В. П. Авенаріусъ.
правитьВАСИЛЬКИ И КОЛОСЬЯ
правитьСказаніе о Фритіофѣ, витязѣ норманскомъ.
правитьЛѣтъ тысяча и болѣе тому назадъ, когда на югѣ Европы науки и искусства достигли уже довольно высокаго развитія, когда яркій свѣтъ христіанства разливался все далѣе на сѣверъ, — на крайнемъ сѣверѣ, въ Скандинавіи (тогдашней Нордландіи), народъ блуждалъ еще во мракѣ первобытнаго невѣжества и идолопоклонства. Франкамъ и римлянамъ дикіе обитатели сѣвера, называвшіеся норманнами (отъ словъ Nord и Мапи), были извѣстны только по ихъ дерзкимъ набѣгамъ: нагрянетъ на цвѣтущее южное побережье въ легкихъ ладьяхъ своихъ, съ боевымъ крикомъ, стая сѣверныхъ варваровъ, заберетъ съ собой все, что поцѣннѣе, да и скроется опять изъ виду. Неудивительно, что благовоспитаннымъ, изнѣженнымъ южанамъ эти непрошенные гости представлялись разбойниками, извергами, чуть не исчадіемъ темной силы. Но были-ли они таковы на самомъ дѣлѣ?
Сохранившіяся до насъ народныя сказанія скандинавцевъ рисуютъ намъ ихъ въ совершенно иномъ видѣ.
Изъ трехъ нынѣшнихъ государствъ скандинавскихъ: Норвегіи, Швеціи и Даніи, первое мѣсто въ ту пору занимала Норвегія. Въ ней горы были выше и круче, лѣса гуще и богаче всякимъ звѣрьѣмъ, рѣки быстрѣе и обильнѣе всякою рыбой. Всею западною стороной своей она прилегала къ открытому морю, гдѣ была изрѣзана безчисленными скалистыми бухтами. Рѣзкость полярныхъ вѣтровъ умѣрялась въ ней теплыми струями обмывавшаго ее Гольфштрѣма. Суровой, но величественной природѣ соотвѣтствовало и выросшее среди нея племя. Охота, рыболовство, скотоводство и, отчасти, земледѣліе составляли занятіе норманновъ въ мирное время. Но близость открытаго моря, естественно, должна была развить въ нихъ духъ отваги и предпріимчивости, а восторженныя пѣсни скальдовъ (народныхъ пѣвцовъ, гусляровъ) не могли не воспламенять молодого поколѣнія къ такимъ-же подвигамъ на морскомъ раздольи. И вотъ, снаряжались быстролетные ладьи-корабли, съ вооруженнымъ съ головы до ногъ, безстрашнымъ экипажемъ, — и горе иноземцамъ, къ берегамъ которыхъ приставалъ этотъ грозный флотъ!
Но то не были простые пираты, завзятые грабители чужого добра. То были бойцы-удальцы, которымъ, во что-бы то ни стало, нужно было развернуть свою богатырскую мощь, показать свою молодецкую удаль. Для южанъ, понятно, удальцы эти не могли быть ничѣмъ инымъ, какъ врагами, разбойниками; для самихъ-же норманновъ благодатный югъ отнюдь не былъ враждебнымъ краемъ, а лишь желаннымъ поприщемъ для боевой силы. Между собой они были сплочены самой тѣсной дружбой, неизмѣнной вѣрностью; для общаго дѣла они, не задумываясь, проливали свою кровь, безропотно отдавали свою жизнь. Возвратясь-же изъ странствія подъ родную кровлю, каждый изъ нихъ обращался попрежнему въ мирнаго гражданина, въ добраго семьянина.
Страна норманновъ была разбита на нѣсколько мелкихъ, независимыхъ другъ отъ друга государствъ. Массу населенія составляли бонды, крестьяне, свободные земледѣльцы. Конунѣ, король, избирался ими-же на тинѣ, народномъ вѣчѣ. Обстановка королевскаго двора норманновъ была довольно схожа съ извѣстною намъ изъ родныхъ былинъ обстановкой княжескаго двора Владиміра-Солнышка. Подобно кіевскому князю, окруженному всегда своими «князьями» да «боярами», и короли норманскіе имѣли свою свиту изъ ярловъ, графовъ. Въ столовой королевской, точно также, какъ и въ «гриднѣ княженецкой», шли веселые пиры «богатырей могучихъ», раздавались пѣсни «скальдовъ-гусѣльщиковъ». Изъ всѣхъ игръ какъ тамъ, такъ и здѣсь, самой излюбленной были «шашки-шахматы». Между «добрыми молодцами» и тамъ, и здѣсь заключались побратимства на жизнь и смерть, съ тѣмъ лишь различіемъ въ обрядности, что богатыри кіевскіе, какъ исповѣдывавшіе уже христіанство, мѣнялись наперсными крестами, витязи-же норманскіе, вѣрные древнему языческому обычаю, смѣшивали кровь свою, выпуская ее изъ ладони на землю въ одну общую ямку. Такое-же сходство было и въ сказочнозамысловатой формѣ кораблей тѣхъ и другихъ, съ тою лишь опять разницей, что у язычниковъ-норманновъ форма эта прямо объ условливалась ихъ фантастическими вѣрованіями. Отцомъ боговъ почитался у нихъ всемудрый Одинъ, начало духовной силы, тогда какъ громовержецъ Торъ былъ началомъ силы тѣлесной. Но самымъ любимымъ богомъ ихъ былъ сынъ Одина, Бальдеръ, богъ добра и свѣта, равно прекрасный и духомъ, и тѣломъ. Ему воздвигались самые пышные храмы, ему приносились самыя обильныя жертвы. Глубокая, младенчески-простодушная вѣра въ конечное торжество добрыхъ силъ надъ злыми, руководившая всѣми дѣйствіями норманновъ, проникаетъ насквозь и всѣ ихъ народныя сказанія, озаряя ихъ мистически-волшебнымъ свѣтомъ.
Какъ наши родныя кіевскія былины давнымъ-давно забыты на мѣстѣ ихъ зарожденія и помнятся еще только на далекихъ окраинахъ нашего отечества, въ губерніяхъ Олонецкой, Архангельской, Пермской и сибирскихъ, также точно и «саги» — сказанія скандинавцевъ — сохранились единственно на отдаленномъ островѣ Исландіи. Написаны онѣ тамъ еще 800 лѣтъ тому назадъ, подъ названіемъ Эдды. Изъ всѣхъ-же этихъ сагъ наиболѣе поэтична «Фритіофссага», записанная въ первый разъ тамъ-же, въ Исландіи, въ концѣ XIII или въ началѣ XIV вѣка. Герой этой саги, Фритіофъ (отъ двухъ исландскихъ словъ: Frid и Thiofr, означающихъ вмѣстѣ воръ мира), жилъ, какъ полагаютъ ученые, въ концѣ VII или въ началѣ VIII столѣтія. Разсказана сага частью прозой, частью стихами. Не смотря, однако-же, на всѣ ея достоинства, она едва-ли получила-бы всемірную извѣстность, еслибы знаменитѣйшій изъ шведскихъ поэтовъ, Тегнеръ (род. въ 1782 г., ум. въ 1846 г.), не переложилъ ее на современный шведскій языкъ, переработавъ ее отъ начала до конца и создавъ, такимъ образомъ, какъ-бы совершенно новую поэму. Каждая изъ 24-хъ пѣсенъ тегнеровой поэмы написана своимъ особеннымъ стихотворнымъ размѣромъ, наиболѣе соотвѣтствующимъ ея содержанію, и, по своей музыкальности, большая часть этихъ пѣсенъ положена даже на музыку. Напечатанная въ первый разъ въ 1825 году, поэма въ первыя-же 15 лѣтъ выдержала въ Швеціи 6 изданій. Но кругъ ея почитателей не ограничился Швеціей: она вскорѣ была переведена почти на всѣ европейскіе языки, въ томъ числѣ на нѣмецкій языкъ не менѣе 15-ти разъ. На русскій языкъ перевелъ ее, въ 1841 году, академикъ нашъ Я. К. Гротъ, и сдѣлалъ онъ это такъ мастерски, что первоклассный критикъ нашъ Бѣлинскій, столь строгій къ посредственнымъ произведеніямъ, отозвался о ней въ самыхъ восторженныхъ выраженіяхъ:
«Какіе величественные образы, какая сила, энергія въ чувствѣ, какая свѣжесть красокъ, какой дивно-поэтическій колоритъ! Это совершенно новый, оригинальный міръ, полный безконечности, величавый и сумрачный, какъ даль океана, какъ вѣчно суровое небо сѣвера, опирающееся на исполинскія сосны…»
Въ предлагаемомъ прозаическомъ пересказѣ пришлось намъ поневолѣ ограничиться сжатою передачей содержанія поэмы, опустивъ значительную часть прелестныхъ миѳологическихъ сравненій и картинъ бытовой обстановки норманновъ. Но чтобы дать нашимъ читателямъ хотя нѣкоторое понятіе о стихотворныхъ красотахъ поэмы, мы позволили себѣ одну пѣснь («Искушеніе Фритіофа») привести почти цѣликомъ въ стихотворномъ переводѣ академика Грота.
I.
Фритіофъ и Ингеборга.
править
На землѣ Гилѣдинга, вольнаго «бонда», выросли рядомъ деревцо и цвѣточекъ: стройный дубокъ и нѣжная роза. Дубокъ тотъ былъ Фритіофь, та роза — Ингеборга.
Какъ счастливъ былъ Фритіофъ, когда выучился рунамъ![1] Онъ могъ учить имъ Ингеборгу.
Какъ любо ему было, наставивъ парусъ, скользить съ нею по глади водъ! При всякомъ поворотѣ она такъ весело била въ ладоши.
Съ столѣтнихъ деревъ снималъ онъ ей птичьи гнѣзда, съ неприступныхъ скалъ — живыхъ орлятъ. И первую землянику, и первый колосъ — все приносилъ онъ ей, подругѣ своихъ дѣтскихъ игръ.
Бурный ли потокъ заграждалъ имъ дорогу — онъ бралъ ее на руки и, обвитый ея милой ручѣнкой, смѣясь переносилъ ее черезъ пучину.
Но промелькнуло дѣтство — и мальчикъ сталъ юношей, дѣвочка — дѣвой. По днямъ пропадалъ Фритіофъ въ лѣсной глуши;
безъ копья, безъ меча ходилъ одинъ на медвѣдя. Грудь съ грудью бился онъ съ страшнымъ звѣремъ, пока не одолѣвалъ его. Раненый возвращался онъ домой съ кровавой добычей и клалъ ее молча къ ногамъ Ингеборги. А она распѣвала славныя пѣсни старины и искусною рукой ткала на коврѣ картину его смѣлаго боя.
Кто-же были они, эти питомцы крестьянскіе?
Ингеборга была дочь самого короля Бела; Фритіофъ — сынъ вольнаго крестьянина, ближайшаго совѣтника и соратника королевскаго, Торстена Викингсона. Старый Гильдингъ, извѣстный по цѣлому царству своею глубокою честностью и мудростью, лучше всякаго другого могъ воспитать и дочь королевскую, и сына крестьянскаго; поэтому два неразлучные друга: король и крестьянинъ, довѣрили его опытности двухъ неразлучныхъ-же дѣтей своихъ.
II.
Смерть отцовъ.
править
Состарѣлся король Белъ, состарѣлся и другъ его Торстенъ. Въ предчувствіи близкой смерти, позвали они къ себѣ сыновей своихъ. У Бела ихъ было двое: Гелгъ и Гальфданъ. Темнорусый Гелгъ былъ усердный жрецъ боговъ, но душою коваренъ, нравомъ лютъ. Свѣтлокудрый Гальфданъ, напротивъ, былъ не въ мѣру мягокъ, вѣтренъ и носилъ мечъ и латы, какъ переряженная воиномъ дѣва.
— Друзья мои! сказалъ имъ Белъ: — дни мои сочтены, вамъ править царствомъ. Но правьте имъ въ братскомъ согласіи, живите въ мирѣ и съ сосѣдями, беритесь за мечъ только для защиты страны. Не тѣсните народа, творите правый судъ. Ты, сынъ мой Гелгъ, не будь жестокъ: мечъ, чѣмъ острѣе, тѣмъ легче гнется. А ты, Гальфданъ, стыдись пустыхъ забавъ: медъ хоть и сладокъ, да хмѣленъ.
За королемъ всталъ съ мѣста вѣрный товарищъ его Торстенъ:
— Всю жизнь, о, король мой, мы шли рука въ руку. Дозволь-же мнѣ и въ смерти идти съ тобой.
И, обратясь къ сыну своему Фритіофу, онъ внушилъ ему искать славы, но не возноситься, страшиться боговъ и чтить земную власть.
Предчувствіе не обмануло старцевъ: скоро ихъ не стало. И схоронили ихъ по обѣ стороны родного залива, подъ высокими курганами. Гельгъ съ Гальфданомъ возсѣли на царство. Фритіофъ-же наслѣдовалъ имѣніе отца: обширные луга и поля, несчетныя стада, «дважды двѣнадцать» коней. Но всего дороже изъ наслѣдства были ему три предмета: мечъкладенецъ, «молніи братъ» по имени Ангурвадель; золотое запястье, кованое сѣвернымъ Вулканомъ — хромымъ Ваулундомъ, и волшебный корабль Эллада съ драконовой головой и чешуйчатымъ серебрянымъ хвостомъ.
И пошла слава о Фритіофѣ по всему царству, — не столько за несмѣтное его богатство, сколько за унаслѣдованное отъ отца благородство духа. Онъ былъ храбръ и незлобивъ, великодушенъ и щедръ, и окружилъ себя двѣнадцатью мудрыми совѣтниками, сѣдовласыми воинами, товарищами покойнаго отца. Въ ряду ихъ, «какъ роза межъ листьевъ поблекшихъ», сидѣлъ одинъ лишь юный сверстникъ его Бьернъ[2], съ которымъ они, по обычаю норманскому, кровью скрѣпили свой братскій союзъ (см. въ введеніи).
III.
Сватовство Фритіофа.
править
Пируетъ Фритіофъ съ своей доброй дружиной. Скальды-гусляры на звонкихъ струнахъ славятъ его предковъ. Но самъ Фритіофъ невеселъ, безмолвенъ.
— Что сталось съ нашимъ молодымъ орломъ? вопросилъ названный братъ его Бьернъ. — Въ грудь-ли онъ раненъ, въ крыло-ли подстрѣленъ? Всего у насъ вдоволь: и меда, и сала; скальдамъ нѣтъ счета, пѣснямъ — конца. Конь землю скребетъ, соколъ кличетъ къ охотѣ, Эллида съ якоря рвется. А Фритіофъ не жаждетъ ни боя, ни добычи. И ждетъ его на соломѣ безславная смерть!
Ничего на насмѣшку не отвѣтствовалъ Фритіофъ. Онъ вышелъ вонъ, къ берегу, отвязалъ Эллиду, распустилъ парусъ и полетѣлъ по волнамъ.
Тѣмъ временемъ, братья-короли сидѣли на отцовскомъ могильномъ курганѣ и чинили народиный судъ и расправу. Вдругъ предсталъ передъ ними Фритіофъ съ дерзновенною рѣчью:
— Не король я родомъ, даже не ярлъ (графъ). Но могилы моихъ предковъ говорятъ объ ихъ славныхъ дѣлахъ, и доколѣ будутъ скальды, не замретъ и память объ нихъ. Могъ-бы и я добыть себѣ царство; но милѣе мнѣ жить въ родномъ краю, милѣе охранять своихъ королей, своихъ братьевъ. Мы на курганѣ покойнаго Бела. Онъ слышитъ каждое наше слово. Не даромъ воспиталъ онъ со мною Ингеборгу: какъ два деревца срослись мы сердцами. Исполните-же теперь его тайную волю: отдайте за меня вашу сестру, отдайте Ингеборгу!
Добродушный Гальфданъ, быть можетъ, и склонился-бы на его неотступную просьбу; но надменный Гелгъ съ презрѣніемъ отвергнулъ ее.
— Какъ! вскричалъ онъ: — за тебя, крестьянскаго сына, отдать дочь и сестру королевскую? Будь первый ты между своими, но до Ингеборги тебѣ, какъ до звѣзды небесной, далеко! А защиты твоей намъ не нужно: защитить себя мы и сами сможемъ.
Скоро пришлось раскаяться Гелгу, да уже поздно.
IV.
Сватовство короля Ринга.
править
Много царствъ было въ Нордландіи; но не было народа могучѣе, счастливѣе, какъ народъ мудраго и добраго короля Ринга. Народъ благоденствовалъ; самъ-же Рингъ давно не зналъ ни радостей, ни покоя. Тридцать лѣтъ, тридцать зимъ прожилъ онъ съ любимою женой; но она померла, и одиночество стало вдовцу нестерпимо. Прослышалъ онъ тутъ про красавицу — дочь короля Бела, Ингеборгу, и заслалъ къ ней сватовъ съ богатыми дарами.
Зная могущество Ринга, братья Ингеборги не посмѣли перечить. Но надо было имъ сперва узнать волю боговъ. Въ священной рощѣ принесли они имъ богатую жертву конями и соколами. Но жертва была отвергнута, и Гелгъ, уже не задумываясь, отказалъ посламъ. Легкомысленный Гелгъ еще насмѣялся надъ ними на прощаньи.
— Жаль, нѣтъ съ вами короля вашего Ринга! сказалъ онъ: — подержалъ-бы я ему, старичинѣ, коня, чтобы не свалился, не расшибся.
Воспылалъ гнѣвомъ старый король Рингъ за отказъ, а пуще того еще за злую насмѣшку; снарядилъ большое войско и пошелъ на обидчиковъ войной.
V.
Фритіофъ за шахматами.
править
Задоренъ былъ король Гелгъ, да куда не храбръ. Вспомнилъ онъ тутъ, что повздорилъ съ первымъ витяземъ своимъ Фритіофомъ, а стало быть, и со всею его молодецкою дружиной. Кто-же защититъ его теперь отъ грознаго короля Ринга?
И заслалъ онъ посредникомъ къ Фритіофу воспитателя его, старика Гильдинга. Тотъ засталъ его съ Бьерномъ за шахматной доской.
— Сыновья Бела шлютъ тебѣ поклонъ, началъ Гильдингъ: — король Рингъ идетъ на нихъ войной, и вся надежда ихъ на тебя.
Фритіофъ, будто не слыша, продолжали бесѣдовать съ Бьерномъ о шахматной игрѣ:
— Берегись, Бьёрнъ! королю твоему плохо: вся надежда его на пѣшку[3].
— Не шути ты съ ними! убѣждалъ Гильдингъ: — хоть они слабѣе Ринга, но тебя куда сильнѣе.
— Бьёрнъ! ты мѣтишь на мою башню? Да нѣтъ, пѣшки мои ее отстоятъ.
— И не жаль тебѣ даже Ингеборги, которая заливается неутѣшными слезами? не отставалъ Гильдингъ.
— Эй, Бьёрнъ! о ферзи моей не тревожься: въ ней вся моя сила, и ничто насъ не разлучитъ.
Съ такимъ неопредѣленнымъ, замысловатымъ отвѣтомъ огорченный Гильдингъ и вернулся къ своимъ королямъ.
VI.
Удаленіе Фритіофа.
править
А ферзь Фритіофа, Ингеборга, тою порой, дѣйствительно, заливалась слезами вдали отъ родного крова: чтобы не нашелъ ее король Рингъ, братъ Гелгъ свезъ ее съ ея сѣнными дѣвушками въ Бальдерсгагу и укрылъ тамъ въ храмѣ свѣтозарнаго бога Бальдера. Затворницы этого храма, дѣвушки, отнюдь не смѣли видѣть мужчинъ. Нарушеніе запрета неминуемо должно было навлечь на нарушителей страшный гнѣвъ боговъ. Но, послѣ посѣщенія Гильдинга, Фритіофу, во что-бы то ни стало, надо было свидѣться съ Ингеборгой. Не слушая предостереженій Бьёрна, онъ снарядилъ Эллиду и поплылъ въ Бальдерсгагу.
Ингеборга, при видѣ его, сильно перепуталась.
— Боги тебѣ этого ни за что не простятъ! были первыя слова ея.
Тщетно старался онъ ее успокоить.
— Вернись сейчасъ и помирись хоть съ моими братьями, настаивала она.
Онъ долженъ былъ исполнить ея желаніе. Засталъ онъ королей-братьевъ, какъ и въ первый разъ, на могилѣ ихъ отца.
— Тяжело мнѣ быть въ раздорѣ съ братьями Ингеборги, говорилъ онъ Гелгу: — я готовъ помириться, готовъ подать вамъ помощь, отдай мнѣ только Ингеборгу: заодно спасешь ты отъ короля Ринга и ее, и твой собственный вѣнецъ.
И весь окружающій народъ, въ знакъ одобренія, ударилъ въ щиты и воскликнулъ:
— Отдай ему Ингеборгу!
И старый Гильдингъ, и самъ юный Гальфданъ присоединились къ общей мольбѣ.
— Кто дерзнулъ осквернить святыню, тотъ недостоинъ дочери боговъ! сказалъ Гелгъ.
— Отвѣчай мнѣ: видѣлся ты съ Ингеборгой въ храмѣ Бальдера, или нѣтъ?
— Скажи, что «нѣтъ»! подхватила толпа, — и мы тебѣ на слово повѣримъ.
— Отъ одного моего слова зависитъ теперь мое счастье, сказалъ Фритіофъ; — но мнѣ не нужно счастья, купленнаго низкимъ обманомъ. Да, я видѣлся съ сестрой твоей въ храмѣ, но мира боговъ этимъ не нарушилъ.
Онъ не докончилъ. Ропотъ ужаса пробѣжалъ по толпѣ; всѣ отхлынули отъ него, какъ отъ лютой заразы. Никто уже ни слова не проронилъ за него: закоренѣлое суевѣріе сковало всѣ уста.
— По законамъ предковъ я могъ-бы сейчасъ казнить тебя смертью или осудить на вѣчное изгнаніе, заговорилъ опять Гелгъ: — но я буду милосердъ. На дальнемъ западѣ есть острова[4] — владѣнье ярла Ангатира. При жизни Бела, ярлъ исправно платилъ намъ дань, но теперь пересталъ. Плыви-же къ нему и истребуй дань. Этимъ ты, можетъ быть, еще загладишь свою вину.
И Фритіофъ покорился. Простившись съ Ингеборгой и оставивъ ей на память драгоцѣнное отцовское запястье, онъ собралъ дружину и пустился въ море.
Коварному-же Гелгу не довольно было удалить своего ненавистника: онъ хотѣлъ въ конецъ погубить его. Зная, какъ жрецъ, всѣ тайныя заклинанія, онъ взволновалъ море, нагналъ стужу съ градомъ и снѣгомъ и вызвалъ изъ глубины морской страшныхъ чудовищъ. Но, благодаря опытности въ морскомъ дѣлѣ и безстрашію Фритіофа, Эллида его устояла противъ враждебныхъ стихій, хотя и лишилась парусовъ и руля.
VII.
Фритіофъ у Ангантира.
править
У ярла Ангантира шелъ пиръ горой, а подъ окномъ его вѣрнымъ стражемъ стоялъ старый Гальвардъ, укрѣпляя себя также медомъ изъ турьяго рога и зоркимъ окомъ окидывая ширь морскую. Вдругъ на краю неба показался дивный драконъ-корабль. Дивенъ онъ былъ съ виду, но едва двигался, какъ-будто и самъ онъ, и всѣ люди на немъ были въ конецъ изнурены. И точно, когда корабль прибило къ берегу, двое силачей-исполиновъ должны были перенести туда на рукахъ обезсиленныхъ своихъ товарищей. Разведя на пескѣ костеръ, они расположились около огня, чтобы отогрѣться и отдохнуть.
Но Гальвардъ побѣжалъ уже къ ярлу съ вѣстью о невѣдомыхъ пришельцахъ. Ангантиръ приникъ лицомъ къ окошку и тотчасъ узналъ гостей:
— Да это славная Эллида Фритіофа! И самъ онъ, Фритіофъ, тутъ-же. Не видалъ я его никогда во всю мою жизнь, но по виду, по осанкѣ, это Торстеновъ сынъ.
— А вотъ узнаемъ, точно-ли это Фритіофъ! подхватилъ одинъ изъ берсерковъ[5] ярла, свирѣпый Атліи.-- За мной, братцы!
И вся буйная ватага выбѣжала изъ палаты, размахивая мечами и булавами.
— Проси мира! крикнулъ еще издали Фритіофу Атлій.
— Хотя я и измученъ, сурово возразилъ Фритіофъ, — но мира ни у кого еще не просилъ — и у тебя не попрошу.
Два бойца бросились другъ на друга. Смертельные удары посыпались градомъ. Щиты у обоихъ разлетѣлись на части, а мечъ берсерка разломился пополамъ отъ меча-кладенца Ангурваделя.
— Безоружныхъ я не бью, сказалъ тутъ Фритіофъ и бросилъ свой мечъ далеко отъ себя. — Испробуемъ такъ нашу силу.
И закипѣлъ бой рукопашный, грудь съ грудью, словно вмѣстѣ срослись ихъ стальныя брони. Земля и камни подъ ногами ихъ были изрыты, кусты перемяты. Товарищи обоихъ не смѣли ни дохнуть, ни шевельнуться. Наконецъ, одолѣлъ Фритіофъ и прижалъ берсерка колѣномъ къ землѣ.
— Жаль, нѣтъ при мнѣ меча теперь! сказалъ онъ, — а то-бы я за-разъ покончилъ съ тобой.
— Ступай за мечомъ, я не тронусъ, отвѣчалъ горделиво Атлій: — вѣдь намъ обоимъ суждено быть въ Вальгаллѣ[6], только мнѣ сегодня, а тебѣ, быть можетъ, завтра.
И онъ не тронулся съ мѣста, пока Фритіофъ доставалъ свой брошенный мечъ. Такое безстрашіе обезоружило нашего героя и онъ протянулъ врагу руку.
Тутъ подошелъ старый Гальвардъ, приглашая побѣдителя на пиръ къ своему ярлу. Ангантиръ сошелъ съ своего серебрянаго трона на встрѣчу къ молодому гостю, взялъ его за руку и посадилъ рядомъ съ собой.
— Не разъ бывало, сказалъ онъ, — пировали мы здѣсь съ лучшимъ другомъ моимъ Торстеномъ Викингсономъ. Пусть-же теперь сынъ его займетъ его мѣсто.
И, наливъ кубокъ искристымъ"сицилійскимъ" виномъ, онъ осушилъ его въ память покойнаго. Тутъ Фритіофъ передалъ ему цѣль своего прибытія.
— Дани я никогда не платилъ и платить не буду! Воскликнулъ ярлъ. — Но тебя, сына моего друга, награжу, какъ хочу. Онъ подалъ знакъ рукой малюткѣ-дочкѣ. Та побѣжала вонъ и возвратилась съ кошелькомъ, набитымъ червонцами.
— Прими этотъ кошелекъ, сказалъ ярлъ, — и дѣлай съ нимъ, что хочешь. Но дай мнѣ слово, что прогостишь у меня до весны. Фритіофъ далъ слово и сдержалъ его, не чая, что ожидало его дома
VIII.
Возвращеніе Фритіофа.
править
Пришла весна, и собрался Фритіофъ въ обратный путь. На седьмыя сутки увидѣлъ онъ опять передъ собой свой родной берегъ. Но глядитъ онъ, глядитъ и глазамъ не вѣритъ: на мѣстѣ богатыхъ хоромъ отцовскихъ лежать однѣ груды камней и пепла, да высятся только обгорѣлыя трубы.
Онъ вышелъ на берегъ и уныло обошелъ пепелище. Съ радостнымъ лаемъ подбѣжалъ къ нему тутъ старый товарищъ его, косматый песъ, ходившій вмѣстѣ съ нимъ на медвѣдя; съ привѣтнымъ ржаньемъ прискакалъ и бѣлый конь его, и, ласкаясь, наклонилъ къ нему морду, ожидая обычнаго куска хлѣба. Ахъ, бѣдный конь! хозяинъ твой еще тебя бѣднѣе и ничего тебѣ дать не можетъ!
Подошелъ, наконецъ, и старый Гильдингъ и повѣдалъ своему питомцу о томъ, какъ король Рингъ съ могучею своею ратью разгромилъ дружины Гелга; какъ Гелгъ, спасаясь бѣгствомъ, въ безсильной злобѣ на Фритіофа, сжегъ до-тла его хоромы; какъ Рингъ вновь посватался за Ингеборгу, и какъ на сей разъ Гелгъ, не смѣя уже прекословить, выдалъ ее за Ринга.
— О, Ингеборга! воскликнулъ Фритіофъ: — такъ-то ты сдержала свою клятву!
— Не вини Ингеборгу, сказалъ Гильдингъ: — она убивалась отъ тоски, но страдала молча, какъ раненая чайка, которая ищеть смерти въ волнахъ морскихъ."Я рада была бы сейчасъ умереть, говорила она мнѣ: — но богу Бальдеру нужна жертва; такъ пусть же этой жертвой буду я." И повезли ее къ алтарю, какъ на закланіе, и снялъ я ее съ коня блѣдную, какъ тѣнь. И повѣнчали ее, молодую, съ старикомъ Рингомъ. Всѣ плакали; она одна не пролила ни слезинки и только горячо молилась. Тутъ Гелгъ увидалъ на рукѣ сестры твое запястье. Самъ не свой, сорвалъ онъ его съ ея руки и надѣлъ на руку идола Бальдера. Я выхватилъ уже мечъ, но Ингеборга меня удержала: «Оставь! пусть боги свершать разсчетъ между нами…»
— Да! — прервалъ разсказчика Фритіофъ: — и разсчетъ этотъ близокъ, разсчетъ этотъ свершится еще сегодня!
IX.
Месть Фритіофа.
править
Была полночь, но полночь лѣтняя, полярная; незаходящее ни на минуту солнце багрянымъ свѣтомъ озаряло вершины горъ. Въ храмѣ Бальдера совершалось таинство: самъ король Гелгъ, какъ верховный жрецъ, приносилъ жертвы богамъ.
Вдругъ окружающая храмъ священная роща оживилась: послышался лязгъ мечей, раздался угрожающій голосъ:
— Бьёрнъ! становись у дверей и никого не выпускай изъ храма. А кто прорвался бы силой, тому раскрои черепъ!
Поблѣднѣлъ Гелгъ и обмеръ: то былъ голосъ Фритіофа! А вотъ и самъ грозный мститель уже на порогѣ.
— Ты посылалъ меня за данью — такъ возьми-же ее! А тамъ разсчитаемся въ честномъ бою…
И вѣскій кошелекъ съ червонцами полетѣлъ въ лицо Гелгу. Обливаясь кровью, Гелгъ упалъ замертво къ подножію алтаря.
— Даже золота своего снести не могъ! сказалъ съ презрѣніемъ Фритіофъ. — Стыдно было бы мечу моему обагриться твоею кровью…
Тутъ взоръ его упалъ на завѣтное запястье, подаренное имъ нѣкогда Ингеборгѣ, а теперь надѣтое на руку идола. Въ глазахъ его помутилось. Онъ рванулъ запястье съ такою силой, что опрокинулъ деревяннаго идола; тотъ прямо упалъ въ горѣвшее передъ нимъ священное пламя. Огонь мгновенно охватилъ его и взвился къ крышѣ. Только теперь опомнился Фритіофъ.
— Настежь двери! выпускайте всѣхъ! крикнулъ онъ своей вѣрной дружинѣ.
Заключенные въ храмѣ жрецы опрометью выбѣжали вонъ. Безчувственный Гелгъ былъ вынесенъ на рукахъ.
— Воды скорѣй! продолжалъ кричать Фритіофъ. — Все море сюда! Заливайте своды!
Между берегомъ и храмомъ образовалась живая цѣпь людей: вода передавалась изъ рукъ въ руки и, шипя, заливала огонь.
Но всѣ старанія были уже тщетны. Разыгравшійся вѣтеръ сильнѣй и сильнѣй раздувалъ пламя, и къ утру отъ храма и священной рощи остался только дымящійся пепелъ. Месть Фритіофа обрушилась на него же; родные боги отвратили отъ него свѣтлый ликъ свой, и онъ въ слезахъ вернулся съ дружиною на Эллиду: на родинѣ не было уже ему мѣста; онъ сталъ Волкомъ храма, онъ сталъ викингомъ — морскимъ удальцомъ, безпріютнымъ скитальцемъ.
X.
Фритіофъ у короля Ринга.
править
Шелъ годъ за годомъ, а Фритіофъ все еще носился по волнамъ, наводя страхъ и трепетъ на всѣ приморскія земли, начиная отъ Нордландіи до самой Греціи. Молча правилъ онъ обыкновенно рулемъ, мрачнымъ взоромъ уставясь въ темную пучину. Но передъ боемъ духъ его окрылялся, чело его прояснялось, очи метали молніи, а голосъ гремѣлъ, какъ голосъ громовержца Тора.
Межъ тѣмъ король Рингъ жилъ въ мирѣ и согласіи съ молодой женой своей Ингеборгой. Какъ «весна около осени», сидѣла она рядомъ съ нимъ на веселыхъ его пирахъ.
Но разъ вошелъ къ нимъ незванный гость, невѣдомый старецъ, покрытый съ головы до ногъ медвѣжьей шкурой. Шелъ онъ хотя согнувшись надъ нищенской клюкой, а все-таки на цѣлую голову былъ выше всѣхъ. Какъ и слѣдовало бѣдняку, онъ присѣлъ на краю лавки, у самыхъ дверей. Но косматый нарядъ его былъ такъ забавенъ, что царедворцы съ усмѣшкой переглядывались и указывали на него пальцами. У незнакомца засверкали глаза. Нежданно-негаданно схватилъ онъ за грудь перваго попавшагося ему молодчика и перекувырнулъ его. Всѣ мигомъ присмирѣли, а король Рингъ гнѣвно окрикнулъ пришельца:
— Кто ты такой? Зачѣмъ и откуда тебя принесло?
— Вопросы трудные, сказалъ старикъ. — Но изволь, я тебѣ отвѣчу. Воромъ[7] зовутъ меня, Нужда моя отчизна, Кручина меня вскормила, а Волкъ пріютилъ. Леталъ я, бывало, на Драконѣ, да теперь онъ примерзъ къ землѣ, а самъ я одряхлѣлъ. Глупецъ насмѣялся надо мной, и я не стерпѣлъ. Но онъ, какъ видишь, невредимъ; такъ прости же и ты мнѣ вину мою.
— Говоришь ты складно, замѣтилъ Рингъ, — а старость я почитаю. Будь же гостемъ и садись за столъ. Но напередъ явись въ своемъ подлинномъ видѣ.
Лишь только сбросилъ съ себя гость косматую шкуру, какъ предъ королемъ предсталъ добрый молодецъ въ богатомъ боевомъ уборѣ. Словно снѣга подъ полярнымъ сіяньемъ, вспыхнули щеки Ингеборги; но она потупилась и не проронила ни слова. Рингъ же тихо улыбнулся и велѣлъ женѣ налить для гостя лучшаго вина въ турій рогъ.
Такъ, неузнанный, повидимому, Фритіофъ, остался надолго гостить у своихъ царственныхъ хозяевъ.
XI.
Поѣздка по льду.
править
Собрались король Рингъ съ королевой Ингеборгой на званый пиръ. Путь ихъ лежалъ по льду, а ледъ былъ тонокъ, и Фритіофъ предостерегалъ хозяевъ отъ поѣздки. Но Рингъ его не послушалъ, и въ легкихъ санкахъ, на конѣ-вихрѣ, помчалъ молодую жену по зеркальному льду.
Прицѣпилъ тутъ и Фритіофъ къ своимъ ногамъ коньки и полетѣлъ вслѣдъ за ними. То обгоняя ихъ, то отставая, онъ вырѣзывалъ на льду искусныя руны, такъ что въ иныхъ мѣстахъ Ингеборга переѣзжала свое собственное имя. Но богиня моря Рана уже подстерегала ихъ, пробила снизу ледяную кору, ледъ треснулъ, и передъ санями разверзлась зіяющая полынья. Помертвѣла Ингеборга и ухватилась за старика-мужа. Но могучая рука Фритіофа остановила за гриву королевскаго коня и переставила сани на твердый ледъ.
— Благодарю тебя, сказалъ Рингъ: — самъ Фритіофъ позавидовалъ бы тебѣ. Услугу твою я не забуду.
Но новое искушеніе готовилось Фритіофу. (Этотъ эпизодъ, особенно удавшійся въ стихотворной передачѣ академика Грота, приводится нами въ подлинникѣ, въ нѣсколько сокращенномъ лишь видѣ).
XII.
Искушеніе Фритіофа.
править
Ужъ весна: щебечутъ птицы, блещетъ день, луга цвѣтутъ;
Рѣки, вырвавшись на волю, къ морю съ пѣснями бѣгутъ.
Роза, алая, какъ Фрея *), ужъ изъ почки смотритъ вновь;
- ) Фрея — богиня красоты.
Въ смертномъ радость пробудилась, и отвага, и любовь.
Старый «Конунгъ» съ Ингеборгой собрался на ловлю въ боръ,
И въ нарядахъ разноцвѣтныхъ вкругъ него толпится дворъ.
Шумъ: гремятъ колчаны, луки; кони ржутъ, вздымая прахъ;
Соколы кричатъ и рвутся съ колпачками на глазахъ.
Вотъ сама царица лова! Бѣдный Фритьофъ, не гляди!
Какъ звѣзда, она сіяетъ на богатой лошади.
Это — Фрея, это Рота *), но еще прекраснѣй ихъ.
- ) Роота — одна изъ Валкирій, дѣвъ-щитоносицъ Одина.
На главѣ уборъ пурпурный, съ связкой перьевъ голубыхъ.
Собралась ватага: дружно! черезъ горы, черезъ долъ!
Рогъ трубитъ; къ стѣнамъ Одина *) подымается соколъ.
- ) Одинъ — отецъ боговъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, въ особенности, и богъ войны и охоты.
Встрепенулись дѣти лѣса; звѣрь бѣжитъ въ свое жильё,
А Валкирія — за звѣремъ, потрясаючи копье.
Старый Рингъ не поспѣваетъ за толпою удалыхъ.
На конѣ, съ нимъ рядомъ, Фритьофъ ѣдетъ сумраченъ и тихъ.
Въ удалой груди тѣснится много грустныхъ, черныхъ думъ:
Ихъ веселье не разгонитъ, заглушить не можетъ шумъ.
«О, зачѣмъ я бросилъ море, слѣпо шелъ навстрѣчу бѣдъ?
Море черныхъ думъ не терпитъ: дунетъ вѣтръ — и ихъ ужъ нѣтъ.
Все храмъ Бальдера я вижу, все обѣтомъ я смущенъ,
Даннымъ дѣвой: онъ не ею, онъ богами нарушёнъ!»
Такъ ропталъ онъ. Вотъ дорога ихъ приводить въ долъ глухой,
Мрачный, стиснутый горами, осѣненными сосной.
Ринѣ сошелъ съ коня и молвилъ: «Вотъ пріютный уголокъ.
Я усталъ, мнѣ нуженъ отдыхъ: дай, приляжемъ на часокъ.»
— «Не уснуть тебѣ здѣсь, конунгъ! здѣсь жестка, сыра постель…
Возвратимся: до чертога недалѣко намъ отсель…»
— "Боги сходятъ къ намъ нежданно; такъ и сонъ, " прервалъ старикъ:
«Иль хозяинъ передъ гостемъ не дерзнѣтъ уснуть на мигъ?»
Фритьофъ плащъ свой тутъ снимаетъ, растилаетъ на траву,
И къ его колѣну конунгъ клонитъ бѣлую главу.
Тихо спитъ онъ, какъ по битвѣ спятъ герои на щитахъ,
Безмятежно, какъ младенецъ у родимой на рукахъ.
Чу! вотъ пѣсня черной птицы раздалась изъ-за, вѣтвей:
«Фритьофъ! кончи споръ давнишній: старца спящаго убей!
Ты возьмешь вдову; невѣста вновь обниметъ жениха.
Люди здѣсь тебя не видятъ, а могалы сѣнь тиха…»
Фритьофъ слушаетъ: чу! пѣсня бѣлой птицы раздалась:
«Люди здѣсь тебя не видятъ, но вездѣ Одина глазъ!
Ты-бы спящаго зарѣзалъ? безоружнаго-бъ убилъ?
Что ни взялъ-бы ты злодѣйствомъ, только-бъ славы не добылъ!»
Смолкло въ чащѣ. Вотъ подъемлетъ Фритьофъ мечъ свой боевой,
И его въ смятеньи мещетъ далеко во мракъ лѣсной.
Птица черная безмолвно въ грозный Настрандъ *) унеслась,
- ) Настрандъ — жилище мертвецовъ.
А другая съ громкой пѣснью — къ солнцу, будто арфы гласъ.
И не спитъ ужъ старый конунгъ: «Какъ прекрасенъ быль мой сонъ!
Сладко дремлетъ, кто оружьемъ богатырскимъ охраненъ.
Но скажи, о, незнакомецъ: гдѣ-же мечъ твой, молній братъ?
Кто разрознилъ неразлучныхъ? Кто похитилъ твой булатъ?»
— «Что нужды?» сказалъ воитель: «тьма на сѣверѣ мечей;
Золъ языкъ меча, не знаетъ онъ мирительныхъ рѣчей.
Духи водятся въ булатѣ, духи сумрачныхъ краевъ:
Сна не чтутъ они — ихъ манить блескъ серебряныхъ власовъ.»
— "Знай-же, юноша, не спалъ я: испытаньемъ было то!
Неиспытаннымъ ни мужу, ни мечу не вѣрь никто.
Фритьофъ ты: тебя узналъ я, лишь въ чертогъ мой ты вступилъ.
Старый Рингъ давно ужъ вѣдалъ то, что хитрый гость таилъ.
«Что ты взоры потупляешь? не всегда И я былъ старъ.
Наша жизнь есть битва, юность — то берсерка бранный жаръ.
Сѣдъ я, видишь: скоро, скоро подъ курганомъ буду я!
Ты тогда возьми и край мой, и жену: она твоя!».
— «Не какъ воръ пришелъ я!» мрачно молвилъ Фритьофъ: "еслибъ взять
Захотѣлъ я Ингеборгу, кто-бы могъ мнѣ помѣшать?
Ахъ, въ послѣдній разъ взглянуть лишь на невѣсту я желалъ!
О, безумецъ! снова пламень погасавшій запылалъ…
"Конунгъ, прочь пора: довольно я гостилъ въ твоемъ краю.
Гнѣвъ боговъ непримиримыхъ тяготитъ главу мою.
Свѣтловласый, кроткій Бальдеръ — покрователь всѣмъ живымъ;
Онъ меня лишь ненавидитъ, я одинъ отринутъ имъ!
"Да, я сжегъ его божницу! Волкомъ храма названъ я.
Какъ мое раздастся имя, плачетъ, рѣзвое дитя;
Пиръ веселый умолкаетъ… Проклятъ я въ краю родномъ;
Мнѣ въ странѣ отцовъ нѣтъ мира, мира нѣтъ во мнѣ самомъ.
«Прочь-же, прочь въ зыбямъ родимымъ! Встань, драконъ, мой добрый! въ путь!
Рѣзво ты въ солёной влагѣ вновь купай крутую грудь;
Дай услышать голосъ грома, дай услышать бури вой!
Лишь среди тревогъ и шума у меня въ душѣ покой…»
XIII.
Смерть Ринга и выборъ новаго короля.
править
Оставалось ему только проститься съ Ингеборгой. Когда онъ вошелъ къ ней, то засталъ у нея и стараго Ринга.
— Пора мнѣ! загостился я у васъ, сказалъ онъ. — Но на прощаньи, Ингеборга, прими отъ меня прежнее запястье и не снимай уже его никогда, чтобы хотя въ памяти вамъ не разлучаться.
— Вотъ какъ ты отдариваешь ее за зимовку! замѣтилъ шутливо Рингъ, — А мнѣ ничего, точно я былъ менѣе ласковъ съ тобой!
— О, Рингъ! воскликнулъ Фритіофъ: — не ходи ты съ нею къ морю въ звѣздную ночь! Неравно трупъ Фритіофа принесетъ къ вамъ волной…
— Нѣтъ, другъ мой, молвилъ Рингъ: — не тебѣ пора, а мнѣ.
Смерть стережетъ уже меня за дверьми. Но королю постыдно умереть на покойной постели…
И, вѣрный древнему завѣту предковъ, Рингъ вырѣзалъ себѣ остріемъ копья на груди и рукахъ священныя руны и, истекая кровью, въ послѣдній мигъ самъ соединилъ руки Фритіофа и Ингеборги.
Съ кончиною Ринга, народу предстояло на тинѣ (вѣчѣ) избрать себѣ новаго вождя. Подъ открытымъ небомъ сошлись избиратели-бонды. Явился и Фритіофъ, ведя за руку малютку-сына Ринга, и взошелъ съ нимъ на камень. По толпѣ прошелъ ропотъ:
— Да вѣдь онъ еще неразумный ребенокъ? Ему-ли судить насъ? Ему-ли вести насъ въ смертный бой?
Но Фритіофъ поднялъ мальчика на щитъ свой и объявилъ, что лучше вождя ихъ имъ избрать: кровь Одина явно свѣтится въ дѣтской его красотѣ, Самъ-же онъ, Фритіофъ, клянется охранять страну своимъ мечомъ, пока дитя не подрастетъ.
Между тѣмъ, сынокъ королевскій, сидя на щитѣ, какъ орлёнокъ надъ скалой, соскучился ждать, спрыгнулъ съ вышины и, какъ ни въ чемъ не бывало, сталъ около камня.
Тутъ весь народъ, какъ одинъ человѣкъ, провозгласилъ его своимъ королемъ, а Фритіофа ярломъ (графомъ), прося его до времени править страной и жениться на молодой матери королевской.
— Вы собрались сюда короля избрать, а не невѣсту сватать, сказалъ Фритіофъ. — Богъ Бальдеръ еще не простилъ мнѣ моей вины, а только онъ одинъ можетъ возвратить мнѣ мою невѣсту.
Съ этимъ онъ наклонился къ малюткѣ-королю, поцѣловалъ его и, не оглядываясь, удалился.
XIV.
Примиреніе.
править
И вотъ онъ снова на родинѣ своей, на могильномъ курганѣ своего отца. Тутъ предстало ему дивное видѣніе: новый храмъ Бальдера, краше прежняго. Онъ понялъ, что это видѣніе — указаніе свыше, и на мѣстѣ сожженнаго храма воздвигъ новое капище, красоты невиданной.
Наступилъ день освященія храма. Двѣнадцать дѣвъ въ"покровахъ серебристыхъ", войдя туда попарно, начали передъ алтаремъ Бальдера священную пляску. Сдавалось, что то пляшутъ не смертныя дѣвы, а воздушныя эльфы на лѣсной лужайкѣ, окропленной алмазами утренней росы. И пѣли онѣ священный гимнъ о свѣтозарномъ Бальдерѣ, о томъ, какъ палъ онъ жертвой брата и какъ все возрыдало: и небо, и море, и земля…
Глядѣлъ и слушалъ Фритіофъ, опершись на мечъ свой; и вновь возстали передъ нимъ свѣтлые дни его дѣтства, его юности, ожесточенный духъ его смутился.
Тутъ вошелъ неслышно верховный жрецъ, не юноша, какъ богъ-красавецъ Бальдеръ, а сановитый старецъ, съ бѣлой по-поясъ бородой.
— Я ждалъ тебя, сынъ мой, началъ старецъ. — Двѣ тяжести положены богами на вѣсовыя чаши жизни: земная сила и небесная кротость. Ты хочешь примириться? Но знаешь-ли ты, что такое истинное примиреніе? Есть жертва, которая богамъ милѣе даже дыма пролитой крови: жертва эта — жертва твоего мщенія, твоей вражды! Если ты не готовъ еще прощать, то зачѣмъ ты здѣсь, зачѣмъ воздвигъ этотъ храмъ? Камнями ты не укротишь боговъ!
Ты ненавидишь сыновей Бела. За что, скажи? За то, что они не выдали сейчасъ за тебя, за крестьянина своего, царственную сестру свою? Но въ ней течетъ Одинова кровь! Не осуждай-же ихъ за гордость, да не будешь самъ осужденъ… Гелгъ погибъ…
— Погибъ! вскричалъ Фритіофъ.
— Да, погибъ. Онъ воевалъ съ народомъ финновъ. На утесѣ стоялъ тамъ древній храмъ, воздвигнутый во славу бога ихъ Юмалы. Съ незапамятныхъ временъ онъ былъ замкнутъ и покинутъ: въ народѣ финскомъ жило повѣрье, что кто осмѣлится отворить тотъ храмъ, чтобы увидѣть Юмалу, того Юмала сразитъ на мѣстѣ. Услыхалъ о томъ Гелгъ и, въ злобѣ своей, задумалъ разрушить вражій храмъ. Пошелъ онъ къ нему и затрясъ его ветхіе столбы. Храмъ обрушился, но истуканъ Юмалы задавилъ самого Гелга подъ собой. Такъ-то несчастный узрѣлъ Юмалу! Гонецъ прошлою ночью привезъ намъ эту вѣсть. На тронѣ Бела сидитъ теперь одинъ добрый Гальфданъ. Протяни-же ему братскую руку и пожертвуй местью богамъ!
На порогѣ храма показался самъ Гальфданъ и робко сталъ поодаль отъ грознаго врага. Фритіофъ отвязалъ свой мечъ, приставилъ его къ алтарю и съ протянутой рукой подошелъ къ Гальфдану. Тотъ, краснѣя, снялъ желѣзную перчатку, и годами разрозненныя руки сплелись опять въ крѣпкомъ братскомъ пожатьи!
Теперь лишь верховный жрецъ сложилъ съ головы изгнанника тяготѣвшее на немъ проклятіе.
Опять растворились двери — и вошла Ингеборга въ мрачномъ одѣяніи, въ горностаевомъ плащѣ, а за нею, «какъ звѣзды за луной», ея дѣвы. Въ слезахъ кинулась она въ объятія брата Гальфдана, а тотъ, растроганный, передалъ ее Фритіофу. Такъ на всю жизнь свою подала она руку тому, кто былъ ей милъ еще съ ранняго дѣтства…
- ↑ Руны — древнія скандинавскія письмена.
- ↑ Bjorn по-шведски — медвѣдь.
- ↑ Здѣсь игра словъ: bond по-шведски — и пѣшка, и крестьянинъ.
- ↑ Острова Оркнейскіе или Оркадскіе.
- ↑ Берсерки у древнихъ норманновъ, составляли особую почетную стражу, схожую, по своему безчеловѣчному неистовству, съ опричниками царя Іоанна Грознаго.
- ↑ Валгалла — жилище боговъ.
- ↑ Thiofr (вторая половина имени Фритіофа) по-исландски означаетъ воръ.