или Пажи, или сами Принцессы отнесли ее на постель, — "Ахъ, Маминька! милая Маменька! куда меня молодой Дросельмейеръ нынче ночью водилъ! что я видѣла!! — И Маша стала расказывать видѣнное ею, почти также какъ я расказалъ вамъ теперь; Маминька съ удивленіемъ смотрѣла на нее: «Ты все это во снѣ видѣла, милая Маша; брось всѣ эти глупости и проснись совсѣмъ». — Маша настаивала на томъ, что все это не сонь, тогда Маминька подвела ее къ шкафу, вынула изъ него Щелкуна, который по обыкновенію стоялъ на третьей полкѣ, и сказала: — «Ну, какже ты можешь, дурочка, вѣрить, чтобы Нирнбергская деревянная кукла могла жить и двигаться?» — "Ахъ, Маминька, " отвѣчала Маша, «я знаю, что мой Щелкунъ молодой Дросольмейеръ изъ Нирнберга, племянникъ нашего дяди Дросельмейера!» — Тогда оба отецъ и мать принялись громко хохотать. — "Вотъ, Папинька, « говорила Маша почти сквозь слезы, ты насмѣхаешься надъ моимъ Щелкунчикомъ) а онъ сказалъ сестрамъ, при всемъ дворѣ своемъ, что ты искусный и уваженный Докторъ.» — Хохотъ продолжался, даже Луиза и Ѳединька смѣялись, Маша побѣжала тогда въ другую комнату, достала изъ своего ящичка семь вѣнцевъ Мышинаго Царя и подала ихъ матери: «Посмотрите, Маминька, посмотрите! вотъ семь вѣнцевъ Мышинаго Царя, молодой Дросельмейеръ въ прошедшую ночь подарилъ мнѣ ихъ залогомъ своей побѣды.» — Мать съ удивленіемъ разсматривала сіяющіе маленькіе вѣнцы, сдѣланные изъ неизвѣстнаго ей металла. Казалось рукамъ человѣческимъ невозможно дойти до такой совершенно искусной работы. Отецъ дивился имъ также, наконецъ оба строгимъ голосомъ стали допрашивать Машу откуда она взяла эти вѣнцы? — Маша повторяла сказанное прежде, но когда отецъ съ досадой назвалъ ее лгуньей, то она заплакала горько. «О я бѣдная, бѣдная дѣвочка! — Что могу я сказать имъ? — Чѣмъ могу оправдаться?» — Къ эту минуту дверь растворилась, и Статскій Совѣтникъ Дросельмейеръ вошедши закричалъ имъ: «Что это? Что у васъ такое? крестница моя рыдаетъ и плачетъ? — Что у васъ сдѣлалось?» — Докторъ Штальбаумъ раскаталъ Дросельмейеру все произшедшее, и подалъ ему вѣнцы. Дросельмейеръ захохоталъ и сказалъ имъ: «Глупый вздоръ! глупый вздоръ! Эти вѣнцы я посылъ прежде на часахъ, и подарилъ ихъ Машѣ, когда ей минуло два года. Развѣ вы забыли!» — Никто этого подарка не помнилъ, и Маша увидѣвши, что лица родителей ея опять развеселились, подбѣжала къ Статскому Совѣтнику и сказала ему: «Дядя Дросельмейеръ, ты знаешь все! скажи имъ, что мой Щелкунъ племянникъ твой, молодой Дросельмейеръ изъ Нирнберга, и что онъ подарилъ мнѣ эти вѣнцы!» — Статскій Совѣтникъ нахмурился и проворчалъ: «Чепуха! глупый вздоръ!» — Тутъ отецъ взялъ Машу за руку и очень серіозно сказалъ ей: «Слушай, Маша! брось всѣ эти бредни и вздоры; если ты еще разъ скажешь, что деревянный уродъ Щелкунъ племянникъ господина Статскаго Совѣтника Дросельмейера, то я не только Щелкуна, да и всѣ куклы твоя, не исключая Мамзель Адели, выброшу за окошко!» — Бѣдная Маша послѣ этого запрещенія не могла говорить о томъ, чѣмъ была наполнена душа ея; вѣдь такихъ чудесъ, какія видѣла Маша, забыть никому невозможно. Самъ Ѳединька отворачивался отъ сестры, когда она начинала ему расказывать о томъ счастіи, которымъ наслаждалась въ эту знаменитую ночь. Однажды проворчалъ онъ сквозь зубы: «Сумашедшая дѣвочка!» — Я не совсѣмъ вѣрю такой грубости; Ѳединька былъ добръ, а доброму мальчику грубить сестрѣ не годится; вѣрно однакоже то, что усумнившись въ истинѣ Машиныхъ видѣній, онъ при цѣломъ войскѣ, въ народѣ выстроенномъ, просилъ формально извиненія у гусаръ своихъ, прикрѣпилъ къ киверамъ ихъ мохнатые значки изъ крашеныхъ гусиныхъ перьевъ, гораздо выше прежнихъ, и позволилъ играть гвардейскій маршъ. — Ну, а мы будто и не знаемъ какъ дѣло происходило! не знаемъ какова была храбрость красныхъ гусаръ, когда посыпались ядра на мундиры ихъ.
Маша перестала говорить о своемъ приключеніи; но воспоминанія волшебнаго края носилисъ около нея сладостной тайною, и тихими звуками въ ней отзывались; она перестала по прежнему играть, а сидѣла погрузившись въ мечты свои, за что ее часто бранили. Однажды случилось, что дядя Дросельмейерь пришелъ чинить часы, стоящіе въ чайной комнатѣ, Маша сидѣла у стекляннаго шкафа, и забывшись сказала громко: «Ахъ милый Дросельмейерь! еслибъ вы были живые, я бы не такая была какъ Принцесса Пириипата, и не отвергла бы руки вашей за то, что для моего спасенія вы сдѣлались уродомъ!» — Статскій Совѣтникъ закричалъ: «Эй, эй, глупый вздоръ!» — И въ то же мгновеніе такой Маша услышала трескъ и шумъ, что безъ памяти упала съ своихъ креселъ. — Когда она опомнилась, то видѣла, что Маминька стоитъ передъ нею, и говорить ей: «Какъ не стыдно такой большой дѣвушкѣ падать со стула? Встань, оправься, и будь весела! Къ намъ пріѣхалъ изъ Нирнберга племянникъ Статскаго Совѣтника Дросельмейера: познакомься съ нимъ!» — Маша обернулась Статскій Совѣтникъ Дросельмейеръ стоялъ опять наряженный въ праздничный сертукъ, въ стеклянный парикъ свой, и держалъ за руку маленькаго, но очень красиваго молодаго человѣка. Лице его было какъ кровь съ молокомъ; одежда: красный съ золотомъ фракъ, шелковые чулки и башмаки, большой букетъ цвѣтовъ въ петлицѣ, и красивый пучокъ назади волосъ; подъ мышкой лоснящаяся какъ шелкъ, шляпа, а на лѣвомъ боку блестящая разно цвѣтными каменьями сабля. — Машѣ привезъ онъ изъ Нирнберга множество прекрасныхъ игрушекъ, и еще точно такихъ, какія перегрызъ Мышиный Царь, тортовъ миндальныхъ и лепешекъ, и всякихъ конфектъ, а Ѳединькѣ безподобную саблю. — За столомъ весьма учтиво грызъ онъ на все общество орѣхи, самые крѣпкіе были ему не по чемъ, положитъ въ ротъ, дернетъ себя за пучекъ — щелкъ! — и полетѣли скорлупки! — Маша покраснѣла до ушей, увидѣвши молодаго красавца. Послѣ обѣда пошли они вмѣстѣ къ стеклянному шкафу, и она покраснѣла еще больше, когда молодой Дросельмейеръ, оставшись съ ней на единѣ, сталъ передъ ней на колѣна и сказалъ: «Несравненная дѣвица Штальбаумъ! здѣсь у ногъ вашихъ спасенный вами счастливый Дросельмейеръ! Здѣсь спасли вы мнѣ жизнь! — Здѣсь сказали вы, что не отвергли бы меня подобно Принцессѣ Пирлипатѣ, еслибъ я для васъ сдѣлался безобразнымъ. — Въ туже минуту исчезла моя уродливость и я принялъ свой прежній, не совсѣмъ противный образъ. О несравненная дѣвица! осчастливьте меня рукою своею! раздѣлите со мною тронъ и царство! Властвуйте со мною въ Миндальномъ дворцѣ, гдѣ я теперь царствую!» — Маша подняла юношу и тихимъ голосомъ сказала: «Вы добрый человѣкъ, милый Дросельмейеръ, и царствуйте надъ веселымъ народомъ, въ прекрасной землѣ: я согласна на ваше предложеніе, и буду ваша невѣста, а вы мой женихъ!» — Послѣ этого Маша стала невѣстой молодаго Дросельмейера. Черезъ нѣсколько лѣтъ онъ пріѣхалъ за нею въ золотой каретѣ, на серебряныхъ лошадяхъ. На сватьбѣ ихъ плясало двадцать двѣ тысячи фигуръ съ яхонтахъ и жемчугахъ, и теперь Маша царствуетъ съ землѣ, гдѣ безпрестанно сіяютъ Рождественскія елки, миндальные и карамельковые дворцы, и прочія радости, какія только на умъ человѣку взбрести могутъ.