Сказка о писателѣ и фарфоровой чашкѣ
правитьЖилъ-былъ одинъ писатель. Жилъ онъ въ скверной меблированной комнатѣ. Заспанная горничная подавала ему на подносѣ (на которомъ были нарисованы птица и яблоки) позелелѣвшій самоваръ, чайникъ и плохо вымытый стаканъ на корявомъ блюдцѣ. Но ему было все равно. Онъ не замѣчалъ этой обстановки, то погруженный въ чтеніе, то отдавшійся мечтѣ, то охваченный вдохновеніемъ. Онъ писалъ немного, но все написанное имъ дышало искреннимъ чувствомъ и было проникнуто горячею любовью къ ближнему. И, мало-по-малу, читатели полюбили его и на все напечатанное подъ его подписью обращали вниманіе. Невидимыя нити соединили сердца читателей съ сердцемъ писателя, и онъ уже начиналъ чувствовать всю громадность долга, легшаго ему на плеча, и проникаться святостью его, какъ вдругъ…
Проходя однажды по галлереѣ Александровскаго рынка, онъ увидѣлъ чашку. Настоящій севръ! тяжелый, какъ слитокъ золота, фарфоръ былъ расписанъ нѣжнѣйшимъ рисункомъ, можетъ, самого Батто. Пестрая гирлянда цвѣтовъ шла по бордюру, а на сторонахъ чашки были нарисованы пастушки въ костюмахъ маркизъ. Сердце художника заговорило. Онъ сторговалъ у глупой, жадной жидовки драгоцѣнную чашку и бережно принесъ ее домой. Но какъ поразилъ его дома позеленѣвшій самоваръ рядомъ съ изящной чашкою! и на другой день онъ пріобрѣлъ себѣ никелевый самоваръ, который казался граціозною пирушкою на покоробленной доскѣ переддиваннаго стола. И сердце писателя-художника каждый разъ возмущалось дисгармоніей этихъ двухъ изящныхъ вещей съ окружающей обстановкою. Писатель переѣхалъ, но никакая меблированная комната не удовлетворяла его. Онъ снялъ квартиру и меблировалъ ее по своему вкусу. Желаніе украсить свое жилище и погоня за изящными вещами начали занимать его болѣе, чѣмъ служеніе своему призванію. Но вѣдь на всѣ эти вещи нужны деньги, и деньги не малыя. Имя же его уже пріобрѣло нѣкоторую цѣнность, и вотъ онъ началъ торговать своимъ именемъ «оптомъ и въ розницу». Приходили издатели иллюстрированныхъ журналовъ, и онъ продавалъ имъ огромные романы; приходили издатели мелкой прессы, и онъ имъ писалъ сцены, анекдоты и разсказы. По желанію издателей онъ писалъ историческіе романы, для антрепренеровъ составлялъ «обозрѣнія»; наконецъ, не брезговалъ ничѣмъ и писалъ: и репортички, и критическія замѣтки, и рефераты; переводилъ, кампоновалъ, — словомъ, дѣлалъ все, что можно дѣлать перомъ и талантомъ для добыванія денегъ, и съ ненасытной жаждою покупалъ то однѣ, то другія бездѣлушки…
Не знаю, долго ли продолжалось бы это, если бы на его долю не выпала безсонная ночь.
Ахъ, эти безсонныя ночи! Сколько безпощадно жестокаго въ ихъ томительныхъ часахъ, но какъ за то онѣ очищаютъ душу… положимъ, на время только…
Писатель не спалъ и тревожно ворочался съ боку на бокъ. И вдругъ въ сердце его начала заползать тоска. Тоска по давно забытымъ слезамъ и восторгамъ, тоска по тоскѣ объ идеалѣ, по своей безкорыстной работѣ, по вѣровавшимъ въ него юнымъ сердцамъ… И ему стало совѣстно. Гдѣ прежніе идеалы? Гдѣ стремленіе сказать правду, разобраться во лжи, указать свѣтъ, когда онъ самъ во тьмѣ и окружилъ себя ложью?.. А тоска все росла и росла въ его сердцѣ… Да неужели же онъ потерялъ уже возможность искренно любить и честно ненавидѣть? Неужели отъ мерзости не содрогнется уже его сердце и мимо падшаго брата онъ пройдетъ спокойно и равнодушно? Онъ вздрогнулъ и почувствовалъ, какъ горячая волна крови обожгла его лицо. А тоска все росла и росла въ его сердцѣ. И онъ не выдержалъ… Сбросивъ одѣяло, онъ поспѣшно сошелъ съ кровати, вошелъ въ столовую, раскрылъ буфетъ, при блѣдномъ свѣтѣ наступающаго утра нашелъ свою драгоцѣнную фарфоровую чашку, вынулъ ее и… что есть силы ударилъ объ полъ. Словно звономъ серебряныхъ колокольчиковъ наполнился на мигъ воздухъ и потомъ все смолкло. Онъ пошелъ въ спальню и заснулъ крѣпкимъ сномъ.
Спустя недѣлю онъ сидѣлъ на диванѣ въ дешевой меблированной комнатѣ, передъ нимъ на подносѣ (на которомъ были нарисованы птица и яблоки) стоялъ дрянной тусклый самоваришко съ помятымъ бокомъ, и онъ пилъ изъ толстаго стакана на корявомъ блюдцѣ, — но не замѣчалъ этого. Лицо его сіяло счастіемъ, глаза горѣли: онъ прислушивался къ своему сердцу, которое шептало полузабытыя слова о вѣчной правдѣ и горячей любви къ ближнему. Эти слова — онъ зналъ, — какъ волшебныя заклинанія помогутъ ему не побояться темнаго лѣса и найти узкую тропу, которая приведетъ его къ сердцамъ всѣхъ честныхъ людей.
Если ты посвятилъ себя служенію обществу, да на грѣхъ завелъ фарфоровую чашку, разбей ее, пока есть еще время.